Текст книги "Дамаск"

Автор книги: Ричард Бирд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

1/11/93 понедельник 08:48

Спенсер отошел в сторону, давая пройти женщине с маленьким ребенком. Потом взглянул на затянутое облаками небо, надеясь увидеть хотя бы один лучик солнца или, наоборот, его противоположность, – надвигающуюся грозу, какое-нибудь простое свидетельство существования богов. Небо, однако, оставалось без изменений – матовым, как лампочка.

На улице ничто не поражало, и Уильям наверняка был бы разочарован своим первым европейским днем. «Джепсон», музыкальный магазин напротив, готовился к открытию, как и в любой другой понедельник, наравне с банком, бюро путешествий и магазином благотворительных распродаж, а также магазином игр «Ди-джей-эм». Машины столпились на дороге в ожидании парковки или в ожидании того, когда припаркуются другие. Несколько пешеходов спешили по своим делам, и нетерпеливый водитель сигналил кому-то.

Спенсер поднял воротник плаща и с книгами под мышкой принялся маневрировать между стоящими в пробке авто по направлению к магазину игр. Витрина была заставлена шахматными досками всевозможных размеров и цветов. С тех пор, как Шорт стал проигрывать Каспарову (а проигрывать он начал сразу), различные шахматные доски в окне резали глаз, словно сетка невообразимого кроссворда. Подарок для Грэйс, подумал Спенсер и решил заглянуть в магазин на обратном пути.

Он миновал паб «Восходящее солнце», который все еще приглашал на маскарад в Хэллоуин, потом ловко обогнул открытый люк подвала этого бара – явная опасность для детей. Женщина с коляской обогнала его, и он пошел за нею следом, пока она не остановилась у мясной лавки, после чего магазинов стало меньше, и Спенсер мог продолжать путь, не отвлекаясь, мимо загса и пожарной станции, до самой библиотеки.

Хейзл была так неожиданно хороша, что Спенсер совершенно забыл о Джессике. По правде говоря, Хейзл была так осязаема и притягательна, что Спенсер вообще мало что соображал. Интересно, заметила ли она. Обратила ли на это внимание? И зачем он что-то мямлил про дом, если знать хотел только одно: «Ты ли – мой Дамаск»? Ему нужен был знак, любой знак того, что Хейзл создана для него, а он для нее, ведь именно поэтому его жизнь круто изменилась всего за одну ночь. Он пристально вглядывался в лица людей, идущих по улице или сидящих в автомобилях в пробке, будто ожидал увидеть на этих лицах, что ему делать дальше. Если бы он только знал, что искать, или вот бы все эти люди, включая и Хейзл, и его самого, перемещались в пространстве, как атомы, день за днем, встречались или не встречались в соответствии с определенной программой. И если бы он только знал, как прочесть эту программу.

В любом случае, такой программы не существовало. А жизнь – она словно газета, случайна и хаотична, от начала и до конца. Ничего нельзя знать заранее. Можно лишь ждать, пока что-нибудь произойдет, какое-нибудь событие или происшествие, и, в конце концов, самому придумывать большинство из них. Жизнь нужно принимать такой, какая она есть.

Автобусная остановка обозначена меж двух лип, растущих перед широкой лестницей к библиотеке – выразительному кирпичному особняку викторианской эпохи, с острой крышей и часами на башне, которые всегда показывали половину пятого. На острие башни находился флагшток, и легкий ветерок поигрывал голубым флагом. На флаге можно было разглядеть слова: «ННБ – Библиотеки это волшебство». Спенсер помедлил. Не исключено, что Джессика сидит в библиотеке, поэтому он еще раз посмотрел, в котором часу прибывает автобус Грэйс. Он заметил, что липы вокруг истекают, как кровью, черным, смолистым веществом, загаживая тротуар. Успев заметить в этом тот самый знак, который искал (черный цвет традиционно ассоциируется с чем-то плохим в этой совершенно непонятной схеме мироздания), он взлетел по лестнице и распахнул дверь в библиотеку, где его встретил нестройный хор голосов. Напротив отдела компакт-дисков и видеокассет сидели люди средних лет и читали вслух, явно стараясь переорать друг друга. Заметив Спенсера, хор умолк. Спенсер откашлялся и, взяв себя в руки, направился к отделу возврата книг, где его ждала мисс Ирен Хэлидэй (надпись на значке), старая дева, живет с родителями (спонтанная субъективная оценка). Она постукивала кончиком карандаша по нижним зубам. Она широко улыбнулась и сообщила Спенсеру, что библиотека закрыта.

– Я хотел сдать эти книги, – сказал Спенсер, повернувшись спиной к чтецам-хористам, – на случай, если Джессика окажется среди них. Так он поступил впервые.

– Мы закрыты сегодня до десяти, – сказала мисс Хэлидэй. – Мы репетируем акцию «Самая шумная библиотека в мире».

– Мне нужно сдать их сегодня.

– Для «Национальной библиотечной недели», – продолжала мисс Хэлидэй, – которая началась сегодня утром, мы подготовили ряд акций, и первой из них будет «Самая шумная библиотека в мире», как, кажется, я уже говорила. В обед мы ожидаем появления мисс Хэвишем в свадебном платье, она спустится с крыши по канату к входу в здание.

– Та самая мисс Хэвишем? [8]8
  Мисс Хэвишем – экстравагантная старая дева из романа английского писателя Чарлза Диккенса (1812–1870) «Большие надежды» (1860–1861).


[Закрыть]

– Это будет костюмированное представление. Можете взять программку, в которой указаны все действующие лица.

– Я просто хотел сдать книги.

– После десяти – добро пожаловать.

Спенсер оглянулся и увидел, что хор чтецов рассеялся, и хористы разбились на группы.

– Понимаете, я еще и по другому вопросу. – Спенсер перешел на шепот. – Я надеялся заглянуть в справочный отдел.

– В десять часов – милости просим.

– Это срочно.

Мисс Хэлидей неодобрительно посмотрела на Спенсера поверх очков, мгновенно утратив всю свою любезность и учтивость. Он наклонился над столом и заговорил так тихо, что ей тоже пришлось наклониться, чтобы расслышать его слова.

– Мне необходима информация о противозачаточных таблетках – прошептал он. – Я должен найти ее сегодня, это чрезвычайно важно.

Мисс Хэлидей посмотрела на него совсем иначе – на сей раз от нее веяло морозом, как от холодильника.

– Простите, – процедила она, – библиотека закрыта до десяти утра. Я, кажется, уже говорила вам об этом.

Спенсер не стал там больше задерживаться, пригнув голову и подняв воротник и так и не расставшись с библиотечными книжками, покинул здание библиотеки и спрыгнул со ступеней перед входом. Липы все еще источали черную мерзость. Куда смотрит городской совет? Такие деревья надо вырубать с корнем и сажать на их место стройные и высокие зеленые растения с густой листвой, для детишек. В голову Спенсера стали лезть детские имена: Джошуа Лукас Джоржина Роза Софи Джейн Эдвард Джонатан Шолто Томас Эллисон Адам Питер Ричард и все те имена, которыми они с Хейзл могли бы назвать своего совсем недавно зачатого ребенка.

Так, в отсутствие явных знамений, оставалось лишь одно – прошлой ночью Спенсер «имел незащищенный секс» практически с незнакомкой. Интересно, что же ему делать дальше, где свернуть, где остановиться, но по пути домой никаких неожиданных или убедительных знаков, которые бы незамедлительно прояснили все, ему больше не попадается.

Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Великобритании, в Донкастере или Ризлипе, в Понтипуле или Ларне, в Восточном Гринстеде или Данди, в Экзетере или Редбридже в гостиной дома Келли телевизор включен на полную громкость, оглашая дом звуками, издаваемыми Котом Генри, или Котом и Муссом, или Бандой жаднозавров. Мистер Келли орет на Филиппа (17), чтобы тот выключил телевизор немедленно. Наступает тишина, и беспокойное семейство Келли собирается в комнате, таким образом неохотно признавая то, что именно в такое время и должны собираться семьи. Для этого они и существуют.

Спенсер прячется за телевизором, коленки прижаты к подбородку. Ему тринадцать лет, и плакать он не собирается. Плачет его мать. Спенсер вглядывается в почерневшую от времени сетку вентиляционного отверстия и изучает яркие болтики на корпусе телевизора, а его плачущая мать тем временем просит его не плакать.

– Постарайся вспомнить что-нибудь веселое, – говорит она, имея в виду любое приятное воспоминание, связанное с его сестрой Рэйчел. – Вспомни хорошенько, от начала до конца.

Она говорит, что если он сможет вспомнить ее сейчас, то будет помнить всегда. Он должен держать воспоминания под рукой, чтобы, когда захочет, извлечь их из памяти. Если он будет так делать, Рэйчел всегда будет с нами, это одно из маленьких чудес нашей жизни, вот что говорит мама.

Спенсер все равно будет сидеть за телевизором, и не выйдет оттуда никогда, даже через тысячу миллионов лет, и мама сдается. Она идет к кожаному дивану и садится на него, забыв снять шарф. Никто не знает, что делать, кроме мистера Келли. Мистер Келли стоит на коленях перед журнальным столиком, накрытым белой скатертью, он методично льет в кофейную чашку «Макаллан», «И-энд-Джей» или «Нокандо». Он делает глоток. Его челюсть еле заметно двигается вперед, назад. Он прищуривает глаза. В руке зажат карандаш, на столе лежит школьная тетрадь в линейку. Он пишет: НЕСПРАВЕДЛИВО.

– Мы можем сделать это и завтра, – продолжает миссис Келли, обращаясь к Спенсеру и пытаясь улыбнутся.

– Мы сделаем это сегодня, – говорит мистер Келли, – пока не забыли. Он отпивает из чашки и глотает, Спенсер заставляет себя на это смотреть. У него болят шея и колени, он об этом знает, но самой боли не чувствует.

– Расскажите мне, какой вы ее помните, – говорит мистер Келли. Карандаш застыл над листом бумаги. – Расскажите мне все самое лучшее о ней. Все о ней.

Мистер Келли хочет записать все о Рэйчел, пока не поздно, но все молчат, потому что говорить о ней как о мертвой – ничем не лучше, чем убивать ее. Спенсер ломает голову над тем, как отец этого не понимает.

Филипп сидит на краю стола, на котором стоит его компьютер, «Сан СПАРК-Стейшн», «Ай-би-эм» или «Экорн». Он раскачивается вперед и назад, руки скрещены на груди. Он очень худой и бледный.

– Когда машину так заносит, это называется «рыбий хвост».

Мистер Келли начинает записывать, но останавливается и говорит:

– Я не это имел в виду.

– Я так не могу, – говорит Филипп и садится за компьютер играть в шахматы. Он выключает звук и выбирает черные. Он защищается.

– Рэйчел хотела, чтобы ее прах развеяли над Уэмбли, – говорит Спенсер.

Его отец, с карандашом наготове, с надеждой смотрит на среднего сына.

– После того, как она доживет до ста одного года. И не надо цветов.

Спенсер вспоминает, как они ехали, вот поворот, машину заносит, Филипп называет это «рыбьим хвостом», потом столкновение, удар. Они приехали домой в полицейской машине. Она была такой чистой, будто ею до этого не пользовались.

– Филипп начал спорить в машине, – говорит Спенсер, показывая на спину брата, сидящего за столом. Это кажется очень важным, ценным замечанием.

– Только не сейчас, – говорит мама. Но ведь именно Филипп сказал, что втроем на заднем сиденье слишком опасно, хотя как иначе они все могли бы поехать плавать, да еще и Филиппа в город отвезти?

Папа не хочет это записывать. Он отхлебывает из чашки и смотрит на то, что написал: НЕСПРАВЕДЛИВО.

Спенсеру хочется спрятаться: за телевизором, наверху в своей комнате, под кроватью, вместе с битами и мячами, и разобранным бильярдным столом. Рэйчел бы возненавидела его за такое малодушие. Поэтому он делает попытку сосредоточиться на жестком белом полотне скатерти, на мерцающем экране компьютера, за которым сидит Филипп, или именах писателей на корешках книг, рядом с полкой с хорошими фильмами. Гарольд Роббинс и Джон Ле Kappe, Джилли Купер и Джордж Оруэлл. Это помогает не плакать. «Останься со мной» и «Свет погас», «Джинджер и Фред» и «Банда с Лавандового холма». Он знает, что надолго этого не хватит: когда-то книжки закончатся, как и случайные слова, которые помогают сдерживать слезы.

Так, как было раньше, уже никогда не будет. До сих пор Спенсер не менялся, как не менялось и его представление о том, какой должна быть жизнь, а теперь он вдруг стал другим. Ему кажется, что он еще недостаточно взрослый для этого. У него еще недостаточно опыта – может, отсутствие опыта и поможет ему это пережить. Он хочет чему-то научиться, но чему? Люди умирают, и несчастья происходят без предупреждения – бах! – и готово. Значит ли то, что он об этом знает, что он уже вырос? Неужели эта взрослая правда состоит в том, что так внезапно может происходить только одно – только плохое? А что если мама ошибается, и с ним останется не память о Рэйчел, а память о ее смерти? В таком случае, он всегда сможет вспомнить тот день, когда он дорос до этой минуты и до всех этих книг и фильмов на полках, и до Филиппа, качающегося в кресле, играющего черными и отказывающегося отдавать королеву.

Если все хорошо, время может остановится. Если время пойдет дальше, это несправедливо по отношению к Рэйчел. Неважно, каких усилий стоит Спенсеру попытка остановить, заморозить, зафиксировать время (он фиксирует имена писателей на полках, названия фильмов, шарф матери, слова отца, французскую защиту Филиппа и его обреченную королеву), время, в конце концов, настоит на том, чтобы идти вперед.

– Расскажи мне, какой ты ее помнишь, – просит мистер Келли.

Рэйчел щиплет и пинает его, тычками загоняет в ванную. За завтраком она выигрывает соревнование «Кто запихнет больше печенья в рот». Она первая прыгает в машину, на ней спортивный костюм, весь увешанный значками, намекающими, что она станет международной олимпийской чемпионкой Европы и мира, и о ней каждый день будут писать газеты. Завтра о ней, действительно, напишут газеты, и Спенсер начинает двигать челюстью, как папа, чтобы не плакать, как мама. Он прячет лицо в ладонях и еще напряженнее пытается вспомнить, как Рэйчел восстанавливала дыхание после пробежки: руки в колени, колени сведены, озорной взгляд из-под бровей и широкая улыбка.

Все будет хорошо.

1/11/93 понедельник 09:12

Генри Мицуи завтракал в разных уголках страны в сотне гостиниц не хуже и не лучше этой. В столовой круглые столики, а сюжеты картин на стенах невыразительны и скучны, как и эта гравюра застывшего Парка Баттерси на стене за спиной отца. Больше в столовой никого нет, кроме безмолвных менеджеров, ожидающих утреннего заседания с вручением награды Института торговли и маркетингового менеджмента лучшему торговому представителю 1993 года. Это указано на их нагрудных значках, рядом с именем.

Отец принес себе из буфета чашу со сливами и стакан молока. Завтрак Генри состоял из чайника с чаем и свежего номера «Таймс», который он сложил пополам и держал над своей пустой тарелкой.

– Я надеялся, что мы сможем поговорить, – сказал отец.

– Я всегдачитаю «Таймс» за завтраком.

Отец поджал губы и принялся гонять по тарелке сливу, а Генри подыскивал настоящую английскую идиому из своей коллекции, дабы подчеркнуть, насколько велико расстояние между ними.

– Она позволяет мне гнать на всех парах, – сказал он.

Затем он вернулся к своей газете и непростой задаче, состоявшей в том, чтобы перевернуть страницу. Для этого он развернул и снова сложил газету пополам. На сегодня новостей немного. В Северной Ирландии опять погибли люди. Вступил в силу Маастрихский договор. Найджел Манселл [9]9
  Hайджел Манселл (р.1950) – знаменитый английский гонщик, за 15 лет более тридцати раз занимал призовые места.


[Закрыть]разбил свой «болид», а орнитологи обнаружили где-то редкий вид птиц. Особенно не повезло знаменитостям: одновременно умерли Ривер Феникс и Федерико Феллини. В остальном этот номер «Таймс» ничем не отличался от прочих, где можно прочесть о том, как люди меняют работу, выигрывают и проигрывают в азартные игры, читают и любят или не любят книги, надеются посмотреть новый хороший фильм в кинотеатре, утверждают что театр сейчас уже не тот, что был раньше, или все тот же. И с тем же любопытством все читают о рождениях, женитьбах и смертях незнакомых людей. Генри полюбил проводить утренние часы за чтением «Таймс», но сегодня ему было нелегко сосредоточиться на газете, даже на заголовках. Ему казалось, что происходящее в мире меркнет перед его собственными проблемами. Исключение он делал лишь для Феллини и Ривера Феникса.

Он заглянул на страничку, посвященную скачкам, и с облегчением узнал, что личный фаворит газеты не смог обставить Мистера Путаника в Ньюкасле. Потом он отложил газету в сторону и поинтересовался у отца, о чем тот задумался.

– Я беспокоюсь о твоем самочувствии.

– Почему?

– Я твой отец.

– Я нормально себя чувствую.

– И только?

– Мне редко хочется кого-нибудь убить, если ты желаешь услышать это.

– Я не это имел в виду.

– Мне нечасто хочется мучить и пытать людей до тех пор, пока они не завизжат. Шутка. Это шутка, папа.

– Это не слишком смешно.

– Может быть.

До отъезда из Японии Генри и правда иногда бывал не в себе. Но он до сих пор поражался тому, как это вдруг отец и доктор Осава одновременно, независимо друг от друга, решили, что лишь задавая ему кучу личных вопросов и сочувственно улыбаясь его ответам, смогут избавить его от незавидной доли серийного убийцы. Очевидно, их испортили криминальные романы и полицейские боевики. Или они слишком серьезно относятся к тому, что пишут в газетах.

– Я изменился, – сказал Генри, – с тех самых пор, как приехал сюда. Я последовал совету доктора Осавы и все время твержу себе, что у каждого человека своя жизнь.

– И что, помогает?

– Пока еще не свернул никому шею, если ты это имеешь в виду.

– Не так важно, что с тобой происходит сегодня, Генри, у тебя же вся жизнь впереди.

– Ты сказал, что уже забронировал билет. Очевидно, сегодня мой последний день здесь.

Мистер Мицуи раздраженно попросил Генри говорить по-японски, но Генри ответил, что предпочитает говорить на языке своей матери. Он покрутил в руках телефон и наконец спросил, как она. Отец ответил по-японски, что она чувствует себя нормально, хотя выздоровление затянулось. Иногда мучают кошмары.

– Она хочет меня видеть?

Отец ответил, что не знает, и Генри неожиданно пожалел его. Он старается всегда вести себя правильно, а значит, он обычно несчастен. Когда больше двух лет назад доктор Осава предложил Генри выгодно с пользой провести время, поучиться за границей, отец немедленно принялся хлопотать о месте в Тринити-Колледже в Оксфорде, или Сиднее-Сассексе в Кембридже, или в другом месте с таким же достойным названием. Но Генри дошел до крайней стадии депрессии, и отец отступил, позволив ему заниматься на курсах дистанционного обучения. Это означало, что он стал совершенно свободен и мог разъезжать по стране со своим сотовым телефоном, изредка сдавая рефераты под названиями: «Культурное и общественное устройство Великобритании», «Английский детективный роман», «Птицы и деревья Великобритании, Введение», «Английские короли и королевы». Почти два года он звонил мисс Бернс, по крайней мере, дважды в неделю, пока она не стала точкой отсчета в его кочевой жизни. Она спокойно отвечала на все его вопросы, иногда хвалила его письменные работы и постепенно убедила в том, что не существует ничего, чего бы она не знала.

– Ты понимаешь, что тебе нельзя здесь оставаться? – спросил отец. Он повторил вопрос еще раз спокойным тоном, чтобы убедиться, что Генри его услышал. – Ты же все понимаешь, разве не так?

– Моя мама англичанка.

– Она австралийка.

– Она мне говорила, что на четверть ирландка на четверть англичанка, на четверть валлийка, и на четверть шотландка.

– И все-таки у нее австралийский паспорт. Послушай меня, Генри. Ты мог оставаться здесь на время учебы, теперь же у тебя есть диплом, ты больше не студент, и тебе нельзя больше тут находиться. Ты понимаешь это?

Генри винил во всем Европу. Если бы Британия не подписывала никаких соглашений, ему разрешили бы остаться, потому что его мать была практически англичанкой. Он прекрасно владел языком. Он даже пообещал работать как вол, только бы ему разрешили остаться.

– Генри, я твой отец. Я желаю тебе только добра. Я специально приехал сюда из Токио. Я консультант по дизайну в огромной корпорации, и опытный человек. Вижу, ты напряжен, как и раньше. Но ты же не хочешь никому причинить вреда, ведь так?

– Хочешь сказать, ты боишься, что я буду доставлять тебе неприятности.

– Я хочу, чтобы ты был счастлив, Генри. Мы ведь можем провести день на выставке Гетти, да?

Генри сжал пальцами пакетик с белым порошком, который он переложил в карман брюк. Он был размером с чайный пакетик, и ему нравилось всегда иметь его при себе – это придавало ему уверенности. Он наделял его ощущением власти. Он являлся неким ключом к внезапным переменам, а потому – к настоящей жизни.

– Выставка проходит в Королевской академии, – добавил отец, – не слишком далеко отсюда.

– Я влюблен.

Мистер Мицуи старался не встречаться с сыном глазам, как всегда пытаясь избежать мыслей о том, насколько сильно Генри похож на мать. Интересно, был ли он когда-нибудь другим?

– Мы собираемся обручиться.

– Поздравляю, Генри. Мы улетаем сегодня вечером.

– Тогда я попрошу ее обручиться со мной сегодня, хорошо? Я позвоню ей прямо сейчас.

Генри взял телефон и набрал номер. Никто не отвечал, и Генри задумчиво кивнул, к радости отца, как вдруг на другом конце трубки раздался женский голос:

– Мистер Мицуи?

Сколько раз он просил ее называть его Генри. Ах, эта стойкая мисс Бернс и ее строгий и прекрасный голос, не умеющий ошибаться. Он набрал в легкие побольше воздуха.

– Мисс Бернс, – сказал он, – я хотел бы пригласить вас на ланч.

– Мы не будем встречаться. Я вам уже говорила.

– Сегодня мой последний день.

– Ни сегодня. Ни завтра. Никогда.

– Я хотел поблагодарить вас. Я приходил к вам домой.

Где бы мисс Бернс ни находилась сейчас, там было очень тихо. Наверное, смотрит на часы, подумал он. Потом ему показалось, что она ушла, и он почувствовал огромное облегчение, когда она наконец ответила.

– Я не дома. Не нужно больше приходить ко мне.

– Может, мы могли бы встретиться где-то еще.

– Похоже, вы меня не понимаете, Генри. Возможно, когда вы приходили, я была дома, но не открыла вам дверь, потому что не хотела вас видеть. Вы об этом подумали?

– Я знаю, что вас там не было, – сказал Генри. – Если бы вы были дома, вы бы открыли дверь. Мы не можем не встретиться.

– Мне пора идти, Генри. Счастливого пути домой, в Токио.

– Еще один, последний вопрос.

– Никаких вопросов, Генри, простите, до свидания.

Очень медленно Генри отключил телефон и положил его обратно на тарелку. Она назвала его Генри. Он посмотрел на отца и внезапно широко улыбнулся – он, за многие годы научившийся удивляться прекрасным подаркам. Один из передних зубов, слева, был темным – такого ровного и глубокого цвета, будто его выбрали из каталога колеров.

– Она согласилась, – сказал Генри. – Она с удовольствием пообедает со мной.