Текст книги "Избранное"
Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 56 страниц)
На чердаке Дуг с Томом устроили штаб. Из перевернутого ящика получился генеральский стол; адъютант стоял навытяжку, ожидая приказов.
– Бери блокнот, Том.
– Есть.
– Карандаш «Тайкондерога»?
– Есть.
– Мною утвержден личный состав Великой армии Республики.[12] Записывай. Уилл, Сэм, Чарли, Бо, Пит, Генри, Ральф. Да, и еще ты, Том.
– На кой нам этот список, Дуг?
– Каждому будет дано особое поручение. Время не ждет. Первым делом следует решить, сколько у нас будет капитанов и сколько лейтенантов. Генерал – один. Это я.
– Правильно, Дуг. Всех надо занять делом.
– Первые трое по списку – капитаны. Следующие трое – лейтенанты. Остальные – разведчики.
– Разведчики, говоришь?
– По-моему, это самое лучшее звание. Ползаешь по-пластунски, ведешь слежку, потом являешься с донесением.
– Круто! Я тоже хочу в разведчики.
– Постой. Давай-ка всех произведем в капитаны и лейтенанты, чтобы не было раздоров, а то проиграем войну, не успев начать. Просто некоторые будут заодно ходить в разведку.
– Отлично, Дуг, вот, готово.
Дуг пробежал глазами список.
– Теперь нужно определить первоочередные задачи.
– Пусть разведчики добудут сведения.
– Решено, Том. Будешь командиром разведчиков. После вечерней поверки в овраге. – Заслышав эти слова, Том сурово покачал головой. – В чем дело?
– Слышь, Дуг, можно, конечно, и в овраге, но я знаю местечко получше. Кладбище. Чтоб каждый помнил, куда попадет, если будет хлопать ушами.
– Неплохо придумано, Том.
– Так вот. Я пойду в разведку и оповещу наших. Сбор у моста, затем передислокация на кладбище, так?
– Молодчина, Том.
– Всегда был таким, – сказал Том. – Всегда был таким.
Убрав карандаш в карман куртки и спрятав пятипенсовый блокнот за пояс комбинезона, он отдал честь командиру.
– Разойдись!
И Том убежал.
Глава 10На всем зеленом пространстве старого кладбища теснились надгробные камни, а на камнях читались имена. Не только имена людей, погребенных под травой и цветами, но еще имена времен года. Весенний дождь начертал здесь тихие, невидимые письмена. Летнее солнце отбелило гранит. Осенний ветер смягчил очертания букв. А снег отпечатал свою холодную ладонь на зимнем мраморе. Но сейчас, среди дрожащих теней, времена года только и могли, что бесстрастно выкликать послания имен: «ТАЙСОН!» «БОУМЕН!» «СТИВЕНС!»
Дуглас перепрыгнул через «ТАЙСОНА», поплясал на «БОУМЕНЕ», покружил вокруг «СТИВЕНСА».
На кладбище было прохладно от старых смертей и еще от старых камней, что появились на свет в горах далекой Италии, откуда были доставлены по морю и возложены на этот зеленеющий подземный город, под небом, чересчур ярким в летние месяцы и чересчур тоскливым – в зимние.
Дуглас осмотрелся. Вся территория кишела древними страхами и проклятиями. Его окружала Великая армия, а он смотрел, не запутались ли, часом, в кронах высоких тополей и вязов перепончатые крылья, поднятые вверх могучими воздушными потоками. Виделось ли его солдатам то же самое? Было ли им слышно, как осенние каштаны по-кошачьи мягко прыгают с веток на жирную землю? Правда, сейчас все вокруг притихло в заповедных голубых сумерках, которые блестками света пометили на могильных плитах те места, куда некогда опускались едва появившиеся на свет желтые бабочки, чтобы набраться сил и обсушить крылышки.
По приказу Дугласа внезапно оробевшие вояки продвинулись вглубь тишины и завязали ему глаза платком-банданой; на лице остался только рот, улыбающийся сам себе.
Наткнувшись на ближайшее высокое надгробие, Дуг обхватил его руками, пробежал пальцами по камню, будто по струнам арфы, и зашептал:
– «Джонатан Силкс. Тысяча девятьсот двадцатый. Пулевое ранение». Идем дальше: «Уилл Колби. Тысяча девятьсот двадцать первый. Грипп».
Он слепо блуждал из стороны в сторону и нащупывал высеченные глубоко в камне позеленевшие, замшелые имена, и дождливые годы, и старинные игры, родом из забытых Дней поминовения, когда его тетки поливали слезами траву и шуршали словами, как деревья в бурю.
Дуг назвал тысячу имен, опознал десять тысяч могильных цветов, десять миллионов раз сверкнул острым заступом.
– Воспаление легких, подагра, чахотка, заворот кишок. Такая у них была подготовка, – сказал Дуг. – Тренировались перед смертью. А ведь это дурацкое занятие – лежать в земле, сложа руки, согласны?
– Послушай-ка, Дуг, – смущенно выговорил Чарли. – Мы сюда пришли армию сколотить, а теперь мертвякам кости перемываем. До Рождества еще миллиард лет пройдет. Времени – вагон, что хочешь, то и делай, но не помирать же! Я, например, сегодня утром проснулся и говорю себе: Чарли, до чего же классно – жить! Живи да радуйся!
– Ты, Чарли, рассуждаешь, как тебя всю жизнь учили!
– Я что, морщинами пошел? Желтый стал, как собаками обгаженный? Может, мне уже не четырнадцать лет, а пятнадцать или двадцать? Ну, говори!
– Ты все испортишь, Чарли!
– Да мне побоку. – Чарли расплылся в улыбке. – Конечно, все люди умирают, но когда придет моя очередь, я скажу: нет уж, спасибочки. Вот ты, Бо, собираешься помирать? А ты, Пит?
– Еще чего!
– И я не собираюсь!
– Усек? – Чарли повернулся лицом к Дугу. – Пусть мухи дохнут, а мы не хотим. До поры до времени заляжем в тени, как гончие псы. Не кипятись, Дуг.
Засунутые в карманы руки Дугласа, сгребая пыль, оловянные биты и кусочек мела, сжались в кулаки. В любую минуту Чарли мог сдернуть, а за ним и вся банда, как тявкающая собачья свора, умчится куда глаза глядят сквозь темнеющие заросли дикого винограда и даже букашку не прихлопнет.
Не долго думая он принялся выводить мелом имена на могильных плитах: ЧАРЛИ, ТОМ, ПИТ, БО, УИЛЛ, СЭМ, ГЕНРИ, РАЛЬФ, а потом отошел в сторонку, чтобы каждый мог найти себя на мраморной поверхности, в осыпающейся меловой пыли, под ветвями, сквозь которые летело время.
Мальчишки остолбенели; не говоря ни слова, они долго-долго разглядывали непрошеные меловые штрихи на холодном камне. Наконец послышались робкие шепотки.
– Ни за что не умру! – заплакал Уилл. – Я буду драться!
– Скелеты не дерутся, – возразил Дуглас.
– Без тебя знаю! – Заливаясь слезами, Уилл бросился к надгробию и начал стирать мел.
Остальные не шевельнулись.
– Конечно, – заговорил Дуглас, – в школе нам будут твердить: вот здесь у вас сердце, с ним может случиться инфаркт! Будут трендеть про всякие вирусы, которые даже увидеть нельзя! Будут командовать: прыгни с крыши, или зарежь человека, или ложись и умирай.
– Нет уж, – выдохнул Сэм.
Уходящее солнце теребило слабыми пальцами последних лучей необъятный кладбищенский луг. В воздухе уже мельтешили ночные бабочки, а журчание кладбищенского ручья рождало лунно-холодные мысли и вздохи; тут Дуглас вполголоса закончил:
– Ясное дело, кому охота лежать в земле, где и жестянку не пнуть? Вам это нужно?
– Скажешь тоже, Дуг.
– Вот и давайте бороться! Мы же видим, чего от нас хотят взрослые: расти, учись врать, мошенничать, воровать. Война? Отлично! Убийство? Здорово! Нам никогда не будет так классно, как сейчас. Вырастешь – станешь грабителем и поймаешь пулю, или еще того хуже: заставят тебя ходить в пиджаке, при галстуке, да и сунут за решетку Первого национального банка! У нас один выход – остановиться! Не выходить из этого возраста. Расти? Не больно хотелось! Вырастешь – надо жениться, чтобы тебе каждый день скандалы закатывали! Так что: сопротивляемся или нет? Готовы слушать, если я вам расскажу, как от этого спастись?
– А то! – сказал Чарли. – Валяй!
– Итак, – начал Дуг, – прикажите своему организму: кости, чтобы ни дюйма больше! Замрите! И вот еще что. Хозяин этого кладбища – Квотермейн. Ему только на руку, если мы здесь ляжем в землю – и ты, и ты, и ты! Но мы его достанем. И всех прочих стариканов, которые заправляют у нас в городе! До Хэллоуина осталось всего ничего, но мы и ждать не будем: покажем им, где раки зимуют! Хотите стать как они? А знаете, как они такими стали? Ведь все до единого были молодыми, но лет этак в тридцать, или в сорок, или в пятьдесят начали жевать табак, а от этого пропитались слизью и не успели оглянуться, как эта слизь, клейкая, тягучая, стала выходить наружу харкотиной, обволокла их с головы до ног – сами знаете, видели, во что они превратились: точь-в-точь гусеницы в коконах, кожа задубела, молодые парни превратились в старичье, им самим уже не выбраться из этой коросты, точно говорю. Старики все на одно лицо. Вот и получается: коптит небо такой старый хрен, а внутри у него томится молодой парень. Может, конечно, кожа вскорости растрескается, и старик выпустит молодого на волю. Но тот уже никогда не станет по-настоящему молодым: получится из него этакая бабочка «мертвая голова»; хотя, если пораскинуть мозгами, старики молодых не отпустят, так что молодым никогда не выйти из липкого кокона, только и будут всю жизнь на что-то надеяться. Дело дрянь, согласны? Хуже некуда.
– А ты откуда знаешь, Дуг? – спросил Том.
– Во-во, – подхватил Пит. – Сам-то понял, чего сказал?
– Пит просто хочет знать наверняка, чтоб без обмана, – уточнил Бо.
– Объясняю еще раз, – сказал Дуг. – Слушайте ухом, а не брюхом. Записываешь, Том?
– А как же. – Том занес карандаш над блокнотом. – Поехали.
В сгущающейся мгле, среди запаха травы, и листьев, и увядших роз, и холодного камня, слушатели вскинули головы, пошмыгали носами и утерли щеки рукавами.
– Так вот, – сказал Дуг. – Повторяю. Глазеть на эти могилы – бесполезняк. Нужно подслушивать под открытыми окнами, чтобы узнать, чего эти старперы боятся больше всего. Том, ты притащишь тыквы из бабушкиной кладовки. Устроим соревнование: кто вырежет самую страшную рожу. Одна тыква должна смахивать на старика Квотермейна, другая – на Блика, третья – на Грея. Зажгите внутри по свечке и выставьте на улицу. Прямо сегодня ночью и провернем нашу первую операцию с тыквами. Вопросы есть?
– Вопросов нет! – дружно прокричали все.
Они перемахнули через «УАЙТА», «УИЛЬЯМСА» и «НЕББА», устроили опорные прыжки через «СЭМЮЕЛСА» и «КЕЛЛЕРА», со скрипом распахнули кованую калитку и оставили позади сырой дерн, заплутавшие лучи солнца и неиссякаемый ручей под горкой. Следом увязалась туча серых мотыльков, но у калитки они отстали, а Том вдруг помедлил, смерив брата осуждающим взглядом.
– Дуг, что ты там наплел про эти тыквы? У тебя мозги набекрень, честное слово!
– Разговорчики! – Дуг остановился, развернувшись к нему лицом, хотя все остальные мчались что есть духу от этого места.
– Может, хватит? Гляди, что ты наделал. Сгоношил ребят, а теперь запугиваешь. От таких речей вся армия разбежится. Надо сплотить наши ряды. Каждому дать задание, иначе все разбредутся по домам и больше не выйдут, а то и вовсе спать завалятся. Придумай что-нибудь, Дуг. Без этого нельзя.
Подбоченясь, Дуг в упор смотрел на Тома:
– Выходит, ты у нас теперь генерал, а я – последний рядовой?
– О чем ты, Дуг?
– Мне уже почти четырнадцать, а тебе – еле-еле двенадцать, но ты мной командуешь, будто сто лет прожил, да еще поучаешь. Неужели у нас все так паршиво?
– Паршиво, говоришь? Да у нас все прахом пошло. Смотри, как ребята драпают. Догоняй-ка и придумай что-нибудь дельное, пока бежишь до главной площади. Армию надо обновить. Дай нам толковое задание, а то придумал, надо же: тыквы резать! Шевели мозгами, Дуг, соображай!
– Соображаю. – Дуглас закрыл глаза.
– Ну, тогда вперед! Беги, Дуг. Я за тобой.
И Дуг сорвался с места.
Глава 11На городской окраине, неподалеку от школы, была дешевая кондитерская, где в соблазнительных ловушках прятались отравленные сладкие приманки.
Дуг остановился, пригляделся, подождал Тома и крикнул:
– Сюда, ребята! Заходим!
Мальчишки так и замерли – ведь он добавил название лавчонки, поистине волшебный звук.
Но по знаку Дуга все подтянулись к дверям и стали входить по одному, выстроившись в затылок, как и подобает обученной армии.
Последним зашел Том, заговорщически улыбнувшись Дугу.
Там был мед в сотах из теплого африканского шоколада. В янтарных сокровищницах застыли бразильские орехи нового урожая, миндаль и глазированные снежные гроздья кокосовой стружки. Темные сахарные слитки вобрали в себя июньское масло и августовскую пшеницу. Все это было завернуто в серебристую фольгу, а сверху замаскировано красными и синими обертками, на которых указывался только вес, состав и производитель. Яркими букетиками пестрели конфетные россыпи: карамель, чтобы склеивались зубы, лакрица, чтобы чернело сердце, жевательные бутылочки с тошнотворным ментолом и земляничным сиропом, трубочки «тутси» в форме сигар и мятно-сахарные сигареты с красными кончиками – на случай холодного утра, когда дыхание клубится в воздухе.
Стоя посреди лавки, ребята глазели на яства, что жуются с хрустом, и фантастические напитки, что проглатываются залпом. В голубовато-ледяной, колючей воде холодильного шкафа плыли, как по течению Нила, бутылки с шипучкой цвета спелой хурмы. Над ними, на стеклянных полках, штабелями высились имбирное, миндальное и шоколадное печенье, полукруглые вафли и зефир в шоколаде, белый сюрприз под черной маской. И все это – специально, чтобы обложило язык и прилипло к небу.
Дуг вытащил из кармана несколько монеток и кивнул приятелям.
Один за другим, прижав носы к стеклу и затуманивая дыханием хрустальный шкаф, они стали выбирать сладкие сокровища.
Прошло совсем немного времени – и все уже мчались по проезжей части к оврагу, унося с собой лимонад и сладости.
Когда армия была в сборе, Дуг опять кивнул, дав знак спускаться по склону. С противоположной стороны, на высоком берегу оврага маячили стариковские дома, омрачающие солнечный день угрюмыми тенями. А еще выше – Дуг приложил ладонь козырьком и вгляделся повнимательнее – громадой выделялся дом с привидениями.
– Я вас не зря сюда привел, – сказал Дуг.
Том ему подмигнул и щелчком откупорил бутылку.
– Будем тренировать волю, чтобы стать настоящими бойцами. Показываю, – отчеканил он, вытягивая руку с лимонадной бутылкой. – Ничему не удивляйтесь. Выливаем!
– Вообще уже! – Чарли Вудмен постучал себя по лбу. – Это ж у тебя крем-сода, Дуг, вкуснотища! А у меня – апельсиновый краш!
Дуг перевернул свою бутылку вверх дном. Крем-сода с шипением влилась в прозрачный ручей, который стремительно понес ее в озеро. Мальчишки остолбенели при виде этого действа.
– Хочешь, чтобы из тебя испариной выходил апельсиновый краш? – Дуглас выхватил у Чарли бутылку. – Хочешь, чтобы у тебя плевки были из крем-соды, хочешь пропитаться отравой, от которой никогда не очиститься? Когда вырастешь, назад уже не врастешь, воздух из себя иголкой не выпустишь.
Страдальцы мрачно опрокинули свои бутылки.
– Пусть раки травятся. – Чарли Вудмен швырнул бутылку о камень.
Остальные последовали его примеру, как немцы после тоста; стекло брызнуло сверкающими осколками.
Потом они развернули подтаявшие шоколадки, марципаны и миндальные пирожные. Все облизнулись, у всех потекли слюнки. Но глаза были устремлены на генерала.
– Торжественно клянусь: отныне – никаких сладостей, никакого лимонада, никакой отравы.
Дуглас пустил по воде шоколадный батончик, как покойника на морских похоронах.
Бойцам не было позволено даже облизать пальцы.
Прямо над оврагом им встретилась девчонка, которая ела мороженое – сливочный рожок. От такого зрелища языки высунулись сами собой. Девчонка слизнула холодный завиток. Бойцы зажмурились. А ей хоть бы что – уплетала себе рожок да еще улыбалась. На полудюжине лбов проступил пот. Лизни она еще хоть раз, высунься из девчоночьего рта этот аккуратный розовый язычок, коснись он холодного сливочного пломбира – и мятеж в рядах армии был бы неминуем. Набрав полную грудь воздуха, Дуглас гаркнул:
– Брысь!
Девчонка отпрянула и пустилась наутек. Выждав, пока не улеглись страсти по мороженому, Дуглас негромко произнес:
– У моей бабушки всегда наготове вода со льдом. Шагом марш!
II
Шайло и далее[13]
Глава 12Келвин Си Квотермейн был таким же длинным и напыщенным, как его имя.
Он не ходил, а шествовал.
Не смотрел, а созерцал.
Не разговаривал, а выстреливал суждения, беспощадно поражая любую близкую мишень.
Он изрекал и вещал, никого никогда не хвалил и всех поливал презрением.
В данный момент он изучал микробов сквозь линзы своих очков в тонкой золотой оправе. Микробами, подлежащими уничтожению, были мальчишки. В особенности один.
– Велосипед, силы небесные, проклятый голубой велосипед. Больше там ничего не было!
Квотермейн даже зарычал, брыкнув здоровой ногой.
– Гаденыши! Брейлинга прикончили! А теперь за мной охотятся!
Дородная сестра милосердия удерживала его поперек живота, как деревянного индейца из табачной лавки, пока доктор Либер накладывал гипс.
– Господи! Какой же я болван! Ведь Брейлинг упомянул метроном. Боже мой!
– Полегче, у вас нога сломана!
– Велосипед ему не поможет! Меня и адской машиной не возьмешь, вот так-то!
Сестра милосердия сунула ему в рот таблетку.
– Все хорошо, мистер Си, все хорошо.
Глава 13Ночь; лимоннокислый дом Келвина Си Квотермейна; хозяин, давно выписанный из больницы, лежит в собственной постели – а его молодость тем временем пробила панцирь, выскользнула между ребрами, покинула старческую оболочку и затрепетала на ветру.
Когда по воздуху пробегали шумы летней ночи, у Квотермейна резко дергалась голова. Прислушиваясь, он извергал ненависть:
– Господи, порази огнем этих выродков!
А сам думал, покрываясь холодной испариной: «Брейлинг отчаянно старался сделать их людьми, но потерпел поражение, зато я возьму верх. Боже, что ж там делается?»
Он поднял глаза туда, где намедни полыхнула огнестрельная вспышка, в одночасье взорвавшая их жизнь в конце одного запоздалого лета, соединившего в себе капризы погоды, слепоту небес и нежданное чудо – жить и дышать среди этого водоворота безумных событий. Боже милосердный! Кто командовал этим парадом и куда его вел? Будь бдителен, Господи! Барабанщики убивают капитана.
– Должны же быть и другие, вроде меня, – шептал он в сторону распахнутого окна. – Те, кому сейчас не дают покоя мысли об этих негодяях!
Он явственно ощущал, как дрожат далекие тени – такие же насквозь проржавевшие железные старики, что прячутся в своих высоких башнях, чавкают жидкой кашей и ломают на кусочки сухие галеты. Надо бросить им клич, и его тревога зарницей пролетит по небу.
– Телефон, – выдохнул Квотермейн. – Давай, Келвин, собирай своих!
Из темного палисадника донеслись какие-то шорохи.
– Это еще что? – прошептал он.
Мальчишки сгрудились внизу, на темных глубинах травы. Дуг и Чарли, Уилл и Том, Бо, Генри, Сэм, Ральф и Пит – все присматривались к высокому окну Квотермейновой спальни.
У них были с собой три мастерски вырезанные, устрашающие тыквы. Не выпуская их из рук, мальчишки начали расхаживать по тротуару, а голоса взмывали вверх среди освещенных звездами деревьев, становясь все громче:
– Черви в череп заползают, черви череп проедают.
Скрюченные, веснушчато-пергаментные пальцы Квотермейна вцепились в телефонную трубку.
– Блик!
– Квотермейн? Тебе известно, который час?
– Погоди! Ты слышал, что случилось с Брейлингом?
– Так я и знал: когда-нибудь его застукают без часов.
– Сейчас не время острить!
– Да будь он неладен со своими хронометрами; они у него тикали на весь город. Уж коли висишь на краю могилы, так прыгай. И мальчишку с пугачом не впутывай. Что ж теперь прикажешь делать? Пугачи запрещать?
– Блик, ты мне нужен!
– Все мы друг другу нужны.
– Брейлинг был секретарем попечительского совета. А я – председатель! Наш треклятый город наводнен потенциальными убийцами.
– Квотермейн, любезнейший, – сухо произнес Блик, – ты мне напомнил анекдот про главного врача психиатрической лечебницы, который сетовал, что пациенты посходили с ума. Неужели ты не знал, что все мальчишки – паразиты?
– Таких надо наказывать!
– Жизнь накажет.
– Эти безбожники окружили мой дом и затянули похоронную песню!
– «Черви в череп заползают»? Я и сам в детстве обожал эту песенку. Ты-то помнишь себя десятилетним? Возьми да позвони их родителям.
– Этим недоумкам? В лучшем случае они скажут своим чадам: «Оставьте в покое вредного старикашку».
– Почему бы не принять закон, чтобы всем сразу стукнуло семьдесят девять? – По телефонным проводам побежала ухмылка Блика. – У меня самого два десятка племянников, которые на стенку лезут, когда я намекаю, что собираюсь жить вечно. Очнись, Кел. Мы ведь меньшинство, как чернокожие или вымершие хетты. Наша страна хороша для молодых. Единственное, что мы можем сделать, – дождаться, пока этим садистам исполнится девятнадцать, и тут же отправить их на войну. В чем их преступление? В том, что они лопаются от лимонада и весеннего дождя. Запасись терпением. Пройдет совсем немного времени – и они будут ходить с инеем в волосах. Отомстить всегда успеешь.
– Поможешь ты мне или нет, черт тебя побери?
– Ты имеешь в виду выборы в попечительский совет? Помогу ли я тебе собрать Гвардию старых перечников имени Квотермейна? Я буду наблюдать из-за боковой и время от времени отдавать свой голос за вас, бешеных псов. Сократить летние каникулы, урезать зимние, отменить весенний парад воздушных змеев – таковы ваши планы, правильно я рассуждаю?
– По-твоему, у меня помрачение рассудка?
– Нет, всего лишь замедленная реакция. Вот я, к примеру, разменяв шестой десяток, сразу сообразил, что влился в ряды лишних людей. Мы, конечно, не африканцы, Квотермейн, и даже не язычники-азиаты, но мы помечены клеймом седины, а руки у нас покрыты ржавчиной, хотя еще недавно были гладкими и чистыми. Терпеть не могу того субъекта, чья растерянная одинокая физиономия глядит на меня по утрам из зеркала. А что со мной творится при виде хорошеньких женщин, боже мой! Меня охватывает неистовство. Такой весенний сумбур в мыслях смутил бы даже мумию фараона. Короче говоря, в разумных пределах можешь на меня рассчитывать, Кел. Спокойной ночи.
Два телефона щелкнули одновременно.
Квотермейн высунулся из окна. Под луной стояли тыквы, мерцающие жутким октябрьским светом.
«Откуда, хотелось бы знать, у меня такое ощущение, – спросил он сам себя, – будто первая тыква похожа на меня, вторая смахивает на Блика, а третья – вылитый Грей? Нет, нет. Быть такого не может. Господи, где бы мне отыскать метроном Брейлинга?»
– Вон отсюда! – прокричал он в темноту.
Подхватив костыли, Квотермейн с усилием поднялся с кресла, еле-еле спустился по лестнице, допрыгал до веранды и кое-как добрался до тротуара, где подмигивали стоящие рядком тыквенные головы.
– Ну и ну, – забормотал он. – Впервые в жизни вижу такие гнусные, омерзительные тыквы! Ну, держитесь!
Он замахнулся костылем и с плеча рубанул оранжевую голову, потом вторую и третью; свечки, мерцавшие сквозь прорези, угасли.
Попятившись, чтобы сподручнее было рубить, кромсать и полосовать, он рассек каждую тыкву на части, да так, что наружу брызнули семечки, а клочки рыжей плоти разлетелись во все стороны.
– Эй, кто-нибудь! – позвал он.
Его экономка в смятении выскочила из дому и ринулась через обширный газон.
– Не поздно ли будет, – громогласно осведомился Квотермейн, – затопить печку?
– Затопить печку, мистер Кел?
– Да, затопить распроклятую печку. Доставайте противни. У вас есть рецепт тыквенного пирога?
– Как не быть, мистер Кел.
– Тогда собирайте эти ошметья. Заказываю обед на завтра: «Сплошные десерты!».
Квотермейн развернулся и на костылях взобрался по лестнице.
