Текст книги "Хилтоны. Прошлое и настоящее знаменитой американской династии"

Автор книги: Рэнди Тараборелли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Глава 10
Развод по-голливудски

– Мне кажется, тебе лучше разорвать этот брак, – как вспоминал Ники, заявил ему отец в конце ноября 1950-го. – Порой женщина способна вызвать в мужчине самое худшее. Поверь, я знаю, что говорю.

Он верил отцу.

Ведь Жа-Жа не раз доводила Конрада до взрыва ярости. Правда, обычно ему удавалось сдерживаться, и все-таки он поражался ее способности вывести его из себя. Он чувствовал, что с тех пор, как женился на Жа-Жа, стал другим человеком, и теперь такие же неприятные изменения видел в Ники.

– Кончай с этим, сынок, – посоветовал он Ники. – Сделай это сейчас, пока еще не поздно.

– А мне и не нужно это делать, – сказал Ники. – Вчера мне позвонил какой-то наглый адвокат. Она сама со мной разводится!

Конрад грустно покачал головой:

– Ну вот, все начинается с начала. Еще один развод, который церковь не признает, только теперь твоя очередь это пережить.

– Я знаю, папа. Единственная разница, что я-то больше никогда не женюсь, можешь мне поверить.

1 декабря 1950-го студия МГМ объявила, что Элизабет разводится с Ники. В заявлении Элизабет говорилось, что «возможности примирения нет». Через три недели Элизабет оформила заявление на развод, указав в нем, что в течение их короткого брака Ники обращался с ней «грубо и бесчеловечно». Она говорила о «его страшной черствости и бессердечии и своих тяжелых душевных страданиях», но не обвиняла в физическом насилии. Со своей стороны, адвокат Ники в ответе на заявление Элизабет о разводе отверг все предположения о жестокости своего клиента.

В пятницу 9 марта 1951 года, спустя всего три месяца после объявления об их разводе, Элизабет позвонила Ники и сказала, что, хотя сейчас у нее роман с режиссером Стэнли Доденом, она очень скучает по Ники. Ники не верил своим ушам. Его не столько удивило, что она скучает по нему, сколько ее новый роман. Ведь они даже не успели развестись! Это заставило его вспомнить, что они познакомились в тот самый день, когда она разорвала свою помолвку с Уильямом Паули. Правильно сказал о ней Конрад: «Эта плутовка времени не теряет».

Ее стремительно возникший роман с кинорежиссером подтвердил подозрения Ники, что, если бы не он, она вышла бы за любого другого, лишь бы освободиться от гнета матери и МГМ. Он считал, что Элизабет просто надула его, и проклинал тот день и час, когда познакомился с нею.

И вот сейчас женщина, ставшая причиной его несчастья, говорила ему по телефону, что тоскует о нем, и он невольно признался, что тоже скучает по ней. Несмотря на ужасные отношения, в глубине души они любили друг друга. Если бы все было иначе, думали они. Он хотел видеть в ней только хорошее. Так уж он был создан, он всегда видел в людях только хорошее. Она сказала, что очень жалеет о том, что происходило во время их свадебного путешествия, и что она бы с радостью повидалась с ним наедине «где-нибудь… в любом месте». Наговорив друг другу множество ласковых слов и признаний, они с Элизабет стали придумывать, где они могли бы встретиться.

Случайно совпало, что в субботу вечером Ники предстояло быть распорядителем приема в Палм-Спрингс в честь одного врача, приезжего из Чикаго, и он рассчитывал поиграть там в гольф. Согласится ли она поехать с ним? Она обрадовалась приглашению и охотно приняла его. Через пару часов они уже сидели в его красном «мерседесе» и мчались через пустыню в Палм-Спрингс. Он опустил верх, и стремительный ветер трепал ее черные волосы, когда она опустила голову ему на плечо. Страсть охватила их, он остановил машину на обочине, и в кромешной тьме под сверкающими звездами в пустыне они самозабвенно отдались друг другу. Теперь, когда забылись все их ссоры и разногласия, им трудно было противиться взаимному влечению.

Часом позже они добрались до Палм-Спрингс и остановились в «Тандербёрд Рэнч энд Кантри Клаб» недалеко от ранчо «Мираж», где находилось первое для этих мест поле для гольфа с 18 лунками. Будут ли они все-таки разводиться? Да, решили они. Им не следует быть вместе. Он многое узнал о семейной жизни; понял, что ему стоило подумать, прежде чем жениться. Судя по будущим бракам Элизабет, она этот урок не усвоила. Впрочем, в данный момент оба были счастливы. В ту ночь, в огромном коттедже в стиле ранчо – вдалеке от назойливой прессы и поклонников – Ники Хилтон и Элизабет Тейлор, пока еще мистер и миссис Конрад Хилтон, были вместе… и совершенно одни, о чем всегда мечтали.

Часть VI
Трофеи богатых и знаменитых

Глава 1
Отец всей Америки

21 ноября 1950 года Конрад выступил с речью на Национальной конференции христиан и евреев, которая проходила в его отеле «Уолдорф-Астория» в Нью-Йорке. Он назвал свою речь «Борьба за свободу», и, как заметил затем в своей автобиографии, она «проистекала из сердца, полного глубокой и неизменной любви и веры в нашу страну и в наш образ жизни».

«Существование коммунизма есть смерть для личности и похороны ее останков в коллективной массе, – заявил Конрад присутствующим на конференции. – Сейчас настал важный момент в судьбе нашей нации, в судьбе всего человечества. Люди, остающиеся свободными, должны объединиться и защищаться. В этой борьбе за свободу в нашей стране и за рубежом мощнейшим оружием будут наша любовь и вера в Бога».

Несомненно, это его друг, отельер Генри Кроун, сумел убедить Конрада, что его голос должен быть услышан. Рассказывают, что Генри Кроун встретился с Конрадом у него дома и поинтересовался, готов ли он не только заниматься своим бизнесом, но оказать воздействие на свою страну, а возможно, и на весь мир, высказав свои взгляды на политику и религию. Они долго говорили о миссии Конрада, и в дальнейшем он часто пользовался именно этим словом. Хилтон чувствовал огромную потребность высказаться против коммунизма и считал, что он сумеет убедить людей в правоте своих взглядов. И не потому, что был излишне самоуверен, просто он не испытывал сомнений, когда дело казалось защиты его любимой страны. Поскольку его считали человеком, к мнению которого люди прислушиваются, его выступление должно быть глубоко продуманным и убедительным, решил он.

Несколько недель Конрад Хилтон усердно трудился над этой речью, позднее признаваясь, что, возможно, ей все же «не хватало убедительности и профессионального блеска».

Однако опасения Конрада не подтвердились. Его речь «Борьба за свободу» произвела сильное впечатление не только на делегатов конференции, но и на читателей газет и журналов всей страны. К нему стали поступать тысячи писем, «изо всех уголков страны и от самых разных людей», как позднее заметил Конрад и писал далее: «Меня очень вдохновляли эти письма, я был поражен глубиной выражаемых в них чувств».

Одно из этих писем Конрад назвал «самым важным за всю мою жизнь». Это было письмо от юноши по имени Дэниэл Паолуччи, который писал: «Я прочитал вашу речь в «Геральд трибюн» и нахожу ее превосходной. Особенно когда вы говорите, что наша единственная надежда – это наша вера в Бога. Вы правы, и я думаю, что, если бы каждый встал на колени и обратился к Богу с молитвой, у нас действительно настал бы мир». Это письмо вдохновило Хилтона написать еще одну речь, которая стала известна сначала под заголовком «Молитва о мире дяди Сэма», а затем «Америка молится».

Хилтон, со своей убежденной преданностью американским идеалам и глубокой верой в Бога, считал, что молитва не только поможет установить мир, но и сокрушит подстрекательскую программу действий сенатора Джозефа Маккарти из Висконсина. Предлагая начать кампанию против предполагаемых коммунистов, Маккарти создал нечто вроде демагогического терроризма, который сотрясал основополагающие принципы страны. (Безответственную деятельность сенатора, который продолжал выдвигать обвинения в нелояльности граждан без каких-либо серьезных доказательств, а лишь на основе подозрений, впоследствии назовут маккартизмом.) Хилтон надеялся, что его речь «Америка молится» будет способствовать национальному патриотизму и поможет американцам выстоять в атмосфере страха и неуверенности.

В своей речи Конрад говорил: «Мы молим Тебя, чтобы Ты спас нас от нас самих. Мы превратили мир, который Ты создал нам для мирной жизни, в военный лагерь. Мы оставили Твой алтарь, чтобы служить фальшивым идолам денег, наслаждений и силы». Хилтон просил Бога «наполнить нас новой верой, новой силой и новым мужеством, чтобы мы смогли победить в борьбе за мир. Спеши же, Господи, спаси нас, пока мир не объяла тьма».

Его речь «Америка молится» передавалась по национальному радио 7 мая 1947-го, а 4 июля 1952-го была опубликована в газетах. В том же году Хилтон выступил с речью в телевизионной программе Ральфа Эдварда «Это твоя жизнь»; он один стоял на сцене, в полосатом галстуке и черном пиджаке, и выглядел скорее министром, чем бизнесменом.

10 октября 1952-го, выступая на съезде Ассоциации американских отелей в Сент-Луисе, штат Миссури, Конрад сказал: «Через сутки после опубликования речи «Америка молится» меня буквально засыпали письмами с просьбами прислать экземпляр этого яркого призыва. Письма приходили почти изо всех стран мира, из каждого штата нашей страны. Мне писали старики и молодые, богатые и бедные, военные и штатские, циники и простодушные, философы и рекламщики, раввины и священники христианской и католической церкви, ученые и безумцы из всех слоев общества, восьмилетние дети и девяностолетние старики, всего я получил 160 тысяч просьб о получении экземпляра газеты с речью, и порой эти письма вызывали у меня слезы».

Стюарт Армстронг, который позднее работал с Ники Хилтоном в «Инн дивижн» корпорации «Отели Хилтон», вспоминал: «Хотя Конрад Хилтон был очень общительным и дружелюбным, невозможно было не чувствовать его возросшую влиятельность. Ники тоже это понимал. Однажды он сказал мне: «Рядом с ним я стал казаться себе маленьким и ничтожным. А как иначе, если я вижу по телевизору или слышу про радио, как он читает эту молитву миллионам граждан? Это ошеломляет. Так что я стараюсь не думать об этом». И при этом Ники очень гордился своим отцом. Не один раз в моем присутствии его сыновья, Ники, Баррон или Эрик, говорили друг другу: «Ты можешь в это поверить?» – имея в виду огромное влияние Конрада на всю страну. Эрик говорил: «Это просто невероятно. Он же просто мой папа». Да, дома он был их папой, но в национальном масштабе он внезапно приобрел такой авторитет и влияние, что его можно было назвать «отцом всей Америки».

Глава 2
Каза Энкантадо

В декабре 1950-го – когда приближалось Рождество и очередной день рождения Конрада Хилтона – он приобрел великолепное поместье, которое три последующих десятилетия будут называть Каза Энкантадо, или Волшебный Замок. Это был роскошный двухэтажный особняк в 35 тысяч квадратных футов, построенный в современном георгианском стиле и расположенный на площади в восемь с половиной акров недалеко от Белладжио-Роуд в Бель-Эйр.

Прежде чем решиться на покупку особняка, Конрад попросил разрешения провести в нем утро, чтобы в одиночестве подумать и помолиться. Несмотря на его огромные размеры (17 спален и 26 ванных комнат!), подойдя к высоким, от пола до потолка, окнам, откуда открывался вид на чудесную панораму, Конрад пришел в восхищение от окутывающей поместье атмосферы мира и покоя. Он понял, что должен его приобрести. Дом, стоящий на вершине холма, откуда можно было видеть территорию «Бель-Эйр Кантри Клаб», был построен в 1938-м во время Великой депрессии и стоил больше 2 миллионов долларов, что по нынешним временам составляет примерно 20 миллионов. Конраду он достался дешево, всего за 250 тысяч с меблировкой. Это приобретение позволило радостно отпраздновать окончание 1950 года, который для Хилтонов оказался очень тяжелым, главным образом из-за неприятностей, пережитых Ники с Элизабет Тейлор. Как только Конрад купил этот особняк, Ники сразу переехал к нему. В просторном особняке отец и сын редко виделись друг с другом.

– Особняк был потрясающе красивым, – говорила Жа-Жа о Каза Энкантадо. – Конрад славился своим тонким вкусом. Это был настоящий дворец.

Действительно, судя по фото, сделанным, когда в доме жил Конрад, он был обставлен с роскошью и большим вкусом. В холле стояли бронзовые изображения индийских богов Дэви и Шивы работы XIV века, в фойе – две китайские вазы эпохи Минь. Салон украшали дивные вазы из датского фарфора. Стены гостиной выложены панелями XVIII века, расписанными любимым художником Конрада Жан-Батистом Грёзом, скончавшимся в 1805 году. Огромную гостиную с высоким потолком, откуда открывался прекрасный вид на «Кантри Клаб», украшали старинные венские часы XVIII века. С первого этажа на второй вела парадная, плавно изгибающаяся лестница. Великолепная спальня Конрада, расположенная на втором этаже, походила на королевскую, обтянутые золотистым шелком стены прекрасно сочетались с таким же покрывалом и портьерами, а также с шерстяным ковром золотистых тонов. Один угол комнаты занимал камин из зеленоватого итальянского мрамора.

Конрад говорил, что каждый раз, оглядываясь вокруг, он невольно вспоминал обожаемую маму, Мэри Лауферсвейлер Хилтон, думал, как бы она всем этим восхищалась. Наверняка она сказала бы, что особняк слишком велик для ее сына – и он согласился бы с ней, но все равно она пришла бы в восторг. Вряд ли она могла предполагать, что один из ее сыновей, которых она растила в жалком домишке в Нью-Мексико, добьется такого оглушительного успеха.

Гости говорили, что Каза Энкантадо скорее похож на один из громадных отелей Конрада, чем на жилой дом. Однажды маленькая Линда, дочка Эрика и внучка Конрада, свернула не в тот коридор и заблудилась. «Я как-то отстала от всех, – вспоминала она много лет спустя, – может, заметила что-то интересное, отвлеклась и заблудилась. Я испугалась, что меня не найдут». Малышка проходила комнату за комнатой, и ее все больше охватывал страх. По сравнению с ее скромным техасским домом с восемью комнатами, этот особняк в 61 помещение по-настоящему поражал. Наконец она наткнулась на лифт, но побоялась в него войти, потому что он показался ей похожим на гроб. «Мне было очень страшно, – смеясь, вспоминала она. – Я окончательно заблудилась в этом огромном доме, все шла, шла, надеясь, что увижу хоть кого-нибудь. С тех пор я запомнила, что нельзя отставать от людей, а то потеряешься».

Лос-анджелесская «Таймс» однажды написала, что Каза Энкантадо был «одним из красивейших поместий на западе от Миссисипи». Но, пожалуй, лучше сказал Ники Хилтон: «Я смотрю вокруг и говорю себе: Господи, ты только посмотри, чего добился мой папа. Если уж это не счастливая жизнь, то я не знаю, что это такое».

Глава 3
«Ему становится все хуже»

Несмотря на окружающую красоту, это не значило, что все обитатели Каза Энкантадо были счастливы.

– Мне все равно. Дайте мне чашку кофе, плесните в него коньяку и оставьте меня в покое, – однажды утром прохрипел двадцатитрехлетний Ники.

Выглядел он ужасно. Лицо заросло недельной щетиной, обычно такие ухоженные волосы были сальными и спутанными, под глазами темнели мешки. Держа во рту сигару, он сидел за массивным обеденным столом в доме Хилтона и сердито следил тусклыми глазами за старшей горничной Марией де Амате.

Мария и ее муж Хуан, садовник, жили в поместье. Их маленькая дочка Кони часто играла в песочнице с детишками других слуг и работников, которые приходили сюда на день. В то утро Мария с другой горничной, Долорес Холл, застали в кухне Ники, который был таким же, как все эти дни, – мрачным и унылым с похмелья. Она лишь спросила, что подать ему на завтрак, как он сразу окрысился на нее.

– Да, мистер Хилтон, – сказала она, стараясь не обращать внимания на его тон, и стала наливать ему кофе.

– А что это вы так нервничаете? – раздраженно спросил Ники, очевидно заметив, что у нее дрожат руки.

Но Мария вовсе не нервничала. Просто у нее был сильный артрит, который донимал ее особенно по утрам, и она с трудом удерживала в руках тяжелый кофейник.

– Посмотрите на себя, – брезгливо сказал Ники. – Зачем вы продолжаете работать, если даже не в состоянии нормально налить кофе?

Это было уже слишком. В конце концов, не он хозяин дома. Мария со стуком поставила кофейник на стол.

– Вы можете разговаривать в таком тоне с другими горничными, – твердо сказала она. – Но меня вы будете уважать, мистер Хилтон. Я не позволю вам так разговаривать со мной.

Ники сразу сник и, опустив голову, тихо сказал:

– Извините, Мария. Понимаете, у меня была тяжелая ночь.

Действительно, ночь у него выдалась очень тяжелая. Ники провел ее в спорах с горничной отеля «Бель-Эйр» Вирджинией Ларсон, высокой молоденькой брюнеткой с пышными формами, «роскошными буферами», как выражался Ники, белозубой улыбкой и кокетливыми манерами. Каждый раз, когда Ники сталкивался с ней в коридоре, они обменивались призывными взглядами. Но в отеле было запрещено заигрывать со служащими. Однако Ники жестоко страдал от одиночества и жалел себя. Он никак не мог смириться с разводом, мучился, что не сумел ужиться с Элизабет, сердился на себя, досадовал, что подвел всю семью. И считал, что он заслуживает удовольствия, а Вирджиния как раз и была подходящей для этого девушкой.

Как позднее он объяснял друзьям, он пошел искать Вирджинию и застал ее за уборкой номера. До этого они ни разу не разговаривали друг с другом, то есть практически не были знакомы. Он вошел в номер, закрыл за собой дверь и прижал ее к стене.

– Нет, нет, не здесь! – возразила она.

Но было поздно. Он уже накинулся на нее.

– Я даже не дал ей времени снять красивую форму, так что все вышло еще лучше.

Он говорил, что она охотно ему уступила, потому что потом поцеловала его в губы и сказала, что хотела бы снова увидеться с ним, только «может, в следующий раз вы сначала пригласите девушку пообедать».

Но на следующий день Вирджиния пожаловалась другим горничным, что Ники ее изнасиловал и что она хочет пожаловаться на него мистеру Конраду Хилтону. Узнав об этом, Ники решил поговорить с нею. У них состоялся крупный разговор по поводу того, что между ними произошло, причем его картина полностью отличалась от ее представления, и, когда она пригрозила рассказать Конраду про их запретное свидание, он закатил ей пощечину и назвал лгуньей. По его словам, он сразу об этом пожалел, но, опять-таки, было поздно. Удар уже был нанесен. Теперь он не мог допустить, чтобы она продолжала работать в отеле, это было слишком опасно. Поэтому он привел ее в свой кабинет, выписал чек на крупную сумму и швырнул ей, заявив, чтобы она подыскала себе работу где-нибудь в другом месте. Она так обрадовалась большим деньгам и с такой радостью рассталась с этим местом, что, когда она выбежала из кабинета, он даже подумал, не подстроила ли она ему ловушку.

И теперь, на следующее утро, он чувствовал себя полностью разбитым и проклинал себя за то, что польстился на прелести Вирджинии Ларсон.

Мария Амате понимала, что для Ники Хилтона каждый день кажется еще безнадежнее, чем предыдущий. Иногда он заставлял себя пойти на работу, но гораздо чаще он вставал, завтракал, а потом снова ложился. Как часто бывает, дни шли один за другим, и в конце концов он окончательно погрузился в депрессию, стал слишком увлекаться спиртным и пристрастился к наркотикам.

– Не говорите отцу, что я дома, – часто говорил он Марии перед тем, как закрыться в спальне. – Если он меня спросит, скажите, что я на работе.

Он выходил оттуда только на следующее утро, бледный и несчастный, и все начиналось сначала.

Позднее в тот день Конрад и Баррон встретились в кабинете и вышли поискать Ники.

– Вы видели моего сына? – спросил у Марии Хилтон.

Он уже позвонил в отель, и там ему сказали, что сегодня Ники не приходил. Мария оказалась в сложном положении. Ники специально велел ей не говорить отцу, где он, хотя сам был в спальне. Но ведь она работает на Конрада, а не на Ники. И хотя она очень сочувствовала молодому человеку, она не могла обманывать Конрада.

– Он в своей комнате, сэр, – тихо сказала она.

– Как?! Он должен быть на работе! – возмущенно сказал Конрад.

Они с Барроном поднялись на второй этаж. Вскоре Мария услышала стук в дверь, а затем сердитые приглушенные голоса. Через десять минут Конрад с младшим сыном вернулись в кухню.

– Ему становится все хуже, – сказал Баррон, глядя на опечаленное лицо отца.

– Я вижу, – сказал Конрад. – Ничего, он парень сильный и справится. Это все из-за развода. Просто ему нужно время.

– Что ж, отец, – не очень уверенно ответил Баррон. – Наверное, ты прав.

Когда Конрад вышел, он уселся за стол, налил себе кофе и закурил. Теперь уже у него дрожали руки. Он переживал, не зная, как помочь старшему брату справиться со своей депрессией. Он грустно посмотрел на Марию Амате, но им нечем было успокоить друг друга.