Текст книги "Хорьки-фермеры"

Автор книги: Ричард Дэвис Бах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Хорьки-фермеры в горах

ХОРЬКИ, ГОРА и МОРЕ

Жили-были хорек и хорьчиха.

Жили они у проселочной дороги. В одну сторону дорога вела к рассветной горе, а в другую – к закатному морю. Хорек и хорьчиха были друзьями, но гора манила к себе хорька, а море – хорьчиху. И так сильны были зов горы и голос моря, что противиться им было просто невозможно.

–   Как печально, что наши пути ведут в разные стороны, – сказал хорек подруге.

–   Как печально, — ответила она, – что нам не суждено пройти свой путь вдвоем.

Любовь не угасла в их сердцах, но они вняли велению высшей истины и пошли каждый своей дорогой: хорек – в одну сторону, а хорьчиха – в другую. Обоим выпало немало приключений, и в конце концов оказалось, что путь на рассвет ведет через гору к морю, а путь на закат – через море к горе. По ту сторону горы, по ту сторону моря друзья встретились снова и дальше пошли одним путем.

Высшей истине, живущей в наших сердцах, ведомы все дороги грядущего. И если мы прислушаемся к ее тихому голосу, то обретем в награду свое величайшее счастье.

Хорек Антоний. Притчи

Глава первая

В жизни не видел фермера в голубой шляпе!

Она была еще такая кроха... Да, по правде говоря, и он был совсем щенком – он, учивший ездить верхом эту маленькую серебристую хорьчиху, Шайен-Жасмину.

Она надвинула небесно-голубую шляпу еще ниже на глаза и улыбнулась – чуть заметно.

– Я-то не фермерша, и ты об этом не забывай, Хорек Джордан! Ты просто учи меня всему, что знаешь. Пожалуйста. А моя шляпа тут ни при чем!

Они жили там, где кончалась дорога, тянувшаяся издалека вдоль берега реки. Фермы их родителей стояли бок о бок. С запада высились неприступные Горы Сладких Корней, на севере и востоке простирались широкие степи Монтаны. И до уроков, и после школы, и во всякую свободную минутку эти двое юных хорьков вместе выезжали на прогулку.

Вот и сейчас Хорек Джоди непринужденно восседал верхом на сером Боффине, скрестив лапы на его длинной гриве, и любовался своей очаровательной подружкой.

– Если хочешь, чтобы она прыгнула, Шай, откинься назад. Не опирайся на передние лапы. Дай Звездочке поднять голову. Тут-то она и прыгнет.

– Она не хочет прыгать, Джоди! – Шайен развернулась и пустила лошадку легким галопом. Та приблизилась к невозмутимо стоящему Боффину почти вплотную и принялась кружить вокруг него, перейдя на шаг. – Я откидываюсь назад, как ты говоришь, но она все равно не хочет прыгать. Только останавливается, и все.

– А почему? Как ты думаешь?

– Она просто не хочет прыгать.

– Быть того не может! – возразил ее наставник. – У меня она прыгает как миленькая. Как ты думаешь почему?

– Она тебя любит. Тебя все лошади любят! – выпалила маленькая хорьчиха, не скрывая досады. – Она не хочет прыгать, потому что я – не ты!

– Ну вот, опять ты упрямишься, а что в этом проку? – заметил Джоди – по-прежнему само хладнокровие. – Поставим вопрос иначе. О чем она думает? Если животное делает что-то для тебя непонятное, всегда задавай вопрос: «О чем оно думает?»

И в ответ – покаянное и нетерпеливое:

– Это как?

– Войди в ее мысли! Как же еще? Вообрази, что ты – Звездочка. Вот ты проходишь поворот, вот ты видишь перед собой изгородь, вот ты думаешь: «Хочу прыгнуть. Хочу прыгнуть ради Шайен». Почему же ты не прыгаешь?

Долгое молчание. Ученица ушла в себя, замерла неподвижно, пытаясь представить...

– Я не могу прыгнуть!

– Ладно. А почему?

Маленькая хорьчиха снова погрузилась в мысли лошадки. Еще миг – и ее осенило:

– Я слишком медленно бегу! Шайен меня сдерживает! Наставник улыбнулся.

– А вот это уже интересно! Как по-твоему, это правда? Попытаешься прыгнуть еще раз?

Шайен припала к лошадиной гриве, уши Звездочки заслонили голубую шляпку – только серебристый мех струился на ветру переливами света. Не промолвив в ответ ни слова, она развернулась и пустила лошадь во весь опор к повороту на изгородь. Цокот копыт отдавался гулким эхом от каменных стен каньона. Звездочка мчалась на полном скаку, взметая за собой песок и гравий.

– Вперед, Шай! – пробормотал Джоди.

Его ученица откинулась назад, тихо шепнув лошадке:

– Лети!

Звездочка взмахнула хвостом. Лошадь и всадница оторвались от земли и, подхваченные ветром, поплыли в тишину – плавно, как в замедленной съемке. На долгий, долгий миг умолк стук копыт, рейка изгороди расплылась в пятно.

А затем земля вздрогнула от глухого толчка, и эхо снова раскатилось по ущелью. Повинуясь лапе наездницы,

Звездочка описала полукруг и встала, тяжело дыша, рядом с Джоди и Боффином.

Глаза юной хорьчихи сверкали радостью.

– Получилось!

Маленький учитель кивнул – он вообще был скуп на слова.

– Что я сделала? – спросила она, задыхаясь от волнения и торжества.

Он промолчал, только наклонил голову, ожидая услышать ответ от нее самой.

– Я вошла в ее мысли! Я захотела прыгнуть... Она захотела прыгнуть!

– Похоже на то.

– Еще раз?

– А она хочет прыгнуть еще раз? Или ей хочется отдохнуть?

Лошадка прядала ушами, отряхивая ветер с гривы.

Шайен просияла улыбкой. Глаза ее стали темнее полночи.

– Она хочет прыгнуть!

– Ты покажи ей как...

Но его юная подруга уже пустилась в галоп.

Хорек Джордан закрыл глаза. Он учился смотреть ушами. И вообще всем телом. Вот и поворот, значит, изгородь уже близко. Он чувствовал стук копыт... Слишком медленно!

Только у самой изгороди цокот стал на долю быстрее. Шайен откинулась назад и позвала Звездочку в небо. Тишина... два... три... и снова загрохотали копыта. Медленней, еще медленней, поворот...

И тут Джоди не выдержал.

– Ну-ка, покажем им, Боффи! – шепнул он, наклонившись к уху своего скакуна. – Вон ту высокую изгородь...

С самого детства Джоди и Шайен были неразлучны. Они вместе росли, вместе катались и гуляли в полях, вместе знакомились с дикими травами и зверьми и со звездами в небе. По утрам они порой вскакивали из-за стола раньше всех, торопясь на утреннюю прогулку.

– Выпей хотя бы сок, – говорили мама и папа.

Зандер, брат Джоди, глядя на это, сказал как-то раз:

– Эти двое друг для друга родились. Разные, как камень и вода, – а до чего похожи, будто две птицы на ветке!

Кузен Джуп тоже посмотрел и кивнул – дескать, славно сказано. «Вроде бы все знали, – подумал он, – а никто и не замечал!»

Все звери и птицы любили Джоди, и он пообещал передать этот дар своей подруге. И у него получилось – почти. На его поднятую лапу бабочки садились сразу, а вокруг Шайен осторожно кружили, дожидаясь приглашения.

«Я не такая тихая, как Джоди, – думала она. – Не такая спокойная».

Он учил ее терпению – насыпал семян на широкие поля той самой зеленовато-голубой шляпы и предлагал стоять неподвижно и ждать, пока синицы не слетятся на завтрак. И Шайен узнала, что такое терпение. А еще она узнала, как это прекрасно – чувствовать их едва заметный вес и с таким трудом завоеванное доверие.

Она много думала об этом и однажды, когда они ехали верхом по Собольему каньону, сказала:

– Я бы доверила тебе свою жизнь. Раньше мне это в голову не приходило, но теперь я поняла, Джоди. Так было всегда.

И она произнесла эти слова так, будто они и впрямь никогда еще не звучали в ее мыслях:

– Я тебе доверяю.

Он кивнул – спокойно, буднично.

– Я всегда буду здесь, рядом. До конца моих дней, Шай. Что бы ни случилось.

Для Джоди первой любовью стал мир, простершийся под открытым небом. А для Шайен – мир за закрытыми дверьми, волшебный мир образов, мелькающих на экране. По выходным, после прогулки, они вдвоем возвращались в Лапку и ехали в «Кинохорьки», где их всегда ожидали алые с позолотой кресла в середине ряда.

– Сегодня вам понравится, хорьчатки.

Хорек Алексопулос протягивал им корешки билетов в окошечко старинной кассы, золоченые доски для которой еще в прошлом веке привезли по одной из-за моря, с далекого острова Хиос.

– Молод он еще, этот режиссер Хешсти, но что творит со светом! Свет у него прямо-таки сам говорит!

И вскоре Шайен уже расспрашивала Алексопулоса, чем она может помочь ему в кинотеатре. Она была готова продавать билеты и попкорн, менять афиши, убирать мусор и натирать полы – все что угодно, лишь бы понять, как волшебство этих движущихся картинок проникает с экрана прямиком в сердце.

– Много платить я не смогу, – ответил он. – Зато кино будешь смотреть бесплатно.

И Хорьчиха Шайен стала учиться – на каждом показе каждого фильма. Чем внимательней она смотрела, тем чаще замечала силу, скрытую в едва заметном жесте. Она обнаружила, что актеры умеют играть, ничего не изображая. Она научилась различать движение мысли, таящееся за внешней неподвижностью.

Алексопулос отвечал на ее вопросы, для проверки задавал ей вопросы сам и вливал в ее сердце мудрость киноискусства. Он внимательно наблюдал за нею и видел, как мало-помалу она становится особенной – такой, что другие хорьки начинают оборачиваться ей вслед.

«Дело не только в ее красоте, – думал он. – Это что-то большее. Шайен для них... она для них светится изнутри! Да, так и есть».

И Алексопулос кивал в ответ своим мыслям. В юной Хорьчихе Шайен таилось то же волшебство, какое она чувствовала, глядя на экран.

Потом она начала задавать себе уроки посложнее. Она стояла за креслами заднего ряда и разыгрывала все сцены в темноте, без единого звука, без партнеров и публики. Однажды, во время дневного сеанса, она пропустила нужную реплику в третий раз подряд. Хорек Алексопулос как раз проходил мимо, и она шепнула ему в отчаянии:

– Мистер Алексопулос! Я никогда не научусь!

– Может, и не научишься, – шепотом ответил тот. – В этом деле нужно изрядно потрудиться.

Но когда Шайен смотрела фильмы вместе с Джоди, она больше глядела на него, чем на экран.

«Какие чувства пробудила в нем эта сцена? Удастся ли мне почувствовать то, что чувствует он?»

«Актеры погружаются в дух сюжета, – думала она, – точь-в-точь, как Джоди входит в мысли лошадей».

В кино дух и техника не могут существовать друг без друга. Что-то одно подкачает – и фильм погибнет, так и не затронув души зрителей.

Потом они с Джоди выходили на улицу из темного зала и отвязывали своих лошадок. В такие моменты на мордочке Шайен нередко блестели слезы.

– Как это прекрасно, Джоди! – сказала она однажды, когда они возвращались домой на закате солнца, посмотрев «Странствие без надежды». – А ведь Хорьчиха Лора любила его всегда! Но не призналась – до самого конца! Подумать только – так долго!.. А бедный Стивен даже не подозревал...

– Не возьму в толк, почему она сразу ему не сказала! – Джоди снял шляпу и пригладил лапой мех. – Будь я на ее месте, я бы сказал. У него все равно остался бы выбор. По-моему, так ему было бы даже проще: ведь он бы больше знал.

– Нет, глупенький! – Шайен потянулась к нему – Звездочка и Боффин скакали бок о бок. – Я не могла сказать тебе, Стивен. Я хотела... но не смогла. Любовь не выпрашивают...

Слова прозвучали даже нежней, сердечней, чем с экрана. Казалось, Шайен обращается к самому Джордану, а не к какому-то чужому и далекому Хорьку Стивену.

Очарование новизны не рассеялось: чем больше она узнавала о кино, тем больше им восхищалась. Она поняла, что благодаря актеру зритель может прикоснуться к другой жизни, прожить эту жизнь – жизнь, о которой иначе он бы ничего не узнал. Актер может показать зрителю, как принимать другие решения, как стать мудрее и глубже.

«Хотела бы я знать, – думала она, – что чувствуешь, когда приносишь другим такой дар?»

Она думала об этом долго-долго – думала и говорила со своим другом. И однажды она решилась.

– Я еду в Голливуд, – сказала она Джордану.

Они сидели на траве; перед ними на красно-белой клетчатой скатерти были разложены собранные тут же, в лесу, хрустящие лакомства – свежая зелень, орехи, ягоды. На ветке сосны неподалеку висела фляжка талой воды с ледника. Прислушиваясь к их беседе, из травы согласно кивали светло-голубые горные маргаритки.

Джоди промолчал.

«Так и должно было случиться, – думал он. – И это правильно. Она училась изо всех сил, она предалась этому всей душой, всем сердцем. Она так хороша, что остается только смотреть на нее и ждать, как же она поступит».

– Мистер Алексопулос говорил мне, что трудная это работа – быть актером, – сказал он в конце концов. – Почти все время торчишь в четырех стенах. Рано встаешь, вкалываешь допоздна. И все одни и те же сцены, опять и опять. Тебе не надоест, Шай? Не станет казаться чем-то... заурядным?

– «Заурядные дела можно делать сколько угодно – лишь бы ты при этом не чувствовал себя заурядным», – ответила она цитатой. – Джоди, я хочу участвовать в чем-то таком, от чего жизнь хорьков меняется. Ради этого можно и допоздна, и одно и то же опять и опять.

Она посмотрела в глаза своему другу, не сомневаясь, что он поймет.

– Мне нужно попытаться.

Джоди почувствовал, как его собственная жизнь сорвалась с места и завертелась вокруг расстеленной на траве красно-белой скатерти. Он помолчал еще, а потом наконец задал вопрос – вопрос, для хорьков самый важный на свете:

– Так велит тебе высшая истина?

Прежде чем Шайен ответила, тени успели стать чуточку длиннее. Она коснулась пыльно-голубого поля шляпы и надвинула ее пониже на глаза.

– Да.

– Грядут большие перемены.

Она кивнула.

Шайен и Джоди долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова.

Вечером накануне отъезда Хорьчихи Шайен все собрались в деревенском клубе Лапки на Танец Урожая. Пришли Джоди и Шайен, пришли их родители и друзья, и сам Алексопулос отменил вечерний сеанс в «Кинохорьках». Хорьки съехались со всей округи. Сегодня они надели лучшие свои шарфы и шляпы. Они пришли танцевать под музыку скрипки и гитары – музыку, от которой веселится сердце, а лапы сами пускаются в пляс.

И вот они разбились на пары, и взялись за лапки, и закружились в кадрилях и рилах на устланном лесными листьями полу. Гибкие тела, изящно покачивающиеся пушистые хвосты... В свете вспыхивающих звездами фонариков Джоди и Шайен смотрели друг на друга: она – в голубой, он – в пропыленной коричневой шляпе. Порой их лапы соединялись, взгляды встречались на мгновение, но танец разделял их вновь, и, отпуская друг друга, они устремлялись вслед за музыкой и запахами грядущей зимы. Грядущих перемен.

А потом Джоди исчез. Шайен почти сразу это заметила. Не нарушая общего танца, она доплясала до двери и, переступив порог, окунулась в темноту. Джоди сидел на столбике придорожной коновязи, опершись на темную стену ночи.

– А вот и мой прекрасный фермер!

– Привет, Шай. Просто захотелось побыть в тишине.

– Такой чудесный танец!

Он кивнул.

– Пойдем, – сказала она. – Брось ты это.

И улыбнулась, поддразнивая. Серебристый мех сверкал в лунном свете.

– Мне нравится тишина.

– И чему же тебя научила эта твоя тишина, Джоди?

Он задумался. Надо было все как следует взвесить. Это последний шанс. «Да», – решил он.

– Вот чему.

В протянутой лапе – один-единственный цветок. Горная маргаритка цвета дня и неба. Он выбрал ее сегодня там, в горах, где они устраивали пикники, – выбрал и принес сюда.

– О-о-о...

– Я не мастер прощаться.

– Я знаю.

Она молча рассматривала в лунном свете его круглую мордочку, четкую маску, усы. Она как будто пыталась сохранить этот миг в памяти навсегда.

Время обернулось вокруг них теплым, мягким одеялом, и оба они не хотели из-под него вылезать. Они дружили так давно, что расставание казалось немыслимым.

Наконец Джоди встал и сдернул поводья Боффина со столбика.

– Ну вот, счастливого тебе пути в Калифорнию, а...

– Если я не сделаю все, что в моих силах, Джоди, я так никогда и не узнаю...

Минуты замедлили бег, но остановиться ради двух хорьков не пожелали.

Джоди коснулся шляпы и посмотрел ей в глаза, прощаясь без слов.

Шайен подступила к нему и поцеловала в щеку. И последнее – ее голос, шепотом во тьме:

– Пока, Джоди...

Он легко вскочил в седло, и ночь сомкнулась за ним. Друг покинул ее.

Утром Хорьчиха Шайен-Жасмина села на поезд, следующий из Лапки (Монтана) в Голливуд.

Она взяла билет в один конец.

Глава вторая

Не успел еще поезд пропыхтеть через весь городок, не успела еще скрыться из вида высокая крыша клуба, как Хорьчиха Шайен поняла, что совершает ошибку, самую ужасную ошибку в своей жизни.

Прижавшись усами к стеклу, она оглядывалась на единственные в мире знакомые ей края.

Легко сказать – «Я еду в Голливуд». Легко сказать – «Никогда не узнаю, если не попытаюсь». Но теперь из «может быть», которое можно отменить в любой момент, неизвестность превратилась в несомненное и непременное «это будет».

Последний взгляд на горные пики над Собольим каньоном. Что это ей почудилось? Силуэт на фоне неба, одинокий всадник, глядящий ей вслед? Шайен заставила себя отвернуться раньше, чем картина потерялась из виду за окном набирающего скорость состава.

Она сидела прямо и неподвижно, чинно сложив лапки. Хорькам, ехавшим с ней в одном вагоне, она казалась сдержанной и очень милой. Они не заметили, что на самом деле их попутчица борется сейчас не на жизнь, а на смерть с подхватившим ее стремительным потоком перемен.

«Я не знаю, где я буду спать сегодня ночью. Я не знаю, куда пойти, когда сойду с поезда в Голливуде. Я не знаю, с кем мне надо добиться встречи. И чем заработать себе на пропитание. Я даже не знаю, удастся ли мне когда-нибудь попасть в студию.

Я знаю Монтану. Я знаю маму и папу, и Джоди, и его родных. Я знаю свою спальню, знаю Звездочку и Боффина, знаю своих друзей и их лошадей. И все они – все до единого! – ускользают от меня в прошлое, остаются позади».

Слезинка капнула ей на лапу.

«Как же можно было учудить такую глупость?» – Ваш билет, юная леди?

Хорек-кондуктор смотрел на нее, как на младшую сестренку, но Шайен ничего не замечала. Она не хотела встречаться с ним взглядом. Она отвернулась, вытерла слезы и протянула сложенную пополам бумажную полоску: «Лапка – Денвер, Денвер – Голливуд».

Щелкнул компостер, и билет вернулся к ней. В нем появилась дырочка – маленькая дырочка в форме сердца.

В удивлении Шайен подняла глаза. Кондуктор наклонился и ласково шепнул путешественнице:

– Тебе не придется узнать, что такое ожидание. Ты следуешь велению высшей истины, Хорьчиха Шайен-Жасмина! И так будет всегда.

Она вытаращила глаза.

Кондуктор взял под козырек и двинулся в следующее купе:

– Билеты, пожалуйста.

«Откуда он знает, как меня зовут? Откуда ему известно, что со мной будет?»

Шайен погрузилась мыслями в тайну. Но ответа не было – только приглушенный перестук колес, только мягкое покачивание вагона, только уплывающая вдаль золотая Монтана за окном.

Она крепко держала билет, и сердечко солнечного света блестело на ее серебристой шубке.

Голливуд оказался совсем не таким, как ожидала Хорьчиха Шайен-Жасмина.

Не успела она отойти и на несколько шагов от «Закатного экспресса», как на глаза ей попался красивый хорек. Он стоял на платформе для встречающих и держал табличку с загадочной надписью: «АКТЕР?»

Шайен остановилась и спросила, что это такое.

– Это значит, – ответил он, – что если вы – актриса и впервые в нашем городе, мы постараемся помочь. Вам нужна крыша над головой? Вам нужны фотоснимки для проб? Вам нужно знать, кто какие картины снимает? Вам нужно знать, где проводят пробы? Мы можем помочь.

Шайен улыбнулась.

– Приму любую помощь.

«Дом молодого актера» – опрятный особнячок неподалеку от Уилширского бульвара – удивил ее множеством комнат, обставленных под старину. Когда-то он принадлежал Хорьчихе Бестил, звезде немого кино, завещавшей передать его в вечное пользование актерам грядущих поколений. В обшитых темным деревом общих залах толпились хорьки-инженю и характерные актеры, хорьки-комики, хорьки-танцовщики и хорьки-каскадеры. На втором этаже была кухня, где все по очереди готовили еду. За порядок в доме тоже отвечали все по очереди.

Новенькую приняли радушно. Одни сразу же бросились приветствовать ее, другие пустились в воспоминания о том, как они сами когда-то впервые переступили порог этого дома. «Какая вы милая!», «Как хорошо, что вы теперь с нами!», «Все у вас будет прекрасно!» – слышала Шайен со всех сторон.

Все уверены в себе, каждый убежден, что роль, ему предназначенную, не сможет исполнить никто, кроме него. Они не соперничают друг с другом. Они одалживают друг другу шляпы и шарфы для проб и даже репетируют вместе одни и те же эпизоды. Они твердо знают, что верный себе хорек непременно найдет ту роль, для которой готовит его судьба.

– Шайен? – Джерика, крошечная черная хорьчиха, пробовала ее имя на вкус. Она пробежала взглядом список комнат, отыскала свободную на верхнем этаже и повела за собой новую подругу. – Только вестерны, Шайен?

– Надеюсь, не только!

Лестницу покрывал ковер цвета лесного мха, а стены здесь были алые с золотом, совсем как кресла в «Кинохорьках».

– Ничего не имею против Дикого Запада, но хотелось бы сниматься и в исторических фильмах. И драму я люблю. И комедию, и детективы, и боевики.

– Шайен. Красивое имя. Но для этого бизнеса, пожалуй, чересчур западное. Смотри сама, конечно... Но если тебе нравится какое-нибудь другое имя, если ты когда-нибудь хотела зваться иначе, то сейчас – самое время решать.

Когда ее сфотографировали для проб, она послала один снимок домой, Хорьку Джоди. «Моему прекрасному фермеру, который всегда со мной... С любовью, твоя Шайен».

И после этого ей не приходилось подписываться именем Шайен еще очень, очень долго.

И вот она проходит пробу на небольшую роль в фильме «Говорит дама» – исторической картине о прошлом столетии. Это была роль помощника режиссера, и состояла она из одной-единственной реплики: «Теперь мы к вашим услугам, Пласидия».

Жасмина отрабатывала эту фразу снова и снова. Соседки по комнате давали советы и высказывали замечания.

«Теперь мы к вашим услугам, Пласидия».

«Не надо властности, – решила она. – Не надо холодности. Пусть будет тепло и радушно, как будто я пришла к Пласидии в ожидании подарка».

На пробах ассистент режиссера пристально посмотрел на нее, выслушал один раз и, не потребовав повтора, бесстрастно вручил карточку. «Среда, шесть часов, павильон Б».

Юная актриса сказала «спасибо», но было уже слишком поздно: когда она сообразила, что надпись на карточке означает победу, ассистент уже выбирал подходящих щенков-близнецов из четырех пар маленьких смышленых мордочек.

Жасмина ринулась домой, распахнула настежь стеклянную дверь в ореховой раме:

– Я получила роль!

Соседки радостно подбежали к ней:

– Прочти еще раз! Повтори, как ты это сказала на пробах!

«Шесть часов» – это шесть часов утра, объяснили они ей. А «Б» – это второй павильон в студии «Серебряная маска», огромный звуковой павильон.

В среду, ровно в полшестого, аккуратно причесанная Жасмина явилась в студию «Серебряная маска», подошла к павильону Б и предъявила свою карточку у входа.

– Удачи, мисс Жасмина, – сказал хорек-привратник и помахал ей лапой.

Она проскользнула в дверь, и ее тут же окружили загримированные актрисы.

– Ты – Жасмина! – воскликнула одна с улыбкой.

Трепеща, как мотылек, Жасмина кивнула.

– Пойдешь с нами, милая, мы тебя подготовим к съемке. Я – Молли, а это – Пента и Глориэлла.

– Я в первый раз...

– Не волнуйся, – сказала Глориэлла.

По полу змеились толстые черные провода, павильон был огорожен короткими занавесками, на мониторах видны были другие съемочные площадки, еще пустовавшие в этот ранний час. Высоко под потолком и вокруг, на больших подъемниках и треногах, теснились массивные прожектора.

«Научусь ли я когда-нибудь? Станет ли это место моим домом?»

В гримерной, полной света и зеркал, были разложены на столиках краски, губки и кисточки. Три хорьчихи внимательно рассматривали Жасмину под разными углами.

– Что скажешь, Пента? – спросила Молли. – Просто красавица, правда? Чуточку светлого тона, подвести глазки... да и хватит.

– Верно, никаких хлопот, – подтвердила Глориэлла. – Чудненько. А все-таки чего-то не хватает...

Пента разглядывала Жасмину, словно диковинную статуэтку из дальних, небывалых стран.

Наконец она покачала головой.

– Только мел. Больше ничего.

Ее подруги взглянули еще раз, по-новому, и закивали. Эта мордочка – белоснежная, темноглазая, таинственно светящаяся изнутри – не нуждалась ни в карандаше, ни в тоне. Только чуть-чуть матовой пудры, чтобы не было бликов, – и больше ничего.

Впервые в жизни Хорьчиха Жасмина ощутила воздушное касание пуховки и вдохнула ее прохладный аромат.

«В один прекрасный день, – думала Пента, глядя на ее отражение в зеркале, – она покорит этот город».

Ее объявили самим совершенством и отпустили.

– Не ступай на красные коврики, милочка! Там сейчас будут устанавливать свет, – велела Молли на прощанье. – Расслабься! Все будет хорошо.

«А неплохая была мысль насчет пудры», – подумала Жасмина, ловя восхищенные взгляды и шепотки:

– Смотри-ка!

– Вот это да!

Уже прибыли и помощник режиссера, и оператор, и бригада звукооператоров, и крановщик, и кукловоды. Электрики суетились на подвесных лесах, размещая прожектора. Все знали, что сегодня на площадку выйдет новенькая, и уже пронесся слух, что зовут ее Жасминой.

Наконец явился и режиссер – бежевой масти с испещренной серебром черной маской. На его шею был небрежно наброшен старенький шелковый шарф, фирменный знак Хорька Хешсти.

Он приветственно кивнул, заметив, что все разом смолкли при его появлении.

– Доброе утро всем. На сегодня – несколько страниц. Кто-нибудь видит что-нибудь такое, что не обещает нас позабавить?

Он повернул голову, обводя взглядом коллег. Жасмина одиноко стояла в сторонке. Режиссер не моргнул и глазом. Режиссер не вымолвил ни слова. Он просто молча уставился на нее, а все вокруг уставились на него. Но в конце концов он опомнился и все-таки кивнул новенькой.

Та вежливо кивнула в ответ.

Как и все в Голливуде, Жасмина слыхала, что Хорек Хешсти дописывает новый сценарий, засекреченный до такой степени, что о нем не известно ровным счетом ничего, кроме названия – «Рассвет». Одни утверждали, что действие растянется на три фильма, другие говорили – на пять. По одним проверенным сведениям, первая часть именовалась «Исток», по другим, не менее достоверным, – «Родная планета». Все прочее сводилось к догадкам: на своем веку студия «Серебряная маска» не знала тайны более глубокой, чем этот проект, суливший поведать миру о том, как произошла вся раса хорьков, – как это представилось одному скромному режиссеру.

Но покамест Хорек Хешсти излагал совсем другие планы, а Жасмина, стоя от него в двадцати лапах, внимательно слушала.

– Итак, «Говорит дама». Надеюсь, все просмотрели вчерашние материалы. Можно двигаться дальше. Сегодня все делают в точности то же, что вчера... – Он бросил взгляд на страницу рабочего сценария и улыбнулся. – Все по-прежнему любят эту камеру!

Актеры облегченно вздохнули.

Хешсти повернулся к паре хорьков в старинных шарфах и шляпах.

– Миллиса и Нолан! Сегодня вы будете подавать всем нам пример. Будьте так любезны, не теряйте напряженности. Вот, как сейчас, замечательно. У Миллисы сегодня большая сцена, и что нам нуж...

В этот момент над головой у Жасмины что-то громко щелкнуло. Прожектор сорвался с троса и, прорезав воздух со свистом, рухнул лапах в пяти от нее.

– ГАДЮКА! – Ослепленная вспышкой голубых искр, Жасмина отпрянула, вскинув лапы, хотя защитная стальная сетка удержала все осколки.

Грохот стих. Все уставились на Хорьчиху Жасмину, онемев от изумления: не отголоски взрыва, а эхо вырвавшегося у нее ругательства звенело у них в ушах. Никто не шевельнулся.

– Мисс Жасмина, – ровно и спокойно проговорил Хорек Хешсти. – Вы находитесь в звуковом павильоне киностудии. Все мы рады, что вы здесь, и все мы хотим с вами сотрудничать. Однако мы надеемся, что впредь вы не позволите себе подобных выражений на рабочем месте.

Жасмина оцепенела, усики ее задрожали от расстройства. Первые минуты на киностудии... а она выругалась!

«Прошу прощения, сэр», – хотела сказать она, но слова застряли в горле. Удалось лишь покачать головой – «никогда!»

– Благодарю вас. – Режиссер отвернулся, еще раз смерив Жасмину быстрым взглядом, и вновь обратился к ведущей актрисе: – Итак. У Милиссы сегодня большая сцена...

Своей очереди Жасмина ожидала до полудня. Все это время она наблюдала за другими и училась – очень быстро. Свою роль она знала назубок и исполнила все как по нотам. Чинная стойка в нескольких лапах от ведущей актрисы, взгляд, исполненный теплого предвосхищения, «Теперь мы к вашим услугам, Пласидия».

Тишина. И пять слов Хорька Хешсти:

– Стоп. Снято. Благодарю вас, Жасмина.

И никаких замечаний, никаких дублей. Никаких «давайте попробуем еще раз». Жасмина даже не удосужилась просмотреть отснятую сцену: и так было ясно, что больше работать в Голливуде ей не придется.

Она до сих пор не могла поверить в то, что натворила.

«Я выругалась! – думала она. – Выругалась в звуковом павильоне!»

Только она одна из всех присутствующих не заметила, как лучились ее глаза и какой прекрасной уязвимостью сияла она перед камерой. Только сама Жасмина не обратила внимания на то, каким взглядом проводил ее Хорек Хешсти, когда она покидала павильон.

Момент был такой напряженный, что газетчики просто не могли его упустить. «Хорек Хешсти спасает жизнь юной актрисе», – гласил на следующий день заголовок в журнале «Может, и так».

Несколько ближе к истине оказалась колонка «Быть может» на страницах «Голливуда»: «Вчера на съемках фильма Хорька Хешсти «Говорит дама» весь павильон был наэлектризован: состоялось знакомство режиссера с Хорьчихой Жасминой, недавно прибывшей в «Серебряную маску» из Техаса».