Текст книги "Из глубины"

Автор книги: Рене Маори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Найдем мы там что-то или нет – еще неизвестно. Но мне известно одно – Антония зашла в этот дом, тому есть масса подтверждений. Но нет ни одного, что она из него вышла. На днях я приведу полицию, и они все тут обыщут.

Я вновь увидел лицо той, которая могла бы произнести все это точно так же. Но, как видно, на этот день уже было достаточно привидений, последнее видение оказалось явно лишним, хотя, возможно, что виной тому была лишь влажная духота оранжереи. Знакомое чувство током пробежало по моему измученному телу, вызвав испарину на лбу. Просторное помещение оранжереи вдруг начало складываться как карточный домик, стены приблизились, грозя раздавить то, что от меня еще оставалось. Под удивленным взглядом Марка я медленно опустился на пол, смяв рукой мясистый цветок на клумбе. Он хрустнул под моей тяжестью, выплеснув на ладонь сок. Отчего рука сразу стала липкой. Но среди стеблей и травы, я нащупал и еще кое-что. То самое, на что печально глядел маленький ангел.

– Устал, что-то. Посижу чуть-чуть, – прохрипел я. – А вы займитесь ящиком. Я не собираюсь здесь ночевать.

Марк кивнул, и вдруг нагнулся и заглянул под стол. Я вытянул шею, пытаясь рассмотреть, что же он там увидел. Под дальней ножкой стола, невесть каким образом, застряла шпилька. Обычная металлическая шпилька, какими женщины закалывают волосы. Антония такими не пользовалась, она никогда не собирала свои волосы в пучок, давая им свободу рассыпаться по плечам. Наверное, шпильку потеряла Мина.

– Пойдет, – сообщил Марк и полез под стол.

Он там пробыл довольно долго, пытаясь вытащить свою находку. А потом я увидел, что он подался назад, увидел его пышную шевелюру, на которую и опустил топор. Я стукнул его слабенько, мягко, но кровь тут же залила шею и спину. А он сам повалился на бок как мешок с мукой. И тогда я ударит его еще раз, и еще. Удивляясь той легкости, с какой проламывались кости черепа. А кто-то помнится мне говорил, что череп человека очень прочный. Кажется, это был наш семейный врач.

Я рубил и рубил, как мясник рубит голову свиньи. И все повторял:

– Я никому не позволю напоминать мне о ней. Не позволю, не позволю.

А потом вдруг оказалось, что все уже кончено. Я стоял над неподвижной, заляпанной кровью кучкой тряпья. Над всем тем, что минуту назад было Марком Бережинским. Стоял и думал о том, что сегодня ему не удастся переночевать в комнате своей сестры. В той самой комнате, откуда три года назад мы с Миной вынесли ее мертвое тело, высохшее от голода. Именно в тот момент я понял, что самым страшным страхом для меня было не одиночество, и не измены. Все это уже было в прошлом. И как прошлое – оно давно уже побледнело и вымылось из души. На самом деле, больше всего я боялся напоминаний о ней. И ее лица, которое виделось мне на лице ее брата. Я не мог отпустить его, зная, что он будет бродить по миру, как живое воспоминание. Возвращаясь в снах снова и снова. А я, сидя дома, буду знать, что не уничтожил его, и уже никогда не смогу это сделать.

***

Скрипнула дверь, и послышались шаги. Я обернулся. За моей спиной стояла Мина, и ни одна жилка не трепетала на ее бесстрастном лице. В правой руке у нее была лопата, а в левой лейка с водой. Воду она протянула мне.

– Помойте руки и лицо, – сказала она будничным голосом. – Вы перепачкались.

Я послушно принял лейку из ее рук, но не удержал, и она упала на каменный пол, расплескивая во все стороны воду. Перевернулась на бок, оставив темное пятно на камнях, словно растекшуюся кровь.

Мина задумчиво стояла над клумбой и качала головой, словно неслышно шепталась с ангелом, и не соглашалась с ним. «Нет-нет», – говорил ее жест, – «нет-нет». Но как видно, до чего-то они все-таки договорились, потому что старая служанка вдруг воткнула лопату прямо в центр клумбы. Я даже услышал, как хрустнули толстые стебли цветов.

– Похороним их вместе, – деловито сказала она. – Не по-божески это, разделять близнецов.

Тринадцать бабочек

Милостивый государь, Иван Иванович!

Я с большим любопытством слежу за Вашими новыми изысканиями, но побывав на последней демонстрации, понял, что молчать больше не могу. Возможно, что мое письмо покажется Вам странным, а то и расстроит, но молчать боле недостало сил. К тому же, я опасаюсь, что при сем деле существуют незваные свидетели, коих я насчитал – три. Поэтому, скрывать далее истинное положение вещей я не хочу, так как честное мое имя может быть запятнано всей этой историей.

Пусть мое перо не имеет легкости, свойственной словесникам, но, Господь распорядился так, что я живописец. Поэтому, прошу заране извинить за неровный слог и сумбурное изложение.

Третьего дня от празднования Рождества Христова, после непомерных излияний, я, чувствуя себя недостаточно уверенно, решил, все же, обратиться к работе, так как сроки заказа уже поджимали. Заказ этот был передан мне от владельца книжного магазина «Логосъ» еще в сентябре. Не подумайте, что я настолько забылся, что согласился намалевать вывеску. О, нет! Картина сия должна была быть повешена внутри заведения, и призвана намекнуть случайному покупателю о «вечном». Философский смысл будущего произведения должен был непременно включать в себя изображение древней книги, символизирующей вечность, и как antagonisme подобному заявлению, полотно должно было показать еще и что-то весьма легковесное, однодневное. Поразмыслив немного, я склонился к мысли, что таким предметом вполне может оказаться бабочка, ведь всем известны мотыльки-однодневки, являющиеся символом всего самого непостоянного.

В то утро, а оно было на редкость солнечным, я установил мольберт у самого окна, дабы получше разглядеть и поправить изображение книги, которая уже радовала взгляд своей законченностью. Собрав все свои душевные силы и положив рядом справочник по насекомым, я тщательно скопировал изображение Araschnia levana, а, именно, Пестрокрыллицы весенней, и в течение получаса самозабвенное его выписывал маслом на холсте. Ее оранжевые крылышки, испещренные черными пятнами, прекрасно гармонировали с палевыми страницами старинного фолианта и желтоватым оттенком восковых свеч, изображенных в медном трехрожковом канделябре в правой стороне холста. Этот канделябр для работы я специально приобрел у квартирной хозяйки за собственные деньги.

Закончив работу, я решил прогуляться по морозному Ст.Петербургу, но желание поправить свое здоровье, привело меня в кабак. Вернулся уже в темноте и незамедлительно отправился спать.

Наутро, решив нанести последние штрихи на готовую работу и покрыть ее лаком, я подошел к мольберту, уже предвкушая вознаграждение за потраченные усилия. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил пропажу. Любовно выписанная мною бабочка – исчезла. Сначала я ужаснулся такому повороту, но потом понял, что, скорее всего, мне просто привиделось, что я дописал картину. Тогда, решив не откладывать дела, я принялся тщательно копировать Nymphalis urticae, в просторечии просто Крапивницу, и целый час потратил на отделку ее крыльев, которые прекрасно гармонировали со всем изображением. Испытывая непреодолимое желание прогуляться по улицам, я, тем не менее, полностью закончил работу и только тогда позволил себе небольшую прогулку, завершившуюся посещением ближайшего питейного заведения, так как мне хотелось пораньше вернуться домой.

Но когда утром я пожелал закончить свой труд, оказалось, что и эта легкокрылая гостья покинула мой дом. Кроме книги на холсте никаких мотыльков не просматривалось.

Стоит ли говорить, Милостивый Государь, что так и повелось. Много дней, всего числом тринадцать, я изображал чешуекрылое насекомое, а наутро не находил его. Несколько раз приходили из лавки поинтересоваться, что с заказом, но что я мог поделать? Я старался и так, и эдак. Перестал копировать бабочек из книжки и начал создавать собственные образы с дивными невиданными доколе крыльями, пестрящими невообразимыми рисунками – от ромбов до горошка.

Однажды, на исходе второй недели, я решил не выходить из дома, так как мальчик из зеленной любезно предложил принести мне четверть водки. В тот день я создал нового мотылька, имеющего бледно лиловые крылья с изображением лика Богородицы, выполненным в теневой технике желто-карминовыми тонами. Несомненно, это было лучшее из того, что когда-либо мне удавалось.

Отягощенный предчувствиями, я неподвижно сидел в креслах, размышляя о том, стоит ли зашивать продранные подлокотники, из которых вылезал волос. Мне нравилось вытягивать его, успокаивая, таким образом, воспаленные нервы. И тут, боковым зрением заметил какое-то движение. С трудом повернув отекшую шею, я увидел, что по комнате кружит бабочка, бодро трепеща лиловыми крылышками. Можете ли Вы, Милостивый Государь, представить мое состояние при виде такой вопиющей несправедливости? Мой труд, мой шедевр был осквернен неким таинственным оживлением, попран, уничтожен. Я бросился ловить беглянку, желая насильно привязать ее к положенному месту и удержать в рамках холста, но она не давалась в руки, а я отяжелел от переживаний. Когда бабочка, осознав, что не сможет вылететь из запертой комнаты, присела на стекло, я обрадовался, но радость моя оказалась преждевременной. Не веря своим глазам, я наблюдал, как она просачивается сквозь стекло и через минуту оказывается по другую его сторону. Протянув руки вперед, я бросился к стеклу и случайно разбил его.

На звук разбитого стекла тотчас же появилась квартирная хозяйка. Не подумайте, что мой вид привел ее в замешательство, нет. Она спокойно вышла из комнаты, но вскоре появилась снова в сопровождении двух учтивых молодых людей, которые ласково говорили со мной и увезли на извозчике в некий дом, где мне подлечили расшалившиеся нервы и израненную душу.

Когда я был отпущен, то решил посвятить досуг изучению повадок мотыльков и бабочек.

Таким образом, однажды, я и оказался на Вашей, Милостивый Государь, лекции в Музее естественных наук. Стоит ли говорить, что демонстрируемый Вами «новый вид» я узнал сразу же – это была последняя, из мною написанных, бабочек, та самая с ликом Богородицы. И что бы тот священник ни говорил, бабочку эту создал я, а вовсе не Господь. Поэтому слезно умоляю, вернуть мне мою собственность, которая нынче покоится у вас на парчовой подушке, намертво сколотая булавками. А также, прошу компенсировать мне ее смерть в размере десяти рублей.

Всегда Ваш

Андрей Петров, живописец.

Эмма

Впервые Йона увидел Эмму еще до ее рождения.

В тот день нянька Федора по секрету сообщила ему, что скоро в доме появится еще один ребенок – брат или сестра Йоны. Мальчик, конечно, не поверил, ведь он уже знал, откуда берутся дети, но аисты в этот год не свили ни одного гнезда в округе. Откуда же взяться этому малышу? Но назвать няньку лгуньей не решился, потому что старшим грубить нельзя. Так всегда говорила мама. До самого обеда он молчал, погрузившись в собственные мысли и даже за десертом не попросил добавки, хотя в тот день были печеные груши с медом – его любимое лакомство. Как только унесли со стола, он словно очнулся, и сам поразился собственной беспечности, поэтому решил отправиться на кухню и разведать, что там с грушами. Вдруг удастся добыть хотя бы одну и съесть ее тайком, спрятавшись в сарае за ворохом сена. Мама не разрешала кусочничать. Это было обидное слово, но еще обиднее было остаться без добавки.

В кухне сидела Федора и вела нескончаемый разговор с кухаркой. Йона вздохнул, поняв, что план провалился. Закопченные балки потолка, с которых свешивались связки лука и чеснока, запах сушеных трав, хранившихся на деревянных полках под самым потолком, и особенно погасшая печь, зияющая провалом, бесконечным в своей черноте, вызывали в мальчике тоскливые чувства. Несмотря на то, что окошко с цветными стеклами было распахнуто настежь, и зелень сада, словно рвалась в комнату, ему до боли захотелось на воздух. Он ухватил Федору за руку и потянул к дверям.

– Погоди, малыш, – сказала она, – немного погоди и потом пойдем. Вот только договорим с Мартой.

От нечего делать он принялся рассматривать серебряные кольца, унизывавшие почти каждый федорин палец. Это были все старинные кольца с чернением и разноцветными камушками. Особенно много было голубых, как небо. Федора называла их турецкими, но мама как-то объяснила, что настоящее их название «фирузэ», что значит камень счастья. Но принесли ли эти украшения счастье Федоре – Йона не знал. Она была молодой вдовой. Непонятное слово «вдова» не вызывало никаких ассоциаций. Но вот молодой, Федора уж точно не была. Молодая – это соседская девчонка Янка, ровесница Йоны. Мальчику семи лет любой взрослый кажется жутко старым.

– Пойдееем, – протянул он, поглаживая пальцем круглый голубой камушек.

Но Федора говорила с Мартой о женихах. Разве можно прервать такой интересный разговор?

– Иди пока сам. Погуляй в саду. А я вот тут из окошка буду тебя видеть.

Йона побрел в сад, там под окнами кухни возвышалась горка песка, и валялся грузовичок, забытый мальчиком вчера вечером. Ночью прошел дождь, и весь песок был словно исколот иголками, пахло сыростью. Задетый ненароком куст смородины, стряхнул водяную пыль, от которой озноб пробежал по коже. И непонятное ощущение скорой беды сжало своими ледяными руками маленькое сердце, не знавшее до сих пор никаких тревог.

За забором мелькнуло что-то белое, качнулась ветка, и тут же раздалось тоненькое хихиканье. Янка!

– Янка! – радостно крикнул Йона и бросился к забору. – Янка, ты аистов видела?

– Не видела, а зачем тебе? – между досками показался блестящий голубой глаз. – Не прилетали еще. А мне нельзя с тобой водиться – вы богатые.

– Ладно, пусть. Не увидят. – Отмахнулся Йона. – Понимаешь, аисты приносят детей, а у нас скоро будет ребенок. Только, откуда же он возьмется?

– Вот ты глупый! Дети выпрыгивают из маминого живота, а про аистов взрослые все врут. И я пошла, а то если увидят, заругают. Хорошо вам богатым, а мне еще кашу варить.

– Кашу варить… Задавака. Без тебя не сварится эта каша.

Но Янка уже убежала. Всегда так – ни один важный разговор до конца не доведет. То у нее каша, то стирка.

Загадочные слова Янки нисколько не рассеяли тревожные мысли мальчика. Выпрыгивают из живота мамы. Брррр…. Нет, все-таки аист звучит убедительнее. Кого бы спросить? Отец на работе, и мама куда-то ушла. А Федора, ей-то откуда знать, у нее нет детей. Может дойти до замка? Вот он тут – рукой подать. Нет, нельзя – это папина работа, дети не должны мешать работать взрослым.

Вот давеча Янка сказала, что они богатые. Наверное, в деревне они самые богатые, потому что папа служит смотрителем музея. Они думают, что замок принадлежит Йоне? В замок любой может прийти, заплатить деньги и смотреть, сколько влезет. Йона тоже там был. А еще там были туристы. И одна смешная старушка в коротких штанах, похожих на штаны маленького мальчика, подарила ему вещь. Коробочку, под крышкой которой притаилась музыка. Стоило ее открыть, как невидимые колокольчики начинали вызванивать нежную мелодию. И сразу хотелось свернуться под одеялом и уснуть. Каждый вечер, укладываясь спать, Йона непременно слушал колокольчики. Это было неизменным ритуалом вот уже целую неделю. Он только переживал, что однажды музыка умолкнет навсегда, но папа сказал, что просто нужно будет поменять батарейку и мальчик успокоился. Конечно, у Янки и ее младших братьев таких игрушек не было. Йона вздохнул. Он бы и подарил свое сокровище, но ведь тогда у него самого ничего не останется. «Просто вынесу ее завтра в сад, – решил он, наконец. – Вот и Янка послушает. Это же просто музыка, она для всех».

Вечером Аурика, как всегда, сама умыла сына. Расчесала его кудри, приговаривая:

– Ты – мой принц. Ты – мой красавец!

Принц уворачивался от щетки, морщился и ныл. Он согласился бы быть вовсе не красавцем и даже не принцем, лишь бы постричься налысо и не испытывать ежевечерние муки. Щетка нещадно драла волосы. Нужно было еще о стольких вещах успеть подумать перед сном, но как тут думать, когда выдирают волосы прямо с мыслями? Наконец ритуал был закончен, и Йона нырнул под одеяло. Мама чмокнула его в голову, притушила ночник в виде лилии и ушла, прикрыв дверь. Интересный этот ночник – вроде и лампочки никакой нет, а светятся почему-то только края лепестков розовым и зеленым. Папа говорил, что лилия сделана из светопроводящей пластмассы. Света она не дает, поэтому кажется, что просто висит в темноте, зато можно сразу угадать, если проснешься – где стол, а где стена. Хорошо, что чудовищ в комнате Йоны не водится. Иначе лилия не спасла бы – вон по углам какая темень стелется. А дверь-то неплотно прикрыта и оттуда падает на стену светлый лучик. Йона прислушался, из соседней комнаты доносились голоса. Там спальня родителей. Интересно, о чем они говорят?

Йона осторожно спустил ноги с кровати, и, не надевая тапочек, на цыпочках пробрался к двери. Самое трудное в такой ситуации – не сопеть. Нужно прижаться к стене и изо всех сил сдерживать дыхание. В узенькую щель было видно, что Аурика сидит перед зеркалом и… расчесывает волосы. Это ее любимое занятие. Папе повезло больше всех из семьи, он почти лысый, а то замучила бы и его.

Но тут раздался папин голос и Йона обратился в слух.

– Ты получила результат? – неожиданно взволнованно спросил Йона-старший. – Есть какая-то проблема?

– Анализ нормальный, – ответила Аурика.

Какой у нее грустный голос. Что такое анализ? Вечно говорят непонятные слова, и как разобраться, о чем это они?

– Но, когда вводили иглу, случайно поцарапали ребенка. Сказали, что у нее останется шрам. Сказали, что неделю она плавала в собственной крови. Вот так…, – Аурика всхлипнула, да и Йона чуть не заревел, так ему стало жалко маму. Но вовремя сдержался.

– Они ее изуродовали?

– Нет, нет. Только поцарапали ногу, но говорят, что, скорее всего, останется шрам.

«У кого – у нее?»

– Все не так страшно, – успокаивающе шептал отец. – Шрам на ноге – малое, из того, что могло случиться. Зато в остальном она здорова. Когда родиться, ты и не вспомнишь про этот шрам.

«Они выпрыгивают из маминого живота», – вспомнил Йона. Может и вправду. Не приносят же аисты, например, котят или телят? Кошка просто забралась в ящик на кухне и замурлыкала, а через полчаса возле нее копошились четыре слепых котенка. Откуда они взялись – Йона не видел. Федора и близко подойти не разрешила. Сказала, что он может напугать Муку и та заболеет. Значит и маму нельзя пугать? Но мама же не кошка. Нет, что-то здесь не так.

За завтраком, размазывая по тарелке противную кашу, Йона искоса поглядывал на мать, не зная, как начать разговор. Все выглядело странным. Во всяком случае, ему не хотелось думать, что кто-то намеренно отстраняет его от какой-то правды, которую знают все, кроме него. Да-да, впервые в жизни ему показалось, что от него что-то скрывают. А обманывать нехорошо, это даже грех, как говорит Федора. Может быть то, что является грехом для маленького мальчика для взрослых не грех?

– Мама, – начал он издалека, разглядывая округлившийся живот Аурики. Теперь он знал, что иногда находится в животах. – Ты стала такая толстая.

Аурика внимательно посмотрела на него и опустила глаза:

– Что ж, – сказала она, – люди иногда поправляются.

– Нет, – замотал головой Йона. – Там кто-то есть…

Йона-старший поперхнулся кофе, но тут же расхохотался:

– Вот оно, ваше дамское воспитание. Молодец, сын, ты проницателен и умен.

И, не реагируя на предупредительные жесты жены, вставшей так, чтобы сын ее не увидел, отец продолжил:

– Там сидит твоя сестра. Просто она еще маленькая и не может жить самостоятельно, как ты. Ты видел кенгуру?

Йона кивнул, кенгуру он видел по телевизору, хотя занудливая Федора не дала досмотреть до конца. Вечно она хочет получить от Йоны больше внимания, чем он может ей уделить. Взрослые, всегда думают только о себе.

– Вот и твоя сестра пока еще, как детеныш кенгуру сидит в сумке у мамы на животе.

– И не выходит погулять?

– Выйдет, как немного подрастет.

Плавала в собственной крови. Хм. Кровь из любого кармана можно вылить – она жидкая. Теперь папа старался его обмануть. Что ж, раз они такие, то Йона больше не станет спрашивать. Он сам все узнает. Как? От сестры, которая когда-то выйдет на свет.

– А как ее зовут? – только и спросил он.

– Мы назовем ее Эммой, в честь бабушки, – ответила Аурика и облегченно вздохнула.

– Тогда и я стану ее так называть, – сказал Йона, желая прекратить ненужный разговор. Ведь он уже все для себя решил.

Весь день он слонялся по комнатам, пока, наконец, Федора не обозвала его маленьким лентяем, и не потащила за собой в лавку. Лавка – это интересно. Там, в загадочном полумраке стоят мешки с крупой и сахаром, висят с потолка колбасы и окорока. И есть еще полка, которая нравится Йоне больше всего на свете. Там в белых стаканах стоят разноцветные леденцы на палочках, обернутые прозрачной бумагой. Однажды ему купили такой леденец в форме сердца. Большого красного сердца. Йона его берег несколько дней, а потом съел.

Лежат коробочки с жевательной резинкой, в прозрачных ящичках насыпаны конфеты «с сюрпризом» и шоколадные яйца. Целое богатство для маленького мальчика. Федора купила ему марципанового медвежонка, и грустные мысли отступили. И только вечером все началось с новой силой.

За ужином он усадил медвежонка напротив тарелки и честно делился с ним сосисками в томате. Медвежонок, конечно, не ел, но был, как видно, благодарен, потому что улыбка не сходила с его марципановой морды. Вдруг раздался легкий вскрик, хотя за столом полагалось молчать, все беседы велись уже потом, за чаем. Аурика, бледная как смерть откинулась на стуле и обеими руками держалась за живот. Отец вскочил со стула и тут же, словно чертики из табакерки в столовую влетели нянька с кухаркой. Они причитали, бестолково сновали по комнате, а потом Феодора ухватила телефон, но ее толстые пальцы только неуклюже крутили диск, и она никак не могла куда-то дозвониться. Тут она вдруг увидела Йону, таращившего глаза на все происходящее, отдала, наконец, телефон отцу и потащила мальчика в его комнату. От расстройства и неожиданности он и не заметил, как съел марципан, и, обнаружив в руке лишь деревянную палочку, вдруг залился слезами.

– Не плачь, – утешала его Федора, – я тебе еще куплю.

А сама, вытягивая шею, все прислушивалась к тому, что происходило в столовой. Йона всхлипывал с подвываниями. Ему было жалко медвежонка и маму. Жалость затопляла его, как весенний ливень, он уже начинал жалеть весь мир, каждую травинку, каждого муравья. Так с ним уже бывало. И Федора знала, что если сразу не успокоить мальчика, то он проплачет всю ночь, а наутро встанет с головной болью. И уж тогда ее будут ругать, так ругать. Поэтому она решилась на последнее средство:

– А вот я тебе сейчас сказку расскажу.

– Про замок? – капризным голосом спросил Йона.

– Про замок, а как же. – Федора знала множество старинных сказок о подземельях, в которых замуровывали своих жен неверные мужья. О русалках, которыми становились утопленницы. Но больше всего Йона любил сказки о вампирах. Вот и сейчас он свернулся калачиком на постели и требовательно сказал:

– С вампирами.

– Какой уж замок без вампиров, – подхватила Федора, – как повелось со времен еще господаря нашего Влада.

– Вампиры пьют человеческую кровь? – полуутвердительно спросил Йона.

– Человеческую.

Мальчик кивнул, приготовившись услышать то, что слышал уже миллион раз. Но тут, какой-то маленький голосок в его голове сказал: плавала в собственной крови.

– Нет, не хочу про кровь, – крикнул он. – Лучше про лису.

– Про лису, так про лису, – тут же согласилась Федора. – Жила–была в темном лесу хитрая лиса…

Медленно разворачивалось действие, тихо звучал монотонный голос Федоры. Все тише и тише, и Йона не заметил, как уснул.

Проснулся он от того, что луна светила прямо в лицо, Федора забыла опустить жалюзи и задернуть занавески. Полная луна поедает мозги. Йона сел на кровати, и уже собрался позвать маму, как вдруг понял, что дома ее нет. Он и сам не знал, как это получалось. Федора назвала такое знание предчувствием. Когда ты что-то знаешь еще до того, как это произойдет. Сейчас Йона знал, что родителей – нет. Что стоит глубокая ночь, дом пуст, где-то в дальней комнате спит Федора, а Марта давно ушла домой. Он снова лег, укрывшись с головой одеялом, но это не помогало. Луна пробивала своим слабым светом два слоя ткани и ватную начинку. Это была особенная луна, для нее не существовало преград.

Взрослые часто говорили – если тебе грустно, думай о приятном. И Йона изо всех сил пытался думать о том, что скоро к нему начнет ходить учительница, а потом… Нет лучше не знать, что будет потом. Потом его отправят в школу, и раньше мысли об этом доставляли удовольствие, но теперь он вдруг понял, что больше не будет принцем, потому что некая принцесса Эмма займет его место в душе мамы. А, может быть, даже и папы. Скорее всего, что так. И Федора уйдет к ней.

Ему стало так горько, что даже слез не было. Он решил немедленно, сейчас же спросить об этом Федору. Она спит? Значит, Йона ее разбудит и спросит, пока не исчезла решимость. Ведь ответ нужен немедленно, сейчас.

Тускло светился розовый контур ночника-лилии. Луна заглушала его привычное сияние. Йона спустил босые ноги на пол и тут ощутил, как ночной холод поднимается от ступней все выше, словно хочет создать из мальчика ледяную статую, которую потом сможет разбить любой. Или он просто растает под лучами солнца – утром. Сначала его маленькое тело пробила дрожь, а потом и она ушла, осталась только скованность в суставах и беспокойство в сердце. Беспокойство было маленьким, но оно начало расти. Буквально с каждым шагом, да так, что когда Йона оказался на пороге родительской спальни, он почувствовал дурноту и слабость в ногах. Но, чтобы выйти в коридор и добрать до комнаты Федоры, спальню родителей, непременно, пришлось бы пересечь. Была, конечно, и еще одна дверь для няньки, но ее обычно запирали с другой стороны.

Комната была пуста. И здесь не были закрыты ставни, и луна освещала каждый уголок. Постель была аккуратно застлана, нетронутые подушки громоздились в изголовье. Но ни мамы, ни папы не было. Йона осторожно прокрался к зеркальному столику, по пути погладив ладонью шершавое покрывало из тисненого бархата. Ощущение мягкой шерстки под пальцами лишь на минуту успокоило его. Хорошо бы Мука тоже оказалось здесь. Но кошку не пускали в спальню, она обычно спала в кухне. На столике в строгом порядке стояли флакончики с духами, хрустальные грани которых отражали лунный свет. Йона дотронулся до коробочки из заморского камня. Мама называла ее шкатулка и, причесываясь на ночь, складывала в нее шпильки. Днем камень был темно зеленым с черными прожилками, а сейчас вообще не имел цвета. Это было странно, потому что каждый предмет в мире должен иметь цвет, кроме стеклянных стаканов, конечно. Только в телевизоре нет цветов. «И под луной», – пробормотал Йона. В зеркале отразился маленький мальчик – тоже совсем бесцветный, и даже блекло-зеленая с красными корабликами пижама казалась серой, а кораблики – черными.

Но было в зеркале и еще кое-что. Одно ярко-красное пятно, прямо возле шкафа. Обычно там стояла низенькая скамеечка для ног, на которой Йона любил посиживать, когда по утрам прибегал в спальню родителей. Она и сейчас там стояла. А на ней, поджав тощие ноги, сидело существо. Даже в темноту Йона смог увидеть выпирающие ребра и огромные зубы на сморщенном личике, вымазанном чем-то красным, ярко светящимся в темноте. Это могла быть только кровь и больше ничего. В сумрачной серой спальне мальчик видел кровавое пятно, освещавшее зловещим светом маленькое чудовище. Он обернулся с криком, но возле шкафа никого не было, хотя можно было поклясться, что существо метнулось куда-то вверх и исчезло.

Федора проснулась от диких криков и тут же побежала в комнату подопечного. Увидев пустую постель, она не знала, что и подумать. Первое, что пришло ей в голову – ребенка украли. Но тут она поняла, что крики несутся из смежной комнаты. Федора была не робкого десятка, она схватила первое, что подвернулось под руку – легкую пластиковую модель самолета. Конечно, этим никого испугать было нельзя, но разве думаешь о такой малости, когда от тебя зависит чья-то жизнь. Решительно она вступила на территорию врага, но увидела лишь одного Йону, стоящего посреди спальни и вопящего во всю силу своих легких.

– Что случилось, что? – закричала Федора страшным голосом. – Где он?

– Там вампир, – вопил Йона, – он прячется на шкафу…

Нянька глянула на шкаф. Это был низенький шкафчик, по сути, просто высокий комод. Его поверхность была пуста, если не считать гипсовой вазы и подушечки дли игл в форме ежа. Она перевела дыхание. Только детские страхи – не нужно было ему рассказывать столько сказок о замках.

– Здесь никого нет, – сказала она уже спокойно. – Я тебя сейчас подниму – и сам увидишь

– Нет. Не хочу!

– Тебе померещилось спросонья. Вот как он выглядел?

– Худой, весь в крови, – ответил Йона, и вдруг, словно дорисовывая портрет страшилища, добавил. – Девочка! Это была девочка.

Нянька перекрестилась, и этот машинальный жест не ускользнул от взгляда мальчика. Не ускользнул, только напугал его еще больше.

– Ты знаешь? – расплакался он. – Лгунья!

– Нельзя так говорить. Пойдем к тебе. Что за наказание? Папы с мамой нет, а ты так себя ведешь?

– А где они?

– Так в больнице. Как с вечера уехали, так и не возвращались. Вот утром папочка приедет и накажет тебя.

Папочка приехал под утро – счастливый. Наказывать Йону не стал, только укоризненно покачал головой и погрозил пальцем.

– Маму выпишут через два дня вместе с Эммой, – сказал он доверительно. – Она тебе понравится, твоя сестра. А? Гордо звучит? Сестра! Теперь ты старший и должен ее защищать.

Йона грустно отвернулся и ничего не ответил.

Сестру ему показали через несколько дней и обставили это дело с такой торжественностью, точно представляли ко двору новую принцессу. Йона только глянул на нее, нахмурился и подумал: «Если уж вам так нужна была девчонка, лучше бы Янку взяли».

Впрочем, красное маленькое личико не очень-то напоминало монстра из его фантазий. Но вот общий облик… Однажды Йона присутствовал при смене подгузников и эту процедуру до конца стерпеть не мог. Позорно сбежал, увидев пузатое существо с коротенькими ручками и ножками, беспорядочно двигающимися в воздухе. Пузо при этом тоже как-то странно вздувалось и опадало.

Он потом красочно описал все это Янке.

– Подумаешь, – ответила она, – все маленькие дети такие. С возрастом они становятся симпатичнее. А иногда даже красавцами, – она зыркнула на Йону голубыми глазищами, но вдруг засмущалась, замяла тему. Мол, готовить пора – голодные все.