Текст книги "Пыль Египта. Рассказы о мумиях. Том III"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Роберт Альберт Блох,Роберт Ирвин Говард,Деннис Уитли,Александр Шерман,Эдвард Фредерик Бэнсон,Сибери Гранден Квин,Джеффери Фарнол,Макс Брод,Стюарт Тайсон Смит
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Хью Моррис внезапно вскочил.

– Боже мой, только посмотрите! – закричал он. – Один из люмбальных позвонков, вон там, у основания позвоночника, был сломан – и скреплен металлической полосой. К черту ваши древности! Я должен осмотреть кое-что куда более современное, чем все мы вместе взятые!

Он оттолкнул Джека Мэддена в сторону и уставился на чудо хирургии.

– Лампу ближе, – распорядился он, точно в операционной. – Да, позвонок был сломан пополам и вновь скреплен. Никто и никогда, насколько я знаю, не пытался провести подобную операцию, кроме меня; да и я осмелился испробовать ее только на маленькой парализованной обезьянке, которая однажды приползла ко мне в сад. Но какой-то египетский хирург, более трех тысяч лет назад, провел такую операцию на человеке, на женщине. И поглядите, поглядите! Она выжила, и сломанный позвонок образовал костистый нарост, наползающий на металлическую полосу. Это свидетельство заживления. Процесс был долгим, но непременно происходил при жизни – ткани трупа не могут заживать. После операции эта женщина прожила еще долго; вероятно, она полностью исцелилась. А моя несчастная обезьянка продержалась лишь два дня и все это время мучилась…

Знающие, чуткие пальцы хирурга могли поведать больше, чем зрение. Он закрыл глаза и кончиками пальцев начал бережно ощупывать металлическую полосу и трещину в сломанном позвонке.

– Полоса не идет кольцом вокруг кости, – сказал он, – и не ввинчена в нее. Видимо, имелась какая-то пружина, сопротивление которой при растяжении придавало всей конструкции жесткость. Это нечто вроде скобы, надетой на позвонок сверху. Очевидно, хирургу понадобилось сперва зачистить позвонок. Я отдал бы два года своей жизни, чтобы увидеть эту операцию, этот шедевр хирургического искусства! И, безусловно, стоило пожертвовать двумя месяцами работы, чтобы увидеть ее результат. Перелом позвонка – очень редкое повреждение. Что-то похожее происходит с осужденным на виселице, но такое уже не исправишь! Слава Богу, мой отдых все же не был напрасной тратой времени!

Мэдден решил, что футляр не стоит отправлять в музей, так как он относился к весьма распространенному типу. Когда осмотр был завершен, ученые положили мумию обратно в футляр, собираясь на следующий день вернуть покойницу земле. Давно наступила полночь, и вскоре дом погрузился в темноту.

Комната Хью Морриса находилась на первом этаже и выходила во двор, где лежал футляр. Он долго не мог заснуть, дивясь поразительному мастерству древнего хирурга – операция, по словам Мэддена, была выполнена около тридцати пяти столетий назад. И вдруг удивление и восторг сменились беспокойством: он осознал, что материальное доказательство, единственное свидетельство операции будет завтра предано земле и потеряно для науки. Нужно убедить Мэддена, что необходимо отделить хотя бы три позвонка – сломанный и два соседних. «Я увезу их в Англию и покажу всем, что может быть достигнуто в медицине», – подумал Моррис. – «Прочитаю о них лекцию и передам позвонки в Королевскую коллегию хирургов

[37]

как пример для подражания и вдохновения». Коллеги обязаны своими глазами увидеть достижение неведомого хирурга девятнадцатой династии… Но что, если Мэдден откажется? Он всегда настаивает на захоронении останков. Для него это вопрос принципа. Несомненно, здесь не обошлось без какого-то комплекса, связанного с суевериями; бороться с подобными вещами труднее всего по причине их полной иррациональности. Иными словами, существует риск натолкнуться на отказ, а это допускать никак нельзя.

Он встал с кровати, помедлил у двери, прислушиваясь, и тихо вышел во двор. Взошла луна, звезды утратили яркость, и хотя прямые лунные лучи не попадали в окруженный стенами двор, темноту рассеивало бесцветное свечение неба. Лампа ему не понадобилась. Он снял крышку гроба и откинул истлевшие покровы, которыми Мэдден вновь укрыл тело. Хирург думал, что нижние позвонки отделить будет нетрудно, ведь мускулы и хрящи, удерживавшие их на месте, должно быть, почти разложились. Однако позвонки держались крепко, точно были привязаны; ему пришлось приложить всю силу крепких пальцев, чтобы сломать позвоночник. Кости треснули с громким звуком револьверного выстрела. Но в доме никто не пошевелился – ни шагов, ни света в окнах. Хирург вторично сломал позвоночник – и драгоценная реликвия очутилась у него в руках. Перед тем, как вернуть на место полусгнившие ткани, он снова поглядел на перепачканные, лишенные плоти кости. В пустых глазницах залегли тени, словно бы оттуда пристально смотрели на него черные запавшие глаза; безгубый рот кривился и гримасничал. Какая-то неуловимая перемена произошла с мумией, и на миг ему показалось, что на него глядит большая коричневая обезьяна. Но иллюзия тотчас рассеялась, и хирург, закрыв крышку, вернулся в свою комнату.

На следующий день мумию похоронили. Два дня спустя Моррис выехал ночным поездом из Луксора в Каир. В Порт-Саиде он должен был сесть на отплывавший в Англию пароход. До отплытия оставалось несколько часов, и он, сдав багаж, включая тщательно запертую на замок кожаную сумку, завернул перекусить в кафе «Туфик» на набережной. Столики стояли в саду с пальмовыми деревьями и решетками, увитыми яркими бугенвиллиями; Моррис сидел у низкой деревянной перегородки, отделявшей кафе от улицы. Он ел и рассматривал цветистый карнавал восточной жизни, текущей мимо: египетские чиновники в сюртуках шелковистого сукна и красных фесках; босые косолапые феллахи в голубых кафтанах; женщины в белых чадрах, украдкой строившие глазки прохожим; полуголые уличные мальчишки, один с ярко-красным цветком гибискуса за ухом; путешественники из Индии в тропических шлемах, выказывающие всем своим видом надменное британское превосходство; разношерстые сыны Пророка в зеленых тюрбанах; величественных шейх в белом бурнусе; француженки из профессиональной гильдии с отороченными кружевами зонтиками и призывными взглядами; дервиш в широкой плиссированной юбке, с безумным взором и пеной у рта, жующий бетель. Грек-чистильщик постукивал обувными щетками по коробке с начищенными медными пластинами, зазывая клиентов; девочка-египтянка сидела на корточках в грязи рядом с граммофоном; пароходы гудели, выходя в Суэцкий канал.

По краю тротуара прохаживался молодой итальянец с шарманкой; одной рукой он извлекал из своего инструмента звуки популярной арии Верди, в другой держал оловянную кружку для пожертвований меломанов; на шарманке восседала обезьянка в желтом жилете, привязанная к его запястью поводком. Шарманщик остановился напротив стола, за которым сидел Моррис; хирургу понравилась веселая мелодия, и он, нащупав в кармане пиастр, поманил юношу к себе. Тот расплылся в улыбке и подошел ближе.

Обезьянка с печальными глазами внезапно соскочила с шарманки и прыгнула на столик. Она бесновалась, подпрыгивая на месте и вереща от ярости, среди осколков разбитого стекла. Ваза с цветами перевернулась, тарелка соскользнула на пол. Черная жидкость выплеснулась на скатерть из кофейной чашки Морриса. В следующую секунду итальянец дернул поводок и потянул обезумевшего зверька к себе; обезьянка упала головой вниз на тротуар. В сумятице голосов послышались пронзительные выкрики, официант поспешил к столику, издавая многословные проклятия, полицейский пнул распростертое на земле тельце обезьянки, шарманка рухнула на мостовую. Затем все успокоилось; итальянец поднял с тротуара маленькое тельце и протянул его на ладонях Моррису.

—

E morto

[38]

,

– сказал он.

– И поделом, – бросил Моррис. – Зачем она на меня накинулась?

Он отплыл в Лондон, и день за днем, в часы ленивого безделья на палубе, когда человек с одинаковой рассеянностью смотрит на страницы книги и морские волны, в памяти его всплывало, окрашивая все мысли, воспоминание об этом мелком трагическом происшествии, в котором сам он никак не был повинен. Порой, когда тень чайки скользила к нему по палубе, в сознании хирурга, вопреки зрению, всплывал бредовый образ готовой наброситься на него обезьянки. Как-то с запада налетел штормовой ветер, пароход дернулся, тяжело нагруженный стюард потерял равновесие, и разбитое стекло зазвенело рядом с Моррисом; тот вскочил, подумав, что на столик снова вспрыгнула обезьянка. В другой раз в кают-компании проходила кинематографическая лекция – путешествующий натуралист демонстрировал съемки животных в индийских джунглях; когда на экране запрыгала в деревьях стая обезьян, Моррис невольно сжал подлокотники в приступе дикого ужаса, который продолжался лишь долю секунды: он вовремя напомнил себе, что всего-навсего смотрит фильм в кают-компании парохода, плывущего вдоль берегов Португалии… Однажды он сонным вернулся в каюту и вдруг заметил какое-то животное, свернувшееся рядом с кожаной сумкой. Он замер, не в силах вздохнуть, пока не понял, что это дружелюбный корабельный кот, который как раз потянулся, выгнув спину и поблескивая глазами.

Несуразная, безрассудная тревога выводила Морриса из себя. Видение обезьянки не повторялось, но некое мысленное представление о ней – некая

идея

обезьянки – судя по всему, по-прежнему глубоко сидело в сознании. Хирург подумал, что по приезде нужно будет посоветоваться с Робертом Ангусом. Вероятно, происшествие в Порт-Саиде вновь пробудило дремавшее нервное расстройство; но теперь к нему примешивалось и другое – Моррис понимал, что начал бояться и настоящих обезьян, что где-то, в темном уголке его сознания, затаился ужас. Но считать, что все это связано с похищенным сокровищем. какое примитивное, детское суеверие, недостойное даже усмешки, с которой размышлял о нем Моррис. Он часто раскрывал сумку и рассматривал украденное чудо хирургии – свидетельство забытого мастерства, что отныне вновь будет служить людям.

Хорошо было вернуться в Англию! В последние три дня плавания прежние страхи растворились в неведомых темных глубинах; да, безусловно, он совершенно напрасно беспокоился. Стоял теплый мартовский вечер. Риджентс-парк окутывал легкий туман, шел мелкий дождь. Моррис договорился с психиатром об утреннем визите, затем позвонил в больницу и сообщил, что вернулся и готов немедленно приступить к работе. За обедом он был в прекрасном настроении, болтал со слугой и, как выяснилось, показал ему драгоценные кости, добавив, что они принадлежали мумии, которую распеленали на его глазах, и что он собирается прочитать о них лекцию. Затем хирург удалился в спальню, взяв кожаную сумку с собой. Кровать, после корабельной койки, показалась ему верхом комфорта; из раскрытого окна доносился мягкий шум дождя, падавшего на кусты.

Комната слуги располагалась над спальней. Незадолго до рассвета он был внезапно разбужен ужасными криками, раздававшимися где-то поблизости. После знакомый голос отчаянно захрипел:

– Помогите! Помогите! О Господи, О Боже! А-а-а…

Нечленораздельная речь вновь перешла в вопль.

Слуга поспешил вниз, распахнул дверь спальни хозяина и зажег свет. Крики прекратились, с кровати доносились лишь тихие стоны. Над нею склонилась громадная обезьяна и что-то делала руками; затем она подняла лежащее на кровати тело за шею и ноги, выгнула его назад и сломала, как тростинку. После обезьяна разорвала лежавшую на тумбочке кожаную сумку и, зажав что-то белое и блестящее в мокрых пальцах, проковыляла к окну и исчезла.

Врач прибыл через полчаса, но было уже поздно. С головы убитого были содраны, вместе с кожей, большие пучки волос, оба глаза были вырваны из глазниц. Большой палец на правой руке оказался оторван, а позвоночник сломан в области нижних позвонков.

Никакого разумного объяснения трагедии так и не было найдено. Ни единая крупная обезьяна не сбежала в те дни из находящегося поблизости Зоологического сада или откуда-либо еще; чудовищного ночного гостя никто больше не видел. Слуга Морриса успел лишь мельком разглядеть его, и данное им описание не соответствовало ни одному из известных видов человекообразных обезьян. Продолжение было еще таинственней: Мэдден, вернувшись в Англию, подробно расспросил слугу Морриса, что именно показывал ему хозяин в ночь перед смертью, особо останавливаясь на том, не являлось ли это нечто фрагментом мумии, которая была распеленута на глазах хирурга, и получил такие же подробные ответы. Следующей осенью, продолжая исследования некрополя Гурны, он снова выкопал футляр с мумией А-пен-ары и раскрыл его. Все позвонки были на месте, все были целы, и на одном из них поблескивала серебряная скоба, которую Моррис с восхищением называл непревзойденным достижением хирургии.

Рабочие испанско-египетской экспедиции извлекают так называемый «крылатый» футляр с мумией Неба, высокопоставленного чиновника XVII династии, в некрополе Дра Абул-Нага на западном берегу Нила в Луксоре (2014)

Роберт Блох

ГЛАЗА МУМИИ

(

1938

)

[39]

Египтом я восхищался всегда; Египет – страна древних нераскрытых тайн. Я читал о пирамидах и правителях, рисовал в своем воображении бескрайние мрачные империи, обреченные на смерть, тень которой и сегодня отражается в пустых глазах Сфинкса. Именно о Египте я писал в более поздние годы – ведь благодаря своим загадочным верованиям и культам эта земля стала для меня средоточием всего непонятного.

Не то, чтобы я верил в гротескные легенды древних времен; я не разделял веры в антропоморфных богов с головами и конечностями животных. Вместе с тем, мне казалось, что мифы о Баст, Анубисе, Сете и Тоте – это аллегории забытых былей. Сказки о животных известны во всем мире, они есть в мифах любых наций и стран. Легенда об оборотне, беглые упоминания о которой встречаются еще во времена Плиния, ныне распространилась повсюду в неизменном виде. Не удивительно, что при моем увлечении сверхъестественным, Египет стал для меня ключом к древним знаниям.

Но я не верил, что существа, жившие в дни расцвета Египта, встречаются на свете до сих пор. Самое большее, что я допускал, – это связь древних легенд с еще более ранними временами, когда по первобытной земле ходили чудовища, появившиеся в результате эволюционных мутаций.

Как-то вечером на карнавале в Новом Орлеане я наткнулся на ужасное доказательство своих теорий. В доме чудаковатого Генрикуса Ваннинга я участвовал в странной церемонии, проводившейся над телом жреца из храма Себе-ка, божества с головой крокодила. Археолог Вейлдан тайно ввез мумию в страну, и мы обследовали ее, несмотря на заклинания и предостережения. Что со мной было в тот раз – не помню; по сей день не могу сказать, что именно тогда произошло. Перед нами был странный экземпляр в маске крокодила, и события развивались, как в кошмарном сне. Когда я выскочил из дома на улицу, Ваннинг был мертв, он погиб от руки жреца – или от клыков, торчавших из маски (если это была маска).

Более подробно описать упомянутое событие не могу; не отваживаюсь. Однажды я изложил эту историю, а потом решил, что навсегда брошу писать о Египте и его древних обычаях.

И я держал слово до тех пор, пока сегодняшний страшный эпизод не заставил меня рассказать о том, о чем я не могу умолчать.

Вот мой рассказ. Все сложилось очень просто, но это наводит на мысль, что я вовлечен в какую-то ужасную взаимосвязь событий, подстроенную жестоким египетским богом Судьбы. Словно древним не понравилось, что я встал у них на пути, и теперь они заманивают меня, увлекая все дальше и дальше к жуткому финалу. После случая в Новом Орлеане я вернулся домой с твердым намерением навсегда бросить изучение египетской мифологии, но затем вновь обратился к ней.

Меня разыскал профессор Вейлдан. Это он привез из храма Себека

[40]

мумию жреца, которую я видел в Новом Орлеане; мы познакомились в тот неописуемый вечер, когда на землю сошел ревнивый бог или его посланник, исполненный жажды мести. Вейлдан знал о моем увлечении и со всей серьезностью стал рассказывать об опасностях, грозящих тому, кто пытается заглянуть в прошлое.

И вот теперь этот низенький бородач, похожий на гнома, подошел ко мне с понимающим видом и поздоровался. Должен признаться, что мне не особо хотелось его видеть, поскольку своим присутствием он напоминал о том, что я изо всех сил стремился забыть. Несмотря на мои попытки перевести разговор в более безопасное русло, он упорно возвращался к нашей первой встрече. По его словам, после смерти отшельника Ваннинга группка оккультистов, собравшихся в тот вечер над мумией, распалась.

Но он, Вейлдан, не оставил попыток разгадать тайну культа Себека. Это, как он объяснил, и заставило его отправиться в путешествие, чтобы встретиться со мной. Никто из бывших единомышленников не поможет ему осуществить задуманное. Это заинтересует разве что меня.

Я решил никогда больше не связываться с египтологией. О чем тут же ему сообщил.

Вейлдан рассмеялся. Сказал, что понимает, почему я отказываюсь, но просит его выслушать. Его план не имеет ничего общего с искусством колдовства или ворожбы. С веселым видом он объяснил, что это просто-напросто возможность свести счеты с силами тьмы – если я по незнанию привык так их называть.

Он изложил свой план. Короче говоря, он хотел, чтобы я отправился с ним в Египет, в частную экспедицию. От меня не требовалось никаких расходов, ему был нужен молодой ассистент, поскольку он не хотел доверяться профессиональным археологам, с которыми, как правило, хлопот не оберешься.

В последние годы его занимали легенды, связанные с поклонением крокодилу, и он упорно, не щадя сил, исследовал тайные погребения жрецов культа Себека. А теперь благодаря достоверному источнику – то есть проводнику, нанятому из местных, – он обнаружил еще одно секретное место: подземную гробницу, где лежала мумия служителя храма Себека.

Он не стал терять время, вдаваясь в подробности; основная мысль его рассказа сводилась к тому, что до мумии можно легко добраться, нет нужды прилагать особые усилия и проводить раскопки, кроме того, мы ничем не рискуем, нам не грозит ни проклятье, ни месть. Поэтому мы можем отправиться туда без сопровождения, вдвоем, сохранив все в тайне. Это будет прибыльная поездка. Он не только утверждал, что мумию, по всем данным, никто не трогал, но и готов был поклясться своим именем, что источнику информации можно доверять и что с мумией закопано множество священных украшений. Так что он предлагал мне надежный, верный и тайный способ разбогатеть.

Должен признаться, звучало это заманчиво. Несмотря на печальный опыт прошлого, я, пожалуй, пошел бы на решительный шаг ради соответствующего вознаграждения. К тому же, хоть я и намеревался избегать любого неумелого вторжения в мистическое, меня подстегивал авантюрный дух этой затеи.

Вейлдан умело сыграл на моих чувствах; теперь я это понимаю. Мы беседовали несколько часов и вернулись к разговору на следующий день, пока, наконец, я не согласился.

Мы отплыли в марте и через три недели, после небольшой остановки в Лондоне, высадились в Каире. Восторг, вызванный поездкой за границу, затмил воспоминания об общении с профессором; помню только, что он всю дорогу обращался ко мне заискивающе-приободряющим тоном и всячески старался убедить, что наша небольшая экспедиция совершенно безобидна. Он полностью отверг все мои возражения о том, что недостойно заниматься разорением гробниц; с нашими визами и заранее продуманной легендой власти сами должны были пустить нас к захоронениям.

Из Каира мы отправились на поезде в Хартрум. Там профессор Вейлдан планировал встретиться со своим «источником информации» – местным проводником, который оказался шпионом, затесавшимся в археологическую среду.

Это открытие смутило меня не больше, чем если бы оно произошло в более прозаичной обстановке. Пустыня была благодатной почвой для интриг и тайных сговоров, так что я впервые понял психологию путешественника и искателя приключений.

Страшновато было красться по извилистым улочкам арабского квартала, когда вечером мы с Вейлданом отправились в хибару шпиона. Мы вошли в темный зловонный дворик, и высокий бедуин с орлиным носом впустил нас в свое сумрачное жилище. Он встретил профессора тепло. Взял деньги. Затем араб и мой спутник удалились в дальнюю комнату. До меня донесся громкий шепот – нетерпеливые вопросы Вейлдана чередовались с гортанным английским хозяина. Я сел в темноте и стал ждать. Голоса становились все громче, как бывает во время спора. Вейлдан, похоже, успокаивал, убеждал, а в голосе проводника звучали нотки предостережения, сомнения и страха. К ним добавился гнев, когда Вейлдан попытался прикрикнуть на своего компаньона.

Потом раздались шаги. Дверь, ведущая в дальнюю комнату, распахнулась, и на пороге появился араб. Он уставился на меня, словно хотел о чем-то попросить, а из его уст неслась какая-то тарабарщина: похоже, он пытался предостеречь меня и был так возбужден, что перешел на родной арабский. Да-да, он хотел именно предостеречь, в этом не было сомнений.

Хозяин простоял так секунду, но тут рука Вейлдана опустилась ему на плечо и увлекла за собой. Дверь захлопнулась, и голос араба зазвучал еще громче, почти переходя в крик. Вейлдан прокричал что-то неразборчивое, раздались звуки драки, затем шорох, и наступила тишина.

Прошло несколько минут, прежде чем дверь открылась и, утирая лоб, вышел Вейлдан. На меня он не смотрел.

– Парень взвинтил цену, – объяснил он, обращаясь в пол. – Впрочем, дал информацию. Он заходил к вам просить денег. В конце концов пришлось вытолкать его через заднюю дверь. Он струсил, когда я взорвался; местные жители такие впечатлительные.

Я молчал, когда мы покидали дом, и не стал спрашивать, почему Вейлдан зайцем петляет по закоулкам, стараясь, чтобы нас не увидели.

Я сделал вид, что не заметил, как он вытер руки платком и быстро запихнул его обратно в карман.

Наверняка ему было бы трудно объяснить, откуда взялись эти красные пятна…

Я должен был заподозрить неладное, должен был сразу отказаться от нашего плана. Но мог ли я знать на следующее утро, когда Вейлдан предложил мне прокатиться в пустыню, что целью нашей поездки будет гробница?

Все было подстроено будто случайно. Две лошади, под седлами у которых лежала небольшая закуска и легкая палатка («Чтобы в полдень спрятаться от жары», – сказал Вейлдан), и вот мы уже одни скачем вдаль. Никаких сборов и приготовлений, прихватили только то, что нужно к пикнику. Комнаты в отеле оставались за нами, никому не было сказано ни слова.

Мы выехали за ворота и оказались в тихой и ровной пустыне, простиравшейся под безмятежно-синим небом. Около часа мы скакали под яркими, если не сказать палящими лучами солнца. Вейлдан был чем-то озабочен, то и дело вглядывался в горизонт, словно ожидал, что там появится какой-то знак, но ничто в поле зрения не привлекало его внимания.

Я увидел камни, лишь когда мы оказались почти рядом с ними; это было большое скопление белых валунов, торчавших по песчаным склонам невысокого холма. Создавалось впечатление, что видимая часть – это лишь бесконечно малый фрагмент каменных глыб, скрытых под зыбким песком, впрочем, в их размерах, очертаниях и композиции не было ничего необычного. По склону холма была разбросана еще по крайней мере дюжина небольших каменных нагромождений, мимо которых мы успели проехать.

Вейлдан все время молчал, только предложил спешиться, поставил нашу походную палатку и достал закуску. Мы с ним вбили колышки и подтащили несколько небольших плоских камней, они должны были служить столом и стульями; вместо подушек мы положили на них походные одеяла.

Лишь во время еды Вейлдан сообщил свою сногсшибательную новость. Камни, находящиеся возле палатки, – заявил он, – это замаскированный вход в гробницу. Ветер, песок и пустыня сделали свое дело, надежно защитив святилище от непрошеного вторжения. Пользуясь приметами и слухами, сообщник Вейлдана смог найти это место, но не рассказал, как ему удалось это сделать. В любом случае, это была гробница. Рукописи свидетельствовали, что она никак не охраняется. Требовалось лишь отодвинуть несколько валунов, закрывавших вход, и спуститься. Вейлдан еще раз настойчиво повторил, что я ничем не рискую.

Я не стал больше ему подыгрывать и спросил прямо, почему жреца из храма Себека похоронили в таком пустынном месте?

– Вероятнее всего, он бежал со свитой на юг, и тут его настигла смерть, – ответил Вейлдан. – Возможно, его изгнал из храма новый фараон, кроме того, в более поздние времена жрецы становились магами и колдунами, их часто преследовали и выгоняли из городов разгневанные жители. Этот жрец во время бегства скончался и был похоронен здесь.

Вейлдан объяснил, что такие мумии, разумеется, встречаются редко. Жрецов обычно хоронили в тайных склепах городских храмов – так требовал чудовищный культ Себе-ка. Эти усыпальницы давно были разорены. Вот почему только в тех редких случаях, когда изгнанного жреца хоронили в каком-нибудь тайном месте, можно обнаружить его мумию.

– А сокровища? – настаивал я.

Жрецы были богаты. Беглый чародей забирал сокровища с собой. Когда он умирал, их, естественно, хоронили вместе с ним. У некоторых жрецов-отступников, увлекшихся волшбой, был странный обычай: они требовали, чтобы их бальзамировали, сохраняя жизненно важные органы, так как были суеверны и считали возможным земное воскрешение. Вот почему мумия может стать необычной находкой. Видимо, усыпальница представляет собой пустое помещение с каменными стенами, в котором находится саркофаг, так что никто не успеет вызвать духов, навлечь на нас проклятье или сделать какую-нибудь пакость, как я опасался. Мы проникнем внутрь беспрепятственно, и добыча станет нашей. В свите таких жрецов наверняка было несколько опытных мастеров из храма, которым предстояло надлежащим образом забальзамировать тело; требовались некоторые навыки, чтобы, не удаляя основные органы, как следует выполнить эту процедуру, которая в силу своего религиозного содержания совершалась всегда. В общем, не было сомнений, что мы найдем мумию в целости и сохранности.

Вейлдан разволновался. Даже слишком. Объяснил, как легко будет провезти саркофаг с мумией, завернув его в наши палатки, как можно будет устроить контрабандный вывоз мумии и сокровищ с помощью местной экспортной фирмы.

Он отмахивался от всех возражений. Зная, что Вейлдан считался признанным архитектором, – невзирая на свои человеческие качества – я был вынужден уступить его авторитету.

Лишь одно меня слегка беспокоило – он вскользь упомянул о суеверии, связанном с возможностью земного воскрешения. Мумия, у которой при захоронении оставили все органы, – это как-то подозрительно. Помня о связи жрецов с черной магией и колдовскими ритуалами, в глубине души я знал, что все равно остается вероятность потерпеть фиаско.

И все же он меня, в конце концов убедил, так что, перекусив, мы вышли из палатки. Выяснилось, что валуны – не слишком большая помеха. Установлены они были мастерски, но оказалось, что они всажены в землю не так уж прочно, как казалось. Немного раскачав глыбы и убрав более мелкие обломки, нам удалось отодвинуть четыре больших камня, которые закрывали черный тоннель, плавно уходивший в землю.

Мы нашли гробницу!

Осознав это и увидев перед собой черную зияющую дыру, я почувствовал, что меня опять щекочут и теребят былые страхи. Я вспомнил все, что знал об ужасных верованиях, связанных с Себеком; об этом невероятном смешении мифа, выдумки и искривленной гримасы реальности.

Я думал об обрядах в подземельях храмов, обращенных сегодня в пыль, о ритуалах поклонения большим золотым идолам – человеческим фигурам с крокодильими головами. Мне пришли на ум рассказы о мрачных повторениях этих ритуалов, связанных с первоисточником так же, как сатанизм с христианством, вспомнились упоминания о жрецах, вызывавших богов со звериными головами, как вызывают демонов, а не милосердные божества. Себек был из тех двуликих богов, которых жрецы поили кровью. В некоторых храмах были склепы, а в склепах – изображения божества в виде золотого крокодила. Существо открывало пасть с острыми зубами, в которую бросали девственниц. Затем пасть закрывалась, клыки из слоновой кости раздирали жертву, кровь стекала в золотую глотку, и божество оставалось довольным. Непонятным силам предназначались эти жертвы, зловещие дары преподносили жрецы, удовлетворяя звериное вожделение божества. Ни к чему удивляться, что таких служителей изгоняли из храмов, а сами обители греха разрушали.

Один такой жрец бежал в эти края, где и умер. Теперь он лежал здесь, внизу, охраняемый своим бывшим злобным владыкой. Вот какие мысли лезли мне и голову, и надо сказать, что от них было неуютно.

Ядовитый фимиам, поднимавшийся из отверстия в земле, также меня не воодушевлял. Это были не гнилостные испарения, а почти осязаемый запах непостижимой древности. Удушливый и едкий смрад ветхости хлынул на нас, обволакивая густой пеленой легкие.

Вейлдан обвязал лицо носовым платком, закрыв нос и рот, а я последовал его примеру.

Он щелкнул выключателем карманного фонаря, и мы пошли вперед. Его ободряющая улыбка растворилась во мраке, когда мы спускались по покатому каменному полу коридора, который вел нас внутрь.

Я шел сзади. Пусть он будет первым, если нас ждет ловушка, если какой-нибудь камень вдруг провалится, если мы встретим любой другой способ защиты от непрошеных гостей, – пусть он, а не я, расплачивается за свое безрассудство. Кроме того, я мог оглядываться на спасительное голубое пятно, очерченное краями каменного отверстия.

Впрочем, это продолжалось недолго. Спуск не был прямым, пришлось повернуть. И вот уже мы шли в мерцании теней, пляшущих вокруг света слабого фонаря, нарушавшего ночной мрак гробницы.

Догадки Вейлдана оправдались; это была просто каменная пещера, которая вела в наспех построенное внутреннее помещение. Именно там мы обнаружили плиты, закрывавшие саркофаг. Лицо ученого победно сияло, когда он обернулся ко мне, радостно показывая находку.

Легко, слишком легко все получилось, теперь я это понимаю. Но тогда мы ни о чем не подозревали. Даже моя былая тревога стала потихоньку уходить. В конечном счете, дело оказалось самым обыденным; единственное, что беспокоило, так это мрак – да и тот ничем не отличался от темноты самой обычной угольной шахты.

В конце концов, мой страх улетучился. Мы с Вейлданом столкнули каменные плиты на пол и стали рассматривать лежавший под ними симпатичный саркофаг. Затем аккуратно вытащили его и приставили к стене. Профессор бросился назад и нагнулся над выемкой в камне, где до этого лежал саркофаг. Там было пусто.

– Странно, – пробормотал он. – Сокровищ нет! Наверное, они в саркофаге.

Мы положили тяжелый деревянный футляр на камни, и профессор приступил к работе. Действовал он медленно, аккуратно снимая крепления и наружный слой воска. Саркофаг был оформлен весьма искусно, инкрустирован золотыми и серебряными пластинами, подчеркивавшими бронзовую патину нарисованного лица. На саркофаге было множество надписей, сделанных мелкими иероглифами, но археолог не стал их расшифровывать.