Текст книги "Тень в камне"

Автор книги: Рекс Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

ХАЙЛЕНД-ПАРК

Совещание началось в час дня в помещении фирмы «Джонс – Селеска» в Гарлэнде. По просьбе Ноэль они ушли с него в три тридцать («Нет, вы меня нисколько не обремените»). И она снова забрала этого сексуального парня к себе домой. Как она могла удержаться от того, чтобы броситься ему на шею, она так и не поняла, но пока что их отношения не выходили за рамки чисто деловых. Хотя в его изумительных глазах читалось страстное желание.

У себя дома в Северном Далласе она некоторое время продолжала задавать чисто деловые вопросы, а Джо отвечал ясно и коротко, последовательно описывая все стадии жизни молодого Юки.

Ноэль хотела заполучить любую документацию. Она сообщила Джозефу, что ей удалось раздобыть в полиции и прокуратуре на предмет представления суду и чего недоставало. Как бы это помогло Биллу, если бы она смогла хоть что-то отыскать – какие-нибудь остатки приютской документации.

– Они погибли в большом пожаре, и, как я догадываюсь, Билл вам об этом сказал, – мягко напомнил он.

– Да. Как насчет приемных родителей, которые вас воспитывали? Когда они умерли?

И он снова шаг за шагом терпеливо водил ее по всему лабиринту, когда, и как, и кто. И картина в общем вырисовывалась безрадостная: куда-то сгинули и соседи, и близкие родственники, все родные приемных родителей, и по странному совпадению, все сотрудники ныне не существующего агентства по социальному обслуживанию населения. Одни скончались, следы других затерялись. Это было, как заметила Ноэль, большой неудачей.

– Будто ваше личное прошлое стерто с лица земли.

– Рок, – сокрушенно признал он. – Не знаю, сможете ли вы понять чувства одиночества и отчуждения, которые вас охватывают, когда вы лишаетесь своих корней, как это было у нас с братом. Конечно, просто серия совпадений. Хотя у нас, как у большинства людей, не было большого круга родных, все равно остро чувствуешь потерю. Особенно горько лишиться семьи, отчего дома. Потеря близкого родственника, любимого человека...

Пока он говорил, она почувствовала, что ее снова тянет к нему. Что она подпадает под волшебные чары, создаваемые его тонкими манерами, чувствительностью, теплым, ласковым голосом. Его голос убаюкивал и обещал море нежности и любви. Ноэль пришлось собраться с силами, чтобы сосредоточиться на деле.

Ее несколько удивил его острый интерес к тому, как она собирается вести защиту Юки, причем не поверхностный, а углубленный, с учетом всех хитросплетений закона, и в какой-то момент она даже спросила, не собирается ли он в будущем преподавать право. У него была манера вдруг ни с того ни с сего ошарашивать ее конкретно направленными вопросами, и она была рада, что хорошо знала свое дело. Джозеф оказался сообразительным и начитанным человеком. Он начал рассматривать возможности, открывающиеся в случае признания Юки невменяемым, на что Ноэль тут же отреагировала:

– Это такая область, где даже полиция сильно дезинформирована. А в отношении Юки вопрос очень сложный и спорный. Понимаете, не всегда бывает так, что человек, признанный невменяемым, не несет ответственности за содеянное. Когда в суде рассматривается дело, подобное этому, то присяжных просят принять решение "на основании злого умысла". Был ли у подсудимого злой умысел в момент совершения преступления? А ты, защитник, ты выкладываешь заключение психиатров, предъявляешь по очереди своих свидетелей и должен убедить этих мужчин и женщин из состава суда, что невменяемость твоего подзащитного носит правовойхарактер, а не медицинский.Это не одно и то же, и большинство людей не...

В этот момент он осторожно прикоснулся к ней рукой. Она вздрогнула. И если поначалу движения его были медленны, то непосредственно к делу он приступил без всякой раскачки. Джо совершал свои действия, не нуждаясь в ухаживании, без лишних взглядов, слов или жестов, а она просто наклонила голову, отвела глаза, чуть повернулась и сделалась такой доступной и уязвимой. Эта уязвимость будоражила его, и он, двигаясь рядом с ней, сосредоточился на том, что доставляло ему удовольствие. А ей казалось вполне естественным, что рука этого страстного и красивого незнакомца скользит вверх по ее бедру, обнажая великолепные длинные загорелые ноги.

Слегка флиртуя, она глядит в его горящие глаза и чувствует как он возится с ее одеждой. И вот уже оба полушария обнажены, и соски жаждут ласки и стоят торчком в ожидании. Но вместо этого он берет обе груди в свои ладони и, даже не поцеловав, наклоняет голову и скользит языком вниз по ее груди. Горячий язык облизывает ее груди и соски, и все вокруг, и скользит дальше вниз по соблазнительно вылепленному животу туда, к дразнящему изгибу бедер. Она что-то говорит, но никто из них не слышит. Он вытаскивает член из брюк и скользит языком теперь уже снизу вверх. Он весь мокрый. Она тоже. Он ладонью растирает влагу по ее телу, потом она чувствует, как он заполняет ее всю. Их губы сливаются, они двигаются в такт друг другу, и «Боже!» – бормочет она. И хочет еще и еще. В ушах грохочут барабаны. И оба в тесном жарком объятии разряжаются взрывом неумолимой дикой страсти.

Этот неумолкающий голос, вибрирующий, напоминающий церковный орган... О Господи, орган, ода, рокочущий, и шепчущий, и рассказывающий ей о вещах, которыми он желал бы заняться. А сладость его комплиментов! Он говорит, как с трудом удержался от того, чтобы прикоснуться к ней во время их последней встречи, а когда она шла рядом с ним, спаянная скользкая сладострастность ее великолепных, бесконечно длинных ног и покачивающихся ягодиц слала ему воздушные поцелуи. И это не что иное, как прорыв связи, новшество в области слуха и чувств. Он шепнул ей: «ноги женщины говорят» и объяснил значение слова, выраженное движением ноги. Она знает это слово. Это широко распространенное слово в английском разговорном языке. Приглашение пообедать. Ее ноги зазывали: «Съешь меня!»А поскольку она – его настоящая королева, оказывающая милость своему придворному шуту, он обязан выполнять все ее желания.

Так Ноэль и Джозеф провели всю вторую половину дня. На полу в гостиной. Чистый, грубый, трусливый, замечательный, животный секс. Потом он заключает ее в объятия, целует, потом этот дух захватывающий мужчина снова входит в нее, и оба, забыв обо всем, отдаются своему чувству, потом, выжатый и опустошенный, он лежит на спине, его некогда мощный розовый с голубыми прожилками вен инструмент разрушения теперь увял и обессиленно распластался по бедру. А рядом женщина свернулась калачиком и тяжело дышит открытым ртом. Пара лошадей после долгой скачки, по их телам струится пот. Насладившиеся, довольные, ничего не стыдящиеся, какое-то время они лежат обнявшись и решают, что делать дальше. Прежде чем они погрузятся в сон, добрых четыре-пять секунд их занимает эта сложная задача. Лежа в объятиях друг друга в сгущающихся сумерках, они засыпают крепким сном без сновидений.

ЮЖНЫЙ ДАЛЛАС

В условленное время Донна Баннрош встретилась с Эйхордом в центре города, и, пока они шли к машине, он попытался растопить лед в их отношениях.

– Тяжело было, да?

– Да, – с горечью произнесла она.

– Вы прекрасно держались во время допросов.

– Спасибо. У вас своя работа. Она не может быть приятной. Иметь дело с такими подонками...

– Что ж. Работа, как всякая другая. Наряду с темными она имеет и светлые стороны. Вообще работа имеет свойство определять твою жизнь, Донна.

– Конечно, если вы добросовестно относитесь к делу, то и дома трудно отвлечься от своей работы. Полицейские похожи на тех, кто помогает неблагополучным семьям – из социальной службы. Постоянно сталкиваешься со всякой мерзостью и хочется что-то изменить.

– Безусловно. Между нами и служащими системы социального обслуживания есть некоторое сходство. – Его голос звучал, как будто он набил рот ватой, тупо, педантично. Этим утром у него было необычное похмелье, им владела какая-то вялость, душевная депрессия. Чего ради он так старается, чтобы установить отношения с этой девицей?

Сегодня Донна выглядела вполне прилично. Французские джинсы, сапожки на высоких каблуках, шелковая, спортивная куртка с номером тридцать четыре (наверное, ближайший номер к половине от шестидесяти девяти, который она смогла найти, подозревал Эйхорд, но тут же казнил себя за несправедливость). Вполне подходящий наряд для посещения страшного места, где тебя держал в плену, мучил и периодически насиловал психопат Юки. Все время, пока добирались до этого дома, они разговаривали. Но беседа клеилась плохо, какой-то надуманный, неестественный, вымученный диалог. Будто участники его находились в удушливой атмосфере и старались выговориться, чтобы стало полегче. Не очень подходящее состояние для серьезного разговора, но они ничего не могли с собой поделать.

Донна задавала ему массу вопросов насчет работы, и скоро Джеку начало казаться, что она берет у него интервью – так односторонни и фальшивы показались ему эти вопросы. Ее назойливость он объяснил страстным желанием отомстить Юки, удостовериться в том, что копы способны до конца использовать те сведения, которыми она их снабжала. А тут еще старое пугало его сомнительной славы.

Он никогда не задумывался над тем, как его используют свои же сотрудники. Когда-то начальство дало ему совершенно ясно понять, что забота о престиже столь же неотъемлемая часть его работы, как и экспертиза по делу об убийстве. Человек с более слабым характером, или, что спорно, напротив, более решительный, восстал бы. Но... Джек обладал талантом притягивать прессу. Он красовался на первых полосах газет, как и прославленные гангстеры. Не важно, что ориентированные на толпу журналисты описывали его как Шерлока Холмса, Рокки Бальбоа или еще какого-нибудь монументального борца со злом.

Сам Эйхорд знал, что дело сумасшедшего дантиста или дело в Лоунли-Хартс были раскрыты благодаря счастливой случайности. Средства массовой информации не желали знать о тех делах, где не было клюквы – внезапных озарений, инстинктивных догадок и прочей чепухи. Серии убийств, в расследовании которых полиция не продвинулась дальше заключения медэксперта, случавшиеся промахи никого не интересовали. Такие вещи не публиковали. Вокруг его методов было напущено столько дыма, а он жил и действовал как любой другой обычный полицейский. Это были долгие, скучные, часто затраченные впустую часы тяжелой, нудной работы. Девяносто девять процентов пота, один процент вдохновения и чуточку удачи.

Один на один без вспышек фотоаппаратов он, безусловно, выложил бы все как есть: никакой он не сверходаренный борец с преступлениями, посланный богами выслеживать убийц-маньяков.

– Паблисити – это просто один из способов существования средств массовой информации. Донна. Дело не в том, что я робок, застенчиво ковыряю носком туфли землю и бормочу «А, ерунда!» в ответ на расспросы журналистов обо «всех убийствах, которые раскрыл».

– Мне самой пришлось научиться общаться с ними, – поведала ему Донна, – или по крайней мере пройти начальное обучение по этому предмету. Пока мои методы ограничиваются тем, что я бормочу «Без комментариев» – и пытаюсь сбежать от репортеров, или вещаю трубку телефона, или не отвечаю на письма. Но некоторые из них просто несносны.

– Некоторые из них смотрят на эти вещи иначе. Журналисты – стервятники. Суют микрофон в лицо леди, у которой только что застрелили мужа: «Как вы себя чувствуете?» и тому подобное. А если дело вызвало общенациональный интерес? Местные жители рвут друг у друга из рук толстые иллюстрированные журналы и газеты. Телевидение является в полном составе на место преступления. Это может превратиться черт знает во что, если им дать волю.

– Со мной так и было. Мне повезло пару раз, и меня стали использовать для «связей с общественностью», так это, кажется, называется. Я превратился, в удобный инструмент для смягчения красок в освещении какого-либо происшествия, чтобы снизить уровень страха, которым может быть охвачен город, где происходят многочисленные убийства.

Он рассказал ей об Атланте, Бостоне, Сан-Франциско и о том ужасе, который охватил эти города, когда убийца-маньяк взял их за горло своими железными лапами.

Дорога до дома им обоим показалась длинной, но Джек почувствовал что какое-то количество льда в их отношениях растаяло. Когда они подъехали к дому, шаткому каркасному сооружению на Саут-Мишн, Донна посмотрела на Джека и спокойно спросила:

– Это тот самый дом?

– Да. – Он искоса поглядел на нее. – Вы в порядке?

– Да. – На вид она была совсем не в порядке. Даже густой слой косметики не скрыл того, как она побледнела.

– Знаете, мы можем отложить, – произнес он с вопросительной интонацией.

– Нет, это надо сделать сегодня, – прошептала она и решительно открыла дверцу машины. Джек выбрался наружу, обогнул машину и закрыл дверцу.

Припарковываясь позади полицейского автомобиля, он понял, что ребята из следственного отдела уже на месте. Эйхорд с Донной вошли, поздоровались и направились прямо в подвал.

Джек хотел поддержать ее за локоть, но она медленно спустилась первой, опираясь на перила. Было холодно, и стоял затхлый запах – так пахнет старый заброшенный дом. Джек держался сразу за ней, не отрывая взгляда от ее куртки и вытянутой руки, на случай, если ей вдруг станет плохо. Такое может произойти с потерпевшим.

Через пару секунд они очутились в комнате, которая в течение месяца служила ей тюрьмой, и вид этой комнаты подействовал на Донну так, будто ей дали пощечину. Глубоко дыша, она замерла на последней ступеньке, вцепившись в перила. Джек хотел ей помочь, но понял, что лучше не надо, и, ни слова не говоря, отошел в сторону.

Каркасный дом с его атмосферой упадка и заброшенности, сырость, обволакивающий запах гниения в подвале, стены, оклеенные низкопробными, рваными, пыльными фотографиями из грязных журнальчиков, вырезки психа Юки, – все это придавало помещению очевидный эффект темницы, цепь с ремнем, прикованная к стене, усиливала его.

Самим домом Эйхорд занимался с тех пор, как Юки рассказал ему о нем. Хакаби утверждал – и все улики говорили в пользу этого, что пустующее здание ему кто-то подарил. Юки жил в центре города в какой-то комнатушке и был на мели. Совершенно неожиданно из одного клуба, где он когда-то выступал, ему пришло извещение. Вскрыв конверт, он обнаружил ключ, пятидесятидолларовую купюру и отпечатанную на машинке записку. Как утверждал Юки, текст гласил: «Видел как-то ваше великолепное выступление. Вы заслуживаете лучшей доли. Арендная плата внесена за шесть месяцев вперед – можете считать это дружеским займом». И был указан адрес на Саут-Мишн. Юки говорил, что принял бы это за розыгрыш, если бы не, настоящие пятьдесят долларов.

Взяв такси, он поехал по указанному адресу. Ключ к замку подошел. Счастливчик тут же переехал. Домовладелица до сих пор хранила письмо, из которого следовало, что Юки, по всей вероятности, арендовал дом по почте. Она также сказала, что получила наличными арендную плату за шесть месяцев, включая задаток еще за два месяца, и инструкции, куда отослать ключ (номер почтового ящика в Бель-Эйр, который какой-то юноша приобрел на имя У. Хакаби). Банк, где был оплачен чек, вел свои видеозаписи, и Эйхорд видел этого человека. К сожалению, тот находился слишком далеко, поэтому нельзя было с уверенностью утверждать, кто он. Скорее всего просто какой-то посторонний, которому заплатили за то, чтобы провернул операцию. Вопрос состоял в том, как все подстроено и кем? Юки или кем-нибудь еще?

Между тем в подвале дома Эйхорд все ещё стоял рядом с Донной Баннрош. От тишины звенело в ушах. Разговор наверху едва доносился сюда, и можно было представить, если двери закрыты, то даже самые отчаянные вопли, без сомнения, не смогли бы проникнуть сквозь старые, каменные стены. Джек почувствовал, что этот дом тщательно выбран. И опять – кем? Кто проштудировал бесконечные списки агента по продаже недвижимости, взял ключ, спустился в подвал в поисках подходящей камеры для пыток? Юки? И потом, он что, изменил внешность (не настолько же он туп, чтобы рисковать, – агент опознал бы его по фотографии из полицейского архива) и заплатил кому-то, чтобы арендовали почтовый ящик, и отослал деньги переводом, и получил ключ, и каждый раз под новой внешностью? Или все это инсценировка? Если инсценировка, зачем такому умнику (его постоянное правило большого пальца) использовать схему, которую так легко разгадать? Видно, человек очень старался, чтобы все выглядело так, как если бы сам Юки убеждал их в том, что это инсценировка. Эйхорд не сбрасывал со счетов ни одну из версий. Он достаточно навидался в жизни случаев, когда полиции подставляли какого-нибудь простофилю или тупицу.

Донна стояла рядом и мысленно видела только свои страдания, оскорбления, унижения, в ушах у нее отдавалось эхо ее собственных воплей, плача, просьб пощадить: «Пожалуйста, ну пожалуйста, не надо!» – она слышала это многократно усиленным, а голова у нее раскалывалась от боли, ярости, ненависти. Она начала беззвучно плакать, плечи заходили ходуном вверх-вниз, как в немой мультипликации. Вверх-вниз, беззвучные всхлипывания. Эйхорд не удержался, протянул руку и мягко обнял ее за плечи. Она обернулась и тут же стала заваливаться, заваливаться прямо на него, продолжая рыдать. Рыдания душили ее, вся грязь и мерзость, гнев и отвращение выплеснулись в потоке очищающих слез. Потом Донна судорожно глотала воздух. Держа ее в объятиях, Джек пытался ласково успокоить. Медленно гнев начал утихать, слезы высыхать, дыхание пришло в норму, и они оба это почувствовали.

Что-то неуловимое изменилось между ними. Стоявшие рядом перестали быть полицейским и жертвой изнасилования. Ощутив теплоту и сердечность объятий Джека, Донна Баннрош впервые увидела в нем просто человека, и Эйхорду показалось, что она теснее прижалась к нему. Он гладил ее по спине и понимал, что держит в объятиях нежную и очень сексуальную женщину, и природа медленно начала брать свое.

Поначалу ни один из них не захотел себе в этом признаться. Мерзость окружающей обстановки, неуместность, фактически нелепость происходящего, вышедшие из-под контроля чувства, ставили их в неловкое положение каких-то зеленых юнцов... Но природу нельзя игнорировать. И очень, оченьосторожно Джек притягивал ее к себе все ближе, пока не почувствовал, как полные груди прижались к его собственной груди, и вдруг наступил момент, когда он с трудом смог удержаться от того, чтобы не обхватить ладонью одну из этих больших женских грудей, и не откинуть ее лицо назад, и не попробовать, какова она на вкус при поцелуе. И хотя он не сделал ни одного движения, она почувствовала угрозу, переданную неуловимым, незаметным усилием объятий, и еще она кое-что распознала – конечно, не желание, – но что-то теплое и ласковое всколыхнулось в ней, и она отступила перед его полувоображаемыми ухаживаниями, и чары разрушились.

Остальное время они, как обычно, посвятили деловой беседе, и оба мучительно страдали от долгих пауз. «Достаточно взаимной близости с этой маленькой снежной королевой», – подумал он. Однако, по правде говоря, он понимал, что до смешного потерял самообладание. Это не прибавило ему хорошего настроения.

Если дорога сюда была долгой, то обратный путь превратился в маленькую вечность, но оба находили утешение в собственных мыслях. Ирония заключалась в том, что, сидя на переднем сиденье в ограниченном пространстве на колесах, которое пробивало себе дорогу сквозь уличное движение Большого Далласа, оба теперь прекрасно сознавали, что рядом находятся мужчина и женщина, тогда как прежде отношения были другими. И бессознательно каждый из них задавал себе вопросы по поводу другого, и в этих вопросах содержалось древнее как мир любопытство, и это переменило все, а может быть, и ничего.

Результат, с которым Эйхорд закончил день, был нулевым – пачка ничего не значащих пометок, размытые наблюдения, ничтожные обрывки случайных пустяков, ничего не измерено и не изучено под микроскопом. Он опять купил бутылку и немного собачьего корма (интересно, что по этому поводу думает продавец?), и в конце концов добрался до своего номера в мотеле. При виде его пес просиял. Это уже было кое-что, и Джек похлопал его по лохматой голове, пес затрусил следом и, как только Джек открыл дверь, проскочил в номер и запрыгнул на шезлонг, стоявший рядом с дверью.

Вопреки здравому смыслу и правилам внутреннего распорядка Джек приводил пса к себе в номер. Они быстро стали приятелями, благодаря тому, что Эйхорд его кормил. Пока Джек снимал пиджак, убирал покупки, а потом разбрасывал по всей кровати клочки бумаг и свои многочисленные записи, пес терпеливо ждал. «Ну и ну, – подумал Джек, глядя на желтые листки с торопливо, иногда неразборчиво нацарапанными стенограммами, картонные пакетики с бумажными спичками, салфетки, блокноты, скомканные листки с таинственными пометками, короче, все, что составило итог безрезультатного дня, – и все это я должен как-то рассортировать!»

«Его» пес свернулся на полу рядом с дверью, Джек присел на край кровати, сбросил туфли и принялся наводить относительный порядок. Клочки бумаг, вытащенные из восьми, десяти разных карманов, и блокноты. Надпись: обратная сторона какой-то квитанции со словом «иллюзорно» и никаких комментариев. Что-то ему, видно, пришло в голову, но у него не было времени зафиксировать мысль. Он скомкал квитанцию и отправил в архив. Спичечный коробок с номерами телефона какого-то врача в Честере, штат Иллинойс. Он переписал номер в свой телефонный справочник. Надпись синей шариковой ручкой на половинке бумажного носового платка: Оз/ВОЛШЕБНИК. Сначала Джеку пришло на ум, что речь идет о смерти Рэя Болджера, но потом он вспомнил, надо не забыть куда-то заглянуть – вот что она значила.

С удивлением он обнаружил разборчивую и довольно связную памятную записку по поводу видеокассеты наблюдения.

Уолли говорит, что дон Дункан видел касс. набл. близнецов. Воссоединение Джо/У. Смотрят друг на друга. Ничего не говорят. Джо смеется. Дункан говорит «невесело», Юки отодвигает стул, уходит не прощаясь.И номер соответствующей записи. Джек тоже видел эту запись, но объектив находился слишком далеко, и даже на большом экране трудно было подметить какие-либо детали, только уже упоминавшаяся тишина и резкий взрыв смеха. Сделав пометку в своем досье, он присоединил бумажку к остальным.

Далее Эйхорд обнаружил скомканный клочок бумаги со словами «Кто говорит?»,которые ему лично ничего не говорили.

Он оставил бумажку лежать рядом, налил в кофейную чашку, полную льда, на четыре пальца «Дэниелса» и отхлебнул глоток.

– Что скажешь, приятель? – спросил он у пса.

В ответ тот помахал хвостом.

Один листок бумаги оказался испещрен сокращениями, цифрами и буквами. Это была стенограмма Эйхорда, подводящая итог тщательному тестированию Юки Хакаби. В ней отмечались изменения дыхания, кровообращения, сердечно-сосудистой, желудочно-кишечной, нервной и мочеполовой систем. Иллюзии, искаженное восприятие, галлюцинации. Чувства запаха, вкуса, слуха, зрения и осязания. Смена и глубина настроений: ярость, страх, ревность, паранойя. Степень самообладания Юки, его скрытые и явные желания, речевые отклонения.

Был ли он импульсивным, угрюмым, уклончивым, хвастливым, воинственным, задиристым, жалеющим самого себя, беспокойным, непредсказуемым, непоследовательным? (Юки жаловался Уолли Майклсу, что он «чувствует себя уставшим, измотанным, затраханным и ни на что не годным, как китайский рядовой Народной армии за два дня до получки». Манделу он выражал тревогу по поводу того, что его «красные сосунки-трупы» пожирают его «белых сосунков-копов» быстрее, чем он может подготовить им замену. Все это в шутку, но характерно для нового Юки.) Отметили его привычку грызть ногти, дефекты речи, притворную застенчивость и необузданное хвастовство, робость и неистовость, спокойствие и сверхвозбудимость.

Каждый его шаг, настроение, движение, особенность – все тщательно исследовалось. Его постоянные заявления, стремление порисоваться, нигилизм, способность поддаваться внушению, противодействие власти, малейшие признаки потливости, раздражения, возмущения внимательно отыскивались, наблюдались, снабжались ярлыком, подшивались, систематизировались, измерялись, рассматривались, оценивались и сравнивались.

Юки подвергли подошвенному тесту Бабинского, пальцевому тесту Хоффмана, тесту Бандера – Гестальта. Тесту Роршаха. Тесту Шонди. Тестам на формирование и восприятие идей и тематическое самосознание – и все это смешивалось вместе в огромном миксере под названием «Отдел по особо важным преступлениям».

Завтра или послезавтра, как только сможет, он узнает, готов ли парень по имени Сью сделать хотя бы неофициально какие-то первоначальные выводы. Единственным комментарием Мандела о «новом Юки» было то, что тесты неубедительны. Джек подумал, что предпочел бы даже неубедительные выводы, сдедал большой глоток, ощущая на языке крошечные осколки, тающие кусочки льда и, глядя на неразборчивую стенограмму, проглотил содержимое.

Толстой пачкой перед ним лежали фотокопии различных материалов о близнецах. Джек начал их читать и позже пожалел об этом. Но сейчас он продолжал упорно пробиваться сквозь гущу слов, таких, как «фолликул», и «яйца», и «многояйцевые», и «гомологичный», он проштудировал пару страниц подобной писанины, застревая на каждом слове, пока фраза «уродцы, рождающиеся составными» окончательно его не доконала. Тем не менее он читал:

«Двуяйцевые близнецы не суть близнецы в биологическом смысле этого слова» (Ноэль упала бы со стула, услышав такое), «они появляются в результате оплодотворения двух яйцеклеток за один период овуляции. Однояйцевые близнецы однотипны в полном смысле этого слова, одна личность делится на две. Это деление может быть достигнуто экспериментальным путем среди животных и рыб, но часто сопровождается появлением на свет уродцев в результате несовершенных методов процесса деления». Печально, но Эйхорд так и не узнал, что книга, которую он перефотографировал, была написана задолго до знаменитых экспериментов, приведших к великим открытиям в области размножения.

Он продолжал читать о появлении на свет двухголовых и четырехголовых чудовищ, а потом снова начал спотыкаться о все те же слова: «тератома», «зародышевая оболочка» и «образование плаценты». Добравшись до «разделения двусторонних половинок второго шейного позвонка у зародыша», Джек позволил листку бумаги соскользнуть на пол, где к нему подошел пес, некоторое время обнюхивал, а потом тоже решил, что листок не представляет для него интереса.

На следующей странице было что-то завлекательное, но Джек наткнулся на слово «телегония» и выпустил ее из рук. Пораженный, он какое-то время не отрываясь читал о том, как пара сиамских близнецов с общим влагалищем, но отдельными матками родила ребенка. Прочитанное настолько подействовало на него, что он долго сидел неподвижно, пытаясь представить себе возможные отношения, результатом которых явилось подобное событие, но потом усилием воли выбросил все из головы, перевернул страницу и налил себе очередной стакан золотистой мерцающей жидкости.

Он читал, пил и снова читал. Обвел желтым прямоугольником параграф, в котором объяснялось, как близнецы могут оказаться в «агрессивных и враждебных ситуациях, когда родственное соперничество, ревность и желание главенствовать ярко выражены. Необходимость сосуществовать заставляет каждую половину приспосабливаться к характерным чертам и особенностям другой половины, в этом случае два существа оказываются связаны между собой крепчайшими узами, какие только могут существовать между двумя личностями. В экстремальных случаях эта связь становится патологической и разрушительной».

Джек читал и прихлебывал, пока не заснул, храпя, как портовый грузчик. Ему снилось, и это было здорово, что он в постели с очаровательными близняшками. Абсолютно идентичными. Сногсшибательными, как те две с телевидения – во сне он забыл, как их зовут, но одел, как капитанов болельщик. Словом, его любимая фантазия в стиле «Я знаю, что, когда прыгаю, видны мои трусики, вот почему они одного цвета с юбкой». А девушки были нежными. И прелестными. И когда утром Джек проснулся с больной головой, в которой грохотали барабаны и ревел океан, распростертый на кровати в номере мотеля, полностью одетый, обнимая пребывающего на вершине блаженства пса, он сразу понял, что – самое малое – у него будут блохи. Блохи, это как минимум, подумал Джек, тряся с отвращением головой, о чем тут же пожалел.

Господи, только бы мое сердце снова заработало, молил он, открывая дверь и выпроваживая своего ночного друга.