Текст книги "Масть пиковая"

Автор книги: Рауль Мир-Хайдаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

Двое в кабине неожиданно вздрогнули и подобрались, а Миршаб, отойдя в сторону, жестом показал – вперед!

Самосвал стал осторожно выезжать к дороге. Как только «ЗИЛ» занял исходную позицию на съезде в овраг, с другой стороны трижды мелькнул огонек фонарика – давался старт смертоносной машине.

Как в тщательно отрепетированном спектакле две машины одновременно нырнули в глубокий овраг, и темнота проглотила их, лишь свет ближних фар «жигуленка» обозначал путь прокурора к смерти, самосвал Карена до определенного момента шел без огней.

Когда до столкновения осталось меньше минуты, все участники операции, включая прокурора Камалова, услышали душераздирающий вой милицейской сирены, приближавшейся с огромной скоростью.

Джураев появился на свадьбе не случайно, он знал, что тут будет прокурор Камалов, только вернувшийся из Ферганы, и ему хотелось из первых уст услышать о нападении на кокандской трассе. Учел он и возможность нового покушения, поэтому упросил хозяев усадить прокурора подальше, да и вряд ли кто-нибудь посторонний мог приблизиться к нему, товарищи жениха, из угрозыска, внимательно оберегали тот угол, где находился высокий гость.

Поэтому когда Хуршид Азизович неожиданно с семьей уехал домой, об этом тотчас доложили Джураеву. Хозяйке дома пришлось объяснять взволнованному полковнику, почему прокурор вынужден был покинуть свадьбу. Начальник уголовного розыска республики, знавший на память телефон дежурного Прокуратуры, попытался созвониться с ним, но связь не работала, что еще больше озадачило его. Тогда он бегом кинулся к своей машине на улице и набрал оттуда номер Прокуратуры – никакого звонка из Москвы не было. Джураев тут же завел машину, пригласил взглядом двух парней на заднее сиденье и, включив сирену на всю мощь, рванулся вслед Камалову, отбывшему всего пять – семь минут назад, по рации он успел передать всем постам ГАИ в городе, чтобы остановили машину прокурора республики, Джураев был убежден, что засаду устроили у дома Камалова.

Услышав сирену, Карен спокойно сказал приятелю:

– Менты. Скорее всего Джураев догадался, что «Москвича» заманили в ловушку. Слушай внимательно, сейчас я ослеплю дальним светом «жигуленка» и ударю его, на проверку, что с ним случилось, нет времени, через три-четыре минуты, на выезде из оврага, мы наверняка столкнемся с оперативниками. Увидев машину ментов, я приторможу, а ты тут же дай очередь по фарам, и мы рванемся на Келес, где нас должны поджидать. Только ни в коем случае не стреляй по кабине, угрозыск за Джураева весь город перевернет, и до суда не доживешь, если влипнешь…

Камалов, услышавший за спиной вой сирены, понял: случилась какая-то беда.

Он почувствовал, что сигнал имеет какое-то отношение к нему, сбавил скорость и хотел спокойно развернуться, как вдруг его ослепил яркий свет стремительно приближающейся с ревом огромной машины, и он догадался, что последует дальше, но дорога не представляла места для маневра даже первоклассному гонщику, хотя в последний момент прокурор сумел увести машину от лобового удара.

«Жигули» словно пушинку подбросило вверх, затем зацепило задним бортом, и, кувыркаясь, она пошла сшибать бетонные столбы вдоль дороги…

Самосвал, не сбавляя скорости, мощно шел на подъем и тут же целой правой фарой высветил вдали милицейскую машину с включенной сиреной.

«ЗИЛ» чуть сбавил ход, и тут же в высаженное лобовое стекло раздалась автоматная очередь по фарам встречного транспорта. Подстреленные в оба передних колеса патрульные «Жигули» так же пошли кувырком под откос в темноту – путь на Келес оказался свободным.

Неожиданно оборвавшийся вой сирены и автоматную очередь услышал кто-то из коллег Джураева, оставшихся на свадьбе, и на следующей машине работники угрозыска кинулись вслед своему шефу. Минут через десять они натолкнулись на перевернутый милицейский автомобиль, полковник Джураев отделался ушибами и ссадинами, а двое молодых розыскников еще и переломами. Когда они проехали дальше по трассе, увидели «Жигули» прокурора, превратившиеся в груду металлолома.

Вызванная по рации «скорая» подтвердила факт смерти жены и сына Камалова, а сам он, весь переломанный, истекающий кровью, был еще жив, и его срочно отправили в реанимационное отделение травматологии того самого института, откуда когда-то капитан Кудратов выкрал Коста, убившего другого прокурора – Амирхана Азларханова.

На следующий день Хашимов узнал от своих людей, впрочем, об этом говорил весь город, что Камалов до сих пор не приходил в сознание и по-прежнему находится в безнадежном состоянии. Интервью министра внутренних дел по местному телевидению тоже подтвердило версию о критическом состоянии жизни прокурора Камалова, но высший милицейский чин назвал случившееся дорожно-транспортным происшествием, несчастным случаем, и уверил граждан, что ведется тщательный поиск машины, совершившей аварию и скрывшейся с места преступления.

В тот же день Миршаб передал в Москву по телефону текст шифровки о том, что «Москвич» больше не представляет опасности.

Через неделю, несмотря на все строгости тюрьмы «Матросская тишина», оно стало достоянием Сенатора, и он уже по-иному стал строить свои отношения со следователями.

Шла неделя, другая, заканчивалась третья, прокурор оставался в реанимации и не приходил в себя, все эти дни он был между жизнью и смертью. Многие, даже врачи, поставили ему окончательный диагноз – не жилец. Миршаб, еще с неделю следивший за сведениями из травматологии, потерял к ним интерес, для него стало ясно, что, даже если Камалов выживет, скорее всего останется инвалидом, не имеющим влияния на события в республике.

Но судьба распорядилась иначе. На исходе двадцать восьмых суток Камалов открыл глаза и слабым голосом спросил:

– Что с женой, с сыном?

Вместо ответа дежурившая медсестра заплакала, и он понял, что лишился семьи.

С этого дня он все время порывался встать, убеждал врачей, как много у него неотложных дел, он еще не осознавал, что травматологи собрали, склеили его по частям, живого места на нем не было, только голова осталась целой, да и то тяжелое сотрясение держало его столько дней в беспамятстве.

Через две недели, когда из реанимации перевели в одиночную палату на третьем этаже, он попросил, чтобы к нему зашел полковник Джураев, хотя тот уже бывал здесь не раз во время кризиса.

Начальник уголовного розыска чувствовал вину перед прокурором, как прежде перед Амирханом Даутовичем, понимал, что опять опоздал, не успел. Полковник не знал, что на этот раз он смог вмешаться в события, не рванись он следом с сиреной, подельщик Карена обязательно проверил результат столкновения и добил бы прокурора из пистолета.

– Это наезд, я понял сразу, как только огромная машина, мчавшаяся без огней, вдруг ослепила меня сверхмощными фарами, – сказал Камалов, когда полковник появился у него в палате.

– Это покушение. Я ни на секунду не сомневался, – ответил Джураев, хотя не стал говорить об автоматной очереди из того же самосвала. – Больше того, – добавил полковник, – это продолжение охоты, начатой в Фергане, откуда-то исходит жесткая команда немедленно уничтожить вас. Видимо, срок лицензии на ваш отстрел крайне ограничен, оттого такая спешка.

– Я догадываюсь откуда, – ответил прокурор. – Нить тянется от Сенатора, Сухроба Ахмедовича. Боюсь, до того, как я успел взять хана Акмаля, аксайский Крез успел передать ему свои полномочия и людей, оттого столь мощная, стремительная, без передышки атака.

– Пожалуй. Но я склонен считать, что и в случае с моим другом прокурором Азлархановым, и с вами, действовали они и те же лица. Как я жалею, что в свое время не допросил Парсегяна как следует. Беспалый единственный человек, знающий смертельно опасную тайну Сенатора, мог ли я тогда, в день задержания, даже подумать, что ночной разбойник состоит в тесной дружбе с заведующим отделом административных органов ЦК.

– Позвоните, пожалуйста, генералу Саматову и скажите, что я просил особо оберегать Парсегяна и все показания записать на видеокассету. Щупальца у мафии, как я вижу, длинные, как бы они и до него не добрались, сегодня трудно кому-нибудь доверять. Почему я вас вызвал? – заговорил вдруг после долгой паузы прокурор, заметно волнуясь. – Вы как раз тот человек, которому я доверяю сполна и знаю, что вы ведете войну с преступностью не на жизнь, а на смерть, без оглядки, нравится или не нравится кому-то ваша жесткая позиция. Жаль, я мало чем смог помочь вам в этом, и сам ничего, считай, не успел…

– Не говорите так, – перебил Джураев, – мы в уголовном розыске почувствовали, что в Узбекистане появился человек, решивший навести порядок невзирая на лица…

Но прокурор, пропустив слова полковника мимо, продолжал:

– Я не знаю, сколько я здесь пролежу, полгода, год, и каким отсюда выйду, и чем стану заниматься позже. Вряд ли мне удастся вернуться на прежнее место, на мой взгляд, идет откат назад, многие наверху считают, что пора свернуть работу всех следственных групп Прокуратуры СССР в Узбекистане, да и местной Прокуратуре поубавить пыл, я эту узду ощущал во время ферганских событий. Да и в самой Москве то же самое. Но не об этом речь. Я хотел бы заручиться вашим честным словом: каким бы я отсюда ни вышел, у вас в угрозыске найдется для меня работа, любая, хоть делопроизводителем, хоть посыльным. Только вместе с вами я доведу дело до конца и поквитаюсь за вашего друга Азларханова, и за себя, и за всю семью, и за попираемый Закон…

– Я обещаю вам это в любом случае, у меня с ними тоже свои счеты, – сказал, волнуясь, полковник.

В августе Хуршид Азизович приободрился, вышел правительственный указ о создании Чрезвычайной комиссии по борьбе с организованной преступностью.

Создали такую комиссию и в Узбекистане, с полномочиями на два года, в ее состав вошел и генерал Саматов. Спустя четыре месяца, ближе к Новому году, Джураев, как и Камалов возлагавший немало надежд на новый указ, сказал в сердцах прокурору, что указ оказался очередным правительственным постановлением, никого и ничему конкретно не обязывающим, не подкрепленным законодательными актами, не обеспеченный ни материальными, ни техническими, ни кадровыми ресурсами. Преступный мир понял окончательную импотентность власти, ибо проверил ее терпение во всех регионах и по всему перечню преступлений: квартирные кражи, хищения, разбои, угон машин, мошенничество – и на воровских сходках решил наращивать масштабы уголовных деяний. Пока государственные институты находятся в глубоком нокауте, народ оставлен на растерзание уголовникам. Чуть позже, анализируя статистику преступлений за второе полугодие 1989 года, Камалов отметил, что криминальная ситуация с созданием Чрезвычайной комиссии по борьбе с организованной преступностью увеличилась почти вдвое, значит, не сгущали краски осведомители полковника Джураева из уголовной среды, воровской мир реально оценил наши возможности, понял, что пока мы готовы лишь давать грозные названия комиссиям.

В октябре, когда у прокурора сняли гипс с левой руки, он попросил Уткура Рашидовича, начальника отдела по борьбе с мафией, принести документы, что удалось собрать о жизни и связях Сенатора.

Материалов оказалось достаточно, работали тщательно, прилагалось немало фотографий. Хуршид Азизович знал эти документы, но сегодня, после покушения, они виделись иначе. Он не сомневался, что кто-то из тех, что фигурировал по разделу «Связи», причастен к убийству его семьи. Каждый день после уколов, процедур, капельниц он перебирал бумаги, выстраивал планы, за которые возьмется, как только выйдет из стен больницы. Несмотря на неопределенность со здоровьем, он чувствовал, что имеет достаточно сил, чтобы распутать зловещий клубок преступлений, за которым виделась рука Сенатора и хана Акмаля, находящихся в московских тюрьмах. Из обширных связей заведующего Отделом административных органов, оказавшегося убийцей, Камалов постепенно выделил две, и чаще всего его рука тянулась к этим папкам, на одной значилось:

ШУБАРИН АРТУР АЛЕКСАНДРОВИЧ

(кличка – Японец)

В этой папке оказалось немало фотографий, на них Японец чаще всего был заснят в компании, и люди, с которыми он находился рядом, прежде обладали завидной властью: секретари горкомов и обкомов, министры, депутаты, крупные должностные лица. Имелась цветная фотография, где Шубарин улыбался хану Акмалю, рассматривавшему удивительной красоты и изящества охотничье ружье. Прилагались два снимка, где Шубарин рядом с Шарафом Рашидовичем, но на обоих присутствовал и Анвар Абидович Тилляходжаев, с которым, говорят, Японец был накоротке.

С каждым днем Камалов убеждался все больше и больше, что и Сенатор, и хан Акмаль могли поручить предприимчивому Японцу устранить его, уйди он у них с дороги, с остальными людьми в органах они могли найти общий язык, как находили его все годы прежде. Могли они и шантажировать Шубарина, и жизнь прокурора вполне могла стать платой за молчание процветающего Японца. Следовало внимательно присмотреться к человеку с официальным миллионом и имеющему много друзей в прошлом и нынешнем государственном аппарате республики.

На другой папке, тоже красным фломастером, значилось:

ХАШИМОВ САЛИМ ХАСАНОВИЧ

(кличка Миршаб – Владыка Ночи)

Тут не было фотографий со знаменитыми и влиятельными людьми, словно Миршаб избегал ненужной рекламы, и снимок прилагался всего один. Человек из Верховного суда заснят на ней с хозяйкой модного ресторана «Лидо», некой красавицей Наргиз, в прошлом танцовщицей знаменитого фольклорного ансамбля. Сведений о Хашимове имелось мало, но отмечался его высокий профессиональный уровень как юриста, выделялось и его неуемное тщеславие, хотя он всегда вроде был на вторых ролях при Сухробе Ахмедовиче. Люди, хорошо их знавшие, утверждали, что в ту пору, когда они возглавляли районную Прокуратуру, некоторые важные решения принимал и реализовывал все-таки – Миршаб, не зря у него такая двусмысленная кличка. Обращали внимание на его жестокость, изворотливость, намекали, что он сумел купить своей любовнице не только дом в престижной махалле, но и помог ей открыть ресторан, приносивший невероятные доходы. Обращали внимание на несколько судебных решений, принятых с тех пор, как в Верховный суд пришел Хашимов, когда крупные расхитители отделались тюремными сроками вместо высшей меры, отступное в таких делах могло стоить казнокрадам многих миллионов. Выходило, что Сухроб Ахмедович работал в паре с умным и коварным человеком, которого так просто не возьмешь.

Когда полковник Джураев пришел к нему в очередной раз проведать, прокурор передал ему досье на Шубарина и на Хашимова со словами:

– Возьмите, кажется, эти люди выдали срочную лицензию на мой отстрел.

Джураев, мельком кинув взгляд на обложку папки, сказал:

– Спасибо. Я уже давно собираю на них материал. – И после паузы добавил: – Должен вас одновременно обрадовать и огорчить. Японец отбыл в Западную Германию на годичные курсы по банковскому делу – за месяц до начала Ферганских событий, он намерен открыть в Ташкенте коммерческий банк. Я думаю, не в его интересах уничтожать таких людей, как вы, он как никто заинтересован в правовом государстве.

Сознание, что он наконец-то нащупал тех, на кого делают ставку и Сенатор, и хан Акмаль, придали энергию прокурору Камалову, и он целыми днями упорно делал гимнастику в постели, врачи опасались, что он будет хромать на левую ногу.

Узнав, что семья погибла, Хуршид Азизович долго пребывал в шоке и заметно потерял интерес к своему здоровью, но теперь, когда появилась цель, он неистово цеплялся за жизнь, стремился восстановить силы, чтобы непременно остаться работать в органах.

В палате стоял телевизор, и он часто стал слушать выступления с третьей сессии Верховного Совета СССР, и поражался близорукости депутатов, не понимавших, что любые социальные программы, впрочем, как и другие проблемы, никогда не решить, не сломав хребет преступности, ибо финансирование их рано или поздно окажется у них под контролем. Призывать людей с трибун работать больше и лучше, зарабатывать – безнравственно, ибо обеспеченный тут же становится жертвой преступности. Богатеть в нашей стране – значит подвергать себя и свою семью опасности. Тьма наводчиков: от людей, работающих в милиции, до уборщицы в подъезде, быстро ставят в известность уголовный мир, у кого что в доме завелось. Упаси господь компьютер или видеомагнитофон, – жди беды. У нас даже статьи на наводчиков нет, справляй свое подлое дело без страха, если что – испугом отделаешься. Рэкет, дитя кооперации, почувствовал вкус больших денег и бессилие власти, и его уже теперь не остановить, тем более с такими милосердными законами.

В декабре началась и сессия нового парламента Узбекистана, и тут прокурор не удержался, послал в президиум записку. В ней он писал:

«Всячески поддерживаю вопрос о суверенитете республики, ибо только на путях ее самостоятельности мне видятся пути искоренения преступности в нашем крае, принявшей чудовищные размеры и по существу нами уже не контролируемой. Надо без оглядки на законотворчество других стран, и даже соседних республик, издать свои законы, гарантирующие гражданам безопасную жизнь и охрану имущества, а теперь и частной собственности.

В сложившейся ситуации Узбекистан стал приманкой для преступного мира страны, местом наибольшего скопления бродяг, людей, не желающих заниматься трудом, паломничества проституток, аферистов. У нас своих доморощенных преступников хватает, и проституток, и тунеядцев, и наркоманов, но половина особо тяжких преступлений совершается гастролерами из других регионов.

Преступный мир, чтобы сбить с толку правовые органы, разработал и широко использует тактику: местные готовят преступление, а гастролеры прилетают на исполнение, имея обратный билет на руках. Таким же гибким и оперативным, как и деяния уголовников, должны стать наши законы, следует моментально реагировать на всплеск любого вида преступления.

Республику задушили три опасных вида преступления, и все они направлены против личности: квартирные кражи, особо дерзкий разбой, угон автомобилей. В росте преступности виноваты не только слабая работа правоохранительных органов, но прежде всего – Законодательство. Посудите сами: угон автомобиля, самой крупной покупки в советской семье, – карается штрафом в 100 рублей или годом условного заключения – это ли не насмешка над законопослушными гражданами, не причина массового угона машин?

Чтобы сбить волну преступности в республике, защитить ее граждан, предлагаю на рассмотрение несколько предложений по названным проблемам:

1. Любой преступник, не являющийся гражданином Узбекистана и совершивший на ее территории уголовное преступление, в дополнение к существующему законодательству получает еще пять лет тюрьмы. Закон перекроет все маршруты гастролеров и прекратит уголовный террор жителей республики.

Этот закон, еще с более суровыми мерами, крайне необходим, безотлагателен в другом. В стране только складывается самая опасная из мафий – наркомафия, и опять Узбекистан окажется притягателен для уголовников со всех концов страны и из-за рубежа, причем на советский рынок наркотиков уже кинулись и с Востока, и с Запада, нужно законодательно, как в Иране, перекрыть им дорогу в Узбекистан, и для пользы своего же народа безжалостно ликвидировать производителей на месте. А для тех чужаков, кто уже имел две судимости по особо тяжким преступлениям, применять крайние меры. Нужно через народный референдум ввести порог судимостей, особенно по тяжким преступлениям.

2. Квартирные воры не выходят на свободу до тех пор, пока полностью не компенсируют нанесенный ущерб потерпевшим, причем при краже дефицитных вещей учитывать их реальную рыночную стоимость. Такой закон сделает невыгодным промысел навсегда.

3. Что касается машин, то угон следует приравнивать к краже личного имущества, также не выпускать на свободу угонщиков, пока хозяину не вернут машину, причем страхование транспорта надо разрешить по рыночным ценам, ибо только затронув государственные интересы, милиция заработает по-настоящему, появится у нее и техника, и средства, и специалисты по угонам. И еще, чтобы уголовный мир день ото дня не пополнял ряды за счет молодежи, следует опять же законодательно выбить у них почву под ногами, ибо преступность уже для многих стала профессиональным занятием. Предлагаю по особо опасным преступлениям, дважды судимых, на третий – подвергать расстрелу, поубавится романтики в блатной жизни. Во избежание ошибок судьбу таких преступников решать в судах присяжных, дважды, разными составами.

В число предлагаемых на рассмотрение законов следовало бы внести и положение об амнистии. Анализируя все амнистии нашего государства, от печально известной бериевской 1953 года и кончая последней, «горбачевской», 1987 года, они ничего, кроме беды для граждан страны, не принесли. Скажите, какое отношение имеет 100-летие со дня рождения В. И. Ленина и 70-летие Советской власти к помилованию преступников сегодняшнего дня? Считаю, что в Узбекистане амнистии должны быть отменены навсегда, ибо прежде всего они противоречат закону о неотвратимости наказания за преступление, и совершаются амнистии только из-за амбиции особо тщеславных людей, дорвавшихся до власти.

Все законы Узбекистана должны строиться только из интереса добропорядочных граждан».

Письмо прокурора республики к депутатам зачитали на одном из вечерних заседаний, и оно было встречено шквалом аплодисментов, Камалов посланием напоминал, что он готов продолжить начатую борьбу с преступностью до конца. После его обращения к новому парламенту как-то поутихли разговоры, что скоро будет назначен новый прокурор республики, ведь он находился в больнице уже почти полгода.

Доставили прокурору Камалову в больницу и докторскую диссертацию Сенатора. Удивительно аргументированная, глубокая, ко времени, работа – чем больше он в ней разбирался, тем больше убеждался, что Сухроб Ахмедович не имеет к ней никакого отношения. Следовало непременно установить автора столь важной научной работы, если он жив, конечно. Такой человек сейчас, в условиях зарождающейся самостоятельности республики, был необходим как никогда – ведь придется пересматривать все законодательство, исходя из жизни и интересов народов, населяющих Узбекистан, их специфики, традиций, уклада и морали, выработанной веками.

Авторство научных трудов Сенатора следовало установить не только ради справедливости, но чтобы снять с него ореол выдающегося юриста, ратующего за демократические свободы и реформы в законодательстве, обнажить сущность политического авантюриста, не гнушающегося откровенной уголовщиной. Развенчать в открытом суде лжедоктора юридических наук значит остудить пыл многих авантюристов, показать истинное лицо рвущихся к власти жуликоватых поводырей.

Неожиданно у прокурора республики потянулась новая ниточка к своим противникам, список которых он пока не мог четко обозначить, и этот шанс он получил благодаря своему несчастью.

Проведать его часто приходили знакомые и незнакомые люди, даже посланцы целых трудовых коллективов, что особенно трогало прокурора, ведь ему казалось, что он ничего не успел сделать. После таких визитов он еще сильнее убеждался, что должен во что бы то ни стало вернуться в строй.

Незадолго до Нового года, когда Камалов после процедур просматривал, уже в который раз, досье на Сенатора, к нему в палату вошла девушка, старавшаяся выглядеть старше и солиднее, что ей мало удавалось и придавало гостье удивительное очарование. Она назвалась Татьяной Георгиевной, что заставило прокурора мысленно улыбнуться, и сказала, что она выпускница юридического факультета и год назад находилась на преддипломной практике в Прокуратуре республики.

Есть люди, чье поведение, слова с первых минут внушают доверие, редкий тип в наше время, конечно, но как раз выпал такой случай. Девушку мучила какая-то тайна, это читалось на ее лице, и он не ошибся.

Поставив цветы в вазу, а фрукты определив на подоконник, она плотнее затворила дверь и, смущаясь, начала:

– Вот уже несколько месяцев я не решалась прийти к вам, простите мне мое малодушие. Мне кажется, то, что я знаю, а точнее моя догадка, имеет отношение к покушению на вас. Теперь, после случившегося с вами, я убеждена, что в Прокуратуре республики есть предатель, который докладывает о всех ваших тайнах противнику, о вашем передвижении, о секретных и неожиданных совещаниях, о вашей переписке, не исключено, что он прослушивает разговоры по внутреннему телефону.

– Почему вы так решили? – спросил он спокойно, боясь спугнуть девушку.

– Этот человек во время практики пытался за мной ухаживать, и даже однажды пригласил меня в ресторан, в знаменитое «Лидо». Там к нам подсел человек, и не случайно, как я поняла, у них была назначена там встреча. Подсевший не знал, что я на практике в Прокуратуре, скорее всего он принял меня за одну из легкомысленных девушек. Поэтому в разговоре, который они все-таки пытались завуалировать, несколько раз мелькало ваше имя, хотя чаще они называли вас «москвич». Как я уяснила, мой ухажер передал что-то такое, что не должно выходить из стен Прокуратуры, я все-таки будущий юрист.

– Вы не могли бы описать человека, проявляющего интерес к делам Прокуратуры? – спросил Камалов, чувствуя, что он вышел еще на одного свидетеля, по важности не уступающему Парсегяну.

Девушка вполне толково стала описывать человека, подсевшего к ним в «Лидо», и сразу легко вырисовался Сенатор.

Камалов вспомнил, что у него есть его фотографии, показал их Татьяне, и побледневшая девушка сказала:

– Да, это он.

Прокурор решил и дальше форсировать внезапную удачу и, показав фотографию Салима Хасановича, спросил:

– А этого элегантного джентльмена вы не заметили в тот вечер в ресторане?

Девушка недолго вглядывалась в фотографию, где Миршаб улыбался Наргиз.

– Да, видела. Мужчина в светлой тройке, и впрямь очень элегантный, стоял рядом с этой женщиной, и они вместе покинули «Лидо».

Камалов понял, практикантка случайно, но точно вычислила предателя, вот почему Айдын оказался на крыше соседнего здания в день секретного совещания. Уходя, девушка сказала волнуясь:

– Мне очень хотелось бы работать с вами, быть вам полезной. – И она протянула бумажку, где размашистым почерком значился ее телефон.

Уже у самой двери она вдруг сказала:

– Вы не думайте, что вокруг вас в Прокуратуре много предателей, мне кажется, этот выродок один, а вас очень уважают, и не дождутся, когда вы вернетесь в строй… – И вдруг после паузы выдохнула: – И я вас очень люблю…

Хуршид Азизович после ухода Татьяны еще долго лежал ошарашенный новостью и неожиданной поддержкой, потом, хромая, добрался до телефона в конце коридора и позвонил Уткуру Рашидовичу, начальнику отдела по борьбе с мафией, и попросил его сейчас же зайти к нему.

Когда полковник появился у него, Камалов передал бумажку с фамилией, которую ему назвала Татьяна, и сказал:

– Возьмите под микроскоп жизнь этого молодого человека из нашей Прокуратуры, есть все основания подозревать, что через него идет утечка тайных сведений к противнику. Сегодня же попытайтесь лично встретиться с полковником Джураевым и передайте и ему эту информацию, пусть объект попадет под перекрестный огонь внимания.

За неделю до Нового года в Ташкенте выпал обильный снег. Камалов почти полдня простоял у окна, любуясь, как крупные хлопья снега укутывали деревья больничного сада, и вечнозеленые чинары издали походили на ели в подмосковных лесах.

Осень оказалась долгой, теплой, и многие деревья, так и не успев облететь, в полном убранстве вошли в зиму. Мороз крепчал, и Хуршид Азизович видел, что подмороженные стебли листьев не выдерживали обильного снегопада и, мягко обрываясь, опадали на землю, образовав под каждым деревом заметную горку. Редкое зрелище в Ташкенте – зимний листопад.

В эти дни, впервые за многие месяцы пребывания в травматологии, Камалов не мог оторваться от окна, он подолгу стоял, глядя в безлюдный двор, и дальше за ограду, где продолжалась другая, ушедшая от него жизнь, и улицы словно не касались беды за больничной оградой, она жила по своим меркам. Спешили на работу, с работы, с новогодними покупками, подарками, гордо несли свой трофей раздобывшие елку. А к вечеру, когда на город внезапно наползала темнота и зажигались огни, жизнь за оградой заснеженного сада казалась такой манящей!

Ярко-красные трамваи, припорошенные легким снегопадом, сияя окнами, весело проносились вверх-вниз по улице Энгельса, и куда девался их необычно раздражавший стук на стыках? Они скользили плавно, легко, суля обманчивое тепло, уют, комфорт, приветливые лица. Здесь у окна больничной палаты ему казалось, что все прохожие улыбаются друг другу, уступают места, желают всем только здоровья и счастья, хотя знал – это не так, в трамвае ледяной холод, дует в разбитые окна, грязно, с полгода как не убиралось, и как раз по вечерам в них свирепствует шпана и обкурившиеся анашой наркоманы, и что с работы едут усталые, издерганные люди, они со страхом ожидают грядущий Новый год – что он несет народу, ташкентцам? Но так думать не хотелось, хотелось ждать праздник, как давно, в Москве, в молодости, когда жизнь сулила еще столько перспектив и счастья. «Каким будет Новый год для меня?» – думал грустно Камалов, вглядываясь в ночной сад за окном. Удастся ли мне выиграть единоборство с безжалостным противником?

Он отдавал себе отчет, что в их смертельной игре уже не будет ничьей.

Он вспомнил свой ташкентский дом, где они уже обжились, притерлись, и ему вдруг так захотелось туда, где все напоминало о семье, о сыне – как любили они встречать Новый год!

Мысль о доме запала в душу, и, когда он увидел, что многие больные отпрашиваются на праздник к семье, он тоже, хоть на вечер, решил вернуться к себе, в больнице ему предстояло быть еще до марта.

Новогоднее настроение, новогодний ажиотаж охватил всех, больных, врачей, посетителей, которых в последние дни резко поубавилось. Готовилось к Новому году и травматологическое отделение, где лежал Камалов, ходячие больные украшали елку в холле у телевизора, развешивали гирлянды в коридоре.

На утреннем обходе, в канун Нового года, он попросил разрешения у лечащего врача съездить домой. Тот внимательно посмотрел на прокурора, видимо не желая его отпускать, но в последний момент, почувствовав что-то в настроении больного, сказал:

– Но при условии: не пить, не курить, не волноваться – для вас все это до сих пор представляет серьезную опасность. О прежней жизни забудьте надолго – покой, уют, соседство мудрых книг, телевизор – вот ваши перспективы на ближайшие годы, если не на всю жизнь, дорогой Хуршид Азизович. Устраивают вас такие суровые условия краткосрочного увольнения?