Текст книги "Искатель. 1961-1991. Выпуск 3"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Эрик Фрэнк Рассел,Евгений Лукин,Александр Казанцев,Любовь Лукина,Дмитрий Биленкин,Павел (Песах) Амнуэль,Михаил Пухов,Дж. Джейвор
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

Глава 18

ОНИ ВЫХВАТИЛИ ОРУЖИЕ одновременно. Я увидел две тусклые мертвые линзы, и губы мои повело в злобной усмешке. Так стальные листы ведет после отжига.

Им хватило доли секунды понять, что машинки их сдохли и что они оба стоят передо мной безоружные. Я сделал шаг, и ангелы попятились.

Припадая на босую ногу, я подошел к плоскому, как стол, пульту в центре рубки и с маху грохнул белесый от пыли пистолет об его чистенькую гладенькую поверхность. Сел в капитанское – или какое там? – кресло и, подавшись вперед, бешено уставился на пожилого.

– Доигрались? – с ненавистью выговорил я. – Допрыгались, ангелочки?..

Я знал, что живым мне отсюда не уйти. А еще я знал, что начну вот с этого самого пульта в центре рубки. Жаль только – ничего тяжелого нет под рукой. Ладно! Кулаки буду расшибать, головой, чем попало!..

– Как вы проникли сюда? – с запинкой спросил пожилой ангел по-русски.

– Не твое собачье дело! – прохрипел я.

– Простите?..

На их смуглых лицах стыли растерянность и страх. И я понял вдруг, что на корабле нас всего трое: я и они. А остальные, видно, в разбеге – Гришу ищут…

– Слушай, ты! – сказал я пожилому. – Если кто-нибудь из вас хоть пальцем Гришку тронет – не жить тебе, понял? И ангелочкам твоим – не жить! Так им и растолкуй!..

Он не слушал меня. Он смотрел на мою растопыренную пятерню, упершуюся в приборную доску.

– Я прошу вас не трогать пульт!

В голосе его была тревога. Я поглядел на клавиши, и что-то остановило мое внимание. Что-то очень знакомое… Вот оно!

Четыре квадратные черные кнопки впритык друг к другу. Те самые кнопки, которые Гриша нацарапал когда-то прутиком на асфальте. Меня обдало со спины такой волной озноба, что я даже выпрямился в кресле…

Следя за тем, как у пожилого меняется лицо, я наклонился к пульту и надавил первую кнопку.

Верхнюю левую – раз, нижнюю правую – два раза, верхнюю правую и нижнюю левую – одновременно… Теперь осталось – верхнюю левую…

Мой палец остановился в сантиметре от кнопки.

– Нажать?.. – сипло спросил я.

Пожилой был бледен.

– Вы тоже погибнете, – быстро предупредил он.

– Ага… – Словно вся пыль щебкарьера осела у меня, в горле. – С тобой за компанию… А народ-то твой весь – в поле… А вернуться-то им будет – некуда… Вот такие дела, дядя…

Смуглое лицо пожилого ангела окаменело. Несколько огоньков на пульте бились, как в истерике, исходя прерывистым мушиным звоном. Надо полагать, с того самого момента, как я нажал в камере коллектора спусковую клавишу моего пистолета.

– В общем, так… – сказал я. – Слушай сюда… Вы сейчас собираете манатки…

– Простите?..

– Собираете манатки! – яростно повторил я. – И исчезаете отсюда к ангельской вашей матери! Слушай сюда! – заорал я, заметив, что он опять хочет переспросить. – И если я еще раз увижу здесь ваши одинаковые морды… или услышу эту вашу гуделку!..

Дальше я говорить не мог – перехватило дыхание.

– …пожалеете, гады!.. – просипел я из последних сил.

– От чьего имени вы говорите?

– Какая тебе разница!

– Я прошу вас уточнить. Вы представляете государство?

– Да! – нагло выговорил я, глядя ему в глаза. – Представляю государство.

Я закинул ногу за ногу и качнул перед ним грязной босой ступней. А что мне было терять?

– Я прошу правильно понять нас,– сказал пожилой.– Мы не имеем целью вмешиваться в вашу жизнь.

– А какого ж тогда черта вмешались?

– У вас пребывает наш человек. Мы имеем цель вернуть его обществу.

– Перебьется ваше общество!

– Простите?..

– Гришу вы не получите. Все! Точка!

На этот раз, видать, он Гришкино имя расслышал хорошо.

– Григорий Прахов? – отрывисто переспросил он.

– Да! – сказал я.– Григорий Прахов.

У пожилого ангела был ошарашенный вид.

– Надеюсь, вы не имеете целью удерживать его здесь силой? – встревоженно спросил он.– Я прошу правильно понять нас: это несчастный и совершенно бесполезный для вас человек… Уровень его информированности…

– Что?! – Меня подняло с кресла, и ангелы отшатнулись. Вот так, наверное, и мы втроем вжимались в глинистую стену пещерки, когда на нас надвигалось жужжание их ангельского локатора…

– Силой?! Это мы его – силой?..

– Конечно, он заслуживает наказания,– торопливо проговорил пожилой,– но, право, не столь сурового. Поймите, отставить его здесь, у вас…

Тут он запнулся, с недоумением глядя, как я, потеряв от бешенства дар речи, беззвучно открываю и закрываю рот.

– Он что?– вытолкнул я наконец.– Обратно просился?

Ангел опешил.

– Нет, но… Мы полагаем, что он успел осознать невозможность своего пребывания…

– А ты его об этом спрашивал?

– Мы не можем его спросить,– возразил ангел.– Мы предприняли две попытки войти с ним в контакт – и без успеха.

– Ну так меня спроси! – огрызнулся я и снова сел в кресло, рука – на кнопке.

Молоденький ангелочек вздохнул коротко и начал было тихонько переступать вдоль стеночки.

– Куда? Стой, где стоишь!

Ангелочек замер.

– Иными словами,– озадаченно сказал пожилой,– вы хотите нам что-то сообщить от его имени?

Я открыл рот и с наслаждением выговорил все, что я хотел им сообщить от Тришкиного имени. Подробно и с указанием дороги.

Ангел соображал.

– И вы на этом настаиваете?

– Да!—бросил я, не задумываясь, а на чем это я, собственно, настаиваю: на тех этажах, которыми его только что покрыл, или еще на чем?

Ангел молчал. У него было изможденное лицо. Он как-то сразу растерял всю свою моложавость и словно дряхлел на глазах.

– Мы принимаем ваши условия,– услышал я его усталый до безразличия голос.

– Условия?..

– Вернуть на корабль наших людей. Покинуть планету. Не возвращаться. Разве я неправильно вас понял?

Что-то громко брякнуло об пол, и я чуть было не нажал кнопку. Ангелочек, виновато на меня глядя, поднимал оброненный пистолет. Может, разоружить их на всякий случай?.. И тут до меня наконец дошло.

– Повтори…– хрипло потребовал я.

Пожилой повторил все слово в слово. Я смотрел на него не отрываясь. Ангел не шутил. Ему было явно не до шуток. И он предлагал мне… Черт возьми, он предлагал мне жизнь!

– А… а Гришка?

– Теперь за него отвечаете вы.

Ни с того ни с сего я вспомнил вдруг, что не знаю, сколько сейчас времени, и, может быть, вечеринка еще не кончилась, и Наташка, растерянно улыбаясь, бродит среди гостей…

Уйти с корабля живым! Живым…

– Ну вот что…– тоскливо оскалясь, выговорил я.– Никуда я отсюда не уйду, понял? Буду сидеть и буду держать палец на этой вот кнопке. Пока ты мне все как есть не выложишь! А там посмотрим…

Он выслушал меня с полным равнодушием.

– Разрешите мне сесть,– попросил он.

Получив разрешение, опустился на выскочившее откуда-то из стены сиденье и долго молчал, как бы собираясь с силами.

– Что вас интересует?

– Почему вы все на одно лицо?

Ангел удивленно поднял голову.

– Простите?

Пришлось разжевать.

– Я понял ваш вопрос, – вежливо прервал он меня. – Мы кажемся вам одинаковыми. Но, видите ли… Мы тоже разные, только не в такой степени, как вы. Что вас еще интересует?

– Почему отозвали наблюдателей? Из каких таких этических соображений?

Он ответил не сразу.

– Ври быстрей, – процедил я.

Ангел как-то печально посмотрел на меня и стал вдруг удивительно похож на Гришку.

– Я не имею целью неправильно вас информировать, – сдержанно проговорил он. – Некоторые понятия являются труднопереводимыми…

– Ничего-ничего, – зловеще подбодрил я. – Ты знай переводи. Разберемся как-нибудь…

– У вас бы это назвали плебисцитом, – после некоторого колебания сообщил он.

– Чем-чем?

– Плебисцитом, – повторил он. – Около четверти населения нашей планеты возразили против наблюдений такого рода…

– Ага… – сообразил я. – Проголосовали, значит… А устройство зачем оставили? Ну, то, которое Гришка потом ликвидировал! На всякий случай?

– Видите ли… Некоторое время сохранялась вероятность, что наблюдения возобновятся, и…

– Кнопку нажать? – перебил я.

– Нет, – вздрогнув, отозвался он. – Пожалуйста, не надо…

– Тогда кончай врать! Говори, зачем наблюдали! Только быстро! Напасть хотели?

На секунду лицо у пожилого ангела стало… даже не знаю… надменным, что ли?

– В отличие от вас, – сказал он, – мы не прибегаем к оружию.

– Ах, не прибегаете… А это?

– Это не оружие, – возразил он, взглянув на предъявленный ему ярко-оранжевый пистолет. – Оно не убивает.

– Не убивает… Да такой штукой весь штаб противника в шесть секунд можно перещелкать!

– Вы выяснили все, что хотели? – тусклым голосом спросил пожилой.

– Нет! – яростно бросил я. – Не выяснил! Если вы все такие чистенькие, такие все хорошие… чего ж от вас Гришка-то сбежал?

Ответом мне было молчание. Бесконечно повторяющийся мушиный звон аварийного сигнала, казалось, отчитывает время. Наконец пожилой ангел поднял на теня темные, словно провалившиеся глаза.

– Если у вас больше нет вопросов, – негромко проговорил он, – то я готов сообщить наше единственное условие. Вы не препятствуете возвращению наших людей на корабль и даете нам время покинуть планету.

Так. Кажется, Миньку Бударина берут за глотку. Ну-ну… Посмотрим, как это у них получится…

– Вы не учитываете одного, – добавил пожилой, обеспокоенно глядя, как я постукиваю пальцами по пульту в сантиметре от черной кнопки. – Недалеко отсюда расположен ваш населенный пункт. В случае ликвидации корабля ему будет нанесен значительный ущерб…

Пальцы мои подпрыгнули и сами собой поджались в кулак. Вот это он меня подсек!.. Врет, говорил я себе. Уж больно глаза честные… Конечно, врет!.. Гришка ведь рассказывал: вспышка. Неяркая вспышка. Хотя… Он же еще отходил на безопасное расстояние… А корабль-то – вон какая махина… Значит, все-таки… Я представил, как холодное белое пламя беззвучно слизывает щебкарьер… ящерку, Гришку с Люськой… И город – в девяти километрах… Наташка, мать…

Я сидел как примороженный.

– Так вы принимаете наше условие?

Я с трудом разорвал намертво спекшиеся губы. И надо бы соврать, сказать, что все, мол, предусмотрели и город, дескать, эвакуировали, но… Ума у меня тогда на это не хватило!

– Почему вы молчите?

Я медленно поднялся с кресла и взял с пульта свой пистолет. Пыль с него куда-то делась, и теперь он снова был яркий, блестящий, новенький. Я взвесил его а последний раз на руке и бросил обратно.

– Спички верни… – с ненавистью глядя на пожилого, сказал я.

– Простите?..

– Ну спички, спички! То, что я вам днем отправил! Такая коробочка с палочками…

Он поспешно сунул левую руку за спину и достал откуда-то мой коробок. Посмотрел вопросительно, я забрал у него спички и огляделся. Помигивали огонечки на пультах, блестела какая-то клавиатура… И все такое с виду ломкое, хрупкое…

– Так принимаете или нет? Вы не ответили.

– Да! – со злобой выговорил я. – Принимаю!..

Пожилой что-то квакнул по-своему. Ангелочек сорвался с места, стена перед ним раскрылась, и он показал мне, куда идти.

Обвели… Обвели, как хотели!.. Всю жизнь так: накричу, наору, за глотку возьму, а потом, глядишь, – я же и в дураках… Уйти? Вот так просто взять и уйти?

– Ну ты все понял? – с угрозой обратился я к пожилому.

– Вы поставили условия, – ровным голосом отозвался он. – Мы их приняли.

Я повернулся и пошел к выходу. В дверях оглянулся. Пожилой ангел с мертвым лицом, сгорбясь над пультом, одну за другой нажимал черные кнопки. Давал отмену…

ПОСЛЕДНЮЮ ДВЕРЬ АНГЕЛОЧЕК открыл – вернее, отвалил – вручную. Лицо тронул зябкий ночной ветерок.

Прощаться я с ними, понятно, не собирался, но взглянул вдруг на этого ангелочка – и остановился, пораженный.

Передо мной стоял Гриша Прахов. В его широко раскрытых глазах я увидел удивление и ужас Мир рушился, понимаете? В их чистенький сволочной рай ворвался грязный, оборванный Минька Бударин, и полетели все их этические соображения к чертовой матери!..

Глядя на него, я почувствовал себя победителем.

– Эх ты, чижик… – сказал я ангелочку чуть ли не с жалостью.

Он не понял. То ли языка не знал, то ли знал, но недостаточно…

Я шагнул наружу, и правая – босая – нога ощутила грунт, показавшийся теплым после прохладного пола. Я думал, у них тут хотя бы трап какой-то будет. А они вон как – на одном уровне с землей…

Лишь бы камушек под босую ногу не подвернулся. Ангелочек наверняка смотрит вслед. Вот и пускай видит, что ухожу я уверенно, не оглядываясь, что плевать я хотел на всю их ангельскую технику!

Отойдя подальше, все-таки не выдержал и, как бы невзначай повернув голову, скосил глаза. Ну и ничего, понятно, не разглядел. Темнота – и все… Так вот и вышло, что корабль их я только изнутри видел. Даже на что он похож – не знаю…

Глава 19

ПОД НОГАМИ ЗАХЛЮПАЛО, босая ступня погрузилась в холодную илистую грязь. Значит, озеро где-то рядом… Куда же это они меня высадили?

Я продрался сквозь камыши, прихрамывая, начал подниматься на пологий пригород. Сделал шаг – и остановился, облившись холодным потом. На вершине пригорка что-то было. Какое-то сооружение.

Вот ты и попался, Минька! Поверил ангелам, да?.. А им бы только из корабля тебя выставить! Ты им только на корабле был страшен. А вот теперь…

Сжав кулаки, я стремительно шагнул вперед, в темноту…

И смех и грех: на плоской, будто нарочно выровненной площадке стояли скамейка и бетонная урна. На подгибающихся ногах я подошел к скамейке и сел. Потом обратил внимание, что в кулаке у меня все еще зажат полураздавленный спичечный коробок. Трясущимися пальцами я извлек из пачки сигарету и чиркнул спичкой. Затянулся и, подавившись дымом, жестоко закашлялся. Вот подлость! Швырнул сигарету на землю и чуть не затоптал ее босой ногой. Не могу курить!

Опасная тишина стояла в щебкарьере. Чем-то она отличалась от обычной тишины.

Ничего не понимаю… Я же их за глотку держал!.. В себя ведь стрелял, коллектор наизнанку выворачивал, корабль чуть не подорвал с собой за компанию!.. Город… Да врал он насчет города!..

Внизу коротко прошуршали тростники. Потом еще раз. Похоже, что-то пробирался к кораблю. Я приподнялся, всматриваясь. На секунду мне померещилось, что мелькнула там, внизу, короткая рыжая стрижка, но, конечно, только померещилось… Черта лысого в таком освещении разглядишь! Луна наполовину ушла в плотное облако и продолжала погружаться в него все глубже и глубже, будто ее кто нарочно туда запихивал…

Ладно, бог с ней, с Рыжей… Лучше сориентируемся для начала. Значит, впереди у меня – ковыльный склон, по которому мы сюда спускались, сзади – огни ночного города, ангельский корабль – справа. Пещерка… Я обомлел. Получалось, что между кораблем и нашей пещеркой – каких-нибудь триста метров, не больше. Чуть сами в гости к ангелам не пожаловали…

А ну-ка не торопись, Минька. Посиди, подумай… Мало ли что он тебе там говорил – не всему же верить… Ангелам ты не нужен. Им нужен Гриша. Может, из-за его побега у пожилого карьера горит… Может, они ждут, что ты сейчас побежишь радостью делиться… Сам возьмешь и выведешь, их на Григория! Тогда уж лучше заночевать здесь, на скамейке…

Я откинулся на спинку скамьи, положил руку на верхний брус, и ладонь в аккурат легла на крупно и глубоко вырезанные буквы! “НАТАША”.

Как будто без рукавицы за горячий лист взялся. Да кто здесь в конце концов хозяин: я или они?

Я вскочил, и в этот момент что-то произошло. Звук? Нет, никакого звука не было. А движения я тем более заметить не мог – ночь. И все же что-то случилось. Что-то исчезло. Каким-то образом я почувствовал, что щебкарьер пуст.

Сначала решил – показалось. Но вот рядом со мной осторожно скрипнул сверчок. Потом другой. А потом вдалеке повисла тоненькая бесконечная трель цикады. Тишина снова становилась тишиной.

Уже точно зная, что произошло, я спустился с пригорка и двинулся в ту сторону, где стоял корабль. Полчаса, не меньше, я ходил по буграм и ложбинкам, пока не убедился, что никакого корабля здесь нет. Ангелы исчезли беззвучно.

Да пошло оно все к черту, решил я в конце концов. Еще голову я из-за них не ломал! Честные они там, нечестные… Смылись – и все. И точка.

Я ШЕЛ К ПЕЩЕРКЕ, предвкушая, как я там появлюсь. Представлял Люську с Гришей – сидят, обнявшись, забившись в дальний угол… Вот что-то возникает перед входом… И мой насмешливый голос: “Сидим? Дрожим? А ну выходи по одному…”

Главное – чтобы без шума… Я крадучись подобрался к земляным ступенькам, но тут рядом со мной шевельнулась какая-то тень, и в следующий миг мне был нанесен страшный удар в лоб – аж перед глазами вызвездило! Меня швырнуло спиной и затылком об склон, и я медленно сполз по нему наземь. Сознания, правда, не потерял. Нет у меня такой привычки – терять сознание…

– Минька, прости! – полуоглохнув, услышал я над собой отчаянный Гришин вскрик.

Потом рядом возникла Люська, и они вдвоем попробовали поставить меня на ноги. Я отбился от них и поднялся сам, опираясь на склон. Изумляясь боли, осторожно ощупал лоб. Крови нет, кость вроде цела… Кажется, обошлось.

– Минька, прости! – обезумев, причитал Гриша. – Я не думал, что это ты… Я думал…

– Ничего-ничего… – оторопело пробормотал я. – Все правильно… Так и надо…

– В пещеру! Быстро! – скомандовала Люська.

Они подхватили меня под руки, но я опять уперся.

– Никаких… пещер… Отставить… пещеры…

Я пытался им объяснить, что все уже обошлось, что бояться нечего, а они, дурачки, думали – сотрясение мозга у Миньки, вот он и заговаривается. И только когда я разозлился и начал на них орать, до Люськи, а потом и до Гриши дошло наконец, что я всерьез.

Там же, на земляных ступеньках, держась за ушибленную голову, я рассказал им все. Они ни разу не перебили меня. И только когда я закончил, Люська спросила осторожно:

– Минька… А ты как себя чувствуешь?

Они все еще не верили мне. Я достал смятый коробок, отбитый мною у ангелов, и вместо ответа чиркнул спичкой.

Гриша и Люська зачарованно смотрели на желтый теплый огонек.

– Они сюда больше не прилетят, – тихо сказал Гриша.

Спичка дрогнула в моих пальцах и погасла.

Темнота сомкнулась, и из нее снова проступили огни нашего города – облачко золотистой пыли, встающее над черным краем старого щебкарьера…

Павел Амнуэль. И УСЛЫШАЛ ГОЛОС

Лида плачет. И хотя она с улыбкой протягивает мне то чашечку кофе, то поджаренные тосты, но я все равно вижу, что она плачет. Она не может понять, что со мной, – я знаю, что стал совершенно другим после возвращения. И ничего не могу объяснить. Ничего.

Я молча допиваю кофе и выхожу на балкон. Наша квартира на последнем этаже, а дом – тридцатиэтажка – самый высокий в городе, и я вижу, как на территории Института бегают по грузовому двору роботы-наладчики. В машинном корпусе ритмично вспыхивают лампы отсчета – кто-то сейчас стартует в прошлое. Дальше пустырь, там только начали рыть фундамент под новый корпус для палеонтологов. На окраине города, за пустырем, у подъезда Дома прессы полощутся на ветру разноцветные флаги, и выше всех – флаг ООН. Толпу у входа я не могу разглядеть, но знаю, что она уже собралась, и знаю зачем. Я не пойду туда, я никуда не пойду, буду стоять на балконе и ждать, когда Лида соберет посуду и уйдет к своим биологам. И тогда… Что? Я еще не знаю, но что-то придется делать.

У меня всегда была слабая воля. В детстве я слушался всех и подпадал под любое влияние. “Валя очень послушный мальчик”, – говорила мать с гордостью. Не знаю, чем тут можно было гордиться. Отец учил меня не подчиняться обстоятельствам. Я плохо его помню – он был моряком, ходил в кругосветки и наверняка в детстве не слыл таким пай-мальчиком, как я. Учился я отлично, потому что подпал под влияние классного наставника.

Когда после школы я подался в Институт хронографии, никто не понял моего поступка. А я всего лишь находился под сильнейшим влиянием личности Рагозина, о чем никто не догадывался, и потому мой поступок был признан первым проявлением самостоятельности.

С Рагозиным я познакомился только на втором курсе, до этого лишь читал запоем его книги и статьи. Они-то и поразили меня и заставили сделать то, чего я и сам от себя не ожидал. Рагозин, не подозревая того, воспитал во мне мужчину. Вряд ли он предвидел такой педагогический эффект от своих сугубо научных и совершенно лишенных внешней занимательности публикаций.

Рагозин! Маленький, щуплый, морщившийся от болей, он уже тогда был тяжело и безнадежно болен, – создатель хронодинамики – подавлял одним своим взглядом. Ему бы родится в Индии, заклинать змей гипнотизировать толпу на площадях. Основы хронографии мы знали, как нам казалось, не хуже его самого, потому что сдавали каждый раздел не меньше десятка раз. Только абсолютно полное понимание – и тогда пятерка. В противном случае только двойка. По-моему, Рагозин и жил так, деля весь мир на две категории, два цвета. Хорошее и плохое, белое и черное. Хронодинамика и все остальное. Или вовсе не будет. Он был мечтателем, романтиком. Его выступления перед нами, шалевшими от восторга, невозможно описать. Это надо было видеть и прочувствовать. И надо было видеть и прочувствовать то время, время моей юности.

Первые машины времени были громоздкими, как домны, лишь две страны – СССР и США – владели ими, слишком велики оказались затраты. После каждого заброса на страницах газет появлялись фотографии и подробные отчеты. Библиотека Ивана Грозного. Петр Первый на военном совете. Линкольн и борьба за освобождение. Хронографы стали, по существу, огромными проекционными, где в натуре оживала история.

Путешествия во времени сродни первым полетам в космос, только значительно более понятны для всех и потому более популярны. Но никто никогда не выбирался из машин времени в “физический мир”. Никто еще не примял в прошлом ни одной травинки, не обменялся с предками ни единым словом.

Как-то мальчишки спорили на улице. Я проходил мимо и услышал. Один уверял, что изменить прошлое можно, но есть конвенция, запрещающая делать это. Другой был убежден, что влиять на прошлое невозможно в принципе. Я подумал о том, как быстро формирует время новые взгляды. Между тем конвенцию ООН о запрещении навеки какого бы те ни было влияния на прошлое принимали уже после смерти Рагозина. Незадолго до смерти учитель заложил первый камень в здание Института времени – того, что стоит в центре города, в котором сейчас размещаются только службы управления. А ведь двадцать лет назад там находились инженеры, разработчики, технологи и мы – операторы.

Машины времени и сегодня очень дороги – дороже самого современного космического корабля. Даже размеры удалось уменьшить лишь незначительно, Забираясь в кабину управления, я всегда ощущал себя винтиком, выпавшим из какой-то несущественной детали. Я был обвешан датчиками, окружен экранами, привязан к креслу, о том, чтобы выйти в физическое прошлое, и речи не было. Но видеть, слышать все происходившее сто, тысячу лет назад – это ни с чем не сравнимо. Ни с каким полетом в космос. Ни с чем.

Я думал, что со смертью учителя все кончится. Если не хронография, то моя в ней жизнь. Но Рагозин научил не только меня. Были у него ученики и поталантливее. Работа продолжалась.

А потом появилась Лида. Нет, сначала в городе открыли Институт биологии, очередной придаток Института времени. Еще раньше были созданы Физический институт, Институт химии и даже Институт истории литературы. Город рос. Институт времени забирал все: людей, коллективы, целые науки. Биология не была исключением.

Нельзя сказать, что биологи или химики исследовали только то, что мы, операторы, привозили на лентах и голограммах из прошлого. Своих идей, не связанных напрямую с хронографией, у них было достаточно.

Впрочем, когда мы познакомились, я вообще не шал, чем занимается Лида и зачем вообще в городе Институт биологии. Я опять плыл по течению, и опять меня влекло, и имя этому было – любовь. И имя было – Лида.

Когда мы поженились, городской совет дал нам квартиру на самом верхнем этаже нового дома, и мы часто стояли на балконе, как стою сейчас я, и смотрели на город. В центре возвышалась огромная и совершенно, казалось, неуместная башня – машина времени. Старую разобрали, а две новые машины, хотя и подпирают крышу операторного зала, но все же не столь Динозавроподобны и не видны отсюда. И не видно отсюда того дня, когда Лида сообщила, что биологам Удалось синтезировать протобионты. Начисто выпал из памяти этот день. Шесть лет – не такой уж большой срок, чтобы забыть. Помню, что мы отослали тогда Игорька к родителям Лиды, в Крым, на летний отдых. Я обрабатывал результаты своего последнего заброса к скифам и был увлечен этим занятием. Может, потому и забыл остальное. Ничего больше не помню. Ничего.

Протобионты. Микроорганизмы – прародители жизни. Мало ли всяких микроорганизмов синтезировали биологи за десятки лет? Так мне казалось вначале. Значение синтеза протобионтов я понял только через три года, когда Манухин совершил самое глубокое в истории хронографии погружение. Я был на старте, дежурил у пультов, встречал Манухина неделю спустя – все как на ладони, каждый шаг. Манухин уходил в прошлое на четыре с половиной миллиарда лет – в то время, когда зародилась жизнь на Земле. Его заброс съел энергетические запасы Института на два года вперед. Однако вместо ожидаемых лент с записями зарождения белковых организмов Манухин привез нечто, ужаснувшее всех, кто хоть что-то понимал в молекулярной генетике и биологии низших форм жизни. Я-то сначала не понял ничего. Я судил только по реакции руководителей эксперимента. На страницы прессы шли для публики радостно-взволнованные рассказы о том, как Манухин попал в объятия друзей, а у нас уже знали: Манухин привез данные о том, что на Земле не было и не могло зародиться жизни.

У природы множество законов. Скорость света постоянно – и из-за этого мы не летаем к звездам. Энергия сохраняется – и мы вынуждены искать новые ее источники, вместо того чтобы конструировать вечные двигатели. Есть и в биология фундаментальный закон– закон концентрации. Лишь в сильно концентрированной среде может путем случайных флюктуации самопроизвольно зародиться жизнь.

На Земле, которую видел Манухин, где, казалось, вулкан переходил в вулкан, где все грохотало, а океаны в вечных бурях разбивались о крутые берега, на этой Земле закон концентрации не выполнялся. И значит, никакие электрические или магнитные поля не могли родить того, что родиться не могло. Жизнь. Микроорганизмы, одноклеточные, простейшие. Даже это. Ничего.

Помню, я иронизировал. До меня еще не доходило, насколько это серьезно. Я еще не догадывался о том, что мне предстоит. Четыре с половиной миллиарда лет назад жизни не было, но ведь миллиард лет спустя она уже была. В океанах и даже в лужах. Плетнев был в Архее полтора года назад, привез отличный материал. Где-то биологи ошиблись. Ну и прекрасно. Работа для ума – пусть разбираются.

Они и разобрались. Манухинский заброс проанализировали, и все биологи мира объявили в голос – эксперимент чист. Жизнь на Земле зародиться не могла.

Казалось бы, самый простой выход из положения и для нас, хронографистов, самый логичный – проехаться по интервалу в миллиард лет и поглядеть, что случилось. Так, собственно, и предлагали несведущие, плохо разбираясь в сути того, о чем идет речь. Репортеры, обозреватели, даже некоторые политики – все, кто формирует общественное мнение.

Миллиард лет! Заброс Манухина был энергетически эквивалентен восьмистам стартам в мезозой. Этот заброс отнял у нас возможность двадцать семь тысяч раз побывать в Древней Руси. В общем, если начинать исследовать таинственный участок, нужно бросить все, переключить мировую хронографию на эту проблему, построить еще сотни машин и для этого отобрать средства у многих отраслей хозяйства. Это было невозможно, подобный взор и обсуждать не стоило. Его и не обсуждали – во всяком случае, в кругу специалистов.

В один из воскресных дней мы с Лидой и Игорьком поехали на озеро. Оно было очень ухоженным, хотя и не искусственным. Рыбу, наверное, можно было ловить руками. Игорек охотился на бабочек без сачка, он, по-моему, уговаривал их сложить крылья и сесть на плечо. Почему я это вспоминаю? Был обычный день на планете Земля: озеро, деревья, трава, бабочки и мы втроем. Был. А мог бы не быть. Если верить биологам – просто не мог быть. Не могло, не должно было быть ни полянки у озера, ни нас с Лидой, ни Игорька. Ничего.

У Дома прессы – я это прекрасно вижу с балкона – начинают приземляться вертолеты с голубыми полосами на бортах. Это машины ООН, они всегда являются последними. Значит, минут через десять начнут звонить сюда, искать героя всех времен Валентина Мелентьева.

Когда началось брожение умов, мне пришлось перечитать труды Рагозина. Виртуальные мировые линии мы проходили под занавес – это был самый абстрактный и явно ненужный для нас, хронографистов-операторов, раздел спецкурса. Все в городе только и говорили о мировых линиях. Нашлось, оказывается, единственное объяснение парадоксу Манухина – то, что вся история планеты Земля, начиная с древнейших времен, была и сейчас остается чисто виртуальной мировой линией, которая может оборваться в любое мгновение. И главное, от нас тут ничего не зависит. Ничего.

Виртуальные линии. События, не имевшие причин, а потому не имеющие и следствий в общем развитии Вселенной. Не мудрствуя, можно сказать так: если случается в истории событие совершенно беспричинное, то история может обойтись и без него, событие не будет иметь никаких последствий, его мировая линия оборвется, и произойти это может или сразу после события, или много времени спустя, но произойдет обязательно, и мир будет продолжать развиваться так, будто странного события не было вовсе.

Человечество возникло и развивалось на виртуальной мировой линии – для меня это был бред. И явным бредом казалось утверждение наших теоретиков о том, что мировая линия, на которой существует человечество, неминуемо оборвется, и тогда Земля мгновенно станет такой, какой была четыре с половиной миллиарда лет назад, и будет развиваться в соответствии с логикой природы, и никакого человечества, которое эту логику нарушило, не будет.

У меня была другая идея, и я делился ею со всеми, кто желал слушать. Почему бы не обратиться за объяснением парадокса к инопланетянам? Прилетели четыре миллиарда лет назад на Землю представители иной цивилизации, увидели, что Земля пуста, заселили ее неконцентрированные океаны протобионтами. А дальше все пошло своим ходам – без парадоксов. И лучше уж затянуть пояса, построить еще сотни машин и найти в прошлом пришельцев, чем жить в постоянном страхе перед полным и неожиданным исчезновением, которого может и не быть никогда.

Я даже на ученом совете выступил с этой идеей. Впервые в жизни. Без толку. Точнее, толк был, но совсем не тот, на который я рассчитывал. Я хотел, чтобы обратили внимание на меня самого. И когда решался вопрос о кандидате для заброса, вспомнили о настырном операторе.