Текст книги "Опиумная война"

Автор книги: Ребекка Куанг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Так ты не веришь в богов? – спросил Цзян.

– Я верю в богов в той же степени, как любой житель Никана. Я верю в богов как культурное явление. Метафору. Мы просим их о защите, когда не находим ничего лучшего, это проявление наших тревог. Но я не считаю их реальными, влияющими на события во вселенной.

Она произнесла это с серьезным лицом, но явно преувеличила.

Потому что Рин знала – что-то все-таки реально. В глубине души она понимала, что в мироздании есть нечто больше того, с чем она сталкивается в материальном мире. Она не была таким скептиком, каким притворялась.

Но чтобы объяснить что-то Цзяну, лучше всего было принять радикальную позицию, в этом случае Рин удавалось найти самые сильные аргументы.

Он не заглотил наживку, и Рин продолжила:

– Если существует божественный творец, высший моральный авторитет, то почему с хорошими людьми происходят несчастья? И зачем боги вообще создали людей, таких несовершенных?

– Но если божественного не существует, то почему мы приписываем такой статус мифическим фигурам? – спросил Цзян. – Зачем поклоняться Великой черепахе? Или богине-улитке Нюйве? Зачем мы воскуряем благовония небесному Пантеону? Верим в то, что религия требует жертв? Зачем бедный никанский крестьянин приносит жертвы богам, если знает, что это просто миф? Какой ему от этого прок? И откуда взялись подобные традиции?

– Не знаю, – призналась Рин.

– Так выясни. Выясни природу мироздания.

Рин подумала, что несколько неразумно требовать от нее решить задачу, над которой тысячелетиями бьются философы и теологи, но вернулась в библиотеку.

Оттуда она принесла новые вопросы.

– И как существование или несуществование богов влияет на меня? Почему важно, как образовалась вселенная?

– Потому что ты ее часть. Потому что ты существуешь. И если ты не хочешь вечно оставаться крохотной песчинкой, не понимающей своей связи с общим порядком, то должна это исследовать.

– Почему?

– Потому что ты хочешь обрести силу. – Он снова притронулся к ее лбу. – Но как ты одолжишь силу у богов, если не понимаешь, кто они?

По указанию Цзяна Рин проводила в библиотеке больше времени, чем большинство пятикурсников. Он велел ей ежедневно писать сочинения, а тема возникала после многочасовых обсуждений. Он заставлял Рин находить связи между текстами в различных дисциплинах, текстами, написанными в разные столетия и на разных языках.

Как теория Сээцзиня о передаче ци с дыханием связана с традицией спирцев вдыхать пепел усопших?

Как никанские боги менялись со временем и как это отражало возвышение того или иного наместника в разные исторические периоды?

Когда Федерация начала считать свою власть дарованной богами и почему?

Как доктрина разделения церкви и государства повлияла на гесперианскую политику? В чем заключается ироничность этой доктрины?

Он разрывал ее мозг на кусочки и собирал их вместе, потом решал, что этот порядок ему не нравится, и снова рвал. Цзян заставлял ее мыслить на пределе возможностей, как и Ирцзах. Но Ирцзах нагружал мозг Рин в рамках известных параметров. Его задания делали ее более умелой в границах уже известного пространства. Цзян же заставлял ее разум расширяться в совершенно новых измерениях.

Это был мысленный эквивалент бега со свиньей в гору.

Рин беспрекословно подчинялась, гадая, чего он от нее в итоге добивается. Чему пытается научить, не считая того, что ни одно ее представление о мире не было верным.

Хуже всего была медитация.

В третьем месяце семестра Цзян объявил, что впредь Рин будет каждый день по часу медитировать вместе с ним. Рин понадеялась, что он об этом забудет, как часто забывал, какой на дворе год или как его зовут.

Но из всех своих правил этого Цзян придерживался неукоснительно.

– Каждое утро без исключения ты будешь неподвижно сидеть целый час в саду.

Она подчинилась. Но ненавидела медитацию.

– Прижми язык к нёбу. Почувствуй, как вытягивается позвоночник. Ощути пространство между позвонками. Проснись!

Рин резко выдохнула и дернулась. Голос Цзяна, всегда такой тихий и умиротворяющий, ее усыпил.

У нее зачесалась левая бровь. Она поерзала. Цзян отчитал бы ее, если она почешется. Вместо этого Рин подняла бровь как можно выше. Зуд только усилился.

– Сиди спокойно, – велел Цзян.

– Спина болит, – пожаловалась Рин.

– Это потому, что ты не сидишь прямо.

– Думаю, это после спарринга.

– А я думаю, что у тебя дерьмо в голове.

Пять минут прошли в молчании. Рин повернулась сначала в одну сторону, потом в другую. Что-то хрустнуло. Она поморщилась.

Она жутко утомилась. Рин считала языком зубы. Потом еще раз – в противоположном направлении. Перенесла вес с одной ягодицы на другую. Ощутила непреодолимое желание встать, попрыгать, сделать что угодно.

Она открыла один глаз и обнаружила, что наставник Цзян смотрит прямо на нее.

– Сиди спокойно.

Рин проглотила возмущение и подчинилась.

После многих лет напряжения и постоянной учебы Рин считала медитацию бесполезной тратой времени. Ей казалось неправильным сидеть в неподвижности и ничем не занимать мозг. Она с трудом выдерживала три минуты этой пытки, не говоря уже о шестидесяти. Она была так напугана тем, что придется ни о чем не думать, что думала только о том, как ни о чем не думать.

Цзян, с другой стороны, мог медитировать бесконечно. Он превращался в статую, неподвижную и умиротворенную. Он выглядел, как сам воздух, как будто растает, если Рин не будет напряженно в него всматриваться. Как будто способен покинуть собственное тело и улететь в другое место.

Ей на нос села муха. Рин громко чихнула.

– Начнем отсчет сначала, – спокойно объявил Цзян.

– Проклятие!

Когда в Синегард вернулась весна и установилась достаточно теплая погода, чтобы не приходилось кутаться в толстую зимнюю одежду, Цзян повел Рин в горы Удан. Два часа они шли молча, а в полдень Цзян решил остановиться на освещенной солнцем площадке, откуда открывался вид на всю долину.

– Тема сегодняшнего урока – растения. – Он сел и вывалил содержимое своей сумки на траву. Там были растения и порошки, куски кактусов, несколько цветков красного мака с ножками и кучка сушеных грибов.

– Мы будем употреблять наркотики? – спросила Рин. – Ого.

– Я буду. А ты просто наблюдай.

Растирая маковые зерна в каменной ступке пестиком, он читал Рин лекцию:

– Эти растения изначально не росли в Синегарде. Грибы выращивали в лесах провинции Кролик. Больше ты нигде их не найдешь, они хорошо растут только в тропическом климате. Кактусы лучше всего растут в пустыне Бахра, между нашей северной границей и Глухостепью. Этот порошок – из кустарника, который можно найти лишь в дождевых лесах Южного полушария. Кустарник дает маленькие оранжевые плоды, безвкусные и липкие. А наркотик делают из высушенных и измельченных корней растения.

– И хранение всего этого в Синегарде – преступление, – сказала Рин, потому что кто-то же должен об этом упомянуть.

– Ах, закон. – Цзян понюхал неизвестный листок и отбросил его. – Какое неудобство. И совсем ни к чему. – Он бросил взгляд на Рин. – А почему в Никане не одобряют употребление наркотиков?

Он часто так поступал – кидал ей вопросы, к которым Рин не была готова. Если она говорила слишком быстро или делала поспешные обобщения, Цзян загонял ее в угол аргументами, пока она не произносила четко, что имела в виду, и досконально не обосновывала.

Теперь Рин уже тщательно обдумывала ответы.

– Потому что психоделики взрывают мозг и ассоциируются с напрасной тратой времени и хаосом в обществе. Потому что наркоманы не вносят вклад в общество. Потому что эту напасть оставила нам в наследство Федерация.

Цзян медленно кивнул.

– Хорошо сформулировано. Ты с этим согласна?

Рин пожала плечами. Она достаточно насмотрелась в Тикани на опиумные притоны и знала, на что похожа наркомания. Рин понимала, почему закон так суров.

– Сейчас я согласна, – осторожно сказала она. – Но, видимо, изменю свое мнение после ваших слов.

Цзян криво усмехнулся.

– Каждая вещь по природе своей имеет двойственное предназначение, – сказал он. – Ты видела, что мак делает с обычным человеком. Учитывая то, что ты знаешь о наркомании, твои выводы вполне разумны. Опиум превращает людей в идиотов. Разрушает местную экономику и ослабляет всю страну.

Цзян взвесил на ладони еще одну порцию маковых семян.

– Но нечто настолько деструктивное одновременно имеет потрясающий потенциал. Цветок мака больше, чем что-либо, показывает двойственность галлюциногенов. Мак известен тебе под тремя именами. В самой распространенной форме это кусочки опиума, которые курят через трубку, и этот мак делает человека бесполезным. Отупляет и закрывает для мира. Есть еще вызывающий безумную зависимость героин, который делают из порошка, получаемого из сока растения. Но зерна? Зерна – это мечта шамана. Если употреблять их с должной подготовкой разума, они дадут доступ ко всей вселенной внутри твоего мозга.

Он отложил маковые зерна и обвел руками разложенные перед ним растения-психоделики.

– Шаманы всех континентов веками использовали эти растения для изменения состояния сознания. Лекари Глухостепи использовали этот цветок, чтобы летать как стрела и разговаривать с богами. Они погрузят тебя в транс, и ты сможешь войти в Пантеон.

Глаза у Рин округлились. Вот оно что. И постепенно разрозненные штрихи начали соединяться. Она стала понимать, зачем полгода занималась исследованиями и медитацией. До сих пор она изучала две отдельные темы – шаманов и их способности, богов и природу вселенной.

А теперь, познакомив ее с психоделическими растениями, Цзян сплел эти нити в одну теорию – теорию духовной связи психоделиков и мира грез, где обитают боги.

Отдельные концепции сложились в ее разуме вместе, как возникшая за одну ночь паутина. Заложенный Цзяном фундамент внезапно обрел всеобщий и исключительный смысл.

У нее был контур рисунка, но сама картинка еще оставалась нечеткой. Незавершенной.

– Внутри моего мозга? – осторожно повторила Рин.

Цзян покосился на нее.

– Ты знаешь, что означает слово «энтеоген»?

Она покачала головой.

– Оно означает, что ты становишься божественным изнутри. – Цзян снова дотронулся до ее лба. – Личность сливается с богом.

– Но мы не боги, – возразила Рин. Всю неделю она торчала в библиотеке, пытаясь проследить корни никанской теологии. Религиозная мифология Никана полнилась встречами смертных с богами, но нигде не упоминалось что-либо про сотворение бога. – Шаманы говорят с богами. Но не создают их.

– А какая разница между богом и внутренним богом? Какая разница между вселенной, заключенной в твоем разуме, и внешней вселенной? – Цзян прикоснулся к ее вискам. – Разве не на этом основана твоя критика теологический иерархии Гесперии? Что идея отдельного от нас и правящего нами божественного творца не имеет смысла?

– Да, но… – Она умолкла, пытаясь понять его слова. – Я не имела в виду, что мы боги, я говорила о том…

Она и сама не знала, что имела в виду, и с мольбой посмотрела на Цзяна.

И он в кои-то веки дал простой ответ:

– Ты должна объединить эти концепции. Бог снаружи. И бог внутри. Как только ты поймешь, что это одно и то же, как только сложишь в голове обе идеи и поймешь их истинность, ты станешь шаманом.

– Но это не может быть так просто, – выпалила Рин. В голове по-прежнему стоял туман. Она попыталась сформулировать свои мысли: – Если это… тогда… тогда почему никто так не делает? Почему никто в опиумных притонах не находит богов?

– Потому что они не знают, что искать. Никанцы не верят в богов, не забыла?

– Ладно, – сказала Рин, отказываясь заглатывать наживку, когда ей швырнули в лицо собственные слова. – Но почему? – Она считала религиозный скептицизм никанцев обоснованным, но как тогда Цзян и ему подобные могут творить такие чудеса? – Почему верующих так мало?

– Когда-то их было больше, – сказал Цзян, и Рин поразилась, с какой горечью это прозвучало. – Когда-то здесь было много монастырей. А потом пришел Красный император и, решив объединить страну, все их сжег. Шаманы потеряли власть. Монахи – те, кто обладали подлинной властью, – либо погибли, либо исчезли.

– И где они сейчас?

– Скрываются. Забыты. В недавней истории лишь среди кочевников Глухостепи и племен Спира остались те, кто способен общаться с богами. И это не совпадение. Задача по модернизации и мобилизации влечет за собой веру в способность человека контролировать мировой порядок, а когда такое происходит, теряется связь с богами. Когда человек начинает думать, что сам пишет сценарий мировых событий, он забывает о силах, придумавших нашу реальность. Когда-то академия была монастырем. А теперь здесь готовят военных. Ты обнаружишь, что подобное повторяется во всех великих государствах мира, вошедших в так называемую цивилизованную эру. В Мугене нет шаманов. В Гесперии нет шаманов. Они почитают людей, которых считают богами, но не самих богов.

– А что насчет никанских суеверий? – спросила Рин. – То есть в Синегарде, где много образованных людей, религия исчезла, но что насчет деревень? Насчет религии народа?

– Никанцы верят в иконы, а не в богов, – ответил Цзян. – Они не понимают, чему поклоняются. Ставят ритуалы выше теологии. Шестьдесят четыре бога с одинаковой властью? Как удобно и как нелепо. В религии невозможны такие четкие определения. Боги организованы не так аккуратно.

– Но я не понимаю, – сказала она. – Почему исчезли шаманы? Разве Красный император не был бы более могущественным, если бы шаманы вступили в его армию?

– Нет. Все наоборот. Создание империи требует единства и подчинения. Учений, которые распространены по всей стране. Ополчение – это бюрократическая сущность, которой интересны только результаты. Я не могу преподавать все то же самое в классе из пятидесяти человек, а уж тем более для тысяч. Ополчение почти целиком состоит из людей вроде Цзюня, который считает имеющим значение лишь то, что дает немедленные результаты, причем эти результаты можно воспроизвести и снова использовать. Но шаманизм – искусство неточное. Как же иначе? Оно касается фундаментальных истин о каждом из нас, как мы связаны с феноменом бытия. Конечно, оно неточное. Если мы полностью это поймем, то сами станем богами.

Рин это не убедило.

– Но ведь наверняка какие-то учения можно было распространить шире.

– Ты переоцениваешь возможности империи. Подумай о боевых искусствах. Почему ты сумела победить однокурсников на Испытаниях? Потому что они изучали урезанную для удобства версию. То же самое относится и к религии.

– Но шаманов ведь не забыли окончательно. Эта дисциплина по-прежнему существует.

– Эта дисциплина – шутка, – сказал Цзян.

– А мне так не кажется.

– Только тебе, – сказал Цзян. – Даже Цзима сомневается в ценности этого курса, но не может заставить себя его отменить. В глубине души никанцы никогда не бросали надежду снова обрести шаманов.

– Но у них есть шаманы. Я верну шаманизм обратно в мир.

Рин с надеждой посмотрела на Цзяна, но тот сидел неподвижно, уставившись на край скалы, словно его разум блуждает где-то далеко. Выглядел он очень печальным.

– Эра богов окончена, – наконец сказал он. – Никанцы, может, и упоминают шаманов в легендах, но не принимают концепцию сверхъестественного. Для никанцев шаманы – безумцы. Мы не безумцы. Но как убедить в этом других, когда все в это верят? Как только империя так решила, все свидетельства обратного были уничтожены. Степняки были изгнаны на север, прокляты и подозревались в колдовстве. Спирцы порабощены и считались отбросами, их кидали в сражения, как диких псов, и в конце концов принесли в жертву.

– Тогда мы научим никанцев, – сказала Рин. – Заставим их вспомнить.

– Ни у кого не хватит терпения выучить все то, что я тебе преподаю. Помнить – это задача только для нас. Я годами искал кадета, и лишь ты поняла истину.

Рин почувствовала в этих словах укол разочарования, не собой, а империей. Трудно было смириться с тем, что когда-то люди могли свободно разговаривать с богами, но больше не могут.

Как вся страна могла забыть о богах, способных наградить невообразимой силой?

Легко, вот как.

Мир гораздо проще, когда все сущее предстает перед глазами. Проще забыть о тех силах, которые создали эти грезы. Проще поверить, что реальность существует лишь в одном измерении. Рин сама в это верила до недавнего времени, и теперь разум с трудом приспосабливался к иному.

Но сейчас она знала правду, и это придавало ей сил.

Рин молча уставилась на долину внизу, пытаясь постичь масштаб того, о чем она только что узнала. Тем временем Цзян набил порошком трубку, прикурил и сделал долгую, глубокую затяжку.

Он прикрыл глаза. На лице расплылась умиротворенная улыбка.

– Поехали, – сказал он.

Когда наблюдаешь за человеком под кайфом, но сам при этом трезв, то быстро начинаешь скучать. Через несколько минут Рин толкнула Цзяна, но он не пошевелился, и тогда она начала спуск с горы в одиночестве.

Если Рин думала, что Цзян позволит ей принимать галлюциногены для медитации, то она ошибалась. Он заставлял ее помогать в саду, поливать кактусы и грибы, но запрещал трогать растения, пока не позволит.

– Без должной подготовки разума психоделики не принесут тебе пользы, – объяснил он. – Ты просто станешь раздражительной.

Сначала Рин с этим согласилась, но прошло уже несколько недель.

– И когда же я буду готова?

– Когда просидишь пять минут спокойно и не открывая глаз.

– Но я могу сидеть спокойно! Я сижу спокойно уже почти год! Только этим и занимаюсь!

Цзян ткнул в ее сторону садовыми ножницами.

– Не смей говорить со мной таким тоном!

Она грохнула подносом с кусочками кактусов о полку.

– Я знаю, кое-чему вы меня не учите. Специально держите в неведении. И я не понимаю почему.

– Потому что ты меня тревожишь. Ты обладаешь такими способностями, как никто другой, даже Алтан. Но ты нетерпелива. Беспечна. И пытаешься увильнуть от медитации.

Она и впрямь пыталась увильнуть от медитации. Предполагалось, что Рин должна вести дневник медитации, записывать каждый раз, когда она успешно помедитировала в течение часа. Но накапливались задания по другим предметам, и Рин пренебрегала ежедневным ничегонеделанием.

– Не вижу в ней смысла, – сказала она. – Если нужно на чем-то сосредоточиться – я могу. На чем угодно. Но опустошать разум? Избавиться от мыслей? От чувств? Какой от этого толк?

– Это отсекает тебя от материального мира, – ответил Цзян. – Как ты можешь достичь духовного мира, если поглощена тем, что происходит у тебя под носом? Я знаю, почему это для тебя так сложно. Тебе нравится опережать однокурсников. Нравится лелеять былые обиды. Ненавидеть так приятно, верно? До сих пор ты накапливала гнев и использовала его как топливо. Но пока не научишься его отпускать, ты не найдешь путь к богам.

– Так дайте мне психоделики, – предложила Рин. – Чтобы я отпустила гнев.

– А теперь ты торопишься. Я не позволю тебе заниматься тем, в чем ты едва разбираешься. Это слишком опасно.

– Какая опасность в том, чтобы просто сидеть неподвижно?

Цзян встал и опустил руку с ножницами.

– Это не просто какая-то сказочка, в которой ты можешь взмахом руки попросить богов исполнить три желания. Мы здесь не глупостями занимаемся. Эти силы могут тебя сломать.

– Ничего со мной не случится, – огрызнулась она. – Со мной вообще ничего не происходит уже несколько месяцев. Вы все твердите о богах, но при медитации мне просто становится скучно, чешется нос, и каждая секунда кажется вечностью.

Она потянулась за цветком мака.

Цзян оттолкнул ее руку.

– Ты не готова. Даже близко.

Рин вспыхнула.

– Это всего лишь наркотики…

– Всего лишь наркотики? Всего лишь? – Голос Цзяна перешел в визг. – Я вынесу тебе предупреждение. И только один раз. Ты не первый студент, выбравший Наследие. О да, Синегард много лет пытался выпускать шаманов. Хочешь знать, почему никто не воспринимает этот предмет всерьез?

– Потому что вы пускаете газы на заседаниях совета?

На это он даже не рассмеялся, а значит, это куда серьезнее, чем ей казалось.

Вообще-то, выглядел он так, словно ему причинили боль.

– Мы пытались, – сказал он. – Десять лет назад. У меня было четверо студентов, таких же способных, как и ты, но не обладающих яростью Алтана или твоим нетерпением. Я учил их медитировать, рассказывал о Пантеоне, но у тех кадетов было только одно на уме – как вызвать богов и напитаться их силой. И знаешь, что случилось?

– Они вызвали богов и стали великими воинами? – с надеждой спросила Рин.

Цзян уставился на нее тяжелым взглядом.

– Все они сошли с ума. Все до единого. Двое были достаточно смирными, поэтому их заперли в сумасшедший дом до конца дней. А другие двое представляли опасность для самих себя и окружающих. Императрица отправила их в Бахру.

Рин вытаращилась на него. Она не представляла, что на это ответить.

– Я встречал души, которые не могут найти свои тела, – сказал Цзян. Сейчас он выглядел стариком. – Встречал людей, находящихся на полпути к миру духов, застрявших между нашим миром и тем. И что это означает? Что не надо. Играть. С огнем. – С каждым словом он дотрагивался пальцем до ее лба. – Если ты не хочешь, чтобы твои гениальные мозги разлетелись на кусочки, делай, как я говорю.

Рин чувствовала твердую почву под ногами лишь на других занятиях. Их темп в два раза увеличился, и хотя Рин с трудом не отставала от остальных, учитывая абсурдные нагрузки со стороны Цзяна, было приятно для разнообразия изучать что-то, несущее смысл.

Рин всегда чувствовала себя чужаком среди однокурсников, но в этом году как будто поселилась совершенно в ином мире. Она все дальше отдалялась от мира, где все функционирует как положено, где реальность не меняется, где Рин знает форму и природу вещей и ей не напоминают о том, что на самом деле она ничего не знает.

– Ну правда, – спросил как-то за обедом Катай. – Что ты изучаешь?

Как и все остальные однокурсники, Катай считал Наследие курсом истории религии, смесью антропологии и народной мифологии. Рин их не поправляла. Проще поддерживать правдоподобную ложь, чем пытаться убедить в правде.

– Что ни одно мое представление о мире не было верным, – задумчиво ответила Рин. – Что реальность пластична. Что в каждом живом существе есть скрытые связи. Что весь мир – лишь мысль, грезы бабочки.

– Рин?

– Что?

– Твой локоть в моей каше.

Она вытаращила глаза.

– Прости.

Катай отодвинул миску подальше.

– О тебе болтают. Другие кадеты.

Рин скрестила руки на груди.

– И что говорят?

Катай помолчал.

– Что ты, наверное, начала кое-что соображать. И ничего хорошего это не означает.

А разве она ожидала что-то другое? Рин закатила глаза.

– Они меня не любят. Вот так сюрприз.

– Дело не в этом, – сказал Катай. – Они тебя боятся.

– Потому что я выиграла турнир?

– Потому что ты ворвалась сюда из деревни, о которой никто никогда не слышал, и отвергла одно из самых престижных предложений, чтобы учиться у местного безумца. Никто не может понять, что ты собой представляешь. Никто не знает, чего ты добиваешься. – Катай повернулся к ней. – А чего ты добиваешься?

Она задумалась. Рин знала это выражение на лице Катая. В последнее время она видела его часто, чем дальше ее занятия удалялись от тем, которые можно легко объяснить непосвященному. Катай терпеть не мог, когда чего-то не знает, а Рин не нравилось что-то от него утаивать. Но как объяснить ему цель занятий Наследием, если она и себе-то толком не может ее объяснить?

– В тот день на ринге со мной что-то произошло, – наконец сказала она. – Я пытаюсь понять, что именно.

Она приготовилась встретиться с клиническим скепсисом Катая, но тот лишь кивнул.

– И ты считаешь, что у Цзяна есть ответы?

Она выдохнула:

– Если нет у него, то нет ни у кого.

– Но ведь до тебя доходили слухи…

– Безумцы. Выбывшие студенты. Заключенные в Бахре, – сказала она. Все рассказывали разные истории о прежних учениках Цзяна. – Я знаю. Поверь, я знаю.

Катай долго и изучающе смотрел на Рин. Наконец он кивнул на ее нетронутую миску с кашей. Рин готовилась к очередному экзамену у Цзимы и забыла поесть.

– Просто будь осторожна, – сказал Катай.

Второкурсники обладали правом драться на ринге.

Алтан покинул академию, и звездой поединков стал Нэчжа, под руководством Цзюня быстро превратившийся в еще более грозного бойца. Через месяц он уже вызывал на бой студентов на два или три года старше, ко второй весне был непобежденным чемпионом.

Рин хотелось поучаствовать, но разговор с Цзяном положил конец ее надеждам.

– Ты не будешь драться, – сказал он однажды, когда они балансировали на проложенных над ручьем шестах.

Она тут же плюхнулась в воду.

– Что? – выплюнула она, как только выбралась.

– В поединках участвуют только те кадеты, чьи наставники на это согласны.

– Так согласитесь!

Цзян окунул в воду пальцы ног и осторожно вытащил.

– Нет.

– Но я хочу драться!

– Это интересно, но не годится.

– Но…

– Никаких «но». Я твой наставник. Ты не оспариваешь мои приказы, а подчиняешься им.

– Я подчиняюсь приказам, которые имеют смысл, – отозвалась она, раскачиваясь на шесте.

Цзян фыркнул:

– В поединке главное – не победа, а демонстрация новой техники. Ты что, собираешься сгореть на глазах у всех студентов?

Рин больше не настаивала.

Не считая поединков, которые Рин регулярно посещала, она редко виделась с другими девочками. Нян всегда оставалась после занятий у Энро, а Венка патрулировала город или тренировалась вместе с Нэчжой.

Катай начал заниматься вместе с Рин в женском общежитии, но лишь потому, что только там всегда было гарантированно пусто. На новом первом курсе девочек не было, а Куриль и Арда покинули академию. Обеим предложили престижные позиции старших офицеров в Третьей и Восьмой дивизиях соответственно.

Алтан тоже ушел. Но никто не знал, в какую дивизию он попал. Рин ожидала, что это станет предметом для всеобщего обсуждения, но Алтан исчез, словно его и не было. Легенда об Алтане Тренсине стала тускнеть, и, когда в Синегард пришел новый курс, он уже не знал, кто такой Алтан.

Со временем Рин обнаружила одно неожиданное преимущество в том, чтобы быть единственной ученицей на курсе Наследия – ей больше не приходилось состязаться с остальными.

Конечно, любезнее они не стали. Но Рин больше не слышала шуток по поводу своего акцента, Венка перестала морщить нос каждый раз, когда они оказывались вместе в общежитии, и один за другим синегардцы привыкли к ее присутствию, пусть и без особого восторга.

Нэчжа остался единственным исключением.

Они занимались теми же предметами, кроме Боевых искусств и Наследия. Каждый изо всех сил старался не замечать другого. Многие учебные группы были так малы, что это оказывалось непросто, но Рин считала, что холодная отстраненность лучше открытой вражды.

И все-таки она не упускала Нэчжу из вида. Да и как иначе? Он был звездой курса и разве что в Стратегии и Лингвистике отставал от Катая, но во всем остальном занял место Алтана. Наставники его обожали, первокурсники обожествляли.

– В нем нет ничего особенного, – пожаловалась она Катаю. – Он даже не победил в турнире. Кто-нибудь из первокурсников об этом знает?

– Конечно, – не поднимая головы от задания по Лингвистике, ответил Катай терпеливым тоном человека, уже много раз обсуждавшего эту тему.

– Так почему же они не поклоняются мне? – вопрошала Рин.

– Потому что ты не дерешься на ринге. – Катай завершил последнюю таблицу спряжения гесперианских глаголов. – А еще потому, что ты странная и не красавица.

Но в целом детское соперничество исчезло. Частично потому, что они просто стали старше, а еще потому, что исчезло напряжение перед Испытаниями – кадеты были уверены в своем будущем, пока успевают в учебе. А кроме того, занятия стали такими сложными, что просто не оставалось времени на мелкие распри.

Но ближе к концу второго года курс снова начал раскалываться – теперь по линии провинций и политики.

Непосредственной причиной был дипломатический кризис с войсками Федерации на границе провинции Лошадь. Стычка на аванпосте между мугенскими торговцами и никанскими рабочими обернулась смертями. Мугенцы послали вооруженных полицейских, чтобы убить виновных. Пограничники провинции Лошадь ответили тем же образом.

Наставника Ирцзаха немедленно вызвали на дипломатический совет к императрице, а значит, Стратегию на две недели отменили. Однако студенты об этом не подозревали, пока не обнаружили поспешно нацарапанную записку Ирцзаха.

– «Не знаю, когда вернусь. Обе стороны открыли огонь. Погибли четверо гражданских», – зачитала записку Нян. – Боги. Это же война, да?

– Необязательно. – Только Катай сохранил полное спокойствие. – Стычки происходят постоянно.

– Но были жертвы…

– Всегда бывают жертвы, – сказал Катай. – Это происходит уже почти два десятилетия. Мы их ненавидим, они ненавидят нас, и из-за этого гибнут люди.

– Погибли граждане Никана! – воскликнула Нян.

– Да, но императрица не собирается ничего предпринимать.

– Она ничего и не может сделать, – прервал его Хан. – В провинции Лошадь недостаточно войск, чтобы удержать фронт – там слишком мало людей, не из кого набирать армию. Основная проблема в том, что наместники не ставят во главу угла государственные интересы.

– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, – заявил Нэчжа.

– Зато я знаю, что на границе погибли люди моего отца, – сказал Хан. Яд в его голосе удивил Рин. – А твой отец тем временем сидит в своем дворце и делает вид, что ничего не происходит, потому что прекрасно себя чувствует за двумя буферными провинциями.

Прежде чем кто-либо успел пошевелить хоть пальцем, Нэчжа схватил Хана за затылок и приложил лицом об стол.

Все притихли.

Оглушенный Хан поднял голову, не соображая, как ответить. Его нос с хрустом сломался, кровь текла по подбородку.

Нэчжа отпустил его затылок.

– Не смей говорить о моем отце.

Хан что-то выплюнул – видимо, кусок зуба.

– Твой отец – вонючий трус.

– Я сказал – не смей…

– У вас больше всего войск в империи, а вы их не посылаете. Почему, Нэчжа? Планируете использовать для чего-то другого?

Глаза Нэчжи вспыхнули.

– Хочешь, чтобы я сломал тебе шею?

– Мугенцы не собираются вторгаться, – поспешно встрял Катай. – Они устроили шум на границе провинции Лошадь, но не вводят сухопутные войска. Не хотят злить Гесперию…

– Гесперии насрать, – сказал Хан. – Ей уже много лет плевать на Восточное полушарие. Ни послов, ни дипломатов…

– Это из-за мирного договора, – сказал Катай. – Они считают, что нет причин беспокоиться. Но если Федерация нарушит баланс сил, они вмешаются. А руководство Мугена это знает.

– А еще оно знает, что у нас нет координированной обороны границ и нет флота, – буркнул Хан. – Не питай иллюзий.

– Сухопутное вторжение для них нерационально, – настаивал Катай. – Мирный договор им выгоден. Они же не хотят потерять тысячи человек в центре империи. Войны не будет.