Текст книги "Право на льготы (СИ)"

Из армии он вернулся совсем другим человеком, серьезным, сдержанным, целеустремленным. Шаблон. Хотя может кто и таким возвращался, у каждого своя судьба. Гм... ну я то вернулся ... если раньше только выпивал, то теперь водяру хлебал как верблюд воду у колодца в пустыне. А дерзкий стал, пробы ставить негде, а до призыва только отдельные симптомы наблюдались. А уж врал то ..., сивый мерин послушал бы и враз от стыда мог побелеть. Дерзкий, наглый, запойный врун, вот значит каким я стал после службы, а ещё и дрался частенько. По всем канонам это должно было довести меня до беды, а ведь не довело, и все благодаря нашим гражданам и особенно гражданкам.

Май 1982 года. Встретив меня из армии мама уже чуток всплакнула и порадовалась, родственники дружно поохали, приятели вспомнили о моем существовании. Тогда "афганцев" мало было и окружал нас этакий флер легкой таинственности. Официальным сообщениям в нашей стране не верили, не верят и вряд ли когда будут верить. Известия о том, что наши интернационалисты в Афганистане сажают деревья, строят дома и всячески помогают местному населению, вызывали только желчную иронию. Правды как таковой почти никто не знал. Стало быть поле для буйной фантазии было широким, ври что хочешь, всё за правду сойдет. Ну я этим и пользовался, брехал не из любви к искусству, т.е. патологическим лжецом не был, а исключительно ради корысти.

Гуляем в развеселой компании с ребятами, пора бежать за очередной новой бутылкой, я с решительным видом (все пропью, десант не опозорю) лезу в карман за деньгами ...

– Да брось ты, – решительно останавливает мою попытку оплатить водяру приятель собутыльник, – я возьму.

– Ну раз так, – облегченно вздыхаю я, – то ладно, – перестав бренчать мелочью в кармане, лицемерно обещаю, – только в следующий раз я плачу, договорились?

– Ладно, ладно, – отодвигая от себя тарелки с растерзанной закуской, торопливо соглашается еще один участник застолья и просит, – ну давай расскажи как вы наемников живьем брали и зеленых беретов мочили ...

Наемников и зеленых беретов я видел только в кинематографе, но в оправдание себе только одно скажу: это были чрезвычайно патриотичные рассказы.

Короче за водку, вино и пиво я никогда не платил. Согласен, это некрасиво и не совсем непорядочно, а что делать? Своих денег было мало, у мамы просить стыдно, работать еще не устроился, а гулять очень хотелось. И потом можно рассматривать это вранье как агитационную работу по пропаганде несокрушимой мощи нашей армии, а за работу надо платить, не так ли?

Гулянка закончена, пора домой. Иду до хаты сильно на взводе, майский вечер так чудесен, воздух так свеж, счастье переполняет и даже чуток выходит в окружающий мир вместе с алкогольной икотой и отрыжкой, а еще братцы так и хочется запеть. Ну я и запел. На пьяный рев спешат благодарные слушатели.

– Ваши документы? – сурово спрашивает шатающийся и двоившийся в глазах мент. Т.е. он то не шатается, это я взгляд толком сфокусировать не могу.

Достаю военный билет, а он предусмотрительно заложен на седьмой странице, там в графе восемнадцать: "участие в боях, боевых походах, партизанских отрядах и истребительных батальонах" отметка: "Находился в составе ограниченного контингента СА в ДРА для оказания военной помощи" подпись начальника штаба и печать части.

Молодой парень в милицейской форме читает, сверяет мою абсолютно не трезвую личность с фотографией и по рации:

– Первый! Первый! Я Сатурн, прошу направить ко мне экипаж ...

Поскольку экипаж могут вызвать для доставки в отделение или в медвытрезвитель, а до его прибытия еще и отвесить люлей, то я на всякий случай с пьяной слезой прочувственно роняю:

– Эх браток, а у меня в Афгане тоже позывной "Сатурн" был.

И хоть никого позывного у меня не было, а звали меня в Афгане всё чаще раздолбай, тем не менее на милицейской машине, мое хоть и не навечно, но все равно усопшее тело доставляют домой и с почетом под белые руки доносят до двери.

К концу мая мою личность уже почти все патрули в лицо знали. Идешь бывалоча пока трезвый или уже чуток поддатый с девушкой по улице, а проезжающие мимо знакомые ребята из патрульного УАЗика окликают:

– Эй Сатурн! Тебя подвести?

– Ты Сатурн? – крепче прижимаясь ко мне с восхищением тихонько спрашивает спутница и сияют ее глаза.

– Это мой псевдоним, – шепотом как будто доверяю важнейшую государственную тайну, отвечаю волжской раскрасавице, а ребятам весело и громко:

– В другой раз, сейчас я занят.

И девушке так небрежно как бы мимоходом замечаешь:

– Это моя охрана, им приказали обеспечить мою безопасность.

В молодости каждая девушка это ... это ну как песня. Песни они конечно разные бывают, одну выслушал и забыл, иные частенько напеваешь, некоторые за душу берут. Разные песни разные девушки. В то время я веселенькую и легкую "попсу" предпочитал и узами серьезных классических отношений: "любовь – брак – семья – могила", связывать себя не торопился.

– Понимаешь, я теперь под подпиской живу, – с легким почти искренним волнением говоришь юной подруге, с трагизмом смотришь ей в глаза и крайне неопределенно машешь рукой, – скоро мне опять туда ...

– И как там? – с тревогой спрашивает девушка всматриваясь в моё обожженное горным солнцем суровое лицо и еще ярче сияют ее глаза.

– Я дал подписку о неразглашении, – отводя взор нагло вру я, – Но если ты меня не выдашь, то я расскажу тебе ...

Девушка трепещет и клянется не выдавать "ни ныне ни присно ни во веки веков". И вот я начинаю рассказ:

Содрогаясь уменьшаются афганские горы, в Пакистане объявляют всеобщую мобилизацию и эвакуацию правительственных учреждений, НАТО в панике вводит боевую готовность номер один. Это я выхожу на боевую операцию. В правой руке пулемет, в левой гранатомет, в зубах зажат обоюдоострый клинок десантной финки. На голове набекрень одет десантный берет, могучий торс обтягивает тельник, бугрятся мускулами обнаженные руки и толпами едва завидев меня сдаются в плен духи.

А теперь я ... ну понимаешь не имею я право об этом говорить ... на учебу я прибыл ...

Подруга слушая тает, и тут же ты ей прямо и совершенно откровенно заявляешь, что по сравнению с ней все восточные красавицы, просто ... ну если предельно тактично, то ей совсем не соперницы, а еще я так замерз ну просто заледенел душой без девичьей ласки. Вот только понимаешь, обещать ничего не могу, Родина ждет. А ты лучше не жди, не надо. Судьба у меня такая. А ты ... если что не поминай лихом ... и прости ... Наливаются слезами девичьи очи, а ты шмыгаешь носом и опускаешь вниз к замусоренной земле взгляд бесстыжих глаз.

В армии я был отличным стрелком, ну и тут редко промахивался. А еще любой кто служил, знает что такое средства индивидуальной защиты и умеет ими пользоваться. А если умеешь на время одевать противогаз, если ты выполнил норматив по напяливанию ОЗК, то вовремя натянуть презерватив это не проблема. В Афгане будучи крайне недолго командиром, я на боевых операциях старался беречь личный состав, ну и тут очень бережно к девушкам относился. В общем все без залетов обходилось.

И вовсе они не романтичные дуры, а уж тем более не распутные девицы. Это были самые лучшие самые замечательные девушки нашего города и нашей страны. Ничего не требуя взамен, они отдавали "израненному герою" всё самое лучшее что у них было. Я им всегда был искренне благодарен, и по-прежнему преисполнен восхищения перед их самоотверженностью. Надеюсь, что и они не были разочарованы. Да что там надеюсь?! Знаю! Некоторых я и теперь иногда встречаю, и если при нежданном свидании не присутствуют посторонние, то уже давно замужние солидные дамы ласково мне говорят: "Ну и козел же ты!" и как встарь сияют их глаза.

Провалы тоже были. Ну а как же без них? Многие девушки и тогда были довольно практичны и не хотели ограничиваться совершенно необязательными отношениями.

– Ты нагло врешь! – гневно прямо в лицо бросает мне страшное обвинение томноокая вся такая раскудрявая красавица, и спрашивает, – А зачем?

Ну мне то совершенно ясно зачем, но не могу же я ей об этом открытым текстом сказать.

– Так ты мне не веришь? – тихо скорблю я и с печалью, – Тогда прощай!

– Нет уж постой! – властно требует красавица и хватает меня рукав рубашки, – Мой дедушка, – ловит она меня за руку: как буквально на своей талии; так и фигурально на бессовестной брехне, – Полковник КГБ! Он утверждает, что никаких подписок ты не давал. И что ты просто гнусный лжец!

Решительное объяснение происходило вечером в парке имени "В.И. Ленина". Рядом с детской площадкой, вблизи от нас сидел на скамеечке и читал газетку немолодой плотный мужчина. Услышав ключевую фразу "полковник КГБ" мужчина легко поднялся и быстро подошел к нам.

– Да-с молодой человек, – зловеще ласково заговорил мужчина, – объясните-ка что за подписки вы давали, а то я что-то из рассказа своей внучки не все понял.

Засада! Понял я и обмер. Стальной взор чекиста как пуля пронзил мой изолгавшийся мозг, причем сразу оба полушария. Засада! Так я и раньше в засады попадал, и ничего пока живой. Не зря же я в Афгане полтора года в передовом дозоре отходил, уж чего – чего, а уходить из под огня засад научился.

– А разве у вас есть соответствующий допуск? – не дрогнув лицом и медленно процеживая слова пошел я в атаку на чекиста, – Вы разве имеете право задавать мне такие вопросы?

От такой наглости полковник на секунду онемел. А я быстренько и весьма приблизительно посчитав его годки и мигом вспомнив фамилию красавицы уверенно развивал успех.

– Вы полковник Малышев, давно уже на пенсии, – весьма снисходительно заметил я немолодому и начинающему багроветь дедушке чекисту, – руководство вас конечно высоко ценит, но вот что касается доступа к текущей информации ...

И многозначительно замолчал. Челюсть у полковника отвисла, а внучка чекиста растерялась. С одной стороны привычный пусть даже и самый любимый дед, с другой романтичный и вполне возможно секретный герой. О Боже! Кому же верить?!

– Я тебя выведу на чистую воду, – прошипел багровый полковник

Не отвечая на его угрозу, кстати вполне реальную (отставной то он отставной, но небось друзья в управе у него остались) я с тихой печалью обратился к звездаокой красавице:

– Прощай! Думаю нам не стоит больше встречаться.

А дедушке не меняя грустных интонаций в голосе, замечаю:

– Меня тоже когда нибудь выпрут в отставку, – легко его прощаю, – я на вас не в обиде.

И бегом, ловко петляя ухожу с места засады. Ну не бегом конечно, а быстрым шагом и все же с чувством глубокого удовлетворения успеваю услышать:

– Ну кто тебя просил вмешиваться в мою личную жизнь? – слезами и обидой звенит девичий голос.

– Ты же сама просила узнать ... – возмущенно начал оправдываться экс чекист и дальше понижает голос.

Что он там потом говорил я не слышал, но в дальнейшем звездаокую красотку и внучку полковника обходил за версту, как говорится от греха подальше.

Разгульный май, сменяет бесшабашный июнь, подкатывает июль и я чувствую как нарастает тревога у моей мамы. "Когда же ты наконец перебесишься?" – говорит мне ее печальный взгляд. Еще не скоро мама. И мама вздыхая утешает себя, хоть живой вернулся и на том спасибо.

Каждое день когда я только к полудню продирал заплывшие от алкоголя глаза, меня ждал вкусный обед и один рубль на карманные расходы. Мамочка как же я тебя люблю! С несокрушимым аппетитом съедаю приготовленный из моих любимых блюд обед и читаю оставленную записку: "До вступительных экзаменов в институт осталось совсем немного! Когда же ты начнешь заниматься?" Заниматься конечно надо. Собрав в кулак всю силу воли (а ее было так мало) я иду на занятия. В областной библиотеке встречаю очаровательную девушку. Учебники и пособия сразу летят на ... и за пределы нашей галактики, вслед за ними поспешают программы вступительных экзаменов. Домой я возвращаюсь только под утро. Обессиленный, выпивший и счастливый.

Судный день! Все как положено, июльская жара как адское пекло, я явный и безнадежный грешник и после трибунала ждет меня кипящее масло на раскаленной сковороде. Да уж придется покрутиться на адской сковороде приемных испытаний. "Держись братишка, – ободряю я себя, – ты уже побывал в армейском аду, а по сравнению с военными чертями, гражданские педагоги сущие дети. Там прорвался, так неужто тут спасуешь?"

Итак сегодня начало вступительных экзаменов на исторический факультет местного института. Тогда исторический факультет был идейной кузницей для будущих политических вождей и руководящих работников в многообразных советских органах. Конкурс пятнадцать человек на место. Из этих пятнадцати у большей половины родственники и друзья родственников уже вступили в бескомпромиссную и беспощадную схватку за место на первом курсе для их чада и протеже. Мои шансы пройти горнило экзаменов даже не ноль, а минус четырнадцать.

Душный жаркий день, так хочется выпить холодного пива и пойти на пляж, но я как на расстрел, как на пристрастный допрос, как на строевой смотр, как на лекцию по советскому интернационализму, хмуро иду сдавать письменный экзамен по русскому языку и литературе. Настроение подавленное, мучает похмелье. Кружку бочкового пивка перед "гибелью" я все же тяпнул, и то хорошо. Приказываю себе: "Быстро собрался! Готов? Пошел!!!"

И вот в институтскую аудиторию уверенно почти строевым шагом первым заходит высокий весь прокаленный солнцем абитуриент и тут же за ним робкой отарой плетутся и другие соискатели высокого звания студента. Абитуриент "номер один" садится за самый первый стол прямо перед лицом членов комиссии. В раздумьях сморщив лоб он читает темы сочинений выписанные мелом на доске. Затем абитуриент пытается взять ручку, дабы письменно доказать, что знает он русский язык и литературу, но ручка вываливается из его пальцев, а члены приемной комиссии глядя на абитуриента, начинают перешептываться. А поглядеть есть на что, таких абитуриентов стены института не видели с победной весны сорок пятого года. Суровое покрытое горным бронзовым загаром молодое лицо. На голове у абитуриента нахлобучен десантный берет. Полевая форма как влитая сидевшая на абитуриенте вся выгорела, от беспощадного южного солнца. Х/Б расстегнуто на две верхние пуговицы и видят члены приемной комиссии уголок прославленной тельняшки, а еще они видят, что с правой стороны груди теснятся на х/б абитуриента знаки воинской доблести: "Гвардия"; "Парашютист – отличник"; "Специалист первого класса"; "Воин – спортсмен", а слева приколоты к хлопчатобумажной ткани военной формы, медаль "За отвагу" и красная как кровь нашивка за ранение. Правая рука абитуриента вся перебинтована, а на кисти руки открыты для всеобщего обозрения два длинных багровых шрама. Левой рукой солдат снимает берет и потрясенные члены приемной комиссии замечают, что у молодого, ну совсем еще юного солдата седые виски.

– Я не дам тебе поганить мою форму, – двумя днями ранее орал мне Цукер, мой сослуживец по десантной бригаде.

Он демобилизовался из армии год назад. Ради форсу и выпендрежа Цукер поехал домой не в вульгарной парадке, а в отлично подогнанном новеньком хлопчатобумажном обмундировании.

– Не дам! – повторил он с пьяной злобой глядя на меня.

Мы бухаем у него на квартире. Мы: это я; Колька Ашин и Вовка Сухов – Цукер. Одна бригада, одна рота, там мы были земляками по месту рождения, здесь дома мы земляки по нашей части и по нашей войне.

– Не вые...ся, – добродушно по военному осаживает Цукера, Колька и кивает в мою сторону – да отдай ты ему свою форму, на хер она тебе теперь то нужна?

– Отдай Володенька, – просит Цукера его молодая жена и не дожидаясь его согласия уходит рыться в шкафу где Цукер бережно хранит свою память о службе – свою форму.

С Цукером мы одного роста и телосложения, даже размер обуви один. Поэтому я к нему и приперся, предварительно позвонив Кольке и попросив его тоже прийти на встречу. За бутылкой объясняю землякам, что поскольку правил русского языка я не знаю, то ждет меня на сочинении позорный провал, но есть задумка поразить членов комиссии своим боевым видом и тем вызвать в рядах "противника" замешательство и сочувствие, глядишь и прокатит. Моя дембельская "парадка", для этих целей не подходит, не вписывается она в образ: воина из пекла войны пришедшего за знаниями в институт.

Цукер жмот и свою форму отдавать не хочет, но Оля его жена, уже вытащила из шкафа х/б, ловко отвинтила знаки и бросила форму в таз с хлоркой.

Если новенькое х/б хорошенько вымочить в хлорке то зеленый цвет формы обретет благородно белый оттенок, и на вид получается так, как будто выгорела ткань под ярким солнцем.

Пока мы пили и предавались воспоминаниям, одежда отбелилась в тазу. Потом Оля просушила ее утюгом, я привинчиваю к форме взятые военные знаки, Колька передает мне свою медаль "За отвагу". Поскольку меня перед увольнением за последнюю операцию представили к такой же медали, то я без малейшего сомнения, прицепляю к форме его награду. Одеваюсь и рассматриваю себя в зеркало. Настоящий десантник! Морда красная и пьяная, выцветшая и отутюженная форма, ловко сидит на фигуре, начищенные знаки горят медным огнем, медаль блистает боевой звездой, в мутноватом взгляде синих глаз горючая смесь наглого вызова и бесшабашной удали.

– Для полного антуража не хватает нашивки за ранение, – разглядывая меня замечает уже успокоившийся и смирившийся с потерей Цукер.

– Цукер прав, – кивая хмельной башкой соглашается Колька.

Переглядываемся. Ранения у каждого из нас есть, а вот нашивок нет. Гм... зато есть водка, военная смекалка и добрые люди. Берем литр водки, Оля готовит пакет с холодными закусками и мы всей толпой идем в гости.

Был у меня в школе военрук, настоящий мужик, самой высшей солдатской пробы. В шестнадцать лет добровольцем ушел на войну. Тогда летом сорок второго года нацисты на танках через калмыцкие степи лавиной перли на наш город. Из горожан была сформирована общевойсковая армия. Ровная, безводно-соленая бескрайняя, окаменевшая от июльского солнца степь. Там вооруженные винтовками, гранатами и бутылками с горючей смесью астраханцы, сначала остановили, а потом и раздавили наползающую на наш город стальную гадину. Среди тех кто там воевал и немногих кто выжил, был и Иван Андреевич Дорохов. И потом он всю войну в пехоте отмотал. А вот вы знаете что такое пехота на той войне? А вот я по его рассказам знаю. В обороне стоять насмерть. В конце текущих суток от списочного в сто двадцать человек личного состава роты, два – три бойца останется. Наступление. Утром в атаку, а вечером от полка только знамя части да одни тыловые подразделения в наличии имеются. Формируют заново полк и опять то оборона, то наступление и так всю войну. Вот как Иван Андреевич воевал. После войны он окончил летное училище и до пенсии служил летчиком – истребителем.

– А я всегда знал, что из тебя толк будет, – за столом говорит мне хорошо выпивший и заметно подобревший Иван Андреевич.

Мы нахрапом вторглись в его квартиру, выставили водку и закусь к ней. Колька и Цукер сами отличные солдаты и познакомившись с хозяином, быстро нашли с Иваном Андреевичем общий язык и прониклись взаимной симпатией. Супруга Ивана Андреевича на кухне готовила для незваных гостей горячее, жена Цукера, Оля ей помогала.

– Помнишь как в школе на уроках по НВП (начальная военная подготовка) у тебя вечно, то ноги болят, то голова разламывается, – улыбаясь вспоминает мой бывший военрук, – все маршируют, а ты в холодке отсиживаешься, я еще тогда понял, это чучело нигде не пропадет ... Ну да ладно, рассказывай как служил ...

Я рассказывал, Колька и Цукер дополняли. Не врали. Зачем? Мы же свои люди, теперь мы уже почти сравнялись, он воин – победитель, мы участники пока неизвестной войны. А имя и звание у нас одно – солдаты.

Мы же свои люди и я без малейшего стеснения прошу у Ивана Андреевича омытые его кровью нашивки за ранения и объясняю зачем. Он громко беззаботно хохочет:

– Ну блин ты и придумал! – одобряет – Вот это по-солдатски! Молодец!

Встает, достает из шкафа свой парадный тяжелый от орденов и медалей китель, снимает с него красную нашивку за ранение и протягивает мне:

– Держи!

Выпили еще по одной. Женщины подали горячее и сели с нами за стол. Пока ели Иван Андреевич вроде как призадумался, а потом и говорит:

– Провалишься ты, не додумал операцию до конца, надо противника в безвыходное положение поставить.

Показывает пальцем на мои шрамы и спрашивает:

– Откуда?

– Нагноение было, флегмона, врач в ПМП руку резал, вот память осталась.

– Подъем! – командирским басом решительно командует Иван Андреевич

– ?! – недоумевают пьяные и недоевшие горячее гости.

– В госпиталь, – отвечает на немой вопрос солдат Великой Отечественной, – у меня там главный врач знакомый!

Главный врач окружного гарнизонного госпиталя полковник медицинской службы и в прошлом хирург – фронтовик все влет понял. Выставил медицинский спирт и пока мне печатали справку (о том что у меня открылась тяжелая рана на правой руке вследствие чего я прохожу в военном госпитале амбулаторное лечение и пока шевелить не то что рукой, но даже и пальцами не могу), мы пьем слегка разбавленный спирт. Справка готова. Диагноз, печать, размашистая подпись главного врача. И я уже готов, "лыка не вяжу". Два солдата – санитара на носилках катят меня в двухместную офицерскую палату.

Утречком когда я со стоном очухался и понял что вот – вот умру от тяжелейшего похмелья, врачи делают мне промывание желудка, а затем кладут под капельницу.

Уже через час никаких признаков отравления алкоголем не наблюдается. Даже похмельные отеки с лица спали. Живой, здоровый, переполненный глюкозой и благодарностью собираюсь покинуть госпиталь.

– Молодой человек! – окликает меня женский голос, когда я бодренько вышагивал по коридору отделения общей терапии на выход.

Оборачиваюсь, средних лет, свеженькая, полненькая тетенька загадочно улыбаясь манит меня пальчиком. Делаю рожу "кирпичом" и весьма самонадеянно думаю: "нет тетя ты не в моем вкусе, другого поищи", и конечно попадаю в самую точку, ту точку что зовется "пальцем в небо".

– Вы уж извините, – ловко оттеснив меня в ординаторскую и чуть покраснев, начинает говорить тетенька, – но это я вчера печатала вам справку и невольно услышала из ваших разговоров зачем она вам нужна.

– Гм... – тупо мычу я и цинично предполагаю: "Это шантаж! Ну да ладно, раз такое дело, то если закрыть глаза, то я пожалуй смогу и с этой тетенькой ... чего там сила есть, а думать не надо, совсем не надо "

– Понимаете, – уже серьезно и совершенно по деловому говорит тетенька, – вам для полноты образа не хватает седины, а вот если вам височки подкрасить ... у меня есть прекрасная краска для волос и если вы позволите то я вам охотно помогу ...

– А зачем вам это надо? – угрюмо с подозрением интересуюсь я.

– Сын моей подруги погиб в Афганистане и это я делаю для него.

Я не покраснел, просто побагровел от мучительного стыда. Еле промямлил:

– Вас как зовут?

– Виолетта Александровна, – тихо отвечает эта замечательная женщина.

– Спасибо Виолетта! – и дружески жму её нежную ладошку.

Вот и все обстоятельства предшествующие тому, что на письменном экзамене, я с умело подкрашенными "седыми" висками парюсь в военной форме и чуть не "плача", пытаюсь стиснуть пишущую ручку пальцами своей "израненной" руки и при этом гадаю: "Застонать или нет? А если все же застонать не будет ли это явным перебором?"

Пишут сидя за партами мальчики и девочки сочинения, рассказывают на проштампованных листках о "Герое нашего времени" или о "Войне и Мире", а может кто-то пишет и на свободную тему. А я сижу и жду, неизвестно чего ...

Но вот от стола за котором сидят члены комиссии отделяется миловидная в легчайшем цветастом платье молодая женщина и торопливым шагом идет ко мне, я ей грустно улыбаюсь:

– Вот ведь какая оказия, – не дав ей открыть рот, по-простецки молвлю я, – так не вовремя рана открылась. Ничего, может и смогу как нибудь написать, а тему я знаю вы не подумай чего ...

– Вы ранены? – смотрит на мою медаль женщина, потом ее взгляд скользнул по седым вискам, и остановился на длинных багровых шрамах хорошо заметных на загорелой кисти руки.

– Да царапнуло чуток, – небрежно мужественно-фальшивым тоном киногероя негромко отвечаю я. Достаю из кармана и протягиваю ей справку из госпиталя

– Прошу вас подождите пожалуйста, – бегло просмотрев справку прерывисто говорит женщина и почти бегом возвращается за стол.

Напрягаю слух и:

"Особые обстоятельства ... Афганистан ... раненый герой десантник ... что мы не люди что ли ... – и громкий как выстрел женский выкрик, – да у меня дед на фронте погиб ... – и опять вполголоса, – да мы просто обязаны ... помилуйте голубушка все равно экзамен хоть по документам, но мы должны провести ..." Доносятся до меня голоса двух женщин и одного средних лет лысоватого мужчины.

– Подойдите к столу пожалуйста, – негромко обращается ко мне лысоватый мужик, и делает приглашающий жест рукой.

Бодро иду к столу, останавливаюсь и выжидательно смотрю на мужика.

– Присаживайтесь, – предлагает он.

Оглядываюсь и страдальчески морщась пытаюсь левой рукой при помощи "раненой" правой пододвинут к столу тяжелый стул.

– Позвольте я вам помогу! – мигом выскакивает из-за стола третий член приемной комиссии, вся такая славненькая чудненькая, но уже чуток перезрелая девушка и решительно вырвав у меня стул, она сама подвигает его к столу.

Позднее я узнал, что этой "девушке" перевалило за сорок, у нее уже две взрослые замужние дочери, а сама она кандидат наук и декан факультета "Русского языка и литературы".

– Спасибо красавица, – усаживаясь, вполголоса благодарю я "девушку" и весь просиял от доброй признательной улыбки.

– Учитывая, гм... вашу неспособность ... э ... разумеется только физическую ... к сочинению ... мы посоветовавшись решили ... принять у вас экзамен по русскому языку и литературе устно. Затем это решение мы оформим протоколом заседания приемной комиссии и утвердим у ректора, – в упор рассматривая мои регалии не совсем уверенно говорит лысоватый член и оглядывается на двух других членов женского рода которые утвердительно кивают головами.

А вот это амбец! А вот это братцы все равно, что попасть в центр минного поля, да еще без миноискателя и брести по нему точно зная, что подрыв неизбежен. Дело в том, что правил русского языка я не знал тогда и не знаю их до сих пор. Но ... Да! Я не знаю правил русского языка. Да! Я татарин и каждый раз пребывая во глубоком хмелю или мучаясь от ужасного похмелья, тяжко страдаю от языкового барьера не в силах сказать ни слова на русском языке, правда на татарском в этом состоянии я даже мычать не могу, но это несущественные детали. Но! По воспитанию я советский солдат и сдаваться не приучен. Это раз! По заминированным тропам мне ходить приходилось и ничего, пока живой. Это два! Деваться уже некуда и надо выкручиваться. Это три!

– Дайте пожалуйста определение: подлежащего; сказуемого и существительного, – мило и доброжелательно улыбаясь предлагает "девушка", а вторая тоже ласково мне кивая ждет ответа на самый простой ну просто детский вопрос, лысоватый опустив голову что-то чиркает ручкой на листке бумаги, наверно ведет протокол.

Я в душной аудитории обливаюсь холодным потом. Слова: подлежащее; сказуемое и существительное я конечно слышал, но что они означают, не знаю. О черт! Надо было в пятом то классе, не прогуливать уроки, не драться в школьном дворе, а прилежно учится. Болван! Вот и выкручивайся теперь, неуч.

– Понимаете, – смущенно в ответ улыбаюсь я "девушке" и от этой скромной улыбки становится мягким, добрым и по детски беззащитным мое суровое лицо, – подлежащее, сказуемое и существительное в русском языке выполняют те же функции, что и части специального десантного пулемета при открытии огня, а пулемет как известно состоит ...

Вдумчиво, со знанием дела я перечислил все части РПКС -74, любовно описал назначение каждой детали, объяснил тактико-технические данные оружия и средства ухода за ним, попутно заметил, что за оружием надо ухаживать как за любимой девушкой: постоянно; настойчиво; терпеливо и самое главное смазывать надо, смазывать и только так можно рассчитывать на взаимность.

Выражение лиц у слушавших меня милых дам было чуточку растерянным, а у лысоватого члена комиссии, слегка обалделым.

– Так вот – заканчивая ответ уверенно заявил я, – как без газовой камеры, газового поршня, а так же других частей и механизмов, не может бить по врагам нашей отчизны пулемет, так и без подлежащего, сказуемого и существительного невозможно правильно построить предложение в русском языке.

– Э... – прибывая в полном ауте от моих знаний начала оглядывать других членов комиссии "девушка" – у кого будут дополнительные вопросы?

– Может вы хоть про падежи слышали? – безнадежно поинтересовался лысоватый член и попытался посмотреть мне прямо в глаза.

Попытаться то он попытался, вот только хрен у него что получилось. То ли от природы, то ли от великого ума и затверженных знаний, блеклые глаза у него сильно косили. Вообще-то я сразу почувствовал, что он явно пышет по отношению ко мне сильнейшей недоброжелательностью. Что ж его можно понять. Плешивый, полный, средних лет да еще и буквально косоглазый, он в сравнении с юным, но уже вполне оформившемся "мужественным героем", явно испытал приступ застарелого комплекса сексуальной неполноценности.

– Я хорошо знаю падежи: дательный; винительный и родительный, – пристально глядя члену в переносицу, ответствовал я на его коварнейший вопрос

– Расскажите! – властно потребовал косоглазый член комиссии и вполне возможно самый хреновый член даже в самом простом предположении.

– Как при дамах?! – громко изумился я, и видя что "соль" явной игры слов до него не дошла, угрожающее переспросил, – вы требуете чтобы на экзамене в присутствии глубоко порядочных женщин, я рассказывал про дательные, винительные и родительные части русской речи и порождаемых ими матерных отношениях? Да за кого вы меня принимаете милостивый государь?!

На секунду я даже решил, что он излечился от косоглазия, так перекосилось его лицо, но быстро понял что ошибся, его левый глаз уставился на одного члена комиссии, правый на второго, губы ощерились, показались желтоватые клыки, он явно был готов заорать: "Гнать отсюда, этого мерзавца! Гнать!!!"