Текст книги "Аборт. Исторический роман 1966 года"

Автор книги: Ричард Бротиган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

«Гениально»

Когда Вайда забиралась в ванну, она совершенно не выглядела беременной. Живот по-прежнему был так невероятно и гениально ровен, что я не понимал, как умещавшиеся там внутренности переваривают пищу крупнее печенюшек или ягод.

Груди у нее были мощными, но изящными и влажными у сосков.

Перед тем, как зайти в ванную, она поставила кофейник, и я смотрел, как он бурлит, и одновременно сквозь открытую дверь наблюдал, как она моется в ванне.

Вайда подобрала волосы и сколола их. Они покоились в углублении ее затылка, и это было прекрасно.

Мы нисколько не отдохнули, но и не нервничали, что было бы естественно в начале такого дня, нас охватило той мягкой волной шока, когда легче делать одну маленькую вещь за другой, один хрупкий шаг за другим, пока большое и трудное дело, чем бы оно ни было, не завершится само собой.

Когда подступают трудности, которые во что бы то ни стало нужно преодолеть, нам обычно достает сил, чтобы наполнить свою жизнь новыми мимолетными ритуалами и просто их исполнять.

Мы превращаемся в театры.

Я переводил взгляд с бурлящего кофейника на Вайду в ванне. День будет очень длинным, но, к счастью, мы пройдем его – одно мгновение за другим.

– Кофе уже готов? – спросила Вайда.

Я понюхал кофейные пары, поднимавшиеся из носика, будто погода. Они были темны и тяжелы от кофе. Вайда научила меня нюхать кофе. Она варила его именно так.

Раньше я был человеком растворимым, а она научила меня варить настоящий кофе и правильно сделала. Где я был все эти годы, когда считал кофе коричневой пылью?

Пока кофейник бурлил, я немного подумал о кофе. Странно, как продолжается простая жизнь, а мы становимся все труднее.

– Милый, ты меня слышал? – спросила Вайда. – Кофе. Хватит ворон считать, займись лучше кофе, дорогой. Он сварился?

– Я задумался о другом, – сказал я.

Колокольчик Фостера

Вайда надела простую, но довольно привлекательную белую блузку, синюю юбку выше колен, – а поверх блузки – какой-то маленький полусвитер. Мне никогда не удавалось описывать одежду так, чтобы другие понимали, о чем я говорю.

Она не стала краситься – если не считать глаз. Глаза выглядели темными и синими – именно такими они нам и нравятся в эти последние годы седьмого десятилетия Двадцатого Века.

На двери библиотеки зазвонил колокольчик – быстро и как-то потрясенно. Колокольчик казался чуть ли не испуганным, чуть ли не кричал о помощи.

Это был Фостер.

Фостер так никогда и не сжился с этим колокольчиком. Он постоянно твердил, что колокольчик – хлюздя, и предлагал повесить свой. Пока я впускал его внутрь, он продолжал трезвонить. Я уже открыл дверь, а он еще стоял, держась за шнурок, хотя колокольчик больше не звонил.

Еще не рассвело, и на Фостере была его вечная майка, а светлая бизонья шевелюра спускалась на плечи.

– Послушай мудрого совета, – сказал он. – Выкинь этот проклятый колокольчик – давай я повешу тебе настоящий.

– Нам не нужен звонок, который будет пугать людей, – ответил я.

– Чего ради – пугать? Как, к чертовой матери, звонок может пугать людей?

– Нам нужен такой звонок, чтобы гармонировал с нашей работой, был бы одним целым с библиотекой. Здесь нужен нежный звонок.

– Грубые и неотесанные звонки, значит, не нужны, да?

– Я бы не стал так говорить.

– Дьявольщина, – сказал Фостер. – Этот звонок тренькает, будто какой-нибудь чертов педик на Маркет-стрит. У тебя тут что вообще за контора?

– Ты об этом не беспокойся, – сказал я.

– О тебе же забочусь. Вот и все, малец. – Фостер протянул руку и постукал колокольчик по попке.

– Фостер! – сказал я.

– Черт, малец, да из консервной банки с ложкой получится отличный колокольчик.

– А как насчет ножа с вилкой и миски супа впридачу, а, Фостер? Немного картофельного пюре с подливкой и, может быть, индюшачьей ноги? Как насчет? Разве из этого получится плохой колокольчик?

– Забудем, – сказал Фостер. Он протянул руку и еще раз постукал колокольчик по серебряной попке. – До свиданья, милочка.

Тихуанский инструктаж

Вайда приготовила нам с Фостером хороший завтрак, хотя сама ничего не ела – лишь выпила кофе.

– Ты сегодня очень хорошенькая, – сказал Фостер. – Похожа на сон, который мне никогда раньше не снился.

– Готова спорить, ты говоришь это всем девушкам, – сказала Вайда. – Сразу видно – ты еще тот дамский угодник.

– Была пара-тройка подружек, – признал Фостер.

– Еще кофе? – спросила Вайда.

– Да, еще чашечку было бы отлично. Кофе хорош, это точно. Тут кто-то знает толк в кофейных зернах.

– А тебе, милый? – спросила Вайда.

– Конечно.

– Вот, пожалуйста.

– Спасибо.

Вайда снова села.

– В общем, вы знаете, что делать, – сказал Фостер после завтрака. – Беспокоиться не о чем. Доктор Гарсия – чудесный врач. Ни боли, ни суеты. Все пройдет просто прекрасно. Как туда добраться – знаете. Несколько кварталов в сторону от главной улицы.

Док, может, захочет выхарить у вас несколько лишних долларов, так что держите оборону и говорите: "Доктор Гарсия, Фостер сказал, что это будет стоить 200 долларов, и больше мы не взяли ни цента", – и тут вытаскивайте деньги из кармана.

Он немного понервничает, но возьмет и положит их в карман, не считая, – и потом, он же лучший врач на всем белом свете. Верьте ему, делайте все, что он говорит, расслабьтесь, и все будет в полном порядке.

Он чудесный врач. Очень многих людей избавляет от очень многих неприятностей.

Библиотечный инструктаж

-. ., – сказал я.

– Обещаю, что не буду снимать этот ваш педоватый колокольчик в серебряных штанишках и вешать вместо него консервную банку с ложкой, которая все равно будет лучшим звонком для этого дурдома. Вы хоть слышали, как она звучит? – сказал Фостер.

–. ., – сказал я.

– Очень жаль. Ужасно красивый звук. Он прекрасен для духа и отлично успокаивает нервы.

–. ., – сказал я.

– Это очень плохо, – сказал Фостер.

–. ., – сказал я.

– Я не знал, что ты так к этому относишься, – сказал Фостер.

–. ., – сказал я.

– Не беспокойся – ни единый кирпич не упадет с головы этой библиотеки. Я буду относиться к ней, как к детскому именинному торту в желтой коробочке, который носят из кондитерской на вытянутых руках, потому что в авоська для него слишком опасна.

Осторожно: впереди собака. Она может меня укусить, и тогда я его уроню. Ф-фу, прошла мимо. Хорошая собачка.

Ой-ёй, навстречу старушка. С ней нужно осторожнее. Вдруг у нее сердечный приступ прямо перед моим носом, и я споткнусь о тело. На всякий случай не сводить с нее глаз. Все, прошел. Все будет превосходно. Ваша библиотека – в надежных руках, – сказал Фостер.

–. ., – смеясь, сказала Вайда.

– Спасибо, милая, – сказал Фостер.

–. ., – сказал я.

– Обожаю это место, – сказал Фостер.

–. ., – сказал я.

– Я буду относиться к вашим посетителям, как к святой яичной скорлупе. Не разобью ни одного, – сказал Фостер.

–. ., – смеясь, сказала Вайда.

– Ох, милая, ты слишком добра ко мне, – сказал Фостер.

–. ., – сказал я.

– Хватит волноваться, малец. Я знаю, что должен делать, и сделаю все в лучшем виде, а кроме этого больше ничего не обещаю, – сказал Фостер.

–. ., – сказала Вайда.

– Да неужели? И вовсе он не старик, к тому же. Просто малец, – сказал Фостер.

–. ., – сказал я.

– Я никогда так не ценил мира и спокойствия, уюта и домашности пещер, как теперь. Ты открыл мне целый новый мир, малец. Я должен пасть на коленки, на четвереньки и благодарить тебя от всего сердца.

–. ., – сказал я.

– Ах, Калифорния! – сказал Фостер.

Сердце Фостера

Фостер настоял на том, чтобы донести нашу сумку до фургона. Рассветало, солнце наполовину взошло. Фостер по обыкновению потел в своей майке, хотя нам утро показалось довольно зябким.

За все годы нашего знакомства с Фостером я никогда не видел, чтобы он не потел. Видимо, оттого, что у него такое сердце. Я всегда был уверен, что сердце у него большое, как канталупа, а иногда перед сном даже размышлял о его размерах.

Однажды сердце Фостера явилось мне во сне. Оно ехало на лошади, лошадь входила в банк, а банк сталкивался с облака. Я не видел, что именно сталкивает банк с облака, но странно – что же может сталкивать банк с облака, когда внутри него сердце Фостера, и оно падает мимо неба.

– Что у вас в этой сумке? – спросил Фостер. – Она такая легкая, что там, наверное, вообще ничего нет.

Он шел за Вайдой, которая вела нас вперед с восхитительной неловкостью – такая совершенная и прекрасная, что место ей вообще не с нами, а одной, в каком-то ином созерцании духа или на верхушке стремянки, по которой звери карабкаются к богам.

– Не лезь в наши секреты, – сказала Вайда, не оборачиваясь.

– Хочешь как-нибудь навестить мою ловушку для кроликов? – спросил Фостер.

– И стать твоею зайкой? – спросила Вайда.

– Ты это, наверное, уже слышала, – сказал Фостер.

– Я слышала все.

– Ну еще бы, – сказал Фостер, начисто промахиваясь мимо неба.

Вайда знакомится с фургоном

На тротуаре валялись клочки пустой белой бумаги – остатки вчерашней женщины. Выглядели они ужасно одиноко. Фостер поставил нашу маленькую сумку в фургон.

– Сумка – в фургоне. Ты точно знаешь, как им управлять? – сказал Фостер. – Это фургон.

– Да, я умею водить фургоны. Я умею водить все, у чего есть колеса. Я даже на аэроплане летала, – сказала Вайда.

– На аэроплане? – переспросил Фостер.

– Да, в Монтане несколько лет назад. Было здорово.

– Не похожа ты на летчицу, – сказал Фостер. – Черт, да несколько лет назад ты еще лежала в люльке. Может, ты летала на плюшевом медвежонке?

– Не волнуйся так за свой фургон, – сказала Вайда, возвращая разговор с небес на землю.

– Веди его осторожно, – сказал Фостер. – У этого фургона свой норов.

– Он в хороших руках, – сказала Вайда. – Господи, ты со своим фургоном почти такой же ненормальный, как он со своей библиотекой.

– Черт! Ну ладно, – сказал Фостер. – Так, я рассказал вам все, что нужно, а теперь поезжайте. Я остаюсь здесь и пока вас не будет смотрю за дурдомом. Воображаю, как будет весело, если тут все такие, как вчерашняя дамочка.

На земле белели клочки бумаги.

Обхватив нас с Вайдой руками, Фостер очень дружелюбно и утешительно обнял нас, словно пытаясь этими руками сказать, что все будет в полном порядке, и вечером мы увидимся.

– Ладно, ребятки, удачи вам.

– Большое спасибо. – Вайда повернулась и чмокнула Фостера в щеку. Прижавшись щекой к щеке, они героически выглядели отцом и дочерью – в том классическом стиле, который довел нас до этих самых лет.

– Влезайте, – сказал Фостер.

Мы влезли в фургон. Мне вдруг стало ужасно странно снова находиться в машине. Металлическая яйцовость фургона очень удивила меня – будто мне в известном смысле пришлось заново открывать для себя Двадцатый Век.

Фостер стоял на обочине, пристально глядя, как Вайда справляется с рычагами управления.

– Готов? – спросила она, обернувшись ко мне с полузаметной улыбкой.

– Ага, давно я в машину не садился, – сказал я. – Прямо машина времени.

– Я знаю, – сказала она. – Ты не волнуйся. Я знаю, что делать.

– Хорошо, – ответил я. – Поехали.

Вайда завела фургон, точно была рождена для приборной доски, руля и педалей.

– Хороший звук, – сказала она.

Фостеру понравилось, что ей все удалось, и он кивнул ей, как равной. Потом махнул – "путь свободен", Вайда выехала на этот путь, и мы отправились к доктору Гарсии, ждавшему нас в тот же день в Тихуане, Мексика.

КНИГА 4:ТИХУАНА

Автострадники

Я уже забыл, как улицы Сан-Франциско добираются до автострады. На самом деле, я вообще забыл, куда бегут улицы Сан-Франциско.

Удивительно было снова оказаться снаружи, снова ехать в машине. Прошло почти три года. Боже мой. Когда я пришел в библиотеку, мне было двадцать восемь, а теперь мне тридцать один.

– Что это за улица? – спросил я.

– Дивизадеро, – сказала Вайда.

– Ах, да, – сказала я. – Действительно Дивизадеро.

Вайда посмотрела на меня очень сочувственно. Мы остановились на красный свет рядом с местом, в котором продавали летучих цыплят и спагетти. Я и забыл, что существуют такие места.

Вайда отняла руку от руля и похлопала меня по колену.

– Мой бедный маленький отшельник, – сказала она.

На Дивизадеро мы увидели человека – из садового шланга он мыл окна в похоронной конторе. Струей воды он поливал окна на втором этаже. Ненормальное зрелище – в такую-то рань.

Затем Вайда свернула с Дивизадеро и поехала вокруг квартала.

– Оук-стрит, – сказала она. – Помнишь Оук-стрит? Она выведет нас на автотрассу, а потом – до самого аэропорта. Ты же помнишь аэропорт, правда?

– Да, – ответил я. – Но я никогда не бывал в самом аэроплане. Я ездил туда с друзьями – это они улетали на аэроплане, но это было много лет назад. Аэропланы хоть как-то изменились?

– Ох, милый мой, – сказала Вайда. – Когда все это кончится, я вытащу тебя из библиотеки. Мне кажется, ты просидел там достаточно. Пусть поищут кого-нибудь другого.

– Не знаю, – сказал я, пытаясь сменить тему. Я заметил негритянку – она толкала по Оук-стрит пустую тележку из магазина "Сэйфуэй". Уличное движение вокруг нас было очень хорошим. Оно одновременно пугало и возбуждало. Мы ехали к автостраде.

– Кстати, – спросила Вайда. – На кого ты работаешь?

– В смысле? – сказал я.

– В смысле, кто оплачивает счета твоей библиотеки? – сказала она. – Кто платит деньги за то, чтобы она работала? Кто несет расходы?

– Никто не знает, – сказал я, сделав вид, что это и есть ответ на вопрос.

– Как это – никто не знает? – спросила Вайда. Не сработало.

– Время от времени Фостеру присылают чек. Он никогда не знает, когда получит его, и сколько денег там будет. Иногда присылают слишком мало.

– Кто? – Вайда не собиралась отступать.

Мы остановились на красный свет. Я попробовал зацепиться за что-нибудь взглядом. Мне не нравились разговоры о финансовой организации библиотеки. Мне не нравилось думать о библиотеке и деньгах одновременно. Но увидел я только негра, который еще в одной тележке развозил газеты.

– О ком ты говоришь? – спросила Вайда. – Кто несет все расходы?

– Фонд. Мы не знаем, кто за ним стоит.

– Как называется этот фонд? – спросила Вайда.

Наверное, этого оказалось недостаточно.

– "Американское Навсегда Итд.".

– "Американское Навсегда Итд.", – повторила Вайда. – Ничего себе! Похоже на игры с налогами. Кажется, твоя библиотека – чей-то способ не платить налоги.

Теперь Вайда улыбалась.

– Не знаю, – сказал я. – Я знаю только то, что я должен там быть. Это моя работа. Я должен там находиться.

– Милый, я думаю, тебе следует найти себе другую работу. Ты же хоть что-то умеешь?

– Я много умею, – сказал я, слегка обидевшись.

В этот момент мы выломились на автотрассу, мой желудок вспорхнул стаей птиц и змей, запутавшихся у них в крыльях, и мы влились в поток американского моторизованного сознания.

После стольких лет это было страшно. Я чувствовал себя динозавром, которого выдернули из могилы и заставили бегать наперегонки с автострадой и ее металлическими плодами.

– Если ты не хочешь работать, милый, – сказала Вайда, – я смогу содержать нас, пока тебе этого не захочется, но ты должен выкарабкаться из этой библиотеки как можно скорее. Это место тебе уже не подходит.

В окно я увидел знак: курица держит гигантское яйцо.

– Я сейчас совсем о другом думаю, – сказал я, пытаясь уклониться от темы. – Давай поговорим об этом через несколько дней.

– Неужели тебя беспокоит аборт, милый? – сказала Вайда. – Нге волнуйся, пожалуйста. Я вполне доверяю Фостеру и его врачу. А кроме этого, сестра в прошлом году делала в Сакраменто аборт и на следующий день уже пошла на работу. Небольшая усталость и только, так что не волнуйся. Аборт – довольно простая штука.

Я повернулся и посмотрел на Вайду. После этих слов она не отрывала глаз от дороги, мы с ревом неслись по автостраде прочь из Сан-Франциско, мимо Потреро-Хилл, к самолету, который в 8:15 должен был поднять нас над Калифорнией и в 9:45 опустить на землю в Сан-Диего.

– Давай, когда вернемся, поедем и поживем некоторое время в пещерах, – сказала Вайда. – Скоро весна. Там должно быть красиво.

– Грунтовые воды, – сказал я.

– Что? – переспросила Вайда. – Я не расслышала. Я смотрела, что будет делать вон тот "шевроле" впереди. Что ты сказал, милый?

– Ничего, – ответил я.

– Как бы то ни было, – сказала она. – Нужно вытащить тебя из библиотеки. Может, самое лучшее – просто бросить все это, забыть о пещерах и начать заново на новом месте. Поехать в Нью-Йорк или поселиться в Милл-Вэлли, или снять квартиру на Бернал-Хайтс, или я восстановлюсь в университете Калифорнии и получу степень, и найдем себе место в Беркли. Там славно. Ты будешь героем.

Казалось, Вайду гораздо больше волнует, как вытащить меня из библиотеки, чем аборт.

– Библиотека – это моя жизнь, – сказал я. – Не знаю, что бы я без нее делал.

– Мы сварганим тебе новую жизнь, – сказала Вайда.

Я посмотрел вдоль автотрассы туда, где нас поджидал международный аэропорт Сан-Франциско: раннее утро средневековья, замок скорости в недрах космоса.

Международный аэропорт Сан-Франциско

Вайда оставила фургон неподалеку от статуи Мира Бенни Буфано<sup>[12]12
  Беньямино Бенвенуто Буфано (1898–1970) – американский скульптор-модернист.


[Закрыть]</sup> – та ждала нас, гигантской пулей возвышаясь над машинами. В море металла статуя выглядела покойно. Стальная штука с тонкой мозаикой и мраморными людьми сверху. Люди пытались нам что-то сказать. К сожалению, у нас не было времени слушать.

– Ну, вот мы и приехали, – сказала Вайда.

– Ага.

Я вытащил сумку, и мы оставили фургон на стоянке в такую рань, рассчитывая, что если все пойдет по плану, то вечером мы его заберем. Рядом с другими машинами фургон выглядел одиноким бизоном.

Мы прошли к терминалу. Из самолетов входили и выходили сотни людей. Воздух был увешан сетями дорожного возбуждения, люди путались в них, и мы тоже попались в улов.

Терминал международного аэропорта Сан-Франциско невероятно огромен, похож на эскалатор, на мрамор, вылитый робот, он хочет сделать для нас то, к чему мы, кажется, пока не очень готовы. К тому же он сильно напоминает "Плэйбой".

Мы подошли – это оказалось очень большим расстоянием – и забрали билеты у стойки "Тихоокеанских Юго-западных Авиалиний". Молодые красивые мужчина и женщина за стойкой свое дело знали. Девушка хорошо смотрелась бы и без одежды. Вайда ей не понравилась. На груди у той пары были приколоты полукрылышки – словно ястребы после ампутации. Я положил билеты в карман.

Мне захотелось в туалет.

– Подожди меня здесь, милая, – сказал я.

Туалет оказался настолько элегантен, что мне стало не по себе: чтобы отлить, следовало надеть смокинг.

Пока меня не было, к Вайде клеилось трое мужчин. Один хотел на ней жениться.

До вылета в Сан-Диего оставалось минут сорок, поэтому мы пошли выпить кофе. Странно снова оказаться среди людей. Я забыл, как это трудно, когда их много.

Все, разумеется, глазели на Вайду. Я никогда раньше не видел, чтобы девушка привлекала столько внимания. Все было точно так, как она и говорила – и даже хуже.

Молодой симпатяга в желтой тужурке, точно чертов метрдотель, провел нас к столику под растением с большими зелеными листьями. Он неимоверно заинтересовался Вайдой, хотя старался не подавать виду.

Лейтмотивом ресторана было красное с желтым, поразительное количество молодежи и громкий лязг посуды. Я и забыл, что тарелки могут быть такими шумными.

Я посмотрел в меню, хоть и не проголодался. Я уже много лет не заглядывал в меню. Меню сказало мне "доброе утро", и я ему ответил: "Доброе утро". Вот так и жизнь может закончиться – разговорами с меню.

В ресторане все мгновенно обратили внимание на красоту Вайды – женщины тоже, но с изрядной долей ревности. Они испускали зеленую ауру.

Официантка в желтом платье и симпатичном белом фартуке приняла у нас заказ на пару чашек кофе и ушла за ним. Она была хорошенькой, но Вайда ее затмила.

Мы видели в окно, как прилетают и улетают самолеты, прибавляя Сан-Франциско к миру, а затем снова отнимая его со скоростью 600 миль в час.

На кухне работали негры в белых униформах и высоких белых колпаках, но в самом ресторане ни однин негр не ел. Наверное, негры не летают на самолетах в такую рань.

Официантка принесла кофе. Поставила на столик и ушла. У нее красивые светлые волосы, но все напрасно. Меню она забрала с собой: до свиданья, доброе утро.

Вайда догадалась, о чем я думаю, и сказала:

– Ты видишь все это впервые. Пока я не познакомилась с тобой, мне это здорово мешало. Ну, ты все знаешь.

– Ты когда-нибудь хотела сниматься в кино или работать тут, в аэропорту? – спросил я.

От этих слов Вайда расхохоталась, парнишка лет двадцати опрокинул на себя кофе, а хорошенькая официантка кинулась к нему с полотенцем. Он варился в собственном кофе.

Подошло время посадки, и мы ушли из ресторана. У выхода я расплатился с хорошенькой кассиршей. Взяв у меня деньги, она улыбнулась. Потом посмотрела на Вайду и улыбаться перестала.

У работающих в аэропорту женщин много красоты, но Вайда гасила ее так, точно ее никогда и не было. Ее собственная красота, словно живое существо, была безжалостна.

Мы шли к самолету, а пары толкали друг друга локтями, чтобы вторая половина тоже обратила внимание на Вайду. Красота ее стала причиной миллиона синяков: ах, де Сад, медовые соты твоих утех.

Двух четырехлетних карапузов, шедших следом за мамашей, парализовало от шеи до макушки, когда они поравнялись с нами. Они не сводили глаз с Вайды. Не могли.

Мы дошли до зала ТЮА, вызвав смятение среди всех мужчин, что попались нам по пути. Я обнимал Вайду за плечи, но это было необязательно. Она почти полностью преодолела ужас собственного тела.

Я никогда не видел ничего подобного. Человек средних лет, по виду коммивояжер, курил сигарету. Он бросил на Вайду взгляд и промахнулся сигаретой мимо рта.

Он стоял, вылупившись, как идиот, не сводя с Вайды глаз, и не обращая внимания на то, что красота заставила его утратить контроль над миром.