Текст книги "Знакомство по брачному объявлению"

Автор книги: Рауль Мир-Хайдаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Опыт кое-какой по приему гостей у него был, и он уже не робел, как перед встречей с Натальей Сергеевной. Шампанское стояло нетронутым с прошлого воскресенья, икра хоть черная, хоть красная – Наталья Сергеевна оставила той и другой по литровой банке,– и консервы всякие редкие, ящик для фруктов в холодильнике полон. Как сотворить новую икебану, Акрам Галиевич знал: на всякий случай он записал в книжку, что к чему,– а не получится – повторит букет Натальи Сергеевны. Оставались только генеральная уборка и, может быть, баня.

На этот раз прямо с утра в субботу Акрам-абзы затопил баню, чтобы поспела к приходу скорого "Ташкент – Москва". "Больше суток в пути, жара, лето",– рассуждал он, и выходило, что баня будет кстати. Придирчиво оглядев двор, прошелся по дому – все было готово к приему гостьи. Правда, шашлыки на этот раз готовить не стал, решив, что для человека из Ташкента шашлык не в новинку.

В парадном костюме Акрам Галиевич заранее, не спеша, отправился на станцию. Хлебодаровка была теперь связана с городами, что справа от нее, что слева, регулярным автобусным сообщением, поэтому станция потеряла то значение, которое имела его в молодые годы. Тогда в Хлебодаровке останавливались все поезда и стояли подолгу, паровозы чистили топки и заправлялись водой. И в эти получасовые стоянки станция становилась самым оживленным местом Хлебодаровки.

А какой здесь был базар! Расскажи нынче кому – не поверят. К вечерним поездам приходили просто так – погулять, на лучшую жизнь глянуть. А станция в те годы была ухоженной, и медный колокол, отбивавший поездам отправление, сиял, как самовар у хорошей хозяйки. Станция притягивала молодых, наверное, еще и потому, что только по этим стальным нитям железнодорожных путей можно было уехать в иную, манящую жизнь, казавшуюся им непохожей на их собственную – тихую и незаметную. Теперь же поездами пользовались редко и только в тех случаях, когда кто-нибудь уезжал очень уж далеко или издалека возвращался.

Несмотря на полдень, станция была совершенно безлюдна. Акрам Галиевич не был здесь лет десять, если не больше, потому что стояла она в стороне от его каждодневных маршрутов, да и повода не было, и сейчас, словно сквозь призму времени, заметил, как она постарела, одряхлела, захирела станция за эти годы.

Ожидая прибытия "скорого", Акрам-абзы жалел, что поезд стоит всего-навсего три минуты. "Вот если бы подольше,– рассуждал он,– можно было, где-нибудь затаясь, глянуть, а уж потом решать, как быть". Но такой возможности у него не было, и выбирать не приходилось.

Поезд пришел с небольшим опозданием. Акрам-абзы неверно рассчитал место остановки десятого вагона, и ему пришлось бежать в хвост поезда. Еще издали он увидел женщину, высунувшуюся из тамбура и наверняка выглядывающую его, и отчаянно замахал ей рукой: мол, сходи. Женщина так и истолковала его жест. Когда он подбежал к вагону, она уже стояла с вещами на хлебодаровской земле, а поезд медленно набирал ход.

Если бы Акрам-абзы не запыхался, Назифа Аглямова увидела бы на его лице большое разочарование. Но он тяжело дышал и раскраснелся от бега, и доктор Аглямова истолковала это по-своему и перво-наперво ослабила ему узел галстука и расстегнула верхнюю пуговицу рубашки.

Акрам Галиевич, тяжело переводя дыхание, смотрел на женщину, пытаясь отыскать хотя бы следы тех прекрасных черт, что были запечатлены на фотографии, в которую он уже был влюблен. Но сделать это было непросто, и у него промелькнула грустная мысль, что доктор-артистка сдала почище станции. Вежливо поздоровавшись, он с тоской поглядел вслед уходящему поезду.

Назифа сразу взяла инициативу в свои руки.

– О, какой вы бравый! Я таким вас себе и представляла,– говорила она, цепко оглядывая Акрама-абзы.– Конечно, свежий воздух, умеренный физический труд, отсутствие стрессовых ситуаций... Вот только дыхание у вас, я вижу, неправильное. Но это мы поправим: начнете бегать по утрам – через полгода будете дышать, как юноша.

"Этого мне только не хватало на старости лет",– неприязненно подумал Акрам-абзы и представил себя бегущим по утренней Хлебодаровке. Эта картина невольно вызвала у него улыбку, которую Назифа тоже истолковала по-своему...

Чемодан и сумка оказались тяжелыми, и они остановились перевести дух. Аглямова, оглядев пыльную, разъезженную поселковую дорогу, хранящую до сих пор следы прошлогодней золы, сказала:

– Я вам уже писала об этом, но, даже находясь здесь, не верю, что я, Назифа Аглямова, знакомлюсь по брачному объявлению и в душе согласна остаток жизни провести в какой-то Хлебодаровке,– и громко рассмеялась.

Смех у нее был удивительно молодой и звонкий. В этот миг Аглямова стала похожа на женщину с фотографии, стоявшей у него дома на трюмо. Но Акрам Галиевич уже успел понять, она еще живет во времени, когда была прекрасна и обаятельна, и совершенно не принимает и не желает принимать во внимание свой нынешний возраст. Редко, но встречаются взрослые, навсегда оставшиеся детьми, и ташкентский доктор была из этой уникальной породы.

Дом и усадьба ей пришлись по душе – наверное, они напомнили ей картины из детства, когда и она жила в деревенском доме с сеновалом, огородом и садом.

– У вас здесь очень мило, даже лучше, чем я ожидала,– сказала она, придирчиво оглядываясь вокруг и видя ухоженный двор, засаженный цветами. А вот в доме ей не совсем понравилось, это Акрам Галиевич увидел по ее лицу, да и она обронила разочарованно мимоходом:

– Я несколько иначе представляла жилье сельского юриста, интеллигента, а это типичная сельская изба...

Акрам Галиевич так и не понял, что ей не понравилось и чем должна отличаться изба нотариуса от жилья соседей. Обрадовалась Аглямова лишь в зале, когда увидела на трюмо свою фотографию. Она улыбнулась Акраму-абзы, сверкнув рядом золотых зубов:

– Я чувствовала, что она у вас в доме на самом видном месте. Спасибо, это так мило с вашей стороны.– И, поправив фотографию, добавила: – Я подарю вам другую – большую, в красивой раме.

Баня была давно готова, и Акрам-абзы, прежде чем обедать, осмелился предложить гостье парную. Аглямова с любопытством глянула на него, досадливо повела плечом и отказалась:

– Я не выношу деревенских бань. Вот если у вас есть летняя душевая, то я с удовольствием ополоснусь.

Отправив гостью в душ, Акрам-абзы решил сам сходить попариться – не пропадать же бане! Парился он долго, с азартом, забыв про гостью,– баня удалась на славу. Когда он вошел в дом, Назифа-ханум лежала на диване с книгой, и, как показалось нотариусу, прическа у нее слегка съехала набок. "Вроде сегодня я и не выпивал... Перепарился, что ли? – опешил Акрам-абзы, но вдруг догадался, едва не стукнув себя по лбу: – Это же парик!" Кого-кого, а женщин в париках в Хлебодаровке не водилось.

"От той роскошной прически, так пленившей меня, и следа, наверное, не осталось",– грустно подумал Акрам Галиевич, но вслух ничего не сказал.

Заправленный самовар наготове стоял на веранде, и Сабиров быстренько вынес его во двор и разжег огонь. Потом он стал накрывать на стол, и перво-наперво поставил икебану, над которой с утра колдовал целый час. Назифа-ханум, вызвавшаяся помочь, так и застыла возле цветов, охая и ахая, не веря, что он сам составил такой букет.

Уроки Натальи Сергеевны не прошли даром: стол Акрам-абзы накрыл по всем правилам.

– Богато живете,– отметила Назифа-ханум, оглядев щедро накрытый стол.

– Грех жаловаться,– ответил Акрам-абзы, которому после баньки не терпелось пропустить рюмочку. О том, как попали к нему щедрые дары моря, он, конечно, распространяться не стал. Гостье хозяин налил шампанского, а себе – водочки. Выпили за знакомство, за здоровье Назифы-ханум, за прекрасную профессию врача.

Настроение у Акрама-абзы поднялось: парик казался на месте, а сама Назифа-ханум нет-нет да и напоминала ту прекрасную женщину на фотографии. Но все же его так и подмывало спросить, когда она фотографировалась и сколько ей тогда было лет. Едва сдержался, понимая, что его вопрос обидит гостью.

Добрый прием поднял настроение и гостье. Закусывала она все больше икрой – и черной, и красной, и говорила, что никогда в жизни не пробовала такой свежей и такого высокого качества. Сабиров же многозначительно молчал: он даже соврать насчет икры ничего не мог, ибо толком ничего о ней не знал. В общем, сидели хорошо, беседуя о том о сем, не касаясь личной жизни друг друга. Подоспел и самовар, которому Назифа-ханум очень обрадовалась.

– А у нас в доме, в детстве, был медный, весь в медалях,– вспомнила она.– И я драила его речным песочком до зеркального блеска! Теперь такие самовары только в коллекциях и можно увидеть.

Она расспрашивала Акрама-абзы о хлебодаровском житье-бытье, о его привычках, увлечениях, и делала это тактично, тонко, по-женски хитро. Узнав, что у него нет никакого хобби, даже похвалила, сказав, что мужчины с ума посходили – все свободное время тратят на чепуху, вместо того чтобы уделять его семье. Потом, извинившись, что так пристрастно расспрашивает обо всем, сказала:

– Я ведь, Акрам Галиевич, женщина городская, хоть и родилась в селе. Интеллигентка, так сказать. Первый мой муж, военный, в годах, крепко меня любил и баловал. Был в высоком чине, хорошо получал, на службе его одевали, на службе кормили, его персональная машина всегда была к моим услугам, так что никаких обычных женских забот я не знала и знать не хотела. У меня была своя жизнь, свои интересы, и мужа, который любил, как я уже сказала, берег и лелеял меня, это устраивало. Ну, конечно, мы иногда принимали гостей –фрукты там, мороженое, шампанское. Да иного – пирогов, разносолов – от меня и не ждали. Зато я играла на фортепиано, читала стихи, пробовала рисовать,– друзья мужа боготворили меня, говорили, что я создана для изящной жизни. Жаль, у вас нет инструмента, я бы с удовольствием сыграла для вас. Почему я вам это рассказываю? Хотелось бы, чтобы вы поняли меня и были терпеливы, может быть, я еще научусь вести хозяйство и готовить...

Акрам-абзы молча слушал монолог женщины, не зная, что и сказать на эту исповедь, как реагировать.

– Мне у вас здесь нравится,– продолжала доктор, оглядываясь вокруг,–но в доме, безусловно, нужно сменить обстановку, придать ей шарм, чтобы чувствовалось, что живут тут интеллигентные люди. Я думаю, здесь я снова могла бы заняться живописью, писать скромные сельские пейзажи, виды, город у меня получается неважно... Может, даже примусь наконец за портреты. Жаль, что здесь нет возможности выходить в свет, я так люблю бывать в гостях, в театре... Кстати, хоть какие-то очаги культуры у вас в Хлебодаровке есть?

– Дом культуры в прошлом году открыли, не хуже чем в городе,– ответил Акрам-абзы, трезвея от такого откровенного разговора.

– И что за творческая жизнь течет в вашем Доме культуры? –заинтересованно спросила Назифа-ханум. – Какие мероприятия проводятся? Приезжает кто-нибудь с концертами?

– Если честно, я не совсем в курсе,– признался нотариус. – Отстал от культурной жизни села. Кажется, кружки всякие есть. Но кино каждый день, за это я ручаюсь. – И, вспомнив, добавил: – На втором этаже библиотека, а в зале есть большое пианино. Если вы захотите играть – думаю, возражать не будут, разрешат, все равно без дела пылится.

– Сегодня есть кино? – оживилась гостья, даже блеск в глазах появился.

– А как же, сегодня же суббота. Каждый день, кроме понедельника... как-то нерешительно промямлил хозяин.

– Решено, идем в кино. Я должна все увидеть своими глазами,–заключила гостья и поднялась из-за стола.

– В кино так в кино,– покорно согласился Акрам-абзы, холодея от мысли, что придется пройти через все село туда и обратно, да и в зале четыреста мест – триста девяносто восемь пар внимательных глаз будут разглядывать, с кем это их нотариус в кино заявился.

"Отказаться? Но как? Эх, была не была, чему быть, того не миновать",–подумал Акрам-абзы и стал убирать со стола, а Назифа-ханум принялась доставать из чемодана свои наряды.

Затем она заперлась в комнате, где находилось трюмо с ее фотографией, и велела не беспокоить часа полтора, а Акрам-абзы бесцельно бродил по двору. Ему, чтобы собраться, нужно было пять минут, а сегодня не нужны были и они – с самого обеда при параде.

"Влип, и крепко влип",– думал Акрам-абзы, с надеждой глядя во двор Жолдаса: вот когда необходим был совет мудрого бухгалтера. Но двор Беркутбаевых был пуст – наверное, уехали к родственникам в аул и даже не предупредили, как делали обычно.

"Она и на миг не сомневается, что осчастливила, считает себя подарком не только для меня, но и для всей Хлебодаровки... Ну ладно, готовить не умеет, так хоть бы помогла убрать со стола, да и самовар запалить много ли ума надо! – распалял себя нотариус.– Полтора часа нафуфыривается, чтобы в кино сходить, времени не жаль. Живопись, портреты...– подогревал он себя.–Ну ладно, была бы хоть похожа на ту прекрасную женщину на фотографии, тогда был бы какой-то резон ее, как она говорит, лелеять. Я что ж, должен всей Хлебодаровке предъявлять ее фото – вот, мол, какой красавицей она была в молодости? Или тот большой портрет в раме, что обещает подарить, должен нести на вытянутых руках, когда выходить вместе будем? Нет, не поймут меня в Хлебодаровке, правильно сказал Жолдас, не поймут. Спросят: что, свои хуже, что ли? И крыть будет нечем. Ох и мудр же Жолдас-ага..."

Акрам-абзы вновь с тоской посмотрел во двор Беркутбаевых,– там все будто вымерло. И оттого на душе стало еще неуютней.

"Глядя на нее, мне и представить трудно ее красавицей. А может, и фотография – не фотография, а подделка какая-нибудь, в городе они мастаки, за большие деньги кого хочешь красавицей сделают,– засомневался нотариус.–Ведь какая прическа на голове была, прямо как у пушкинской Натали, а теперь – парик. Прознают в Хлебодаровке – засмеют".

Настроение его ухудшалось с каждой минутой. Он считал себя обманутым, не знал, что делать, как поступить,– хоть плачь. Никогда в жизни он не попадал в такое дурацкое положение и не знал, как из него выкручиваться.

"И почему я должен ублажать ее, исполнять капризы, если она и была когда-то писаной красавицей? Пусть те, кто наслаждался ее красотой и молодостью, и несут свой крест до конца. Любишь кататься, люби и саночки возить, а то – кому вершки, а кому корешки. Так не пойдет... Небось не написала тому романтику у разбитого корыта, а ведь так красиво коротали бы вечера – он ей на гитаре сыграет, она ему в ответ на фортепиано отбарабанит. Чем не интеллигентная жизнь? А может, пели бы в два голоса, читали друг дружке стихи,– издевательски думал нотариус.– Может, показать ей объявление "мужчины романтической внешности", газета-то цела, пропади она пропадом..."

Наконец, во дворе появилась Назифа-ханум: в туфлях на высоких каблуках, в платье, отливающем медью, с ярко-красной косынкой на шее, завязанной кокетливым узелком, как у девушек, и в... очках. Заметив растерянность Акрама-абзы, она сожалеющее развела руками:

– Да-да, фильмы я уже смотрю в очках, мне и самой трудно смириться с этим... Ну что, пошли?

"По городским меркам, наверное, она красиво одета, но по хлебодаровским – слишком ярко и не по возрасту",– так посчитал Акрам Галиевич, но вслух ничего не сказал. В голове вертелись парик, очки и почему-то шляпа, хотя никакой шляпы не было. "Хоть бы очки сняла пока, а там, в кино, когда начнется, и надела бы,– подумал он.– Ведь должна знать, что в селе очки даже в самой модной оправе не вызывают восторга. А каблуки, не приведи Аллах, обломаются на наших колдобинах, вот смеху-то будет".

Как только они вышли на дорогу, Назифа-ханум взяла его под руку – то ли считала, что так красивее и культурнее, то ли для того, чтобы случайно не растянуться в хлебодаровской пыли.

Путь до кинотеатра, который в обычные дни Акраму Галиевичу казался всего ничего, сегодня виделся бесконечным. Из глубины каждого двора, каждого палисадника ему чудился любопытный взгляд: с кем это наш уважаемый нотариус так гордо под ручку вышагивает по улице?

Назифа-ханум о чем-то восторженно щебетала, но Акрам Галиевич слушал ее вполуха, то и дело невольно озираясь, боясь встретить кого-нибудь из знакомых и услышать: "Добро пожаловать, Акрам Галиевич, к нам хотя бы на минутку. А кто эта очаровательная женщина? Вы что же, взаперти ее держите, прячете от общества? Как вам не стыдно!" Но пронесло – до кинотеатра дошли без приключений: и туфли целы, и никто не пристал с вопросами.

У кинотеатра народу было необычайно много – второй день шел новый фильм "Вокзал для двоих". Акрам-абзы даже обрадовался, что такая большая очередь за билетами, оставив Назифу-ханум одну у рекламных афиш, щедро, по-сельски, расклеенных на фасаде Дома культуры, он стал в очередь.

Очередь двигалась медленно, обрастая попутным людом со всех сторон, и к кассе подходила уже как могучая река со множеством притоков и рукавов –другую в Хлебодаровке представить было трудно,– и немудрено, что Назифа-ханум в такой толчее потеряла его из виду. Но Акрам-абзы видел ее хорошо: ханум держалась возле афиш, и ему казалось, что она стоит на слишком видном месте. Странно, но никто не обращал на нее внимания, не осматривал пристально; когда к афишам подходили сразу несколько женщин, Назифа-ханум терялась среди них – трудно было выделить ее среди хлебодаровок.

Вдруг Акрам-абзы замер. Как будто специально, чтобы растравить его душу, к афишам подошла Светлана Трофимовна. Они с Назифой-ханум оказались рядом, как на демонстрации мод – видел Акрам-абзы такие передачи по телевизору,– и Светлана Трофимовна даже взглядом ее не удостоила, а Назифа-ханум,– нотариус видел это отчетливо,–разглядывала подошедшую откровенно и не без зависти: уж очень хороша была сегодня Светлана Трофимовна.

Сабирову стало стыдно за то, что несколько дней назад, сравнивая заочно доктора Аглямову с заведующей почтой, он без колебаний отдал предпочтение Назифе-ханум. Сейчас, когда они стояли рядом в свете заходящего солнца и фоном им служила красивая киношная жизнь на афишах, было ясно, сколь несравнимы эти женщины, и он безжалостно "отнял" у Назифы-ханум выданный им же приз за красоту, женственность и изящество и "передал" его Светлане Трофимовне. Вот только Светлана Трофимовна, к сожалению, даже не догадывалась, какие страсти бушевали в душе скромного нотариуса.

Билеты он все-таки добыл, и, потеряв пуговицу, с трудом выбрался из очереди, которая извивалась, как большая змея.

– Какой вы молодец, настоящий мужчина! – восхитилась Назифа-ханум, видевшая, что творилось у кассы, когда объявили, чтобы очередь больше не занимали.– Этот фильм и в Ташкенте идет, мне очень хотелось попасть, но, увы, там та же история, что и здесь... – Она поправила ему сбившийся галстук, пригладила волосы, и добавила кокетливо: – Спасибо, что постарались, иначе бы я очень огорчилась.

Уже дали последний звонок, и они поспешили в зал. Зал бурно радовался и огорчался, возмущался и переживал за двоих на вокзале, но Акрам-абзы фильма почти не видел – он смотрел не на экран, а на силуэт Светланы Трофимовны, которая сидела почти рядом, чуть наискосок впереди. Ему было приятно, радостно и грустно глядеть на нее, и вместо фильма он видел давнюю-давнюю осень, когда провожал ее с танцев и жарко шептал: "Светлана... Светочка... Светик..."

Фильм для Акрама-абзы закончился неожиданно – так ему хотелось, чтобы продолжалось бесконечное кино про Светлану Трофимовну, про то далекое время их юности, когда все было так просто, понятно и волнующе...

На улице стемнело, и Назифа-ханум не видела огорченного лица Акрама-абзы. Крепко вцепившись в его руку, она бойко разъясняла, какой подтекст вкладывал режиссер в ту или иную сцену и что вообще хотел сказать этим фильмом. Задумавшийся Акрам-абзы не слушал ее. На ум приходили мысли одна нелепее другой. Ему, например, вдруг захотелось освободить руку, нырнуть в первый же темный переулок, и бежать огородами. Но куда? В иные минуты ему хотелось добежать до Светланы Трофимовны и, упав перед ней на колени, со слезами на глазах просить: "Спаси и помилуй!"

Но дорога их подходила к концу, и на спасение рассчитывать не приходилось. "Так тебе и надо, получил то, что заслуживаешь, старый козел",– сказал себе Акрам-абзы, входя во двор, и несколько успокоился.

От волнения он проголодался. Время ужина давно миновало, да и как-никак гостья в доме, и Акрам-абзы решительно двинулся на кухню. Разделав вырезку, он принялся ее тщательно отбивать, чтобы поджарилась быстро и была сочнее. В это время на кухню заглянула Назифа-ханум в спортивном костюме и кроссовках.

– Обычно перед сном я немножко бегаю,– объяснила она.– Думаю, этой привычке не изменю и здесь, приятно, знаете ли, чувствовать себя в форме. Когда будет готово – кликните, я буду бегать возле дома,– и, улыбнувшись, выпорхнула во двор.

Пока жарилось мясо, Акрам-абзы быстренько поставил самовар и стал накрывать стол, удивляясь, как ловко у него все получается. Когда он вышел за самоваром, Назифа-ханум была уже во дворе, у цветника.

– Наверное, я буду здесь счастлива,– сказала она грустно и проникновенно, как настоящая артистка. – Какой удивительный воздух, какое высокое звездное небо и вы, трогательно заботливый и милый... Я так и представляла себе жизнь с вами.

Акрам-абзы, вытирая взмокший от спешки лоб, не нашелся с ответом, только пригласил гостью к столу.

Настроение у Назифы-ханум было прекрасное, она раскраснелась и даже как-то похорошела.

– Давайте поднимем бокалы, дорогой Акрам Галиевич, за то, чтобы я никогда не пожалела, что поддалась соблазну брачного объявления,–предложила она, зазывающе глядя на хозяина.

Акрам-абзы налил гостье шампанского, а себе – водки, да по ошибке – в бокал для шампанского. Настроение было хуже некуда: он чувствовал, что теряет свободу, а холеная рука Назифы-ханум ловко примеряет на него ошейник,– поэтому отливать водку в рюмочку не стал, так и хватил полный бокал.

Похвалив отбивные, которые и в самом деле того стоили, Назифа-ханум томно сказала:

– Если позволите, я скажу еще один тост. Мне бы очень хотелось видеть вас всегда джентльменом. Таким, как сегодня. Как трогательно вы бежали ко мне на станции... Я этого никогда не забуду. Как лихо вы добыли билеты в кино... Вы просто молодец! За вас, дорогой Акрам Галиевич! Вы заслужили поцелуй,– и, обняв Акрама-абзы, крепко его поцеловала.

От Назифы-ханум пахло знакомыми духами "Белочки", и Сабиров, теперь уже не по ошибке, налил себе в бокал водки. Расчувствовавшаяся Назифа-ханум попросила включить музыку, попутно сообщив, что она недавно начала заниматься аэробикой.

Акрам Галиевич не знал, что такое аэробика, но спрашивать не стал, уверенный, что это с хозяйством и кухней никак не связано. Вновь, как и в прошлое воскресенье, он танцевал то же танго, что и с Натальей Сергеевной, только настроение у него было совсем другое. И танцевал неважно – два больших бокала водки уже сделали свое дело, и он несколько раз наступил на ногу партнерше, а затем его круто повело к трюмо, где стоял фотопортрет Назифы-ханум, и он едва не упал.

– Что с вами, Акрам Галиевич? – кокетливо спросила ханум.– Вы знаете, чего я в жизни до смерти боюсь, так это пьяных мужчин. О, пьющий мужчина – это социальное зло нашего времени,– загорячилась она. – Как я ненавижу их! Дали бы мне власть – я бы всех их в Сибирь, на каторгу, они бы у меня живо протрезвели! – И, спохватившись, добавила чуть мягче: –Наверное, в этом отчасти виноваты и мы, женщины. Конечно, я не имею в виду себя – с пьющим мужчиной я и разговаривать бы не стала, хватит, натерпелась...

Протрезвел ли от этих слов Акрам-абзы? Нет, не совсем, шатало его по-прежнему. Но и пьяный он чутко уловил: вот где она, спасительная соломинка! Забрезжил реальный шанс обрести независимость, освободить свою шею от еще не накинутого, но уже маячившего у лица ошейника.

Он собрал силы, насколько это было возможно, и, как ему показалось, галантно подвел ханум к столу, а затем произнес немыслимо цветистый тост, которому позавидовал бы грузинский тамада и прочие краснобаи. Наверное, не нашлось бы женщины, устоявшей перед таким тостом. В него Акрам-абзы вложил все свое вдохновение, красноречие, душу, всю лесть, на какую был способен, это был его шанс – нужно было хватить еще стаканчик.

Хоть и наслышалась Назифа-ханум немало красивых слов в свой адрес, все равно приятно слышать их и в провинциальной редакции, а Акрам Галиевич постарался. Упиваясь сладкими хвалебными речами, ханум потеряла бдительность и не заметила, как Акрам Галиевич наполнил себе бокал до краев. Да и кто же во время такого тоста одергивать станет?

Минорное танго сменили на более жизнерадостные ритмы, но танцевать Акраму-абзы становилось все труднее – ноги держали плохо и совсем не слушались хозяина. Снова сели за стол. Водка кончилась, и Акрам-абзы, налив себе шампанского, выпил без всякого тоста, даже из вежливости не предложив бокал ханум.

– Что с вами, Акрам Галиевич? – спросила Назифа-ханум с явной тревогой на лице и в голосе.

– А-а-а,– махнул безнадежно рукой Акрам-абзы,– чувствую, запой начинается. Теперь меня не удержать: пока не выпью все, что в доме и у соседей, не остановлюсь,– и хватил залпом еще один бокал шампанского.

– Какой запой? Надеюсь, вы шутите, Акрам Галиевич? – в глазах гостьи плясали огоньки недовольства и страха. – Еще этого мне не хватало...

И тут Акрам-абзы неожиданно для себя заплакал навзрыд, самыми настоящими слезами,– так ему стало жаль себя на самом деле. Он подошел к Назифе-ханум и хотел картинно встать на колени, но галантность не получилась, и он мешком свалился к ногам Аглямовой, которая уже с некоторой брезгливостью глядела на хозяина дома.

– Прости, голубка моя ясная, пью я, пью,– заговорил сквозь слезы и рыдания Акрам-абзы, крепко обхватив ханум за талию.– Но я тихий алкоголик, тихий, и никому нет вреда от моей беды. В год раза три меня заносит, не более. Как на духу клянусь: брошу пить, только не оставляй меня, радость моя...

Акрам-абзы плакал и бормотал из последних сил какие-то красивые слова и клятвы, в основном почерпнутые из писем "Белочки". Было там и про камин, и про бархатный халат, который он обещал непременно купить...

Назифа-ханум пыталась вырваться, но нотариус держал ее крепко, потому что боялся упасть. Улучив момент, когда Сабиров попытался вытереть слезы, она оттолкнула его и отбежала к окну.

– Подлец! Подлец! Подлец! – закричала ханум так громко, что ее услышали, наверное, у Беркутбаевых.– И газета хороша! Печатает без разбору каждого алкаша. Тоже мне "человек безупречной репутации"! Подала бы в суд, да связываться неохота... Нет, ноги моей здесь не будет! Стану я жизнь губить на алкаша...

– Не оставляй меня,– жалобно попросил растянувшийся на полу Акрам-абзы. – Пропаду я без тебя...

– Много хочешь! – зло ответила Назифа-ханум и, перешагнув через него, вышла из комнаты.

Проснулся Акрам-абзы поздно. В комнате горел свет, хотя в окно било яркое утреннее солнце. С трудом поднялся с того места, где упал к ногам ханум. И где проспал всю ночь без всяких сновидений.

Болели бока, трещала голова, но это мало беспокоило Акрама-абзы. Он прошел мимо неубранного стола и с опаской толкнул дверь комнаты, куда определил Назифу-ханум. В комнате царил беспорядок, постель была не убрана, но ханум не было. Не было видно и ее вещей. Нотариус поискал взглядом записку, письмо, но ничего не попалось на глаза... Сбежала, ей-богу сбежала и следов не осталось.

– Хвала Аллаху! – громко сказал Акрам-абзы и счастливо улыбнулся, даже полегчало сразу, забыл и про бока и про головную боль.

Выйдя во двор, он сладко потянулся – жизнь показалась ему такой прекрасной! Потом умылся во дворе у колонки, поставил самовар и принялся убирать следы вчерашнего застолья. Воскресенье он провел с большой пользой для себя и для дома, и, заканчивая дела, твердо знал, как ему поступить.

В понедельник утром, по пути на работу, заглянул на почту и протянул телеграфистке загодя заготовленную телеграмму. Молодая, незнакомая Акраму-абзы телеграфистка – практикантка, наверное,– растерялась:

– Срочная? А у меня как раз аппарат барахлит. Не знаю, как быть... Я сейчас у заведующей спрошу...

На ее зов появилась Светлана Трофимовна, поздоровалась приветливо:

– Акрам Галиевич, добрый день. Что за срочность с утра?

– Да вот хотел телеграмму отбить, и непременно срочную, с уведомлением о вручении... – твердо сказал нотариус.

"Убедительно прошу аннулировать мое брачное объявление, ибо я твердо решил жениться на местной женщине. Прошу извинения у всех, кого побеспокоил своим опрометчивым и необдуманным поступком",– вслух прочитала Светлана Трофимовна, и, улыбнувшись, заверила: – Не беспокойтесь, Акрам Галиевич, я сама сейчас же по телефону передам ее в город, и там отобьют срочную в газету.

Акрам-абзы виновато смотрел на Светлану Трофимовну и почему-то не решался сделать шаг из почты. Видя растерянность нотариуса, Светлана Трофимовна вышла его проводить. Когда они вышли на крыльцо, Акрам-абзы вдруг спросил ни с того ни с сего:

– А помнишь, я когда-то провожал тебя с танцев, Светлана?

Светлана Трофимовна грустно улыбнулась и тихо ответила:

– Конечно, помню, Акрам...

1983 г., Ялта