Текст книги "Старая болезнь"

Автор книги: Решад Гюнтекин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Между ними не случалось больше ни разногласий, ни обид, поэтому они сели за стол и по-дружески обговорили все детали развода.

* * *

Когда Зулейха уезжала из Силифке, никто в городе не знал, что она больше не вернется.

Под предлогом поездки по окрестностям на несколько дней они доехали до Аданы, а затем, запутав следы, направились в Джейхан[92]92
  Джейхан – город на юге Турции, в пятидесяти километрах восточнее Аданы.


[Закрыть].

В Джейхане у Юсуфа был знакомый адвокат, которого тоже звали Юсуф. Этот знакомый подготовил все заранее, встретил Юсуфа и Зулейху на станции, отвез в свой дом, где накормил ужином в увитой виноградными лозами беседке, а потом во время прогулки по улочкам городка как бы ненароком завел в суд.

Зулейха попала в здание суда впервые в жизни. Она глубоко вздохнула, когда увидела, что в темной комнате с низкими полками не было никого кроме белобородого старика, чем-то напоминавшего отца, и молодого писаря.

Судья знал суть дела. Но, несмотря на это, попросил их представиться и высказать свои претензии. Зулейху заранее научили, что нужно ответить. Примерно было ясно и что скажет Юсуф. Но когда ее супруг всю вину в семейных разладах взял на себя, при этом медленно подняв руку к груди, это показалось Зулейхе похожим на жест невинного ребенка и у нее сжалось сердце.

Она уронила сумку. Юсуф наклонился и поднял ее, а потом, перед тем как отдать Зулейхе, аккуратно отряхнул. Пока он это делал, судья задал еще один профессиональный вопрос:

– Вы когда-нибудь унижали друг друга?

Спрашивая это, он следил за движениями рук Юсуфа и горько улыбался.

Зулейха несдержанным и насмешливым тоном, который у нее появлялся в минуты сильного напряжения, сказала:

– Что может быть большим унижением, чем в вашем присутствии сказать, что мы больше не нужны друг другу?

Судья больше не настаивал. Он принял их требования. С этого дня они могли считаться разведенными. Им оставалось выждать год, чтобы соблюсти последние формальности.

* * *

Энисе-ханым узнала о случившемся в полночь того дня, когда Юсуф один вернулся обратно в Силифке, и первый раз в жизни упала в обморок. Вся в слезах, она рвала на себе волосы и кричала:

– Что ты сделал дочери Али Османа? – И хотела было вцепиться ему в горло.

Юсуф лишь строгим голосом проговорил:

– Молчи… Довольно, что я это знаю. А женщинам нечего вмешиваться.

Старая женщина в свое время слышала такие же слова, произнесенные тем же тоном его отцом. Она и сама себе не раз уже повторяла, что в этом доме она никто, просто деревенская женщина, которая должна считать сына – единственного мужчину в доме, будь он хоть с палец ростом – хозяином. Поэтому она спасовала перед строгостью Юсуфа и больше в его присутствии не решалась упоминать даже имени Зулейхи.

На следующий день, заколотив двери и окна в доме в Силифке, вся семья тихо и неслышно двинулась обратно в Гёльюзю.

Причина, по которой Юсуф и Зулейха обратились в суд в Джейхане, стала известна в городе позже.

* * *

После того как Зулейха вышла из здания суда – уже как независимый человек – она пережила несколько неприятных минут, как будто все еще находилась перед лицом представителя закона.

Чтобы уехать, нужно было дождаться Торосского экспресса, а для этого приходилось переночевать в Джейхане. Тайну Юсуфа и Зулейхи скрыли даже от жены второго Юсуфа. Бедная женщина все время – и пока прогуливалась с гостями по саду, и пока готовила им комнату, где они могли спать, – желала им в следующий раз приехать уже с ребенком.

Был момент, когда она с ревностью в голосе обратилась к мужу, указывая на ту заботу, с которой Юсуф обращался с Зулейхой, потому что та случайно порезала палец складным ножиком, каким режут черенки. С укором в голосе она произнесла:

– А вот если я порежусь, вряд ли ты придашь этому столько значения…

На следующий день, когда на станции Енидже их пути разошлись, Зулейха все еще внутренне не верила, что их расставание окончательное. Ей казалось, что она все еще может услышать его голос, которым он минутой ранее отдавал приказания служащим поезда.

Да, все это началось как шутка и вот к чему привело. Ее сердило, что, хотя первое предложение исходило от нее, ее желание исполнили так быстро, и никак не могла смириться, что от нее избавились так легко.

Вне всякого сомнения, если бы отец был жив, он бы их помирил. Но сейчас не оставалось никого, кто мог бы сломить их непомерную гордость. Случилось то, что случилось: нужно было принять все, как есть, и мужественно смотреть в будущее, защищая себя от напрасных переживаний.

Но она, приняв решение расстаться – еще до того, как поезд въехал в туннель Торос, ни на мгновение не предполагала, что все могло быть иначе. Как же тогда получилось, что столько времени спустя из-за какой-то случайности и из-за ужасных последствий, к которым привели разнесенные о ней слухи, Юсуф приехал, чтобы забрать ее? Еще более странно, что она сама безропотно, как ребенок, позволила ему притащить себя сюда?

У Зулейхи больше не осталось сил думать. Она свесила голову с края кровати и заснула.

* * *

Через несколько дней, проведенных в море, к Зулейхе вернулись спокойствие и душевное равновесие.

«Ташуджу» заплывал во все крупные и мелкие порты Мраморного моря начиная с Текирдага[93]93
  Текирдаг – крупный порт на северном берегу Мраморного моря.


[Закрыть]. Издали прибрежная полоса казалась голой и пустынной, но стоило подплыть поближе, как побережье с его бедняцкими поселками и деревеньками начинало напоминать рыбацкий район Каваклар в Стамбуле. На всех пристанях пароход стоял сколько они хотели, а когда все дела были закончены, снова пускался в путь, и только выпускаемый дымок отличал его от парусного судна.

Во время остановок Юсуф не разрешал начинать погрузку или отгрузку, пока Зулейха спала, и давал согласие на работу кранов, только когда она просыпалась.

Юсуф таскал Зулейху с собой во все эти поселки и деревни, прогуливал по полузаброшенным улочкам, где вероятность наткнуться на кого-либо из знакомых ровнялась нулю, бродил с ней по бедняцким рынкам и базарам, усаживал под навесами из вьющихся растений в прибрежных кофейнях с бассейнами. При любом удобном случае, сумев найти машину или тарантас, они ехали еще дальше, в поселения, расположенные на расстоянии нескольких часов езды от моря. После того как смеркалось, они терялись на невидимых в темноте дорогах среди пустынных полей. Но никогда не сомневались – не важно, сколько было времени, – что когда они доберутся до побережья, там их всегда встретит красными и зелеными огнями «Ташуджу».

Не только отсутствие людей на море и на суше рождало спокойствие в душе Зулейхи. Молодая женщина хорошо поняла, что управителем здесь был крепкий мужчина с повадками ребенка, присутствие которого она постоянно ощущала рядом.

Спокойствие и доверие! Ими муж с лихвой возместил ей все то, что недодал в семейной жизни, в том числе любовь, мечты, страсть.

И хотя Зулейха всегда воспринимала покровительство как нечто унизительное для человека свободного и самостоятельного, после разрыва с Юсуфом ей больше всего не хватало именно этого.

Постепенно «Ташуджу» превращался для Зулейхи в то же, чем он становился для морских птиц, которые после долгого перелета садились на его мачты. Зулейха не скучала, хотя жила в таком ограниченном пространстве бок о бок с Юсуфом.

У ее мужа был такой вид, будто он с самого начала поверил, что Зулейхе совершенно безразлично его присутствие и что любое сказанное им слово не пробудит в ней ни радости, ни какого бы то ни было интереса, и старался держаться от Зулейхи на расстоянии. Он придавал себе не больше значения, чем мальчишке-разносчику с Мидилли или парню с Сакыза, которого временам и посылал сыграть что-нибудь для Зулейхи, и подходил к молодой женщине только по необходимости.

Если им не приходилось ужинать вместе в небольших ресторанах на берегу, Юсуф всегда устраивался за маленьким столиком у капитанского мостика и часто находил предлог, чтобы не обедать вместе с Зулейхой.

Подходя к Зулейхе, чтобы что-либо обговорить, Юсуф никогда не садился, чтобы она не подумала, что он задержится надолго.

Обычно эти беззаботные разговоры, которые они оба начинали с надеждой, что те окажутся краткими, заводило Зулейху, которая чувствовала все тот же странный интерес к тому, что скажет Юсуф.

Им больше не нужно было искать взаимопонимания, – ведь теперь они воспринимали друг друга как совершенных незнакомцев, которые случайно встретились в пути или на станции. Теперь они не боялись, что могут задеть самолюбие друг друга, говорили обо всем и проявляли друг к другу чисто человеческий интерес.

Сейчас Зулейха могла со спокойной улыбкой слушать даже сплетни из муниципалитета, которые раньше терпеть не могла. Как слушают рассказы о селевом потоке, что затопил поля в чужом поместье, или истории случайно повстречавшейся на пути старушки о своем сыне, который служит в армии.

Если им случалось взглянуть друг на друга во время разговора, они никогда не смотрели прямо в глаза. Когда, несмотря на всю их осторожность, такое происходило, они не отводили взгляд и продолжали беседовать в том же духе. Мысль затуманивала их взоры, и они не видели друг друга.

Хотя в том году лето уже было в полном разгаре, на Мраморном море почему-то оказалось прохладно и штормило.

Ближе в полудню море начинало пенится, или, как говорят в народе на побережье Средиземного моря, пастух гнал в горы белых барашков.

Ближе к вечеру ветер обычно усиливался. Когда около полуночи Зулейха спускалась к себе в каюту, ее лицо, волосы и руки были в морских брызгах после того, как она наклонялась над фальшбортом.

Очень скоро запахи моря, краски и трюма, шум лопастей, крутившихся впустую из-за морской качки, звук скрипящего дерева, еще какой-то звук, происхождение которого сложно было определить и который оттого казался шумом морских глубин, – стали теми звуками и запахами, которые она искала, когда просыпалась.

Эти шумы постоянно мешали ей забыться и возвращали к жизни, заставляли пребывать на грани между сном и реальностью, погружали в состояние, когда сложно отделить сон от воспоминаний.

Она обрела душевный покой и равновесие, которые не могли нарушить ни гнев, ни волнение или страх. Она будто находилась между прошлым и будущим, парила между небом и водой. Ни в одной точке пространства не соприкасаясь ни с чем материальным – со спокойствием, которое божественной рукой дается только бестелесным душам праведников.

Зулейха представляла, что в какой-то миг, когда устают, то же самое чувствуют перелетные птицы, парящие над открытым морем, которые отдают себя воле ветра и потоков воздуха и засыпают.

Была очередная ночь, когда Зулейха снова спала, словно в опиумном бреду, и наблюдала, как явившаяся ей из сна девочка-абиссинка, что встретилась ей в Мерсине, взяла голубой ночник, висевший напротив, и принялась его теребить и надевать на свою кудрявую голову, как корону. Дверь тихонько скрипнула. К ней огромной тенью подошел Юсуф и, перекинув руку на другой край кровати, беззвучно над ней склонился. Зулейха чувствовала, как он сейчас коснется ее груди, прильнет к ней губами. Волосы Юсуфа падали ей на лоб, глаза и щеки.

Молодая женщина, решив ответить на поцелуй, вытянула вперед шею и спросила:

– Юсуф, это ты?

В это мгновение ее разбудил звук собственного голоса. Тень испарилась, каюта была пуста. На лицо Зулейхи свешивался конец шелкового платка, что она повесила на изголовье кровати, когда ложилась. Она вытащила руки из-под одеяла, готовая одну прижать к груди. Сон как рукой сняло, и Зулейха вскочила с кровати. Она не могла поверить, что это все ей померещилось. Только выглянув в коридор через приоткрывшуюся от качки дверь, Зулейха убедилась, что это было видение.

Ее всю трясло как в лихорадке, по спине бежали мурашки. Это видение оказалось плодом ее воображения, результатом мнительности или просто дурным сном, но у него имелась и приятная сторона. Была особая прелесть медленно, словно глоток за глотком, втягивать в себя это видение; думать о потусторонней силе огромной тени, которая, пока маленькая абиссинка ставила себе на курчавую головку голубой светильник, окутала собой всю комнату и склонилась над ней.

Но Зулейха раздражалась, понимая, что в действительности значило это видение или кошмар, а потому чувствовала себя униженной, как девушка, которую отвергли, хотя она готова была отдать себя.

Было ясно, что ни ее тело, ни душа ничего не хотели от этого призрака. Но на то она и ночь. Силы тьмы накинулись на нее в тот момент, когда увидели, что спали ее ум и сердце, и сыграли с ней злую шутку.

Зулейха понимала, что больше не заснет, накинула на плечи плащ и вышла на палубу.

Юсуф, должно быть, выпил лишнего этим вечером, так как уснул на плетеном шезлонге, где обычно отдыхала жена. Он мог простудиться.

Но Зулейха была рассержена. Она не захотела не то что ему помогать, но даже оставаться на той же палубе, что и он, и решила перебраться на палубу по ту сторону мостика. Тут она испугалась, что либо капитан, либо еще кто-нибудь из команды потревожит ее вопросами о том, не нужно ли ей чего, а потому отправилась в темный угол позади и повернулась к морю.

Понятно, что совершено беспричинно, но она злилась на Юсуфа. Ей казалось, что он злоупотребил ее доверием, вот так ночью пытаясь ее, беззащитную, застать врасплох, и ничего не могла с собой поделать. Единственным способом избежать этих видений был сон. Приступ ненависти длился ровно одну ночь: когда Зулейха проснулась на следующее утро, она поняла, что ее хорошее отношение к Юсуфу не изменилось.

* * *

Программа первого вечера, с которой они пустились в путь, стала единой для всех вечеров, которые они провели, плавая от одной пристани Мраморного моря к другой.

Вечерами, если они не ужинали в какой-нибудь забегаловке или небольшом ресторане на берегу, Юсуф оставлял ее за столиком на палубе в обществе маленького разносчика с Мидилли, а сам отправлялся за столик под капитанским мостиком пить ракы к капитану с деревянной ногой.

Зулейха и сама не заметила, как, несмотря на то, что сама больше всего критиковала такую провинциальную черту Юсуфа, как панибратское отношение со слугами и работниками, развилась ее дружба с малышом с Мидилли. Пока Зулейха неспешно ела, он обычно ждал ее, прислонившись спиной к трапу, и занимал себя тем, что завязывал узлом концы полотенца в руке, превращая его в головы ушастых зайцев.

В облике этого паренька, – заостренном лице, умных и живых глазах, часто подрагивающих крыльях носа, будто он что-то нюхал, – действительно было что-то заячье.

Зулейха узнала о его жизни из немногих слов, которые ей удалось из него вытянуть во время разговоров за едой. На острове Мидилли есть нахийе, называется Йере. Халиль там родился. Его мать была жива и жила там с одним из его старших братьев. Два других брата во время Освободительной войны служили в Измире и Еникале, там и погибли. Жили они всегда в достатке. Вот только местные записали их в разряд врагов, тем самым нарушив их покой.

Его брат, тот, что остался жив; занимался виноградником. Одна рука у него была покалечена, точнее, на ней не хватало кисти. Как-то раз три местных грека решили его поколотить – не поделили что-то при торговой сделке. Братец был такой богатырь, что мог бы с ними и тремя справиться, если бы не больная рука. Но эти трое подмяли брата под себя, тогда Халилю пришлось броситься ему на выручку, – не смотреть же, как тот катался в пыли и грязи и ему пинками выбивали зубы. Вот тут-то все и случилось: Халиль сапожничьим ножом, который был у него в руке, ранил одного из греков в живот. Если бы Халиля поймали, то сурово бы наказали. Но он многие дни прятался в степи, среди колючих кустарников, а потом ему удалось найти убежище в Айвалыке, куда он приплыл на лодке с контрабандистами. Мать его была уже старенькая, и он знал, что больше ее не увидит, а вот с братом, возможно, свидеться еще удастся.

Халиль обещал, что покажет ей Йере, если Зулейха или Юсуф-бей прикажут капитану проплыть мимо Мидилли.

Зулейха уже могла передвигаться по пароходу. Иногда ночью она проходила через машинное отделение, смотрела, как в тусклом свете светильника поочередно опускаются и поднимаются валы, следила через отверстие чуть впереди, как два человека без рубах закидывают лопатами уголь в топку. Случалось, что она прогуливалась среди команды, члены которой или играли на музыкальных инструментах, или развлекались, когда проходила мимо еще одно отделение по крышке амбарного люка в носовой части корабля.

Здесь, как в свое время в Гёльюзю, своим спокойным и гордым видом, тем, как придерживала белыми руками шелковую шаль на груди, чтобы ее не унесло ветром, Зулейха походила на принцессу-демократку, которая вышла к своим подданным. Отличие состояло лишь в том, что сейчас она чувствовала странную симпатию и близость к этим людям.

Она узнала, что многие из них, как и малыш с Мидилли, бежали с Родоса, с Сакыза, с Сисама либо вынужденно, либо навстречу приключениям.

Эти люди, чья жизнь проходила в плаваниях между родными краями и новой родиной, представлялись Зулейхе неприкаянными душами, мечущимися между двумя мирами.

Рана от предательства, которую ей нанесли окружавшие ее люди, была еще свежа, и потому Зулейхе хотелось сойтись с этими людьми; она садилась на скамью, что они ей предлагали, и со многими разговаривала. А потом, когда они занимались чем-то своим, в темноте беззвучно проскальзывала к подвесной лестнице и взбиралась наверх.

В носовой части «Тушуджу» была выпиленная из дерева и покрашенная белой краской большая фигура русалки. Зулейха прислонялась к этой фигуре, встав на кучу канатов, которые были навалены на заслон крышки люка, и, обхватив руками ее разбитые плечи и деревянные волосы, свешивала ее к морю.

«Ташуджу» медленно двигался вперед, рассекая волны надвое, как зубья расчески разделяют пряди волос. Завитки пены, фосфоресцируя, струились по обеим сторонам парохода.

Однажды ночью Зулейха сделала то, что от нее трудно было ожидать. Юсуф и капитан, как обычно, погрузились в разговоры за своим столиком. Чуть поодаль в соломенном кресле спал доктор.

Зулейха ни с того, ни с сего подошла к столику. На ее лице, бледном в свете подвесного фонаря, играла улыбка. Ничего не говоря, она кивком поздоровалась.

Двое мужчин с удивлением повскакивали с мест. Казалось, что Юсуфу неудобно за развал на столе, а капитану за надетую фланелевую рубашку с подвернутыми рваными рукавами. Он нервно оглянулся вокруг и хотел было схватиться за висевший на вбитом в мачту гвозде китель. Зулейха ему не позволила:

– Не стоит беспокоиться, мы же в плавании… Ничего, если я присяду ненадолго?

Зулейха отказалась от кресла, которое Юсуф велел принести кому-то из матросов, стоявших рядом с трапом, и села на скамейку, похожую на плетеные кресла без спинки в кофейнях в степи. Здесь, как везде на корабле, ей хотелось тихо посидеть несколько минут.

Но Юсуф с капитаном этого не понимали и оказывали ей почести как на званом приеме. Хотя, скорее, это Юсуф ничего не понимал, точно хозяйка дома в провинции, к которой в дом вдруг явился чопорный гость, или, скорее, как городской глава, к которому в служебный кабинет зашел министр. По его разумению, гостя нужно было обязательно чем-нибудь напоить и накормить, а на сиденье во что бы то ни стало положить мягкую подушку!

И как Зулейха ни настаивала, он поднялся и подозвал матроса, чтобы тот навел порядок и убрал со стола пустые и грязные тарелки из-под закусок.

Зулейха с большим трудом уговорила мужа не приносить коньяк из капитанской каюты и не дала ему самому броситься готовить ей лимонад. И вопреки обыкновению подшутила:

– Не забудьте тот день в Силифке, когда как член комитета по балу я зашла к вам в кабинет, и вы насильно накормили меня вареньем из шелковицы. Вы ведь тогда пролили его на меня…

Юсуф с детской простотой улыбнулся и сказал:

– Да, я в тот день страшно опозорился…

Зулейха, чтобы сделать приятное капитану и Юсуфу, взяла сигарету из открытой пачки, горсть сушеного гороха и миндаля.

Доктор ничего этого не замечал. Он дремал в плетеном кресле, закрыв голову руками и поджав ноги, от чего казался еще меньше, и иногда глубоко вдыхал воздух.

Юсуф накинул на доктора свой пиджак, чтобы он не простыл.

– Бедняжка, он плохо себя чувствует по ночам в каюте, его укачивает. Но на свежем воздухе он может спокойно проспать несколько часов, – сказала Зулейха.

Хотя Юсуф всей душой жалел старика, но хотел разбудить беднягу, потому что считал, что по правилам этикета не положено спать в присутствии женщины.

Дабы он этого не сделал, Зулейхе пришлось пригрозить, что, если он продолжит с ней церемониться, она больше не придет, и сделала вид что уходит.

Говорили снова об Освободительной войне. Капитан с острова Родос рассказывал об опасных приключениях тех времен, когда его нога еще не была деревянной.

Если Зулейхе интересно слушать, то для нее он готов начать рассказывать сначала. Во время Мировой войны он был морским офицером. Когда после перемирия армия распалась, он перешел на небольшой угольный пароход, чем-то похожий на «Ташуджу». Перевозил из Стамбула в Анатолию оружие и военных, понимая всю опасность того, что делает.

Когда Зулейха слушала эту историю, ей вспомнились посиделки у бассейна в Гёльюзю. Она увидела подвесной фонарь, вокруг которого кружили большие мотыльки и прочая ночная мошкара, бледное и усталое лицо отца, Юсуфа и пожилую деревенскую женщину в платке, которые слушали его как святого.

В затуманенном разуме Зулейхи картина скудного стола с выпивкой на палубе «Ташуджу» смешалась с видением в Гёльюзю. Девушка все слушала капитана с Родоса.

Такая же тихая летняя ночь… Это был бал на иностранном броненосце, ставшем на якорь рядом с дворцом Долмабахче, или давали званый вечер. Одним словом, какое-то пышное торжество…

Паровые баркасы и прогулочные катера, не переставая, возили на броненосец приглашенных, то и дело раздавалась музыка, и ее звуки эхом отзывались на берегу…

В это время привязанное к бую судно капитана с Родоса стояло перед Кызкулеси[94]94
  Кызкулеси (тур. «Девичья башня») – каменная башня, построена на слиянии Мраморного моря и Босфора, долгое время служила маяком.


[Закрыть] и ждало полной темноты, подходящего времени, чтобы двинуться в сторону Черного моря. У них на борту был запас боеприпасов и около двенадцати офицеров… Эти демобилизованные офицеры в одежде черноморских крестьян сидели на палубе и смотрели на праздничное веселье, не издавая ни звука.

Зулейха вспомнила, как и она однажды вечером, когда пошла в гости к школьной подруге в Фындыклы, следила за таким же празднеством на площади перед Долмабахче. Возможно, что эта была одна и та же ночь. В широкой полосе электрического света, которая окружала броненосец, кишели прогулочные катера, паровые баркасы и лодки.

Отчаливавший от дворцовой пристани баркас перед тем, как направиться к броненосцу, медленно проплыл вдоль набережной. Зулейхе показалось, что на нем среди кордона офицеров в блестящей шитой золотом униформе она рассмотрела шахзаде Омера Фарука[95]95
  Омер Фарук (1898–1969) – сын последнего турецкого султана, халифа Абдул-Меджида II.


[Закрыть].

Все это, – броненосец, походивший на скопление звезд внутри окутанного туманом ореола, потоком стекавшиеся к нему прогулочные катера, баркасы и моторные лодки, на них мужчины во фраках. Офицеры в парадной форме, женщины все в сверкающих драгоценностях и декольте, закутанные в накидки и манто, оставляющие открытой грудь, и светловолосый принц, о котором можно было подумать, что он явился из цветной книги сказок, – маленькой ученице колледжа казались символами идеальной жизни определенной эпохи. И хотя Зулейха до сих пор не могла полностью избавиться от впечатлений того дня, душой и сердцем она находилась рядом с переодетыми в деревенское платье офицерами на борту темного парохода недалеко от Кызкулеси. Она вслушивалась в каждое слово капитана с Родоса и в воображении вместе с ним и офицерами уплывала от Стамбула.

Какой же впечатляющей сказкой с годами становилась эта Освободительная война.

Юсуф заметил, что его жена опустила локти на колени, подбородок положила на сцепленные пальцы и начала задавать вопросы капитану. Ее глаза горели, как у ребенка, который с интересом слушает сказку. Как же она изменилась!

* * *

Зулейха не ограничилась тем, что однажды подсела к капитану и Юсуфу. Теперь каждый вечер, побродив немного по кораблю, выбор свой она останавливала на их столике.

Юсуф не понимал причин такого поведения, но постепенно начинал привыкать к ее настойчивости, простым и дружеским разговорам. А потому не удивлялся тому, что Зулейха не считала ниже своего достоинства сидеть за столом под капитанским мостиком и брать с этого собранного на скорую руку стола с угощениями сушеный горох и миндаль.

Однажды Зулейха, сделав вид, что делает это для себя, взяла в руки нож, смешала яичный желток, творог и сливочное масло и осторожно намазала эту смесь на два тонких ломтя хлеба. Потом наколола один на вилку и протянула капитану, а второй, желая чтобы ее движение не было замечено, незаметно положила на тарелку Юсуфа.

Зулейха очень интересовалась здоровьем доктора. Несмотря на всю заботливость Юсуфа, состояние доктора день ото дня все ухудшалось. Когда он просыпался, то все время пребывал в какой-то странной рассеянности, со стороны могло показаться, что он ничего не слышит и ни о чем не думает. Когда он спал, казалось, что тело его усыхало, щеки впадали, а губы бледнели. Дышал он часто, неровно и с трудом. Иногда дыхание его становилось совсем сдавленным, он словно начинал задыхаться и тогда открывал глаза, вдруг будто оживая, и только улыбался. Словно удивляясь тому, что вдруг проснулся.

Зулейха иногда спрашивала:

– И этот несчастный собирается работать?

Юсуф с отцовской нежностью неопределенно отвечал:

– Посмотрим… Конечно, что-нибудь придумаем. Не оставлять же его в таком состоянии на улице!

* * *

Мраморное море закончилось, они двигались в Дарданеллы.

Плыли они все так же медленно. Дневное время проводили в небольших поселках и деревушках вроде Чардака и Гелиболу[96]96
  Гелиболу – населенный пункт на берегу Дарданелл; Чардак – мыс рядом с Гелиболу, одно из самых опасных мест в проливе.


[Закрыть], а ночью отправлялись дальше – к следующей пристани между зеленых, красных сигнальных огней на берегу.

Все растущая луна вздувалась и кипела на поверхности чуть волнуемого легким ветром моря. «Ташуджу» медленно скользил по воде, будто втянутый внутрь этого потока света.

Как-то ночью перед Нарой[97]97
  Нара – мыс в Дарданеллах, в одном из самых узких частей пролива.


[Закрыть], любуясь маяками Чанаккале и Килитбахира[98]98
  Чанаккале и Килитбахир – населенные пункты на разных берегах пролива.


[Закрыть], они посчитали, сколько дней прошло со времени их отплытия из Стамбула.

Зулейха удивилась:

– Каким же длинным оказался путь по маленькому Мраморному морю. За столько дней, наверное, можно было добраться и до Америки…

Юсуф ответил:

– Мы нарочно столько петляли по Мраморному морю… Дальше уже не будет этой прохлады… На Средиземном море сейчас все, наверное, просто плавится. Но, если вам скучно, то мы, конечно, можем плыть и быстрее.

Зулейха совсем не это имела в виду. Она говорила вовсе не о том, что их путешествие затянулось, а только хотела подчеркнуть, сколько воспоминаний связано с этими местами. В ее словах был и скрытый комплимент устроившему это путешествие Юсуфу.

Но Зулейха решила, что слишком долго будет все это объяснять, и потому просто улыбнулась:

– Наоборот, я даже хочу, чтобы путь был еще длиннее… – Сказав это, она тут же перевела разговор на другое и указала рукой на холмы с правой стороны: – Сражения в Чанаккале ведь проходили здесь, верно?

Юсуф одобрительно закивал:

– Да… Я тут подумал… Мне очень важно проехать на машине по всем местам сражений еще раз. Когда я вам как следует покажу весь пролив, то, с вашего разрешения, ненадолго от вас сбегу… Вы же на «Ташуджу» поплывете в Седдюльбахир[99]99
  Седдюльбахир – населенный пункт на выходе из пролива Дарданеллы в Эгейское море.


[Закрыть]. Там я к вам присоединюсь… Всех дел часов на пять-шесть, не больше…

Зулейха, чуть поколебавшись, спросила:

– А если я захочу поехать, я вам не помешаю?

Юсуф рассмеялся:

– А чем вы можете помешать? Наоборот, мне будет приятно… Но я не решился вам предложить. Думал, вас может утомить трястись в машине несколько часов по выгоревшим и разрушенным землям…

– Тогда вы можете меня взять с собой?

– Как вам будет угодно…

Чуть раньше, проходя по палубе, Юсуф услышал, как его зовет жена, и, повернувшись, увидел, что она сидит в одной из лодок, подвешенных к борту парохода. Зулейха расшалилась, как ребенок. Она дергала за веревку, привязанную к железным креплениям на борту, и легко раскачивалась в лодке, как на качелях.

– Неплохую колыбель вы себе придумали.

– Да, прямо праздничные качели… Если и вам вспомнилось детство, присоединяйтесь. Тут еще есть место.

Говоря это, Зулейха перебралась к другому краю лодки и, подобрав юбку, освободила мужу место рядом с собой.

Юсуф, хотя и начал привыкать к дружескому обращению жены, снова немного удивился и с ловкостью, которую сложно было ожидать от такого крупного человека, запрыгнул в лодку.

Этой ночью Зулейхе нестерпимо хотелось поговорить. Ей не терпелось сказать Юсуфу, рука которого чуть касалась ее руки, потому что в лодке было мало места, приятные и душевные слова о холмах Килитбахира, так освещенных лунным светом, что на них можно было рассмотреть белые нити маленьких дорожек, и о многом другом.

Но когда Юсуф, услышав про ее желание прогуляться по здешним местам, официально ответил ей: «Как вам будет угодно», – желание сразу пропало.

«Ташуджу» развернулся возле Майдоса и медленно поплыл прямо в сторону Чанаккале среди полос света на воде, которые местами обрывались и распадались на части, мерцая, как тонкий слой сусального[100]100
  Сусальное золото – тончайшее золото (Примеч. ред.).


[Закрыть] золота.

Юсуф взял веревку из рук жены и принялся раскачивать лодку. То ли потому, что ему это нравилось, то ли просто потому, что ему захотелось что-то сказать, Юсуф заметил:

– Как хорошо вы это придумали.

Над их головами странно скрипела катушка.

Юсуф поднялся и рукой проверил крепление.

– На дай Аллах, несчастный случай устроим. Если приглядеться, то видно, что узлы завязаны наспех… Трос может ослабеть.

Слова о несчастном случае помимо воли напомнили Зулейхе другой несчастный случай. Она увидела холмы Джамлыджа, белевшие в свете такой же блестящей, как сегодня, луны, деревья по сторонам дороги в Дудуллу, что проносились мимо них со скоростью молнии, море, показывавшееся и вновь исчезавшее среди холмов. Возможно, это была такая же ночь, только в прошлом месяце. Как недавно это случилось, а с другой стороны, как же давно!

Зулейха не могла больше спокойно сидеть в лодке. Ее рука в том месте, где касалась руки Юсуфа, начинала гореть, и жар распространялся по всему телу.

Ее муж отвернулся и долго-долго смотрел. Это навело Зулейху на подозрения. Она вдруг будто испугалась своих мыслей, которые распространялись, как микробы, и того, что подобное может ощущать и Юсуф.

Она поправила шаль, которая сползла с плеч, и сказала:

– Ну все, давайте спускаться.

Когда чуть погодя Зулейха в одиночестве возвращалась в каюту, она думала о том же, о чем и в первую ночь.