Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 20"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Кир Булычев,Фредерик Браун,Роман Подольный,Дмитрий Биленкин,Владимир Гаков,Джеймс Ганн,Игорь Росоховатский,Дэймон Найт,Ольгерд Ольгин,Михаил Кривич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Мануэль Гарсиа Виньо. Возвращение

Перевел с испанского Ростислав Рыбкин

Мальчик с силой швырнул мяч в чугунный узор калитки, и трехцветный шар, ударившись о столбик, упал на влажное дно канавы недалеко от клумбы генциан. Он подбежал и схватил его, вытер о зеленую траву газона, подбросил вверх, поймал и повернулся, чтобы швырнуть в калитку снова.

Но, повернувшись, он увидел, что, хотя калитка по-прежнему закрыта и не слышно было, чтобы она скрипнула, по эту сторону ее стоит человек. А ведь он только что смотрел на тропинку за калиткой, словно ручей стекавшую по пологому склону, и никого на ней не видел.

Мяч выпал у него из рук, прокатился несколько метров, остановился в клевере, на полпути между ним и незнакомцем.

Ребенок смотрел на того, чей силуэт так четко вырисовывался в свете заходящего солнца, и чувствовал, что его знает, хотя до этого никогда не видел. Лица из-за расстояния и света он хорошо разглядеть не мог.

Человек сделал к нему несколько шагов, и мальчик заглянул в темную бездну его взгляда. Закружилась голова, а потом стало страшно – как будто он оказался во тьме пещеры, где таится все, что вызывает в нем ужас, все, что вызывает в нем отвращение, все, что мучает его в снах. Несколько мгновений он чувствовал, как его поймали и держат эти хищные, цвета крови, зрачки, взгляд которых обращен внутрь; зрачки, которые никогда не знают покоя; все время ищут что-то, но никак не найдут; зрачки, такие же тусклые и отталкивающие, как поверхность стоячих вод.

– Нет, нет! – закричал ребенок, не понимая, что он отрицает, чувствуя только: он не хочет смотреть, не хочет видеть, узнать.

Желудок сжало, что-то поднялось к горлу, глаза застлал туман, а потом, сдерживая дрожь, пробегавшую по всему телу, он собрал все силы и отвернулся. Он увидел перед собой свой дом – из его окон потоками лились цветы, а от выбеленных стен отражалось, как смех, вечернее солнце цвета созревшего лимона. Дверь была приоткрыта, и из нее плыли вкусные запахи и знакомые звуки. К ней он и побежал, зовя мать.

Профессор посмотрел на стоящего перед ним человека, а потом перевел взгляд на стены камеры, где проступала большими пятнами сырость.

– Садитесь, – предложил он.

Человек мотнул головой.

Профессор смотрел на него все так же пристально, – словно размышляя над тем, что означает этот отказ и чем он вызван.

Он протянул пачку сигарет, но человек отказался и от нее.

– Ну что ж, – сказал профессор.

Не отрывая от него взгляда, он повертел пачку в руках и, наконец, положил обратно в карман, после этого прикусил верхнюю губу и, словно отвечая сам себе не невысказанный вопрос, кивнул несколько раз головой. Потом, вздохнув, кивнул опять и сказал:

– Так, значит, вы решили?

Человек иронически улыбнулся:

– Дать себя повесить или стать вашим подопытным кроликом – тут выбирать не приходится.

– Возможно, – согласился профессор. – Но должен еще раз вам напомнить, что в Машине Времени никто никогда не путешествовал. Даже морская свинка…

– Не волнуйтесь, такой свинкой стану для вас я. Да и не все ли мне равно, попаду я на стол анатомички или распылюсь на атомы, путешествуя в Машине Времени?

– Хорошо, в таком случае… придется пройти обследование.

– Я в вашем распоряжении.

– Договорились.

Профессор пошел к двери, но остановился и снова на него посмотрел.

– Это не одно и то же… – начал он.

– Что именно?

Профессор чуть развел руками, висевшими как плети, и только потом сказал:

– Не я создавал законы, по которым вас осудили, хотя и считаю их справедливыми.

– Я тоже считаю их справедливыми.

– Я вам не судья и не палач.

Человек снова улыбнулся.

– Так ли?

– Уверяю вас. Вот почему мне нужно было ваше согласие.

– Право, мне все равно. Да вы обо мне не волнуйтесь.

– Не могу не волноваться, – сказал профессор.

Наступило молчание, и казалось, будто из толстых тюремных стен сочится низкое, не грани слышимого гудение – тревожное гудение, родившееся из отчаяния, одиночества и страха.

– Волнуюсь, – продолжал профессор, – хотя знаю, что вы приговорены к смертной казни, и знаю все то ужасное, в чем вас обвиняют.

Человек посмотрел ему в глаза ничего не выражающим взглядом. Профессор горько улыбнулся.

– Мы говорили с вами о путешествии, которое я вам предложил. А задумывались вы когда-нибудь о путешествии, которое привело вас сюда?

Человек наморщил лоб. Выражение иронии, появившееся на его лице с первых слов собеседника, исчезло.

– Да, задумывался. И за последние дни не один раз. Путешествие из молодости, подававшей такие надежды, от карьеры, начавшейся так блестяще (да вы знаете все это не хуже меня), из дружной, счастливой семьи – в исковерканную зрелость, в пропасть преступления, а камеру смертника… Да, конечно, я об этом задумывался.

– И что же?

– А ничего. Когда на шее у тебя петля, когда знаешь, что бесполезно просить о помиловании, когда так страшно, как сейчас мне, ты видишь все в другом свете. Было бы нечестностью, обманом, если бы я стал мерить свои вчерашние поступки меркой моих сегодняшних мыслей. Я знаю: вернись я к началу своего пути, все повторилось бы.

– Вы не раскаиваетесь?

– Не знаю.

В глазах человека мелькнула искра вызова, гнева, а может, и страдания, и он крикнул:

– И знать не хочу!

Профессор шагнул к нему, и казалось, что сейчас он дружеским жестом дотронется до плеча собеседника, однако он этого не сделал.

– Успокойтесь, – сказал он, – успокойтесь, пожалуйста, и простите меня. Похоже, я пытался оправдать себя перед самим собой в том, что принял теперешнюю свою роль, – вот почему я был жесток с вами. Простите меня.

Человек снова иронически улыбнулся.

– Я уже говорил – обо мне не волнуйтесь.

– Хорошо.

Профессор протянул руку, но ее не пожали.

Приготовления закончились – на них хватило двадцати дней. Через три недели после того, как профессор впервые появился в тюрьме, человека вывели перед рассветом из камеры и усадили в полицейскую машину.

Машина перевезла его с одного конца города на другой и подъехала к небольшому особняку на окраине. Там, перед входом, его уже дожидался профессор.

Движением руки профессор остановил конвоиров, а ему сказал:

– Идемте со мной.

Он привел его в комнату, где все – пол, потолок, стены – было из металла, где не было окон, а посредине стояло кресло, тоже металлическое. Больше ничего – ни картины, ни коврика.

– Ну вот мы и пришли, – сказал профессор. – Когда я выйду, усаживайтесь…

Человек был бледен, и казалось, будто каждое движение стоит ему огромных усилий.

– Куда вы меня отправите?

Профессор задумался.

– Теоретически, – сказал он наконец, – я могу отправить вас куда угодно. Я еще не решил…

Человек дрожащей рукой провел по лбу.

– Я все-таки хотел бы знать… куда я попаду, куда могу попасть? Теоретически.

Прошли секунды, и в глазах ученого он увидел: решение принято.

– Выбирайте сами.

– Но, профессор…

Кусая губы, человек судорожно сцепил пальцы рук.

– Профессор, эти три недели я много думал о своем путешествии – о том, про которое вы меня спрашивали…

Он схватился рукой за горло, словно силился оторвать что-то, его сжимавшее, может быть, петлю виселицы.

– Вы не обязательно умрете. Если бы обязательно, то, поверьте мне, я бы не…

– Какая разница! – перебил его человек. – Хотя нет, разница есть. А впрочем, не все ли равно? Если бы не ваши опыты, меня в этот час уже не было бы в живых.

– Хорошо, – с некоторым нетерпением сказал профессор. – Говорите же, что хотели сказать.

Человек облизнул пересохшие губы, потом набрал полную грудь воздуха.

– Первую жестокость я совершил, когда мне было десять лет. Как-то раз мы играли, и тогда это произошло. Никто не придал этому значения, но я-то знаю – вот начало, отправной пункт путешествия, которое привело меня сюда. Профессор, я хочу вернуться в те времена, когда я еще не начал творить зло. В какой-то из дней моих десяти лет, но до этого страшного дня. В сад моего дома, дома моей матери. Это возможно?

Профессор кивнул.

– Где вы тогда жили?

Человек назвал адрес в том же городе, где они были сейчас.

– Возможно это? – спросил он снова.

– Я уже сказал, думаю, да.

Человек как будто успокоился, напряженность, в какой он выл, ослабла.

– Профессор, если мне суждено попасть куда-нибудь, то лучше мне попасть именно туда.

Профессор вышел, закрыл за собой дверь, и человек сел в кресло.

Он огляделся вокруг. В комнате было очень светло, но откуда исходит свет, понять он не мог. Он поискал глазами дверь, за которой исчез профессор, но не нашел и ее. Комната была кубом, грани куба приблизительно пятиметровые; пол, стены и потолок ничем друг от друга не отличались листы металла без видимых швов или спаек, матово отражающие от себя странный свет.

Через некоторое время (какое именно, он не знал) ему показалось, будто он слышит (хотя он не мог бы сказать, услышал он его только что или начал слышать с момента, когда сел в кресло) какое-то низкое гуденье, воспринимаемое не только слухом, но и осязанием и зрением. Казалось, воздух в комнате, до этого неподвижный, теперь дрожит, и это дрожание проникало в самую глубь его существа.

Вдруг он почувствовал, что висит в пустоте, и одновременно что перестает быть самим собой. Гудение прекратилось, и теперь его окружал со всех сторон плотный серый туман. У него закружилась голова, и последнее, о чем он подумал, это что он падает в бездонную пропасть, падает, падает…

Это был сад его дома, дома его матери, место, где прошло его детство. Он узнал чугунный узор калитки, канаву, клумбу генциан, клевер, цветы на окнах, побеленные стены дома, от которых отражалось, как смех, вечернее солнце цвета созревшего лимона. Узнал трехцветный мяч, и мальчика, еще не творившего зла, мальчика, полного трепетных надежд, – тех самых, во власти которых когда-то, давным-давно, он пребывал.

Мальчик на него смотрел. В глазах у ребенка был вопрос, и ему захотелось на него ответить. Он сделал несколько шагов, но взгляд мальчика остановил его. В этом взгляде были страх и отвращение, и в нем жили наводящие ужас сны, которые позднее стали действительностью.

– Нет, нет! – закричал мальчик.

И он понял, что мальчик отвергает его, и тогда он изо всех сил пожелал отсюда исчезнуть. И когда мальчик, зовя мать, бросился к дому, у человека снова, как до этого, закружилась голова, и он опять, как в Машине Времени, почувствовал, что висит в пустоте, а потом падает в бездонную пропасть, падает, падает и никак не достигнет дна…

Джеймс Ганн. Девушки, сработанные по науке

Перевела с английского В. Лимановская

У нас, в Неошо, все началось с Кенди Браун. В городах покрупнее так было наверняка давно, но там, быть может, не искали причин.

Мне было десять лет, когда Кенди приехала к нам из Канзас-Сити, но даже я понимал, что девушке с такой фигуркой и лицом да еще с таким именем [Кенди – конфета (англ.)] не место в нашем захолустье. Ей бы жить в Нью-Йорке и сниматься в рекламе вечерних туалетов с открытыми плечами, или черного кружевного белья, или пенистого мыла. Впрочем, какой бы товар она ни представляла, в первую очередь она представляла любовь. Слово "любовь" наилучшим образом сочеталось с именем Кенди.

Говорят, что мода на женскую красоту так же меняется, как мода на платье. Возможно, мой прадед сказал бы, что ноги и талия Кенди слишком тонкие, а бедра и грудь слишком пышные, но все молодые люди в Неошо, ослепленные красотой незнакомки, не находили, что в ней надо перераспределять даже одну унцию.

Весть о приезжей распространилась по нашему городу быстрее, чем было тогда, когда на почте разбили флакон духов, полученный для кого-то наложенным платежом. И не успела она войти в гостиницу, как туда уже сбежался народ. Некоторым счастливчикам удалось захватить кресла в вестибюле, остальные толпились и галдели, как на распродаже бычков.

Зато мне повезло. Как самый маленький, я протиснулся к приезжей и увидел совсем близко ее золотистые волосы, голубые глаза и ярко-красные губы. От нее пахло свежим сеном, я обожал этот запах.

В городе с места в карьер начали судачить главным образом, понятно, женщины. Одни говорили, что она замужем и не жди у нее успеха: вслед за ней явится муж. Другие говорили, что нет, незамужем, хотя по годам ей пора. Третьи утверждали, что она вдовушка, а некоторые открыто выражали возмущение; мол, по внешности видать ее профессию, и куда смотрит шериф, допуская такое в Неошо и к тому же в гостинице?

Приезжую поначалу звали мисси Браун – среднее между мисс и миссис, так и не выяснив, есть ли у нее муж. А я вот узнал это уже в первый день. У нее на пальце не было обручального кольца, и, что важнее, она обещала выйти за меня замуж. Обещала после того, как расписалась в книге для приезжих, которую подал ей Марв Кинкейд, дневной дежурный. Марв едва оторвал от нее взгляд, чтобы прочесть подпись.

– Кенди! – произнес он с блаженным вздохом.

И так же блаженно вздохнули все мужчины, которые толпились вокруг. Тут-то я и вынырнул:

– Мисс Кенди, а вы выйдете за меня замуж?

Она поглядела сверху вниз и рассмеялась.

– Как тебя зовут? – услышал я медовый голосок.

Я даже не сразу вспомнил свое имя.

– Джим, – ответил я.

– Что ж, выйду, Джим. Обещаю. Вырастай поскорей.

Но за меня она не вышла. А вышла за Марва Кинкейда, кстати, самого невзрачного парня, и осталась с ним в Неошо и свила для него уютное гнездышко. Злые языки предсказывали, что проку не будет от этого брака, что она его бросит или превратит в горького пьяницу, что он ради нее запустит лапу в кассу гостиницы и его посадят или найдут в подвале с перерезанным горлом.

Однако ничего подобного не произошло. Зато Марв перестал околачиваться в бильярдных и проводил вечера дома, поступил на заочный факультет и в конце концов стал управляющим гостиницей. Кенди никому не делала плохого ни Марву, ни посторонним. Жила она замкнуто, не сплетничала, не ходила в гости, ни с кем не флиртовала, и это, кажется, сильнее всего бесило наших кумушек. А что касается городских кавалеров, то они вскоре стали переключаться на другие объекты. После свадьбы Кенди к нам в город приехала Трейси. Их можно было принять за близнецов, хотя Трейси была рыженькая и имела несколько иные черты лица. Но, как и Кенди, она воплощала мужскую мечту: ангел да и только, красотка с прелестной фигуркой. Ее мужем стал доктор Уинслоу. Правда, в то время он еще не был доктором, а просто Фредом Уинслоу и отнюдь не завидным женихом. Зато потом, когда, потрудившись, он выучился на доктора, Фред говорил, что ему это удалось благодаря помощи Трейси.

После Трейси к нам приехала Чучу, за ней Ким, за ней Даллас, а после них Эйприл, и мне тогда уже стукнуло восемнадцать, и Эйприл стала моей женой. Эйприл была блондинка, как Кенди, и фигурой она очень напоминала Кенди, будто их отлили из одной формы. Вначале меня это чуточку беспокоило; не влюбился ли я только по сходству? Но Эйприл оказалась идеальной женой, и я никогда не пожалел о своем выборе. Найдите другого мужчину, который мог бы сделать такое признание!

Эйприл обладала всеми достоинствами, нужными для хорошей жены. Уравновешенная, но не флегматичная, ласковая, но не властная, она интересовалась моими делами, хотя не совала нос куда не следовало. Она была прекрасной кулинаркой. Не ленилась встать поутру и приготовить мне сытный завтрак, а в полдень когда я приходил домой, второй завтрак аппетитный, но с учетом калорий. К обеду у нее всегда был какой-то вкусный сюрприз. Она штопала мне носки и пришивала пуговицы, гладила рубашки и чистила ботинки, а когда у нас в Неошо задергиваются шторы, выполняла то, что щедро обещали ее личико и ее прелестные формы, да так, что любой муж был бы доволен. Вдобавок ко всему она мыла по субботам машину; не знаю, как в других местах, но в нашем городе никто большего от жены не требует.

А наши кумушки все не переставали судачить:

– И откуда их сюда приносит, хотела бы я знать?

– Девчонка эффектная, не спорю, но чем моя Джейн хуже? И вряд ли такая финтифлюшка умеет печь пироги, как моя Джейн!

– Какой бес их сюда тянул, раз уж они такие замечательные? Не могли, что ли, найти себе мужей в других городах?

И некоторые предвещали:

– Что-то здесь неладно, припомните. Скоро увидите мужей-горемык!

Но горемыками оказались другие – те, кто женился до появления Кенди. А кто женился после, устроили себе приятную жизнь, в том числе, как я уже говорил, и ваш покорный слуга.

Я поступил на службу в банк, работал с усердием и дослужился до первого вице-президента. Я знал, что через год старик Бейли уйдет на пенсию и я займу его кресло президента.

Джесс Холл, женившись на Чучу, окончил юридический и стал первым юристом в городе. Лиж Симпсон, взявший в жены Ким, был избран сенатором. А Байрон Джорджи, муж Даллас, владеет сетью универсамов. Я мог бы этот перечень продолжить. И после Эйприл к нам прибывало еще много таких же девушек, и все они повыходили замуж. И у всех у них мужья преуспели. А те, кто умер, дали возможность своим вдовам выйти вторично замуж и помочь новым супругам тоже сделать карьеру.

Кого я жалел, так это наших местных девиц. Они были вовсе не какие-то замарашки. Просто им оказалось не под силу выдержать конкуренцию таких, как Кенди или Эйприл.

Но это не конец. Слушайте дальше.

По субботам мы играли в покер. Собирались вечером в гостинице вшестером: Марв, док Уинстоу, я, Джесс, Байрон и Лиж, если последний находился в городе. В ту субботу, о которой пойдет речь, конгресс был распущен на каникулы, и Лиж приехал домой.

Эйприл не ругалась, когда я уходил. Она никогда не ругается. Но у меня было тяжелое предчувствие, и я с порога спросил:

– Дай честное слово, ты не сердишься, что я тебя оставляю?

Она поправила воротничок моей рубашки нежными пальчиками и поцеловала меня. Она выглядела сейчас нисколько не старше, чем двадцать лет назад, пожалуй, даже еще красивее.

– Ну что ты! – ответила она без ехидства, свойственного некоторым женщинам. – Ты же со мной шесть вечеров в неделю. Имеешь полное право развлечься в мужской компании. – И она подтолкнула меня к двери.

Во время игры док вдруг ни с того ни с сего спрашивает:

– А не странно ли вам, друзья, вот нас тут шестеро счастливо женатых мужчин, а ни ребенка, ни цыпленка ни у кого из нас нет.

Лиж рассмеялся:

– Может, потому-то мы и счастливы. Мои знакомые, у которых дети, все нервные, издерганные. Впадают в истерику по любому пустяку.

– И все-таки смотрите, ни одна из приезжих не стала матерью, – стоял на своем док.

– Да что ты… – возразил было Байрон, но он не сумел назвать ни одной пары с ребенком.

– И постепенно в городе уже почти не стало детей, – продолжал док, одно время мне казалось, у молодого Фишера или у Джонсов ждут прибавления, но вот же нет, как видите.

– А почему? – спросил в упор Джесс.

– Должен сказать правду: Трейси бесплодна, – столь же прямо ответил док. – Мне хотелось иметь детей и спустя некоторое время я послал ее обследоваться. И, узнав правду, – док пожал плечами, – заставил себя утешиться тем, что полного счастья" ведь ни у кого не бывает.

– А я считал повинным за это себя, – сказал Байрон.

– Так же и я, – сказал Марв. – Я думал, Кенди винить тут немыслимо.

Мы все подтвердили кивками – конечно, немыслимо. Потом долго молчали. Я даже забыл, что у меня три туза и пара.

– Итак? – нарушил я молчание.

– Что итак? – переспросил Марв.

– Чем ты, как доктор, это объяснишь?

– Возможно, все они бесплодные, – с явной неохотой ответил док.

– Но почему? – снова спросил Джесс.

– Почему именно приезжие?

Разговор принимал неприятный оборот. Я сказал:

– Давайте продолжим игру.

Но Джесс уже был в своей обычной роли: он всегда должен был докопаться до сути. Когда он выступал в суде, с ним было трудно спорить.

– Откуда все они взялись? Свою жену кто-нибудь когда спрашивал?

Первым ответил Марв:

– Кенди приехала из Пассейка, штат Нью-Джерси. Я видел ярлык у нее на чемодане.

– И Чучу оттуда же, – сказал Джесс и, помолчав, добавил: – Я сам ее спрашивал.

Мы посмотрели на него с почтением, как смотрят честные трусы на глупца, осмелившегося играть в русскую рулетку.

– А что там у них в Пассейке? – спросил Байрон.

– Много красивых матерей, – усмехнулся док.

Случалось ли вам находиться в компании, где кто-то выскажет мысль, а другой подхватит ее и придаст ей новый, зловещий смысл? Сейчас уже Джесса нельзя было остановить.

– А рассказывали они вам о своих семьях? Вспоминали отца, мать, сестер или братьев?

Все, как один, замотали головой – такого нет, не было. Черт, тут и меня пробрало, а Марв – тот крикнул:

– Кто же их произвел на свет там, в Пассейке?

Джесс дернул плечом.

– Может, специальная фабрика.

Мы засмеялись: шутник этот Джесс!

– Как будто есть фабрики, выпускающие бесплатный товар, – сказал Байрон.

– А про товар в кредит ты что, не знаешь? – Джесс презрительно сощурил глаза. – Можно подумать, ты ведешь счет каждому центу, который даешь своей Даллас? Небось, даешь то пятерку, то десятку лишнюю, так же, как я. Ты хоть не делал первого взноса, зато с тебя возьмут по двадцать долларов в неделю в продолжение всей твоей жизни. А то и больше. Таким образом, ты за любую вещь в конце концов выплатишь.

Я робко добавил:

– Я вот у себя дома и половины тех вещей не вижу, на которые Эйприл просила у меня деньги.

Нас сердито оборвал Байрон:

– Мы с вами достаточно богаты, чтобы себе это позволить. К тому же если бы не Даллас, у меня и не было бы столько. Хорошая жена стоит любых Денег.

– Пусть так, – примирительно сказал док, – но можем ли мы позволить себе другое – бесплодие? Разумеется, ты, он или я, мы обойдемся без детей. А если взять город, нацию, расу? – Он оглядел нас без улыбки. – Если не продолжится род Уинслоу, большого урона не будет. Но Неошо умирает. И Соединенные Штаты тоже. Падает рождаемость. Специалисты считают это естественным после рекордных цифр сороковых и пятидесятых годов, но объясните катастрофический процент рождаемости количеством приезжих девиц из Пассейка, и все будет ясно, как дважды два.

– Очень глупо! – возразил Марв. – Никакой бизнес не может сам уничтожать свой рынок сбыта.

– Именно может, коль скоро он для этого создан.

– Неужели красные? – с сомнением пробормотал Байрон. – Да нет! На этот счет давно спокойно. У них свои заботы.

– В том числе такие же, как у нас: падение рождаемости, – сказал док.

– И если бы так, это было бы уж давно раскрыто ФБР, – сказал я, чтобы охладить фантазию моих друзей.

– Точно, – подтвердил Джесс.

– Тогда объясни, как ты это понимаешь, Джесс, – попросил Марв.

За Джесса ответил док:

– Мне кажется, Джесс намекает, что правительство планирует падение рождаемости.

– Ну нет, это было бы слишком, – Джесс посмотрел на него с прищуром. Но наш город обречен. За двадцать лет ни одна местная девушка не вышла замуж, а только эти – из Пассейка. И за последние пять лет в нашем городе родился лишь один ребенок, у Мак-Даниелс, когда ей было почти сорок.

– Ты это серьезно?

Джесс вытер потные ладони скомканным носовым платком.

– Мне страшно. – По тону можно было ему поверить.

Марв сказал сдавленным голосом:

– Ты всех нас напугал, Джесс. Продолжай, раз начал. Все равно мне нынче не уснуть.

Джесс глотнул воздуха и договорил:

– Похоже, что кто-то ликвидирует… человечество.

– Как так?

На это ответил док:

– Ученые делают стерильных женщин и такого высокого качества, что люди уже не желают жениться на других. Тем более что отцовский инстинкт – не врожденный. До женитьбы он у нас практически отсутствует. Для холостяка чужой ребенок нечто похуже черта. Но вот холостяк женился. Если он согласится иметь детей, так только потому, что это нужно. А вовсе не потому, что он этого жаждет.

Но Джесс, разведя руками, повторил:

– Нас ликвидируют. Помните, лет тридцать назад, в пятидесятых годах, многие божились, будто видели летающие блюдца. Лотом уж перестали. А я сегодня могу поверить, что, может, марсиане, а может, венерианцы явились на Землю и построили эту фабрику в Пассейке. И тем обрекли нас на самоубийство.

– Зачем им это надо? – спросил Байрон.

– Затем, что Земля – довольно выгодный кусок недвижимости, – ответил ему Джесс. – Водопровод, центральное отопление, хороший воздух. Вот они там и создали производство, устроив так, что сами жертвы его финансируют и способствуют росту. И венерианцы ждут своего часа. Лет через сто, а может, и меньше они явятся на Землю и завладеют всем, а бывшие владельцы исчезнут с лица Земли. Выгодно, просто и дешево. Не то что война.

– Если нас хотят уничтожить, почему же правительство не принимает мер? – сказал Марв.

Мы все уставились на Лижа. Наш сенатор до сих пор не промолвил почти ни слова. Но сейчас он заговорил, тихо и размеренно:

– Даже если это правда, что может сделать правительство? Допустим, оно тебе скажет, Марв, что твоя Кенди – это оружие нападения, ты наверняка посмеешься, а может, рассердишься и будешь голосовать за другое, не такое идиотское правительство. А если власти предложат тебе избавиться от Кенди, тогда им – прощай, Вашингтон!

– Надо полагать! – бодро отозвался Марв.

– С другой стороны, если правительство прикажет закрыть фабрику в Пассейке и прекратить выпуск всех этих кенди, ким, чучу и прочих, девяносто девять шансов против одного, что кто-нибудь оповестит венерианцев: дескать, план номер один провалился, приступайте к выполнению номера два. И второй номер может оказаться куда более страшным. С расой, которая умеет изготовлять женщин по науке, таких, которые годятся для всего, кроме материнства, как, например, моя Ким, с такой расой я не хотел бы начинать войну.

Мы все сидели как в воду опущенные. Мысль эта проникла в наше сознание, но трудно было поверить в подобные последствия.

– Погоди, – сказал Байрон, – ты, Лиж, говоришь с такой уверенностью, а ведь это только твое предположение?

– Нет, я вам сказал правду, – ответил Лиж. – Наверно, мне не следовало разглашать это вам. Правительству все это уже давно известно. Может, вы сами, друзья, найдете решение. Мы это сделать не имеем возможности. Если такие факты станут широким достоянием, в Америке поднимется паника, и тогда венерианцы не станут ждать сто лет.

– Все равно я не откажусь от Кенди, – закричал Марв. – Мне безразлично, откуда она, но я большего не требую от женщины. А если кто пожелает отнять ее у меня, пускай приходит с оружием в руках и прихватит помощников.

– Мы тебя понимаем, – сказал ему Джесс. – У нас у всех точно такое чувство. – Мы подтвердили его слова безмолвными кивками. – Но наш долг, продолжал он, – принести жертву. Будем считать себя солдатами, а солдат обязан стойко переносить лишения.

Нам ничего не оставалось, как согласиться. А я так и не побил семерки своими тузами.

И вот, мы свой долг выполнили. Когда в будущем веке венерианцы явятся на Землю, их будет ждать неприятный сюрприз.

Пример тому – моя нынешняя жизнь. Вчера я запер банк, президентом которого теперь состою, и прошел пешочком несколько кварталов до небольшого коттеджа с белой изгородью. Ребятишки высыпали мне навстречу: пятилетний Кит, четырехлетний Кевин, трехлетняя Лори, Линда двух лет и годовалый Карл. Кинулись на меня, как муравьи на хлебную корку, стали тянуть за ноги, за руки. "Папа, папа, папочка!" – орали все хором, кроме маленького Карла, который еще не умеет говорить, зато умеет повиснуть на тебе так, что не оторвать.

Я втащил всю компанию в дом, чувствуя себя вдвое моложе своих 44 лет, и оторвал их от себя, пошлепав каждого разок по мордочке, разок по попке.

– Явился, – сварливо встретила меня Джейн, – решил все-таки уделить несколько минут своему семейству?

Я буркнул что-то в ответ и клюнул ее в потную щеку. Она стояла у плиты, готовя ужин для всего выводка.

– Ты действительно можешь уделить нам немножко времени? – продолжала она язвительно. – Право же, мы не хотели бы лишать других особ твоего общества.

Я прошел в комнату и сел в свое любимое кресло, ничего не отвечая. Лучше промолчать. Джейн опять разнесло: она на восьмом месяце, а в такое время они становятся еще злее, чем обычно. И так достаточно неприятные, а уж когда такое, так хуже нет. Ведь, кажется, рада, что я пришел!

– Один Бог знает, как мало мы в тебе нуждаемся, – не унималась Джейн. Можешь подняться в любую минуту и уйти.

– Хорошо, милочка, – сказал я, отлично зная, что сейчас нельзя уходить.

– Только потому, что ты платишь по счетам, – ярилась Джейн, размахивая ложкой перед моим носом, – ты вообразил, что ты здесь хозяин. Так вот, да будет тебе известно…

И все-таки я вам скажу, что венерианцы совершили одну серьезную ошибку. Они забыли, что человеческие индивиды не одинаковы: женщины моногамны, а мужчины полигамны. Я в состоянии терпеть характер моей Джейн. Это даже до некоторой степени вносит разнообразие. Ведь я слышу такие тирады лишь один вечер в неделю. А когда уже становится совсем невмоготу, я могу подняться в любую минуту и уйти. Уйти домой к Эйприл.