Текст книги "Дамаск"

Автор книги: Ричард Бирд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Когда Хейзл хочет связаться с настоящей жизнью, она звонит Спенсеру. По старой привычке, она любит пользоваться телефонными карточками, и от ее коллекции ворованных карточек осталось всего пять штук. Она спрашивает Спенсера, что же ей теперь делать.

– В каком смысле?

– У меня заканчиваются телефонные карточки.

– Укради еще немного.

– Воровать нехорошо.

– Тогда приезжай в Лондон, – советует он. – Здесь деньги из воздуха делают.

– Хочешь, встретимся?

– Это же Лондон, – говорит Спенсер. Хейзл думает, он не расслышал, что она сказала. – Здесь все возможно.

Может, и так. Может, не все лондонцы похожи на тех, с которыми она работала в кинокомпании. Может, в Лондоне действительно можно жить и при этом не быть идиотом. Может, там у нее будут более серьезные отношения с мужчинами, а не эти мимолетные романчики с парнями, на которых она даже не может рассчитывать при покупке противозачаточных средств. Презервативы она покупает сама. Лондон так близко, а заочное преподавание подразумевает полное удаление от настоящей жизни. Хейзл все больше поддается искушению уехать путешествовать, без всякой цели, ради самого путешествия. Она уже видит себя за границей, в бедных и опасных странах, рассчитывая научиться чему-нибудь у чужого горя. Или представляет себя где-то в Европе, сейчас все стали европейцами, а Европа теперь наш общий дом. И все-таки ей удается не поддаваться распространенному мнению: жизнь за границей – более настоящая, чем дома. Просто все, что здесь происходит, не так бросается в глаза, а то, что не бросается в глаза, труднее не замечать.

Она сидит на кровати, днем, в пальто, в комнате тепло. Раскладывает последние пять карточек на одеяле в яркую шотландскую клетку. Звонит телефон, и она думает, что пора бы уже снять пальто.

1/11/93 понедельник 16:12

– Какой смысл в жизни, если ты не можешь получить от нее то, что хочешь?

Пришла очередь Генри, это далеко не первый его удар, и Генри казалось, что он уже давно сбился со счета. Ему стало интересно, возможно ли вообще загнать красный шар в лузу. Оба дуэлянта знали, что по закону средних чисел красный шар уже должен быть в лузе., поэтому единственный знак, который послал им бог Хейзл, – то, что никакого знака они, по всей видимости, уже не дождутся. Другого объяснения происходящему они не находили.

С момента своего последнего удара Генри успел сделал шокирующее открытие, именно: он никак не может повлиять на поведение красного шара. Спортивным состязанием их поединок тоже назвать было нельзя, потому что ни у него самого, ни у Спенсера не было ровным счетом никаких навыков. Поэтому Хейзл права. Если его любовь к ней была послана ему судьбой, как он и предполагал, тогда эта игра – такой же убедительный знак, как любой другой. Если их союз уже свершился на небесах, то помешать его земному воплощению уже ничто не сможет. Тогда почему он промахнулся в первый раз? И во второй, и в третий? Он захотел вернуть свою кружку с отравленным супом, потому что с ней все разрешилось бы намного проще. Если Хейзл откажет ему, разве стоит эта жизнь того, чтобы жить?

Он положил кий на стол, осторожно обошел Хейзл и взял кружку.

– Мне кажется, так у нас ничего не получится, – сказал он. – Я не хочу играть в эту рулетку.

– Это не рулетка. – Оттолкнув Генри, Хейзл подошла и взяла другую чашку.

– Скажите, что вы уедете со мной, – сказал Генри. – Он промахнулся столько же раз, сколько и я.

– Твой ход.

– Или я выпью суп. Я не испугаюсь…

Хейзл стояла с Генри лицом к лицу, словно они делали фотопробы к сцене дуэли, а потом кто-то, возможно, рекламодатель, заменил пистолеты у них в руках на белые фаянсовые кружки с куриным супом.

– Лучше тебе сделать удар, Генри, или суп выпьет один из нас.

Генри Мицуи выглядел озадаченно. У него за спиной стоял Спенсер, который чувствовал себя еще хуже. Он уже знал то, что Хейзл только собиралась произнести.

– А откуда ты знаешь, в какой кружке яд?

О Господи Иисусе Христе, Дева Мария и пророк Михей, подумал мистер Мицуи (эту фразу он помнил еще с Нью-Джерси), час от часу не легче. Дуэль на кружках с супом. Человек по имени Уильям Уэлсби вел мистера Мицуи по комнатам дома и пытался что-то объяснить про кружки с супом. Что-либо понять из его объяснений было практически невозможно, поскольку в разговор постоянно встревала какая-то девочка и лепетала что-то про рыбку. Какой суп, какая рыбка? Еще они забыли упомянуть о высоком брюнете несчастного вида в костюме.

– Генри, – окликнул его отец, – сейчас же выходи из бассейна.

Генри посмотрел на отца, и в глазах его вспыхнул знакомый огонек. Он означал «нет». Еще он означал, что Генри хочет, чтобы отец все уладил. Может, дал кому-нибудь денег, но главное – чтобы Генри смог получить то, чего он хочет. В другой раз, сынок. Обрати внимание, с тобой разговаривает дама.

– Ну, что же ты, давай, – сказала Хейзл. – Пей до дна. Если ты выпьешь, я тоже выпью.

Генри посмотрел в кружку с супом: на его поверхности застыла плотная белая пленка жира, скрывавшая следы порошка, если, конечно, он там. На стенках тоже не было никаких следов яда. Поэтому решительно невозможно определить, в чьей кружке яд. Однако оставался еще один способ, самый надежный – выпить.

– Ты сделаешь первый глоток, – сказала Хейзл. – Я буду делать глоток за глотком, но только после тебя.

– Но ваш суп может оказаться отравленным.

– Что ж, тогда я умру. Но интересно, как я смогу отравиться, если я назначена тебе судьбой, и должна жить с тобой долго и счастливо?

– Иногда все оборачивается иначе.

– Точно, на это я и намекаю. Тогда как ты смеешь врываться в чужой дом и говорить мне, что хорошо для меня, что хорошо для тебя и что тебе там открыло твое провидение?

– Просто я так думаю.

– Тогда пей.

– Не пей! – крикнул мистер Мицуи. – Подойди ко мне, Генри. Оставим этих людей в покое. Нам пора собираться в аэропорт.

Впервые за два года Генри так неуверенно говорил по-английски.

– Я не хочу это пить. Я хочу, чтобы вы за меня вышли.

– Прекрати, Генри. Немедленно прекрати. Ты пугаешь этих людей. Ты пугаешь меня.

Генри не мог этого сделать, он думал, что сможет, но оказалось, что между мыслью и ее воплощением действительно есть разница, к тому же он совсем не хотел убивать себя. Главное, чего он боялся: вдруг кружка с отравленным супом окажется у Хейзл, а он очень не хотел бы видеть ее мертвой. Такой жизни и такого финала он ей придумать не мог.

Мелкими шагами он спустился в глубокую часть бассейна, качнувшись, как пьяный, на спуске. Он поставил свою кружку у дальней стенки и пошел обратно к бильярдному столу.

– Что еще мне сделать? – спросил он у Хейзл. – Что еще мне сделать, чтобы убедить вас в том, что я не шучу?

– Взять кий и сделать свой ход.

Генри взял кий со стола и ударил по белому шару. Белый ударил красный, красный шар, вращаясь, ударился об край лузы, и откатился назад. Мимо.

Генри и мистер Мицуи стояли между припаркованных машин и ждали такси. Дождь прекратился, но солнце опять скрылось и казалось, что дождь все еще идет. Для кого-то этот вечер, возможно, был одним из будничных осенних вечеров, наполненных мягким серым туманом. Хотя и это нельзя было сказать с уверенностью. Люди оказались сложнее, чем те жизни, которые придумывал для них Генри, – так же, как весь мир. Он тоже оказался сложнее устроен, чем его проявления, призванные делать его понятней.

Генри уставился в асфальт. Он понял, что своим поступком пыталась сказать ему Хейзл. Она захотела, чтобы он усомнился в себе, и у нее получилось. Он не смел подвергать ее жизнь такой опасности только потому, что ему удалось самому приготовить рицин. Она бы не протянула больше часа. Но если бы они действительно были предназначены друг другу, он бы знал, что этого не может произойти, он бы не боялся за ее жизнь. И если бы им было суждено прожить вместе всю жизнь, как он рисовал себе в воображении, он бы не сомневался в том, что выиграет дуэль у Спенсера. Но он испугался проиграть, и что-то у него внутри сломалось, пропала уверенность в правоте. Хейзл напомнила ему о том, что иногда в жизни происходят несчастные случаи, и если ты не умер сейчас, в пустом бассейне, от кружки супа, то завтра или послезавтра можешь погибнуть от руки террориста, упасть с высоты или разбиться на машине. Она сама может стать жертвой любой беды, которая каждый день обязательно уносит чьи-то жизни, где-то далеко или совсем близко, а такая перспектива совсем не вписывалась в образ счастливой жизни, который придумал Генри для них с Хейзл.

Она показала ему, что жизнью правит неопределенность, проникающая даже в любовь. (Одну слезу он успел загнать в краешек глаза, вторая упала на свитер.) Если он не смог выдержать эту неопределенность, его чувство любовью не является.

– Все будет хорошо, – сказал отец, обняв Генри за плечо.

Завтра будет новый день. Воспоминания блекнут, жизнь продолжается.

Спенсер и Хейзл стояли на дне бассейна и смотрели на стеклянные панели крыши. Потом друг на друга, через стол. Потом они заметили это. Начинало темнеть.

Спенсер сказал:

– Грэйс пора на автобус.

– Я провожу ее, – сказал Уильям. Уильям держал за руку Грэйс, стоя на ступенях бассейна. – Мы поедем вместе.

– Нет, ты с ней не поедешь, – сказал Спенсер. – Ты знаешь, что с тобой бывает на улице.

– Уильям проводит ее, – сказала Хейзл.

– Уильям даже до автобусной остановки не дотянет, – сказал Спенсер. – Ты видела, как ему было плохо. Он больной человек.

– Ему сейчас лучше. Это гораздо важнее.

– Грэйс – моя племянница.

Спенсер оглянулся по сторонам, как бы ища поддержки, но Грэйс с Уильямом уже ушли, взявшись за руки.

– Ну что? – сказала Хейзл.

– Вернемся в постель?

– Мы не доиграли.

Спенсер сжал голову руками и взъерошил волосы.

– Итальянцы придут смотреть дом.

– Они уже не придут. Поздно. Уже почти стемнело.

Хейзл переставила шары в исходные позиции. Спенсер не торопился браться за кий.

– Ты не имеешь права заставлять бога вмешиваться.

– А ты?

– Мы сами должны решить.

– И сколько тебе потребуется времени, чтобы решить, если ты так и будешь сидеть и мечтать о совершенной женщине? Твой ход, Спенсер.

– Ты не имеешь права заставлять бога вмешиваться.

– У меня просто достаточно смелости, чтобы не отрицать этого.

Она протянула ему кий, и Спенсер взял его. Прицелился и изо всех сил ударил по белому шару. Красный отскочил от угла первой лузы к противоположному бортику. Ударившись о бортик, откатился к центру стола и лениво, по инерции, вошел в центральную лузу.

– Наконец-то, – сказала Хейзл.

Она подошла и обняла Спенсера сзади, сцепив руки у него на груди, прижавшись щекой к углублению между лопатками.

– А теперь давай вернемся в постель.

12

Я спросил у духовенства, оно спросило у Бога, и Она сказала, что во вторник будет хорошая погода.

«Таймс», 1/11/93

1/11/93 понедельник 16:24

Сегодня первое ноября 1993 года, на Лондон спускаются сумерки. За спиной у Грэйс рюкзак «Европейская космическая миссия». В руке она держит тяжелый пакет с изображением британского флага. В пакете вода, в воде плавает Триггер II.

В другой руке у нее печенье с дыркой посередине. Она ждет, когда Уильям закроет входную дверь, а Уильям размышляет над тем, какая муха его укусила, когда он предложил проводить девочку до автобусной остановки. Может, он хочет попробовать еще раз стать героем, или же убедиться в том, что Хейзл была права, когда сказала, что ему уже лучше. Неужели она смогла изменить его за один день?

– У меня дома будет не так весело, – говорит Грэйс, все еще ожидая Уильяма. Уильям соглашается, что, да, пожалуй, не будет.

– Но, опять же, откуда ты знаешь? – говорит Уильям.

Грэйс запихивает печенье целиком в рот и протягивает Уильяму руку, и он берет ее за руку. Ладонь у Уильяма слегка липкая.

Уильям захлопывает дверь, и они, держась за руки, выходят на улицу, поворачивают направо к библиотеке и дальше, к автобусной остановке. Свободную руку Уильям прижимает к бедру, как бы опасаясь потерять равновесие. Он вспоминает, чему его учила Хейзл. По мере удаления от дома, Уильям с рассеянным беспокойством замечает тысячу источников информации. Он же не обращает на них внимания, а просто ставит одну ногу впереди другой. Он смотрит на асфальт, на липы, бросает взгляд на припаркованные автомобили. Он перебирает ногами и слегка сжимает руку Грэйс в своей ладони.

– Грэйс, смотри – клоун.

Перед магазином музыкальных инструментов («Джепсоны!») какой-то человек жонглирует киви. Он собирает деньги для Национальной Недели Библиотек. Она проводится по всей стране… Уильям прерывает себя. Он наблюдает за жонглером, убеждая себя в том, что мир прекрасен. Ведь если бы мир был ужасен, то страха бы не было, ведь нечего терять. Если бы не нужно было никого защищать, перспектива внезапной беды не пугала бы людей. Так ли это? Пожалуй, что так.

Он спрашивает Грэйс, боялась ли она чего-нибудь и случалось ли с ней что-нибудь до сегодняшнего дня. Отвечая, она дожевывает печенье.

– Мне только десять. Но я думаю, что если беде суждено случиться, она все равно случится, боишься ты ее или нет.

Мимо проносится огромный автобус-экспресс, он со свистом тормозит у самой остановки и паркуется как раз между двумя липами, выделяющими отвратительную черную жидкость. Подходя к автобусу, Уильям не желает поддаваться на провокацию, он старается не думать и ни на что не смотреть. «Билеты на весь маршрут на тридцать процентов дешевле». У запасного выхода к стеклу прижат рюкзак фирмы «Диадора». В автобусе сидят несколько безымянных холостых мужчин, в боковом окне скол от камня, прекрати, Уильям.

Поравнявшись с автобусом, Грэйс тянет Уильяма за руку, пока он не наклоняется чмокнуть ее в щеку.

– Большое спасибо за отличный день рождения, – произносит она. – И спасибо за прекрасный подарок.

– Прости меня, ты сама знаешь, за что.

– Но ведь никто не виноват.

– Нет, виноват.

– Попрощайся за меня с Хейзл и дядей Спенсером.

– Хорошо. Ты не рада, что возвращаешься домой? У тебя не такие уж и плохие родители, правда?

– Они же мои мама и папа, я привыкла. А как же теперь ты?

– Обо мне не беспокойся, – говорит Уильям. – Мы островитяне. Мы не тонем.

– Ты уверен, что все будет хорошо? С тобой ничего не случится?

– Конечно, нет. Я просто не буду обращать внимание на некоторые вещи.

Грэйс еще раз целует Уильяма, он приподнимает ее и ставит на верхнюю ступеньку. Двери закрываются, и Грэйс проходит в конец автобуса. Грэйс машет рукой, не глядя в окно. Она крепко держит пакет, стараясь не растрясти рыбку. Автобус выезжает на улицу, и, оставляя ее позади, уезжает прочь из Лондона, в вечерний английский пригород. Уильям провожает его взглядом, засовывает руки в карманы и пальцами сразу нащупывает на дне кармана что-то холодное. Он выдергивает руку, но уже без паники. Он не станет обращать внимание на тот факт, что в правом кармане брюк лежит мертвая рыбка. Ему приходит в голову, что он вполне может продлить это чудо, и не обращать внимание на все подряд, сидя в пабе «Восходящее солнце» напротив. Перед тем, как двинуться в нужном направлении, он щурится и пристально оглядывается. Интересно, на что ему теперь можно обращать внимание, а на что категорически нельзя? Он стоит на улице. В Англии и Европе заканчивается первый день ноября 1993 года. К западу от улицы, над крышами домов розовеет мягкий осенний закат, начинается дождь.

Неважно, какой сегодня день и где сейчас Спенсер.

Он очень быстро овладевает искусством довольствоваться малым, поэтому вопросы «где» и «когда» перед ним больше не стоят. Он больше не работает в арт-кафе, заведении для типичных городских снобов, он больше не ходит на прослушивания и кинопробы. Он спокойно перемещается из комнаты в комнату по огромному пустому дому Уэлсби, отказавшись от той сладкой жизни, к которой так долго стремился, и никому не причиняет никакого вреда.

Надо позвонить Хейзл. Он поднимается по лестнице, перешагивая через две ступеньки. Обязательно позвонить Хейзл. Эта мысль посещает его чаще всех остальных, но он гонит ее прочь, потому что если он позвонит ей сегодня, то день будет особенным, а он так устал от суеты необычных дней.

У него действительно куча дел. Нужно убрать остатки завтрака Уильяма. Возможно, при этом ему придется выслушать историю развития чудесного овоща пермидора или обсудить с Уильямом сегодняшнюю версию Джессики. Итальянцы должны прийти смотреть дом, а ему еще нужно украсить свою комнату… Впереди долгие часы сиденья за компьютером, работа есть работа: как правило, он приходит вторым или третьим, играя в «Автомобильную дуэль» или «Европейский турнир Ассоциации профессиональных игроков в гольф». Быть может, он сходит в магазин – не то чтобы в доме не было еды, но запасы уже на исходе. Еще он может сдать книги в библиотеку или проверить по расписанию, когда его племянница должна приехать домой. Можно посмотреть и скачки по телевизору, если они есть в программе. А также ему нужно выкроить время для нерешительной рефлексии и понять, почему он ушел с хэллоуиновской вечеринки в «Восходящем солнце», ведь ему даже скафандр одолжили. Но сначала надо позвонить Хейзл.

Время набирает ход и полноводным потоком течет в будущее, откуда ей всегда можно позвонить. Но торопиться он не будет. Он занят тем, что делает великое открытие (спасибо лорду О'Брайену Уэлсби): человек познает себя вовсе не через работу, путешествия или мятеж, а через одиночество. Теперь у него есть время и место для того, чтобы одолеть массу вопросов, невероятных вопросов, ответы на которые раньше ему были неизвестны. Например, каким человеком он бы вырос, если бы родился в другой семье? И какая его ждет смерть, ужасная или спокойная? Разумно ли испытывать страх? Отчего же он так запутался? Может, потому, что родился недостаточно умным, чтобы понимать, что происходит? Как же так? Несправедливо! Но тут он снова возвращается к мысли о том, что в мире нет ничего невозможного, и все в нем справедливо, поэтому он живет той жизнью, которой заслуживает. Но что же тогда привело его к такой жизни? И могла ли быть другая? Может, на него повлияли жизни других людей, разрушенные, непрожитые? Получи он частное образование, он бы, наверное, смог сформулировать больше вопросов, на которые нет ответа. А закончив Оксфорд или Кембридж, он бы уже умел на них отвечать. Так что не стоит теперь мучиться почем зря.

Он позвонит ей завтра, из телефонной будки, как раньше. Он уже вырос из воровства (один из уроков одиночества). Эта глава его жизни закрыта, она превратилась в воспоминание, завершенное, но всякий раз переживаемое по-новому. Он позвонит ей завтра, без спешки, потому что маловероятно, что его жизнь круто изменится за одно мгновение. Человек рождается и идет по дороге. Начало пути уже позади, прямо по курсу виден его конец, назад поворачивать не принято. Отдельные события лишь слегка корректируют неизбежное, и знание об этом почему-то придает уверенности. Размышляя таким образом, он удаляется от суетности жизни. Время, в любом из его определений, перестает для него существовать. Где он, что он, сколько ему лет, что он носит, что он ест, вся та информация, которая обычно определяет его место в жизни, больше не имеет никакого смысла. Усомниться в истинности своей новой веры он может, лишь вспомнив о своей сестре Рэйчел. Тогда он просто говорит себе, что должен быть счастлив только потому, что живет. Кажется, это самое лучше оправдание безделью. Безделье же предполагает бесчисленное количество занятий и способность ощущать себя моложе. Он утешается не своими достижениями, а мечтами о них. Он все еще может стать членом Английской лиги регби, или совратить Эмму Томпсон, или управлять Английским Банком, или блистать на сцене Шафтсбери, ведь он одинаково близок к осуществлению любого из этих желаний.

Короче: сегодня первое ноября 1993 года, и Спенсер сейчас не в Понтипридде или Дорчестере, не в Райдейле или Итоне, не в Нортфлите или Телфорде, не в Дройтвиче или Галифаксе. У него нет автомобиля – ни «пежо», ни «форда», ни «воксхолла», – ни постоянной работы, ни любящей жены, ни сына, наделенного необыкновенными способностями к спортивным играм с мячом. Зато он еще может прожить любую из этих жизней, и его безделье не приносит разочарований.

Иногда он задумывается, хоть и не очень часто, над тем, что, возможно, существуют лучшие способы смиряться с неудачами, однако ожидание чуда к ним, однозначно, не относится.

Звонит телефон. Уже поздно, на улице темно, Спенсер нехотя идет в коридор и снимает трубку. Звонит Хейзл и, как раньше, без какого-либо вступления произносит:

– Ты помнишь эту игру? Ну же, «Прямо сейчас»?

– Разумеется, помню.

– Что ты делаешь прямо сейчас.

– Разговариваю с тобой по телефону.

– Давай встретимся.

– Когда?

– Сейчас.

– Что? Сейчас?

– Прямо сейчас.

– Ты хочешь сказать, прямо, прямо сейчас?

– Сегодня, сейчас. Давно пора, черт возьми!