Текст книги "Второе признание (ЛП)"

Автор книги: Рекс Стаут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 3

То было о четверг, в два часа дня. Ровно сорок восемь часов спустя, в субботу, я стоял под теплым солнышком на большой мраморной плите размером с мою спальню и помахивал ярко-синим полотенцем размером с мою ванную комнату, сгоняя муху с обнаженной ножки Гвен Сперлинг. Для повесы совсем неплохо, даже если считать, что я действовал под вымышленным именем. Из Арчи я превратился в Артура. Я рассказал Сперлингу о предложении Вулфа познакомить меня с его семьей, не раскрывая, разумеется, коварного замысла Вулфа. И, когда Сперлинг возразил, в том смысле, что «засвечивать» меня едва ли разумно, я объяснил, что для слежки и прочей подобной работы мы найдем других людей, я же попытаюсь втереться к Рони в доверие. Он проглотил эту наживку вместе с крючком и пригласил меня провести выходные в Стоуни Эйкрз, его загородном доме неподалеку от Чаппакуа, но велел представиться под чужим именем, потому что имя Арчи Гудвина наверняка знакомо и его жене, и сыну, и старшей дочери Медлин. Я скромно в этом усомнился и настоял на сохранении фамилии – откликаться на что-то другое, кроме Гудвина, мне будет слишком тяжело, – и мы сошлись на том, что вместо Арчи я стану Артуром. Инициалы А.Г. на чемоданчике, который Вулф подарил мне на день рождения, подозрений, следовательно, не вызовут, а отказаться от чемоданчика мне не хотелось, потому что он из кожи канадского оленя карибу.

Отчеты Баскома о визитах Луиса Рони в зоомагазин Бишоффа явно заставили Сперлинга потрясти мошной. Без них Вулф наверняка не стал бы заниматься Рони до моей с ним встречи в выходные, уж больно пустячной и неинтересной была бы для Вулфа эта работенка – если не считать гонорара; к тому же он почему-то считал, что женщины летят на меня как на мед, стоит мне только щелкнуть пальцами, а это явное преувеличение. Но когда в четверг я вернулся от Сперлинга, Вулф уже провел телефонный раунд и вызвал на пятницу Сола Пензера, Фреда Даркина и Орри Кэтера. Сол, получив задание покопаться в прошлом Рони, должен был прочитать отчеты Баскома, а Фреду и Орри было велено вести слежку, только сверхловкую. Так Вулф платил за самоуважение, вернее, позволял платить Сперлингу. Во время третьего и последнего телефонного разговора он сказал Арнольду Зеку, что, берясь за расследование, он всегда стремится довести дело до конца, и вот теперь эти слова аукнулись. Если визиты Рони в зоомагазин означали, что он работает на Зека, который никак не угомонится и продолжает играть в прятки с законом, то Ниро Вулф должен был показать – перегородить ему дорогу не удастся никому.

И вот на следующее утро, то есть в субботу, я вел машину к северу по извилистым, обрамленным деревьями дорогам Вестчестера, поглядывая мимоходом на деревья, едва не гнущиеся под обильной листвой, старался не выходить из себя, когда какой-нибудь бестолковый тихоход занимал левый ряд и не давал проехать, лихо лавировал в жиденьком потоке, поддерживал форму, наконец въехал на второстепенную дорогу, прокатил по ней несколько миль, как и предписывалось, потом свернул на посыпанную гравием дорожку, проехал между увитыми плющом каменными колоннами, поколесил по парку с садоводческими шедеврами, вырвавшись на простор, увидел перед собой могучую каменную усадьбу, притормозил машину в нужном месте и доложил пожилому с грустными глазами человеку в форменном костюме из ангорской шерсти, что я фотограф, которого ждут хозяева.

Мы со Сперлингом договорились, что я буду сыном его делового партнера, что увлекаюсь фотографией и хочу запечатлеть Стоуни Эйкрз для нашей корпорации. Сделать из меня фотографа решили по двум причинам: во-первых, нужен какой-то предлог для моего появления; во-вторых, удастся получить хорошие фотоснимки Луиса Рони.

Четыре часа спустя, познакомившись со всеми, перекусив и отщелкав все вокруг двумя фотокамерами с видом, как можно более подходящим профессионалу, я стоял у кромки бассейна и сгонял муху с ноги Гвен. Мы только что выбрались из него, и с нас капала вода.

– Эй! – воскликнула она. – Это полотенце кусает хуже мухи… и где она, кстати, эта муха?

– Была, – заверил я, – и уже улетела.

– В следующий раз сначала мне ее покажите, может, я и сама с ней управлюсь. Нырните, пожалуйста, еще раз с верхней доски, ладно? Где ваша «лейка»?

Встреча с ней меня приятно удивила. Со слов ее отца я решил, что общаться предстоит с интеллектуалкой в малопривлекательной оболочке, но все оказалось наоборот: упаковка была столь аппетитна, что на содержимое можно было не обращать внимания Она не принадлежала к категории «глаз не оторвать», свою упрощающую роль играли и веснушки, но, в принципе, ничего плохого в ее лице не было, хотя мне оно казалось уж очень круглым; внешность ее ни в коем случае не была отталкивающей, а дополнительные детали, обнаружившие себя, когда она появилась в купальном костюме, оказались вполне удовлетворительными. И муху я заметил только потому, что я смотрел на место, которое эта муха облюбовала.

Я еще раз нырнул и едва не отбил себе живот. Когда я снова появился на мраморных плитах и откинул назад влажные волосы, оказавшаяся рядом Медлин воскликнула:

– Вы что такое творите, Артур, шею себе сломать хотите?? Дуралей вы этакий!

– Стараюсь произвести впечатление, – объяснил я. – У вас тут трапеции случайно нет? А то я могу повисеть на пальцах ног.

– Можете, не сомневаюсь. Весь ваш репертуар мне известен наперед. Идите сюда и садитесь, я приготовлю вам выпить.

Вообще-то Медлин могла мне помешать, если я, на радость Вулфу, примусь за Гвен. Медлин была поярче: изящная и высокая, изгибы во всех нужных местах не позволяли назвать ее плоской, приятный овал лица, большие темные глаза почти все время полузакрыты, а потом неожиданный всплеск – тут ты и попался. Я уже знал, что муж ее погиб в небе над Берлином в 1943 году, что, по ее мнению, все на этом свете она уже видела, но если постараться, то можно было убедить ее взглянуть на мир еще раз, что имя Артур ей нравилось и что она явно надеялась услышать от меня что-то новенькое и смешное. Поэтому она могла мне помешать.

Я подошел и сел рядом с ней на залитую солнцем скамью, но чего-нибудь выпить она мне не приготовила, потому что около тележки с напитками стояли трое мужчин, один из которых обслуживал остальных – Джеймс Сперлинг-младший. Он был старше Медлин на год-два и внешне не имел с отцом ничего общего. Худощавый, с хорошей осанкой, гладкая загорелая кожа, большой чуть капризный рот – глядя на него, уж никак не скажешь: шахтер. Я видел его впервые, – но кое-что о нем слышал. За точность цитаты не ручаюсь, но обрывочные воспоминания сводились к следующему: он серьезно и добросовестно взялся изучать горное дело, хотел занять достойное место в возглавляемой отцом корпорации, ездил на шахты в Бразилию, Неваду и Аризону, но тяга к знаниям быстро иссякла, и он вернулся передохнуть в Нью-Йорк, где желающих подсобить ему в смысле отдыха было предостаточно.

Кроме него у тележки собирались и гости. Поскольку меня интересовали только Рони и Гвен, то на остальных я поначалу не обращал внимания, разве что из вежливости, и нипочем не стал бы втягивать их в разговор, но позже выяснилось, что уделить им внимание все же придется. Возникла некая занятная ситуация, и поле деятельности пришлось расширить. Ибо если я что-то понимал во флиртующих женщинах, то миссис Пол Эмерсон, для друзей и врагов просто Конни, явно пыталась флиртовать с Луисом Рони.

Итак, сначала двое мужчин. Один из них был эдаким суперменом но имени Уэбстер Кейн, чуть старше меня. Я понял, что он какой-то экономист и что-то сделал для корпорации «Континентал майнс», здесь он играл роль друга семьи. У него была большая, хорошей формы голова, волосы, судя по всему, не знали расчески, на свою одежду ему было наплевать, в бассейне он не плавал, зато постоянно пил. Лет через десять его можно будет принять за сенатора.

Я был рад возможности снять крупным планом другого мужчину: часто слышал, как Вулф кромсает его на части и скармливает нашему коту. В шесть часов вечера, пять раз в неделю. Пол Эмерсон выступал по радио с толкованием новостей – за время платила корпорация «Континентал майнс». Примерно раз в неделю Вулф его слушал, и очень редко до конца, хлопал по кнопке на своем столе, отключая сеть, и разражался такими тирадами о передаче и о человеке в эфире, что толковать его мысли не требовалось, – они были предельно ясны. Основная сводилась к тому, что Полу Эмерсону скорее место в гитлеровской Германии или франкистской Испании. Поэтому я был рад возможности посмотреть на него вблизи, но результат оказался неожиданным и слегка сбил меня с толку: этот человек был как две капли воды похож на моего школьного учителя химии в далеком Огайо, который всегда ставил мне больше, чем я заслуживал. Он наверняка был язвенник – имеется в виду Пол Эмерсон – пил содовую воду и разбавлял ее лишь одним кубиком льда. В плавках вид у него был весьма жалкий, и, чтобы доставить удовольствие Вулфу, я выбирал наиболее эффектный в этом смысле угол съемки.

Ситуацию, которая могла сыграть нам на руку, создавала жена Эмерсона, Конни. Ей было лет сорок и поражать воображение мужчин осталось ей года четыре-пять – впрочем, «мой возраст» она уже прошла так или иначе, – но пока она, безусловно, могла смело появляться в купальнике в обществе мужчин средь бела дня. Она принадлежала к тому редкому типу блондинок, на чью кожу хорошо ложится загар, а ее ноги и руки, говоря объективно, смотрелись лучше, чем у Гвен или Медлин, и даже с другой стороны широкого бассейна было видно, что ее глаза лучатся яркой голубизной. Итак, она сидела с Луисом Рони на противоположной стороне бассейна и пыталась отдышаться, ибо только что победила его, накрепко зажав его ноги коленями, а он отнюдь не был заморышем. У этой новой формы флирта были свои преимущества, впрочем, насчет флирта у Конни и других идей хватало, и она совершенно не думала держать их при себе. Например, за столом, сидя рядом с Рони, она намазывала ему булочки маслом. Как вам это понравится?

Все это мне было не совсем понятно. Если Гвен и кипела на медленном огне, то виду не подавала, хотя несколько быстрых взглядов я заметил. Не исключено, что она проводила контратаку, делая вид, будто ей нравится помогать мне фотографировать или смотреть, как я прыгаю с вышки… но какие у меня основания подозревать, что симпатичная девушка с веснушками делает вид? Медлин раз-другой прошлась насчет того, что Конни, дескать, выступает в своем репертуаре, но саму Медлин это мало заботило. Что до Пола Эмерсона, то бишь ее мужа, то кислый взгляд на невыразительной карте его лица ничего не значил, ибо оставался таким же не только при виде жены и ее собеседника, но и во всех прочих случаях.

Главную загадку представлял Луис Рони. Предполагалось, что либо он всеми силами добивается расположения Гвен, либо ему от нее что-то нужно; но в таком случае зачем играть в нелепые игры с прожженной блондинкой, обладательницей прекрасного загара? Чтобы как-то раззадорить Гвен? Я, разумеется, подсобрал сведения об этом человеке, включая контраст между его мужественным началом в виде массивной челюсти и тем фактом, что состязание между его мышцами и жиром через два-три года будет сведено к ничьей, но до окончательного вывода пока было далеко. Мои сведения о нем уже не ограничивались отчетами Баскома, и я знал, что карманники, вымогатели, наемные убийцы, скупщики краденого и прочая шваль нашли в его лице истинного защитника своих интересов, просто отца родного; но я пока не мог сказать, что же он за птица: претендент на звание самого популярного адвоката года, коммунист, разгребающий очередную навозную кучу, лейтенант, а то и более высокий чин в одном из подразделений Арнольда Зека или всего-навсего обманутый простофиля, эдакая пешка а большой игре?

Но в данный момент меня занимал более конкретный вопрос. Чего он хотел добиться от Конни Эмерсон или на каком топливе работал его двигатель – эти вопросы ушли на второй план. Меня терзало другое: что он так носится с водонепроницаемым бумажником или кошельком, который спрятан в его плавках? Он проверил его, стараясь не привлекать внимания, уже четыре раза; сейчас любопытство совсем меня одолело, ибо в четвертый раз, сразу после игры в коленки с Конни, он даже вытащил его, убедился, что с ним ничего не случилось, и засунул обратно. На зрение я не жаловался, и никаких сомнений по поводу увиденного у меня не было.

Естественно, мне это не понравилось. На общественном пляже, даже на частном пляже или в бассейне, где полно незнакомых людей и переодеваться приходится в одной раздевалке с чужими, человек имеет право позаботиться о своих ценностях, положить их во что-то водонепроницаемое и хранить их у себя на бедре, – собственно, наивным будет тот, кто этого не сделает. Но Рони был гостем этого дома, как и все остальные, переодевался в собственной комнате на втором этаже, недалеко от моей. Подозревать хозяев или гостей в такой обстановке как-то не очень прилично, и даже если подозрения оправданы, то в комнате Рони нашлось бы с десяток первоклассных тайников, куда можно было упрятать так беспокоивший его маленький предмет. А так это оскорбляло всех, включая и меня. Правда, свое беспокойство Рони не афишировал, скорее всего, кроме меня, никто ничего не заметил, но он не имел права так рисковать, ведь люди могли обидеться; мне, во всяком случае, это пришлось не по нраву, и я решил что-то предпринять.

Моей руки коснулись пальцы Медлин. Я допил виски и повернул голову:

– Да?

– Что «да»? – она улыбнулась, чуть приоткрыв глаза.

– Вы до меня дотронулись.

– Разве? Я и не заметила.

Наверное, она со мной заигрывала, но я наблюдал за Гвен, изготовившейся к прыжку с вышки спиной вперед, к тому же нас прервали, К нам подошел Пол Эмерсон и теперь ворчливым тоном обратился ко мне:

– Забыл вас предупредить, Гудвин, – без моего разрешения никаких фотоснимков, я имею в виду, в прессе.

Я откинул голову назад:

– Вообще никаких или только тех, на которых вы?

– На которых я. Пожалуйста, не забудьте.

– Конечно. Ничуть вас не обвиняю.

Он подошел к кромке бассейна и рухнул в воду, по всей видимости, нарочно.

Медлин заговорила:

– Вы считаете, что человеку относительно постороннему, вроде вас, стоит подкалывать такую знаменитость?

– Разумеется. Странно, что это вас удивляет, вы же так хорошо знаете мой репертуар. А разве я сказал что-то остроумное?

– Мм… когда мы зайдем в дом, я вам кое-что покажу. Зря я слишком много болтаю. На другой стороне бассейна Рони и Конни Эмерсон набрали в легкие побольше воздуха и сиганули в воду. Джимми Сперлинг, которого я для удобства окрестил Младшим, окликнул меня – не опустел ли мой стакан? Уэбстер Кейн тут же вызвался его наполнить. Передо мной, опять-таки капающая, остановилась Гвен – скоро освещение будет подходящим для снимков с западной террасы, и вообще уже пора слегка приодеться, ведь я с ней согласен?

Давно уже работа на детективной ниве не вызывала таких приятных ощущений, и, главное, на небе не маячило ни облачка, если не считать водонепроницаемого бумажника или кошелька, с которым так носился Рони. Тут придется немного поработать… но сиюминутного вмешательства не требовалось.

Глава 4

Через некоторое время в своей комнате на втором этаже – три больших окна, две полутораспальные кровати, а такой мебели и ковров у меня в личной собственности не будет никогда, так отчего не попользоваться временными благами? – я чистил перышки перед выходом к обеденному столу. Потом достал ключи, которые спрятал за книгами на полке, извлек из своего оленьего чемоданчика аптечку и открыл ее. Мои действия были не сопоставимы с дурными манерами Рони: я приехал в этот дом по делу, а природа моих дел заставляла меня носить кое-какие необычные предметы в коробочке-аптечке. Я вынул из нее крошечный, круглый, мягкий и легкий коричневый предмет, осторожно поместил его в маленький карман для монет во внутреннем кармане пиджака. Операцию эту я проделал пинцетом: предмет этот легко растворялся, и ослабить его могла даже влага на моих пальцах. Заперев аптечку, я убрал ее в чемоданчик.

В дверь постучали, и я пригласил войти. На пороге возникла Медлин и сделала два шага вперед; она была окутана в тонкую, белую, складчатую пелену, которая начиналась у груди и шла вниз до самых лодыжек. Лицо в результате стало меньше, а глаза – больше.

– Как вам платье, Арчи? – спросила она.

– Даже очень. Не так чтобы слишком официальное, но вполне… – тут я остановился, взглянув на нее. – Кажется, вы говорили, что вам очень нравится имя Артур. Или мне показалось?

– Арчи мне нравится больше.

– Что ж, придется сменить имя. Когда отец успел вам довериться?

– Он мне не доверялся, – она посмотрела на меня широко распахнутыми глазами. – Вы, наверное, думаете, что я считаю себя особой утонченной и весьма загадочной, верно? Это у меня недавно. Идемте, я вам кое-что покажу. – Она повернулась и вышла из комнаты.

Я последовал за ней по широкому коридору через лестничную площадку, и, спустившись в еще один коридор, мы оказались в другом крыле. Через приоткрытую дверь она завела меня в комнату, вдвое больше моей – хотя моя показалась мне не маленькой, – в открытые окна сюда проникал настоянный летний воздух, к тому же там и сям расставленные в вазах розы источали тонкий аромат. Я хотел внимательно оглядеться, но она подвела меня к столу, открыла на заложенной странице пухлую кожаную папку размером с атлас и показала мне.

– Видите? Как молоды и веселы мы были!

Фотографию я узнал в ту же секунду – такая же была у меня дома. Это была вырезка из «Газетт» от 9 сентября 1940 года. Моя фотография появляется в газетах гораздо реже, чем фотографии Уинстона Черчилля, Роки Грациано или даже Ниро Вулфа, но в тот раз я сподобился выбить пистолет из рук преступника, когда он уже был готов нажать на спуск, поэтому избежать рекламы не удалось.

Я кивнул:

– Этот человек – прирожденный герой.

Она тоже кивнула:

– Мне было семнадцать лет. Целый месяц я была от вас без ума.

– Вполне естественно. Вы ее всем показывали?

– Нет! Черт возьми, вам это должно быть приятно!

– Очень приятно, но час назад было еще приятнее. Я-то думал, вас увлекла линия моего носа, волосы на груди или еще что-нибудь в этом роде, а тут всего лишь детские воспоминания…

– А если я чувствую, что они возвращаются?

– Вы просто хотите подсластить пилюлю. Но возникает проблема. Кто кроме вас может помнить этот снимок, кстати, не единственный?

Она задумалась.

– Гвен, хотя сомнительно… больше, пожалуй, никто. У вас проблема, а у меня вопрос. Что привело вас сюда? Луис Рони?

Пришел мой черед задуматься, и я позволил ей холодно улыбнуться.

– Значит, он, – сказала Медлин.

– Или нет. А если он, что тогда?

Она подошла ко мне вплотную, взяла за лацканы пиджака, и глаза ее увеличились до немыслимых размеров.

– Послушайте, вы, прирожденный герой, – заговорила она пылко. – Не важно, что я чувствую по поводу детских воспоминаний, будьте осторожны, если ввязываетесь в дела моей сестры. Ей двадцать два года. Я в ее возрасте успела наломать дров, она же чиста, как роза… Хотя роза не такое уж чистое растение. Насчет Луиса Рони я с отцом полностью согласна, но все зависит от того, как его отвадить. Может, самый безболезненный для нее путь – застрелить его, и дело с концом. Не знаю, много ли он для нее значит. Просто говорю вам, что самое главное не папа, не мама, не я или Рони, самое главное – это моя сестра, говорю вам для вашего же блага.

Свою роль сыграло стечение обстоятельств. Она была так близко от меня, а аромат роз так силен, ее слова звучали так пылко, к тому же целый день она со мной кокетничала… в общем, все произошло само собой. Через минуту или две она оттолкнула меня, я ее отпустил, взял папку, закрыл ее, отнес к полкам и положил на нижнюю. Вернувшись, я застал ее в некотором смущении, но дара речи она не лишилась.

– Дуралей вы этакий, – выдавила она из себя, и ей пришлось прокашляться. – Что с моим платьем сделали! – Пальцы ее пробежали по складкам. – Ладно, идемте вниз.

Мы спускались по широкой лестнице в зал для приемов, и мне пришло в голову, что я, кажется, не так соединил провода. Устанавливать личный контакт начал как будто неплохо, только не с тем человеком.

Мы ели на западной террасе, над вершинами деревьев за лужайками садилось солнце, но еще освещало стену дома над нашими головами. К этому времени остался лишь один человек, называвший меня «мистер Гудвин», – это была миссис Сперлинг. Меня посадили справа от нее, видимо, чтобы подчеркнуть мою значимость как сына делового партнера ее мужа, председателя правления, и я до сих пор не знал, известно ли ей что-нибудь о моей истинной роли и задачи в ее доме. Сперлинг-младший походил именно на нее – тот же большой рот, – хотя она сильно раздобрела. Своим подразделением она управляла лучше некуда, чувствовалось, что слуги вышколены, живут в доме давно и уходить никуда не собираются.

После обеда мы еще посидели на террасе, а когда стемнело, вернулись в дом, все, кроме Гвен и Рони, они решили прогуляться на лужайке. Уэбстер Кейн и миссис Сперлинг сказали, что хотят послушать сводку новостей или посмотреть телевизор. Меня пригласили на партию в бридж, но я отказался, сказав, что должен обсудить со Сперлингом планы на завтра, как и что снимать, и это было недалеко от истины. Он отвел меня в ту часть дома, которую я еще не видел, в большую комнату с высоким потолком, где вдоль стен по всему периметру ровными рядами тянулись книги, тысячи четыре томов, аппарат, печатающий последние новости с биржи, стол, на котором среди всего прочего громоздились пять телефонов, хозяин позволил мне в четвертый или пятый раз отказаться от предложенной сигары, пригласил сесть и спросил, есть ли у меня какие-нибудь пожелания. Говорил он со мной не как хозяин с гостем, а как большой начальник со своим даже не подчиненным, а только будущим подчиненным. Это правило игры я принял.

– Ваша дочь Медлин знает, кто я такой. Когда-то она видела мою фотографию, судя по всему, у нее хорошая память.

Он кивнул:

– Это есть. И что?

– Надеюсь, она будет держать это при себе, тогда ничего, но на всякий случай ставлю вас в известность. Будете говорить с ней об этом или нет – решайте сами.

– Думаю, этого не требуется. Подумаю, – он нахмурился, но это меня не касалось – Как у вас с Рони?

– Познакомились, немного пообщались. Он все время занят. Я хотел с вами поговорить не о нем. У вас тут гостевые комнаты запираются на ключ – я это вполне одобряю, – но свой ключ я по рассеянности уронил в бассейн, а набора отмычек у меня с собой нет. Да и когда я лягу спать, хотел бы запереться изнутри, потому что я нервничаю, моя дверь открыта, так что, если у вас есть общий ключ, может, вы мне его дадите?

Реакция у этого человека была отменная. Я еще не закончил, а он уже улыбался. Потом покачал головой:

– Не стоит. Существуют определенные правила… хотя черт с ними, с правилами. Просто он здесь как гость моей дочери, с моего разрешения, и я не хотел бы открывать для вас его дверь. А по какой, собственно, причине…

– Я говорил не о чьей-то двери, а о моей. Ваш намек для меня оскорбителен, и я расскажу о нем моему отцу, а в вашей корпорации ему принадлежит немало акций, и от ваших слов он наверняка тоже будет не в восторге. Что я могу поделать, если у меня не в порядке нервы?

Он было заулыбался, потом решил, что улыбки тут явно недостаточно, откинул голову и залился громким смехом. Я терпеливо ждал. Воздав мне должное, он поднялся, подошел к дверке большого, встроенного в стену сейфа, поколдовал над замком, и дверка распахнулась; он вытянул ящичек, пошарил внутри и извлек оттуда ключ с биркой. Протянул его мне.

– Для пущей безопасности можете пододвинуть кровать прямо к двери, – посоветовал он.

Я взял ключ.

– Спасибо, сэр, наверное, я так и сделаю, – сказал я и вышел.

Вернувшись в гостиную, чуть уступавшую по размерам теннисному корту, я выяснил, что партия в бридж еще не началась. Гвен и Рони уже вернулись с прогулки. Играла музыка, и они танцевали у дверей, ведущих на террасу, а Джимми Сперлинг танцевал с Конни Эмерсон. Медлин сидела за фортепьяно, пытаясь подыгрывать радио, а возле нее, следя за ее летающими пальчиками, стоял Пол Эмерсон с кислейшей миной на лице. Под конец обеда он принял три разные таблетки и, видимо, ошибся в выборе. Я подошел к Медлин, пригласил ее потанцевать и уже через десять секунд понял, что танцует она отменно. Что ж, тем приятнее.

Вскоре появилась миссис Сперлинг, а за ней – сам Сперлинг и Уэбстер Кейн. Через некоторое время танцы прекратились, кто-то сказал, что пора на боковую, и было похоже, что распорядиться должным образом коричневой капсулой, которую я достал из моей аптечки, не удастся. Кое-кто из гостей решил оказать покровительство шикарно оснащенному бару на колесиках, что стоял между длинным столом и кушеткой, но Рони среди них не было; я слегка погрустнел от такого невезения, как вдруг Уэбстер Кейн решил, что перед отходом ко сну по стаканчику вина должны пропустить все, и развернул по этому поводу широкую рекламную кампанию. Я согласился на бурбон с водой, потому что именно это сочетание весь день предпочитал Рони, и акции мои резко возросли, когда я увидел, что Джимми Сперлинг протягивает Рони именно бурбон с водой. А дальше все произошло будто по написанному мной сценарию. Рони сделал глоток, а потом поставил стакан на стол – обе его руки потребовались Конни Эмерсон, чтобы показать ему румбу. Я немного отпил из своего стакана, чтобы уровень жидкости в обоих стал одинаковым, достал из кармана капсулку и, уронив ее в стакан, прогулочным шагом подошел к столу, поставив стакан рядом со стаканом Рони – мне потребовалось освободить руки, чтобы достать сигарету и закурить, – потом снова взял стакан, но уже не тот, а если точнее, как раз тот, который надо. Операция была проведена блестяще, никто не мог ничего заподозрить.

Но тут удача от меня все-таки отвернулась. Когда Конни отпустила Рони, он вернулся к столу, взял свой стакан, но пить, черт бы его подрал, не стал. Просто держал его в руках, и все. Я вскоре решил, что должен подвигнуть его на такое благое дело, неспешно подошел к месту, где он разговаривал с Гвен и Конни, и стал с причмокиванием потягивать из своего стакана и даже делать бурбону комплименты, но Рони не поддавался на провокацию. Ну что за верблюд! Я уже хотел попросить Конни прижать его коленом, чтобы влить бурбон ему в глотку. Гости начали понемногу расходиться, прощаться до утра, мне пришлось проявить вежливость и принять участие в ритуале. Я обернулся, когда Рони уже отошел к бару и поставил свой стакан… но все стаканы были пусты. Он что же, высадил стакан с бурбоном одним глотком? Едва ли. Я тоже подошел к бару, чтобы поставить стакан, потянулся за крендельком и нагнул голову – обнюхать содержимое ведерка со льдом. Так и есть. Виски он выплеснул туда.

Кажется, я пожелал всем спокойной ночи, так или иначе поднялся в свою комнату. Естественно, я был зол на себя – явно дал маху, только где? Раздеваясь, я тщательно обдумывал происшедшее. Я мог дать голову на отсечение, что он не видел, как я подменил стаканы, – он стоял ко мне спиной, а никакого зеркала поблизости не было. Ничего не могла видеть и Конни – Рони стоял прямо перед ней, и вообще она доставала ему только до подбородка. Я еще раз все обдумал и решил, что видеть меня не мог никто, – хорошо, что тут нет Ниро Вулфа и ему ничего не надо объяснять. Короче говоря, сладко позевывая, я сделал вывод: пользоваться ключом Сперлинга не буду. Не важно, по какой причине Рони выплеснул виски, но это факт, и, значит, он не только не будет спать крепким сном, он будет начеку… стало быть… стало быть, что-то… только вот что… стало быть… какая-то важная мысль безнадежно от меня ускользала…

Я потянулся к пижамной куртке, но меня вдруг обуяла зевота… я даже взъярился на себя, да что же это такое, какое право я имею зевать, когда я только что не смог даже усыпить клиента, грош мне цена… однако никакой ярости я не чувствовал… просто жутко хотелось спать…

Помню только, что пробормотал сквозь стиснутые зубы: «Тебя усыпили, дебил ты несчастный, иди живо запри дверь», но как я ее запирал, не помню. Надо полагать, все-таки запер, потому что утром она была заперта.