355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Рауль Мир-Хайдаров » Знакомство по брачному объявлению » Текст книги (страница 1)
Знакомство по брачному объявлению
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 14:11

Текст книги "Знакомство по брачному объявлению"


Автор книги: Рауль Мир-Хайдаров



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Мир-Хайдаров Рауль
Знакомство по брачному объявлению

Рауль Мир-Хайдаров

Знакомство по брачному объявлению

Повесть

Телеграмму принесли ему прямо на работу, хотя адрес указан был домашний. Содержание ее такой срочности вовсе не требовало, да и в том, что телеграмма читана и перечитана, сомневаться не приходилось: на почте их райцентра – Хлебодаровки – работали одни женщины. Акрам-абзы помнил их еще озорными девками, и они хорошо знали Акрама, который уходил на войну вместе с их женихами, а вернулся один.

Телеграммы в поселке уже лет двадцать разносила многодетная Дарья Сташова, жившая во дворе почты в маленьком казенном флигельке. Любопытная, бойкая на язык, она не вручала ни одну телеграмму без комментариев, но сейчас отдала молча. Как ни точило ее любопытство, не сказала ни слова, вручила телеграмму, словно ноту протеста, если не от имени всего поселка, то от имени работников почты и телеграфа уж точно. Даже велела расписаться в получении, хотя раньше такой формальностью, предписываемой телеграфными правилами, никогда себя не утруждала.

"Дорогой Акрам Галиевич,– начиналась большая, рубля на три, телеграмма.– Беспокоит вас из Южно-Сахалинска Наталья Сергеевна Болдырева. Случайно попалось на глаза ваше объявление в газете. Мне кажется, мы подойдем друг другу. Отпуск дали неожиданно – лечу. Буду у вас в воскресенье, во второй половине дня. До встречи. Наташа".

Когда Акрам Галиевич увидел Сташову в окно кабинета, он почувствовал –к нему, хотя не ожидал так скоро получить весточку, а в иные дни даже сомневался, найдется ли хоть одна женщина, которую приманит такая глухомань, как степная Хлебодаровка, и заинтересует он сам – провинциальный нотариус на пороге пенсии.

Выходит, еще как заинтересовал, если от самого Сахалина рвутся к нему на самолете, дни считают. Гордость за себя на некоторое время заслонила мысль о Сташовой и ее реакции на телеграмму.

Когда Дарья ушла, Акрам Галиевич прошелся по тесному кабинету нотариальной конторы, в которой просидел без малого тридцать лет.

До выпускных экзаменов в школе, самого горячего времени у сельского нотариуса, еще целая неделя, поэтому посетителей в коридоре не было,–как-то сложилось, что хлебодаровский люд за справкой или какой другой бумажкой в сельсовет и к нотариусу привык ходить с утра. Вот и сегодня были у него две старушки – отписали свои дома: одна – внуку, другая – внучке. "Молоко на губах не обсохло, а уже владельцы недвижимости",– поморщился Сабиров, заполняя бумаги, но вслух, конечно, ничего не сказал: должность обязывала быть беспристрастным. И не такое ему приходилось оформлять на несовершеннолетних отпрысков.

Он опять развернул листочек телеграммы...

– Наталья Сергеевна... Наталья Сергеевна...– произнес он, вслушиваясь в это сочетание. Имя и отчество ему нравились. "Конечно, могла и письмо поподробнее для начала написать",– размышлял он, вертя в руках телеграмму и невольно перечитывая ее вновь и вновь. Но тут же находил и оправдание незнакомой Наталье: такие дальние края, письмо с самолета на самолет, с поезда на поезд раз пять, наверное, перекидывается и затеряться ему ничего не стоит.

А телеграмма, тем более срочная, куда надежнее, чем беззащитное письмо, которое в почтовом ящике может с неделю проваляться или пропадет по нерадивости чьей-то, мало ли о таких фактах в газетах пишут. И отпуск, как указано в телеграмме, предоставлен ей неожиданно...

Взвешивая все "за" и "против", и в общем-то не одобряя скоропалительность поступка незнакомой женщины, Акрам-абзы тем не менее находил оправдание решению Натальи Сергеевны приехать, увидеть все своими глазами. К тому же впереди у него почти целая неделя, и было время еще раз все обдумать как следует.

Все оставшееся время до окончания работы Акрама-абзы так и подмывало позвонить своему другу и соседу, главному бухгалтеру райпотребсоюза Жолдасу-ага, и поделиться с ним неожиданной новостью. Но, как ни крути, заводить такие разговоры самому неприлично, ведь не прошло и года, как схоронил он жену, Веру Федоровну, проработавшую в райпотребсоюзе под началом его друга Жолдаса, считай, всю свою жизнь. Верочку, как величал главбух его жену, Жолдас-ага любил, считал хорошей работницей и в те редкие годы, когда уходил в отпуск или болел, передавал свои полномочия только ей: шутка ли, каждая подпись бухгалтера – это движение денег или материальных ценностей.

Не отметив годовщины смерти и не воздав последних земных почестей близкому, как делал в Хлебодаровке всякий уважающий себя человек, и разговоры-то заводить о женитьбе или замужестве было грешно. И расскажи он сейчас главбуху, что к нему в воскресенье приезжает издалека некая Наталья Сергеевна Болдырева, вряд ли понял бы его даже сосед и лучший друг. "Могильный холмик еще не осел, а он женихаться спешит, торопится",– словно бы услышал недовольные голоса знакомых и незнакомых людей Акрам Галиевич в тесной, с распахнутым в сад окном комнате нотариальной конторы.

Нет, не ханжи и не лицемеры жили в степной Хлебодаровке, районном центре Оренбуржья, а самые что ни на есть обыкновенные люди. Они за столетия выработали свои простые и справедливые правила жизни, не обижающие памяти ушедших и не ущемляющие в правах и радостях оставшихся на земле. Ведь ловил уже на себе внимательные взгляды вдов и одиноких женщин Хлебодаровки Акрам Галиевич, чувствовал к себе интерес. А в праздники или какие другие дни торжеств, везде, куда приглашали Сабирова соседи, друзья, сослуживцы по сельсовету и райисполкому, разве не замечал он, как его осторожно, исподволь старались усадить поближе к той или иной женщине? А у Жолдаса, куда частенько вечерами заглядывал посидеть за самоваром, а уж на бешбармак зван был всегда,– не раз встречал он достойных женщин, как бы ненароком заглянувших к его хлебосольным соседям. Так ведь ни одна из этих женщин, ни тем более друзья даже не помышляли заговорить всерьез или в шутку о женитьбе, считая, что у человека сейчас время скорби и не пробил еще час для таких разговоров. Всей своей жизнью в Хлебодаровке он, Сабиров, не давал повода для иных мыслей.

Вот и выходило, что поторопился он с брачным объявлением, и крепко поторопился. Годовщина смерти жены приходилась на первое воскресенье августа, еще почти полтора месяца, а у него уже смотрины... Как-то посмотрит на это хлебодаровский народ? Ну да теперь уж назад дороги нет...

Возвращаясь в этот день после работы домой, Сабиров заглянул на маленький рынок рядом с автостанцией.

Хоть и невелика придорожная Хлебодаровка, не на всякой карте и отыщешь, но даже на ее базар добирались продавцы овощей и фруктов, диковинных для здешних мест. Два молодых корейца, в чьих словах и манерах угадывалось наличие высшего образования, продавали лук и арбузы, выращенные на благодатной хлебодаровской земле, которую брали в аренду или, как теперь говорят, в подряд у местного колхоза. Пожилой узбек скучал у горок запылившихся сухофруктов прошлогоднего урожая рядом с незнакомыми для этих краев пахучими специями, приправами, пряностями. Торговала тут и шумная, бойкая баба из Тюлькубаса, яблоневого местечка под Алма-Атой, сама румяная и круглая, как знаменитый алма-атинский Апорт. Аромат ранних яблок забивал даже резкий запах восточных специй.

Хлебодаровка – место не Бог весть какое денежное, народ не очень избалован разносолами, деликатесами, свежими фруктами, и потому торговля шла вяло, хотя цены были вполне умеренные. Покупали немного: кто детишкам, кто для больного, кто для гостей.

На базарчик Акрам-абзы зашел, чтобы взять яблок, которые пришлись ему по вкусу. Он частенько покупал их у этой румяной и ладной женщины, тоже приметившей своего постоянного покупателя. Она издали улыбнулась нотариусу, но зазывать не стала – возле ее прилавка как раз толкались девушки из промкомбината, держа наготове яркие полиэтиленовые пакеты. И вдруг Акрам-абзы раздумал покупать яблоки и торопливо зашагал прочь от базара: ему почудилось, что в историю с брачным объявлением втянула его именно эта продавщица яблок.

Как непостижимы порой поступки, суждения людей, даже умудренных жизненным опытом, далеко не ветрогонов! Готовы свалить свои беды на что угодно: на погоду, на понедельник, на тринадцатое число, на самые невероятные обстоятельства, лишь бы снять с себя ответственность за свой опрометчивый шаг...

А началось все с того самого дня, когда не оказалось у него с собой ни пакета, ни сумки, и торговка завернула яблоки в газету "Вечерняя Алма-Ата", где были напечатаны необычные для провинциального глаза объявления. Хотя такие объявления и печатались всего в трех-четырех газетах страны, жителям больших городов они знакомы, как известны и клубы "Для тех, кому за тридцать" – городской вариант деревенских посиделок.

Клубы, так широко расплодившиеся поначалу, почему-то быстро захирели и повсеместно сошли на нет: наиболее активная часть женщин, благодаря стараниям и энергии которых и появились эти клубы, должно быть, свои проблемы решила, а у оставшейся части достаточных сил не нашлось. Клубы умерли, но объявления прижились, более того, докатились до такой глухомани, как Хлебодаровка.

Говорят, часть обездоленных женщин, в чьих городах не дают брачных объявлений, и никак не удается открыть клуб интересных встреч, и сложно с жениховским "кворумом", завалила письмами Центральное радио и телевидение, требуя применить энтээровскую мощь для решения брачных проблем, советуя радиостанции "Маяк" каждые два-три часа передавать получасовые записи брачных объявлений, поскольку в стране несколько часовых поясов, а жених из Магадана непременно должен услышать о невесте из Закарпатья, хотя разница во времени у них десять часов. А Центральному телевидению рекомендовалось по субботам отводить один канал для показа невест во всей красе, а текст о добродетелях оных чтобы непременно читал своим хорошо поставленным голосом Василий Лановой, а еще лучше – сам Тихонов. Не осталась без внимания и всесоюзная фирма грамзаписи "Мелодия" – ей настойчиво советовали выпускать диски и кассеты с теми же объявлениями, можно в музыкальном оформлении, и намекали, что дела фирмы пойдут резко в гору, равно как и у тех, кто производит магнитофоны и проигрыватели.

"Средних лет женщина, хорошего здоровья и мягкого нрава, приятной внешности, умелая хозяйка, склонная к спокойной и несуетливой жизни в маленьком городе или селе, хотела бы познакомиться с мужчиной не моложе пятидесяти лет, желательно веселым, общительным, не злоупотребляющим алкоголем..."

Акрам-абзы раз сто, наверное, читал это объявление. Его воображение занимала фраза: "средних лет женщина". Сколько же это на самом деле? Тридцать, сорок, пятьдесят? Поди угадай... Нравилось ему и фраза "склонная к спокойной и несуетливой жизни в маленьком городе или селе". Это словно про их Хлебодаровку.

Правда, встречались объявления, которые его раздражали. Например, такое:

"47 лет. Образование высшее. Меломанка, поклонница литературы и других искусств. Хотела бы познакомиться с мужчиной, близким мне по интеллекту. Материально обеспечена: есть машина, дача..."

Он заочно невзлюбил эту даму, хотя ни по каким параметрам ей не подходил и давала меломанка объявление, разумеется, не в расчете на Сабирова из далекого степного Оренбуржья.

А какое разнообразие было адресов и предложений! Выбирай – куда хочешь, к кому хочешь, кого хочешь!

"Вдова. Пятидесяти лет, крупного телосложения, брюнетка. Двое детей давно определены и живут отдельно. Имею в Крыму дом, сад. Хотелось бы принять мужчину самостоятельного, хозяйственного, знающего садоводство и цветоводство. Желательно крепкого здоровья и высокого роста..."

С тех пор, как попала к нему случайно эта "Вечерка", Акрам Галиевич каждый вечер рассматривал ее с волнением, как огромную карту мира, висевшую у него в сельсовете. Как иного путешественника манят города с таинственными, малознакомыми названиями, так и его манили эти объявления. Иногда он жалел, что у него только один-единственный номер, и даже на почту сходил, поинтересовался, нельзя ли на эту газету подписаться с ближайшего месяца. Огорчили, сказав, что только с нового года.

В иные вечера он так засиживался за газетой, что забывал зайти на вечерний самовар к соседу.

Жолдас-ага, в такие дни долго не дававший жене команду заносить самовар, поглядывал за тщательно выкрашенную низкую изгородь, разделявшую их дворы, и, не видя обычно копавшегося во дворе соседа, думал: "Загрустил Акрам без Верочки, и не время бередить его раны". Он сам заносил самовар в дом и, улыбаясь в свои редкие приспущенные усы, озорно грозил: "Погоди, друг мой, сосед, женим мы тебя. Негоже человеку в старости одному оставаться. Дай только срок, чтоб по-людски все было, уж больно высоки наши годы для насмешек, и не нам дурные примеры подавать молодым и топтать не нами заведенный порядок..."

А его друг в это время перечитывал уже, наверное, в сотый раз: "Блондинка, хрупкого сложения, хотела бы выйти замуж за доброго, пожилого человека в сельской местности..." – и уносился мыслями то к "хрупкой блондинке, уставшей от города, шума и личных неудач в жизни", то в Крым, к "брюнетке крепкого телосложения", жившей в огромном доме с садом, спускающимся к ласковому морю. В объявлении брюнетки его настораживало условие: "мужчина высокого роста". Хотя Акрам Галиевич и вышел ростом, но гигантом не был, а что имела в виду "вдова пятидесяти лет", было не совсем ясно. Вдове, наверное, подошел бы другой его сосед, почти двухметровый Иван Гаврилюк, так с того собственная жена глаз не спускала, и не то что в Крым – в соседние колхозы на сельхозработы не отпускала без скандала с Ивановым начальством. Может быть, Иван и сбежал бы в Крым, в дом с садом на берегу моря,– уж он-то наверняка подходил всем требованиям вдовы кроме, пожалуй, цветоводства,– но у него не было такой бесценной газеты, способной круто изменить его жизнь.

Хоть и редко, но встречались и мужские объявления. Одно из них Акрам-абзы ни за что не напечатал бы – слишком уж оно, на его взгляд, было оскорбительным для женщин. За строками объявления ему виделся эдакий современный кулак, куркуль, и почему-то хотелось винницкого жениха неопределенного возраста познакомить с меломанкой 47 лет, имеющей машину и дачу.

"Ищу женщину крепкого здоровья, не старше 45 лет, работящую, умеющую обиходить скотину (корова, свиньи), птицу (индюки, гуси). Имею каменный дом в пригороде Винницы с садом на 18 сотках земли, пасеку. Не пью, не курю, домосед. Не плясун и не говорун..."

Почему-то обращение к прекрасному полу "не плясуна и не говоруна" из-под Винницы каждый раз привлекало внимание Сабирова. Что-то было в нем знакомо нотариусу, вызывало одновременно и грусть, и смех, и улыбку, и злость. В иные дни мысли кружились только вокруг владельца богатого поместья. Даже на службе, совсем некстати, ему вдруг вспоминался этот сердечно-хозяйственный зов...

"Где же я раньше слышал или читал похожее объявление?" – мучился Акрам Галиевич, вороша свою память, перебирая всю жизнь, что, впрочем, было сделать несложно – из Хлебодаровки он отлучался только на войну и последние тридцать с лишним лет прожил здесь безвыездно, даже в соседний Оренбург не ездил, хотя Верочка не раз просила проведать дальнюю городскую родню. Копаясь в прошлой жизни, Акрам Галиевич вдруг осознал, что он сам был домоседом, почище винницкого куркуля. И все-таки он был уверен, что когда-то уже читал нечто подобное.

Однажды на работе он увидел оставленный каким-то посетителем "Крокодил" и чуть не вскрикнул: "Вспомнил!"

Конечно же, он читал такие объявления! Было это в середине пятидесятых годов, когда в прессе и по радио промелькнуло сообщение, что у американцев даже дела сердечные делаются не по-человечески, а занимается этим святым делом электронная сваха-компьютер. Мол, дай знать, кого ты хочешь –блондинку, брюнетку, шатенку, толстую, тонкую, старую, молодую, желательный характер и хозяйственные способности,– и машина тут же подберет тебе подходящую кандидатуру. Помнится, читая, они с Верочкой смеялись над людьми, желающими таким образом вступить в брак. Газетное сообщение подхватили сатирики и карикатуристы, и страницы "Крокодила" тех лет пестрели от текстов, мало чем отличающихся от некоторых нынешних брачных объявлений.

Открытие это на какое-то время огорчило нотариуса, ведь он хорошо помнил, как искренне возмущался тогда безнравственностью американцев, считая подобные объявления аморальными. И все-таки его тянуло к порядком обтрепавшейся газете.

Поначалу ему и в голову не приходило самому дать объявление в "Вечернюю Алма-Ату". Дальше расплывчатых намерений написать письмо в Крым "женщине крупного телосложения" или "хрупкой блондинке, уставшей от неудач в личной жизни", его фантазии не простирались, да и на успех он не особенно рассчитывал. Раззадорила же его такая вот исповедь:

"Романтический мужчина, приятной внешности, много повидавший, но успокоившийся, к пятидесяти годам остался у разбитого корыта. Хотел бы в оставшиеся дни иметь твердую крышу над головой и верную спутницу жизни. Ищу покоя и уюта. Ничем не обольщаю, все, что имею, ношу с собой. Играю на гитаре, пою, знаю поэзию от Верлена до Вознесенского. Думаю, что скрашу сумерки у семейного очага..."

"Хлюст, прохвост, мот, шляла, кот мартовский,– костерил уравновешенный, в общем-то, нотариус "мужчину романтического склада".– Голь перекатная, ни кола ни двора, а все туда же, к порядочным женщинам подкатывается! – всякий раз, читая, распалялся Акрам Галиевич.– "Играю на гитаре, пою... Верлен... Вознесенский..." А пенсию небось не заработал, стрекозел приятной внешности. "Ищу покоя и уюта"! Губа не дура, да кто же этого не хочет?.. Особенно на старости лет. И ведь найдется же какая-нибудь дура, примет его... не иначе".

И он опять и опять вчитывался в зовы души незнакомых мужчин и женщин.

"Да, уж если такие на что-то рассчитывают, так мне сам Аллах велел,–решил он однажды.– Со мной любая женщина, даже хрупкая, не пропадет, что-что, а надежная крыша будет ей обеспечена..."

Откуда же было знать провинциальному нотариусу, что объявление "романтического мужчины", так рассердившее и подтолкнувшее его самого обратиться в "Вечерку", вызовет горячий интерес прекрасной половины рода человеческого по всей стране. Предложения станут поступать адресату тысячами, самые невероятные, иные письма будут приходить даже с денежными переводами – видимо, на дорогу. В общем, случится как раз то, на что и рассчитывал стареющий брачный аферист, сочинивший такое томное, романтическое объявление. Уж он-то наверняка знал о жалостливой женской душе не понаслышке.

Решиться-то Акрам-абзы решился, но объявление требовалось составить путное, толковое, чтобы чувствовалось, что не ветрогон какой-нибудь, а человек солидный, самостоятельный стоит за строками и отвечает за свои слова. "Если надо, можно даже заверить текст в сельсовете, мне не откажут",– думал Акрам-абзы, пытаясь уместить свое служебное положение, портрет, планы и пожелания в несколько газетных строк.

Но ничего не выходило: если выпирало одно, то пропадало другое, и слова казались ему какими-то стертыми, жалкими: "сельский нотариус из Хлебодаровки..." Перечитывая написанное, Акрам-абзы сникал, понимая, что так женщину не взять.

"Ну ладно,– рассуждал нотариус,– тому горемыке у разбитого корыта нечего им сказать и дать нечего, одно остается – гитара да какой-то нерусский Верлен с Вознесенским, но мне-то ведь есть что о себе сказать и что предложить!"

Но сказать о себе ладно да толково, да чтоб покороче, никак не получалось, и стал он по вечерам перечитывать мужские объявления, не принимая, конечно, в расчет ни послание винницкого жениха, ни этого, пропади он пропадом, пятидесятилетнего романтика с гитарой.

Мужских объявлений оказалось мало, прямо-таки потонули они в море женских призывов, и Акрам-абзы обвел эти крошечные островки в море-океане красным карандашом. Мужчинам, видимо, нечего было путного сказать о себе, предложения их казались мелковатыми, несущественными,– в общем, скучно и вяло представлял себя род мужской.

Красные островки не научили Акрама Галиевича ничему толковому, и он вновь пожалел, что у него только один номер газеты – будь их у него два или три, не говоря уже о годовой подшивке, он наверняка отыскал бы там нечто благородное, возвышенное, ведь обращаются, наверное, в газету и интеллигентные люди: журналисты, артисты, музыканты...

Но чего нет, того нет. "Коль нет цветов среди зимы, так и жалеть о них не надо",– припомнилась Акраму-абзы давно вычитанная поэтическая строка, и он еще раз порадовался своей памяти: "Это тебе, "романтик", не какой-то Верлен с Вознесенским, а Есенин!"

Этого поэта он уважал больше всех других и знал кое-какие его строки наизусть.

"Эх, описать бы все в стихах,– мечтал нотариус,– да ладно вставить и о себе, и о той, которую хочется приветить в своем доме". Но с рифмой не ладилось совсем, белиберда какая-то получалась: "нотариус-пролетариус" – на большее фантазии и рифмы не хватало, оставалась только суровая проза.

"Конечно, если бы подключить кого-нибудь...–рассуждал он.– Да того же Жолдаса, он для балансовых комиссий в облпотребсоюз такие доклады пишет... И все, говорят, сам, только сам!"

Верочка все восхищалась, бывало: "Грамотный у нас бухгалтер, ему палец в рот не клади!"

Да об этом Акрам-абзы знал и без нее. "А если бы еще отдать подредактировать Ивану Загорулько,– развивал он свою мысль, вспомнив про редактора местной газеты,– да еще зайти к нему с бутылкой трехзвездочного..."

Конечно, тогда можно было бы заранее рассчитывать на успех, ведь как ни крути – одна голова хорошо, а две, а то и три гораздо лучше, надежнее.

Но вся беда заключалась в том, что Акраму Галиевичу не хотелось своими планами-мечтами делиться со всей Хлебодаровкой. Жолдас, тот, может, и промолчит, а Иван Петрович сдержится только до первой пивной бочки, да еще и обсмеять может, журналисты народ такой, с ними нужно быть начеку. "Дружба дружбой, а табачок врозь" – всплывала в памяти любимая присказка Загорулько. Нет, это был человек ненадежный.

Все эти обстоятельства заставили Сабирова самого всерьез засесть за письменный стол. Если писатели, по слухам, шлифуют иную строку десятки раз, то Акрам-абзы перещеголял самого трудолюбивого, взыскательного литератора –он написал девяносто семь вариантов и только девяносто восьмой решился наконец отправить в "Вечернюю Алма-Ату".

Этот девяносто восьмой вариант он написал после того, как провел вечер за бешбармаком у Жолдаса-ага, где, как водится, пропустил для аппетита рюмочку-другую. Написав, он тут же, несмотря на поздний час, пошел на почту и опустил письмо в ящик. Знал: не решись он сделать это сейчас – будет мучить себя долго и сотым и сто пятидесятым вариантом.

Наутро, проснувшись, Акрам-абзы хотел перечитать, что же он все-таки отправил в газету, но не тут-то было: девяносто восьмой вариант был написан сразу набело, на одном дыхании, и он так никогда и не увидел, как выглядело его объявление, заставившее поспешно телеграфировать и сорваться с места неизвестную Наталью Сергеевну Болдыреву.

А объявление его, отредактированное ушлым, поднаторевшим в таких делах собратом Загорулько, было напечатано в следующем виде: "Юрист на пороге пенсии желал бы пригласить в скромный райцентр Оренбуржья женщину, не идеализирующую жизнь в городе. Сила, здоровье, безупречная репутация, общественное и материальное положение гарантируют тихую, надежную гавань. Дом, отлаженное хозяйство позволят познать, не обременяя себя особыми хлопотами, на склоне лет покой, почувствовать себя хозяйкой и поверить, что жизнь все-таки удалась".

Попадись на глаза Акраму Галиевичу эта газета, он бы никаких претензий к редакции не имел – все солидно, пристойно. Особенно, наверное, ему понравилось бы: "безупречная репутация, общественное положение"...

Отправив письмо в Алма-Ату, нотариус как-то сник, потерял интерес к газете, убрал ее подальше. "Зачем я все это затеял?" – думал он в послеобеденные спокойные часы на службе, аккуратно укладывая в сейф потерявшие блеск черные саржевые нарукавники, служившие ему чуть ли не с первых дней работы в этой должности.

"Мне что, в Хлебодаровке невест мало?" – иногда говорил он себе, и тут же вставали перед глазами наиболее вероятные кандидатуры: Мария Петровна –товаровед по галантерейным товарам из райпотребсоюза, давняя подруга Веры Федоровны, или Светлана Трофимовна, заведующая почтой. Светлану, помнится, в давние холостые годы он даже как-то несколько раз провожал с гуляний в городском саду. Какая была девушка – загляденье!

Или начальник райгаза, женщина, появившаяся в Хлебодаровке недавно, вместе с оренбургским газом, в последнее время тоже посматривала на него с интересом.

А кого он только не встречал у Жолдаса! И Раису Ахметовну, учительницу русского языка в казахской школе,– уж ее-то Беркутбаевы наверняка хотели бы видеть женой соседа, хотя учительница и была намного моложе Сабирова. И Флюру Исламовну, местного педиатра, подругу и коллегу жены Жолдаса-ага, женщину строгую, властную, которую Акрам-абзы почему-то побаивался. Да мало ли кого он встречал в хлебосольном доме Жолдаса!

Запомнилось ему и предложение старой уборщицы сельсовета, аккуратной и педантичной немки Фриды Яновны Грабовской, которая совсем недавно остановила его по-свойски во дворе сельсовета и на правах старой знакомой, вроде шутя, сказала:

– Акрам Галиевич, не забывайте, что у меня в доме две дочки. Хоть и говорят люди, что не первой молодости невесты, для вас, думаю, будет в самый раз. – И, вздохнув, добавила: – Конечно, засиделись девочки, крепко засиделись – и Марте, и Магде уже за сорок. Долго учились, сами понимаете – медицина: медучилище, мединститут, потом долго выбирали, капризничали: то шофер не устраивал, то слесарь, а время бежит, не мне вам рассказывать. А в Хлебодаровке женихи на дороге не валяются, вот и остались дочки с носом, готовы нынче снизить требования, да не к кому. А они у меня хорошие, хозяйственные, плохого о них, думаю, никто не скажет. Так что примите к сведению...

Акрам-абзы, конечно, отшутился, но ведь и впрямь невест в поселке хватало.

В иные дни, по настроению, список подходящих кандидатур из Хлебодаровки изрядно корректировался, и в него попадали совсем другие женщины. В сладкие минуты, строя самозабвенно планы своей будущей жизни, Акрам-абзы вспоминал вдруг о письме в газету, и настроение пропадало. "Зряшная затея, пустое дело",– корил он себя, и успокаивался лишь вспомнив, что письмо может и затеряться по дороге.

"А если не затеряется, так не дадут даже хода, в редакции печатают в первую очередь своих да по блату",– думал он, наслушавшись всякого про городскую жизнь. Окончательно успокаивала лишь мысль: "Да кто же к нам, в Хлебодаровку, добровольно решится ехать? Грязь полгода месить в резиновых сапогах да зимой неделями день и ночь печь топить?"

А письмо благополучно дошло до столицы и попало на стол к редактору отдела объявлений, газетчику талантливому, не без искры божьей. Девяносто восьмой вариант письма сельского нотариуса что-то тронул в зачерствелой душе старого газетного волка, и, если учесть, какое длинное и сумбурное послание написал Акрам-абзы после бешбармака, можно прямо сказать – постарался редактор от души. Однако в том, что оно без задержки пошло в ближайший номер, заслуги редактора не было: просто очень редко поступали мужские объявления.

Иногда Акрама-абзы, человека честный, начисто лишенного авантюрных начал, тревожила мысль, на которую другой бы и внимания не обратил: не совсем верные дал он о себе сведения в газету. Об образовании упомянул коротко – юрист, что, конечно, предполагает университетское образование. А университетское образование – это пять лет студенческой жизни в столице или другом большом городе. Пять лет университетской жизни – это культура, спорт, широта взглядов, интересов: театры, музеи, выставки, спортивные залы, тесное общение с друзьями с других гуманитарных факультетов. Короче говоря, человек с университетским образованием – широко образованный, высокой культуры, и отсюда его мировоззрение, уклад жизни, привычки.

Не было, к сожалению, всего этого в жизни Акрама-абзы, проработавшего на юридической службе без малого тридцать лет, и работавшего хорошо, свидетельством чего были многочисленные награды и поощрения. Его юридическим факультетом стала война, фронтовые дороги и лишения.

До войны, сразу после школы, послали его от района на юридические курсы в Оренбург, была тогда такая форма обучения. Прямо с этих курсов и призвали на фронт. Как и все его ровесники, Акрам Сабиров рвался на передовую, на боевые позиции, но вышло по-другому: учитывая юридические курсы, взяли его после ускоренной стажировки в аппарат военно-полевого суда, говоря по-мирному – делопроизводителем. Печатал, стенографировал, вел деловую переписку, работал четко, аккуратно, вдумчиво. Домой вернулся офицером, с ранением, небольшой контузией и двумя орденами. На фронте приходилось воевать даже интендантам и врачам, всякое бывало, а военные юристы, случалось, попадали и в самое пекло.

Иногда он чувствовал себя виноватым и перед покойной женой Верочкой. Не потому, что решил вновь жениться,– это подразумевалось само собой, как естественное продолжение жизни,– надо же стариться с кем-то рядом.

И клятв друг другу они не давали, хранить верность не обещали, если кто из них уйдет раньше времени из жизни, они вообще об этом не говорили, не думали. И умерла Вера Федоровна неожиданно, в расцвете лет – только пятьдесят отметили зимой; не болела, не жаловалась, а в один день человека не стало. И вот теперь он как будто предавал ее, свою Веру. Неловкость он ощущал и за слова из своего объявления: дом, хозяйство...

Конечно, прожив почти тридцать лет, нажили они кое-какое добро, а делить его было не с кем, не дал им Аллах детей, хоть и бегала Верочка в первые годы по врачам да по знахаркам. Да и бездельником Акрам-абзы никогда не был, всегда на должности, на твердом окладе, а тогда, сразу после войны, когда с работой в местечках, подобных Хлебодаровке, было не густо, ох каким высоким казался оклад нотариуса – восемьсот рублей! Было у него и хорошее подспорье к окладу – на весь район он единственный знал переплетное дело, а в бумажном веке человек, владеющий таким ремеслом, никогда не пропадет. Но как бы ни был весом его вклад в семейный бюджет, дом держался на Вере Федоровне – это сказал бы каждый, кто знал Сабировых, и Акрам-абзы не стал бы возражать.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю