Текст книги "Амурский сокол. Путь Воина"

Автор книги: Рамзан Саматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Амурский сокол
Путь Воина
Рамзан Саматов

© Рамзан Саматов, 2019

ISBN 978-5-0050-1976-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Амурский сокол, как пишет информационный портал о живой природе Apus (Стриж) (https://apus.ru/), очень быстрая, длиннокрылая птица. Этот мигрирующий сокол совершает продолжительные перелеты между Восточной Азией и южной Африкой. Часто мигрирует, собираясь в стаи до нескольких тысяч особей вместе с соколами. Сокол способен двигаться в воздухе со скоростью до 320 километров в час. Зоркий и сильный охотник, способный увидеть жертву за километр. Он способен очень высоко подниматься в воздух, туда, куда другие птицы не долетают.

Славянский фольклор изобилует упоминаниями о нем, как о символе отваги и чести. Древние египтяне считали сокола богом Хором – покровителем фараонов. В культуре инков эта птица символизировала солнце. У тюрков – это душа хозяина, которую нельзя продавать или терять. Одна из легенд гласит, что непобедимая сила хана Тохтамыша была скрыта в двух его соколах.

Сокол – это символ смелости и отваги, храбрости и отчаянности. Как правило, эти качества приписывают в первую очередь воинам, а потому сокол – олицетворение воинской доблести. Вот почему названием романа стал «Амурский сокол», где главный герой Сергей Лысенко, родившийся в городе, расположенном на берегу великой реки Амур, и воспитанный в духе настоящего воина, словно сокол взлетает над врагами Родины, чтобы выйти победителем в один из самых трудных периодов истории страны – Гражданской войны.

Уважаемые читатели! Мы уже встречались с этим героем в другой моей книге «Путь Воина. Победитель» (https://ridero.ru/books/put_voina/) в роли командира разведывательной роты дивизии в период Великой Отечественной войны, где он передавал накопленный жизненный и военный опыт своим подчиненным, вызывая восхищение, изумление и уважение даже у опытных бойцов. Давайте вместе понаблюдаем за жизнью этого удивительного человека в молодые годы со страниц предлагаемой вам книги «Амурский сокол».

Выражаю свою признательность в подготовке книги корректору Фариде, художнику Алле (творит под ником alla098). Особая благодарность Николаичу @nikalaichistfak из Сообщества Истфак (https://golos.io/@istfak). Ведь именно он пригласил меня опубликовать первые страницы этой книги как редактор сообщества. Именно там я нашел первого читателя. Спасибо ему за поддержку! Покорно благодарю моих строгих читателей из платформы социальной журналистики КОНТ (https://cont.ws/) за конструктивную критику и поддержку.

А теперь окунемся в мир начала прошлого века – последнего века второго тысячелетия. Приятного чтения!

Рамзан Саматов

 
                                      * * *
 

Громкий крик, перешедший в плач, провозгласивший о своем появлении на свет, дитя издало с последними звуками массированного двухнедельного обстрела Благовещенска. Один из снарядов, выпущенных с того берега Амура, преодолев семьсот двадцать шесть метров, взорвался во дворе губернаторского дома.

Обстрел производили отряды «гармонии и справедливости». Так себя называли китайские повстанцы ихэтуани, восставшие против засилия иностранцев в стране и вмешательства в их внутренние дела, политику и экономику. Особенно болезненно воспринимало такое положение дел население северных провинций Китая. Из-за строительства железных дорог, развития почтамта и роста импорта товаров многие потеряли работу. Не стало работы для работников традиционных видов транспорта и связи, таких, как носильщики, лодочники, посыльные. Помимо этого, согласно проекта, будущая Маньчжурская железная дорога11
  Китайско-Восточная железная дорога (КВЖД; до 1917 года – Маньчжурская дорога, с августа 1945 года – Китайская Чанчуньская железная дорога, с 1953 – Харбинская железная дорога) – железнодорожная магистраль, проходившая по территории Маньчжурии и соединявшая Читу с Владивостоком и Порт-Артуром..


[Закрыть] проходила прямо по полям, кладбищам и домам местных жителей и грозила оставить без работы многие тысячи людей, занятых извозным промыслом.

В этих условиях в последние годы уходящего девятнадцатого века стали формироваться стихийные отряды восставших, называющие себя то «Союз больших мечей», то «Союз справедливых», то «Кулак во имя справедливости и согласия». Наиболее одиозными и многочисленными стали «Отряды справедливости и гармонии» – Ихэтуань. Члены отряда назывались «туань – кулаками». Многие занимались совершенствованием физических навыков единоборств, напоминающих европейский бокс, и поэтому их называли «боксерами». В историю это восстание вошло под названием Боксерской.22
  Боксерское восстание – восстание ихэтуаней (буквально – «отряды гармонии и справедливости») против иностранного вмешательства в экономику, внутреннюю политику и религиозную жизнь Китая в 1898—1901 годах.


[Закрыть]

Несмотря на трудные роды, тридцатилетняя прачка губернаторского дома Евдокия Павлова, в девичестве Лысенко, произведя на свет крупного мальчика, нагулянного от сына губернатора, нашла в себе силы сунуть корзину с ребенком китайской повитухе. Перед этим она перекрестила не прекращающего кричать ребенка, поцеловала в лоб и сунула в складки тряпок заранее приготовленную записку с мужским именем.

– Ликин, дорогая, ради нашего Бога, береги Сереженьку… Ох-хх… Ох-хх… – говорила Евдокия, тяжело и часто дыша. – Я уже не жилец на этом свете… Отведи в церковь, покрести его.

Ликин, маленькая изящная китаянка в русском сарафане, вжала голову в плечи после очередного взрыва снаряда во дворе. Дом содрогнулся от взрывной волны, а на улице послышались истошные женские крики: «А-ааа… Убили! Господи! Убили!» Ликин подскочила к окну, перекрестилась – она была христианской веры – попыталась, встав на цыпочки, дотянуться взглядом до вида во дворе. Но маленькое мутное окошко полуподвального помещения, где проживала Дуся, не позволила ей увидеть происходящее. Вернувшись к постели родильницы, Ликин взяла руку Евдокии в свои маленькие и узкие ладошки.

– Сто ты говорись, Дзуся?! Наса Бозенька не позволица дзицё осцацся без мамы. Надзо молицься, Дзуся!

Она достала из корзины плачущего малыша и положила рядом с матерью.

– Дзай грудзь, Дзуся! Пускай мальсика попробуец мацеринское молоко… О, Бозе!

Ликин снова перекрестилась, заметив, что Дуся уже не дышит. Обратно забрала малыша и, уложив в корзину, метнулась к столу, схватила кружку, вернулась к постели. Аккуратно освободив одежду усопшей, нацедила из ее грудей молоко. «На первое время хватит», – подумала Ликин. Затем скрутила чистую тряпочку в виде соски и, смочив в грудном молоке, сунула притихшему ребенку в рот. Тот довольно зачмокал.

Ликин повернулась к красному углу, истово перекрестилась три раза, затем сняла один образок и поцеловала. Осторожно подошла к Дусе, сложила ее руки на животе, приладила к ним образ Богоматери. Немного подумала о своем, помолилась и, кинув взгляд на корзину с ребёнком, вышла во двор.

Там копошились дворовые рядом с убитым кучером. Вместо того, чтобы, как все, спрятаться от обстрелов, Петр решил остаться у своих лошадей. Вот и получил в висок осколком снаряда. Ликин приметила среди людей и конюха Никодима.

– Никодзи-иим! – тонко крикнула она. Тот обернулся. – Подзь сюдза!

Ликин довольно сносно говорила по-русски, одевалась в русские одежды и, вообще, любила все русское. Только неистребимый акцент, да раскосые глаза выдавали в ней китаянку.

Никодим нехотя оторвался от всеобщего возбуждающего обсуждения происшествия во дворе. Это был дородный мужчина неимоверной силы, высокого роста, с большими и толстыми, из-за бугрящихся мышц, руками и ногами. Двигался он медленно, также медленно говорил, зато работал без устали.

– Чего тебе, Ликин? – спросил Никодим басом, направляясь в сторону китаянки. Он относился к ней с особенной теплотой. Немалую роль в этом играло то обстоятельство, что она приняла православную веру.

– Никодзи-им! – сказала Ликин громким шепотом, вращая при этом глазами. – Дзуся умерла!

Никодим остановился, снял шапку, перекрестился и, задумчиво почесав затылок, спросил:

– Как это?! Я же с утра её видел во дворе. Здоровая была. Ну, разве што, пузатая…

– Воц! Пузацая была. Цеперь нец. Родзила мальчика. А сама умерла. Надзо похорониць её по-хрисцианки, Никодзим! Бацюшку позваць.

– Ну да, ну да… – Никодим опять почесал затылок. – Вместе с Пётром и отпоют…

В это время из открытой двери послышался плач ребёнка. Ликин вплеснула руками, ойкнула, как это делают русские женщины, и убежала вниз. Никодим посмотрел ей вслед, надел шапку, затем снял, перекрестился и, снова надев, медленно направился в сторону хозяйского дома. Доложить. Несмотря на должность обычного конюха, он ведал всеми хозяйскими делами в пределах двора губернаторского дома.

– Что тебе надобно, Никодим? – спросил генерал-лейтенант Грибский, увидев стоящего в дверях конюха со снятой шапкой в руках. Губернатор Благовещенска принимал в это время начальника полиции города. Тот докладывал, что участились случаи погрома в китайских кварталах в связи с провокациями с того берега. Есть случаи грабежа и убийств.

– Константин Николаевич, у нас во дворе двое богу приставились. Надось распорядиться насчот похорон.

– Ой, не до тебя сейчас, Никодим. Разберись сам. Видишь, что творится. А кто помер-то?

– Дык, Пётра снарядом убило, а Евдокия при родах померла.

– Да, жаль Петю, хороший был кучер. А которая Евдокия? Это та, что с сыном моим путалась? Ребёнок-то жив?!

– Жив…

– Ну, ступай, ступай! Сам разберёшься, что делать…

Губернатор повернулся к давешнему собеседнику и продолжил:

– Так вот, господин полковник, силами полиции и заинтересованными людьми из числа добровольцев организуйте выселение из города всех китайцев. Это директива господина военного министра Куропаткина.

– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! – сказал полицейский чин, щёлкнув каблуками.

– И вот ещё что… – губернатор приобнял за плечо полицейского полковника и подвёл к окну, и стал тихо говорить тому почти в ухо, касаясь пышными, почти белыми бакенбардами.

Никодим, тем временем, снова вышел во двор. В нескольких словах объяснил собравшимся распоряжение губернатора, а сам направился к Ликин. Китаянка сидела в комнате, баюкая малыша. Тот мирно спал, пуская пузыри – чувствуется, что хорошо покормили. «Вот кому нет никаких забот – знай, кушай да спи себе», – подумал Никодим. Он подошёл поближе, отодвинул большим и толстым, с пол-лица малыша, пальцем край тряпки и взглянул на личико.

– Ну, чисто наш губернатор, – пробасил Никодим. – Похож! Бакенбардов только не хватает. Жаль только, что не признают они его…

– И не надзо! Я заберу себе! Воц цолько бы кормилицу найци… Ничего, у кицайсев много розаюц! Найдзу!

– Ты это… Ликин… Не ходи на улицу. Я слышал, полиция облавы устраивают в вашем квартале. Выселять будут. Оставайся здесь.

– Воц иссё! Я никого не боюся! А выселяца, так поедзу в Кицай. У меня цама браца зивёц… Пойдзема в церковь сходзима, Никодзим?! Надзо Серёзу покресцица. Цы будзеся крёсцый оцеца.

Никодим удивлённо уставился на неё и затем, почесав затылок, сказал:

– Сергей, значит… Ясный сокол.33
  Имя Сергей происходит от римского родового имени Сергиус – высокий, высокочтимый, почтенный, ясный.


[Закрыть] А ты будешь крестная мать?!

– Дза.

Полицейские силы, благодаря помощи казаков и добровольцев, собрали в первый день более трёх тысяч китайцев и погнал их вдоль Амура, вверх по течению, в сторону посёлка Верхне-Благовещенска.

Жара в июле стояла неимоверная. Пыль, поднимаемая тысячами ног, не давала дышать и многие отставали. Щегольского вида пристав, скачущий от одного конца колонны переселенцев до другого, желая проявить усердие, приказал зарубить отставших. Среди них была и маленькая китайская женщина с большой корзиной в руках. То ли по божьему промыслу, то ли по случайности, наскочивший на коне казак ударил её по касательной, почти плашмя. Рука казака дрогнула в момент удара, увидев пронзительно-умоляющий взгляд ее темно-коричневых глаз. Будто знал, что не за себя просила – за ребёнка. Китаянка охнула и повалилась без чувств, накрыв своим телом корзину.

В колонну переселенцев Ликин попала возле церкви. Никодим не смог ее защитить, несмотря на свою богатырскую силу. Когда они вышли из церкви, покрестив маленького Серёжу, их заметил тот самый пристав щегольского вида:

– Китаянка?! Взять!

Её тут же вырвали из рук Никодима и бросили в толпу таких же несчастных. Все попытки крестного отца Сергея объяснить, что она не такая китаянка, как все, что у неё ребёнок и что она служит при дворе самого губернатора, не дали ничего, кроме пары ударов нагайкой. Для Никодима эти удары были как «мертвому припарка». Он, не обращая внимания на наседающих казаков, смотрел в толпу в поисках Ликин, но не находил. Людское море безликих в своём горе китайцев уже поглотила свою соплеменницу.

Часть 1.
Ясный сокол

Глава 1. Никодим

Никодим оставил лыжи, подбитые лосиной шкурой, у входа в избу и, отряхнув унты от снега еловым веником, открыл дверь. Вместе с вошедшим мужчиной в дом проник холодный воздух, тут же стал клубами стелиться по полу, но дойдя до пышущей жаром печки остановился и постепенно растворился. Сила русской печи победила.

– Никодимка! – крикнул звонкий детский голос из-за печи. – Ты вернулся?!

– Выходи, сынок! Не бойся, – сказал Никодим. – Я тебе кедровых шишек принёс.

Из-за печи показалась белобрысая голова мальчика лет пяти. Там было его укрытие. Они с Никодимом договорились, что в случае появления чужих людей в лесной избе в отсутствии хозяина, мальчик прячется в укрытии, специально сделанное для такого случая. В пространстве между печкой и стеной избы был устроен ещё один домик из толстых досок, с дверцей, закрывающейся на щеколду. Никодим проверял – даже с его силищей невозможно было оторвать доски. Кроме того, на полу домика был люк ведущий в подвал – там можно было пережить даже пожар.

Для Сереженьки собственный домик был сущей радостью. Почти все время он проводил там со своими игрушками, когда Никодим уходил на промысел. А уходил он почти каждый день.

Жить-то надо как-то. На одно жалованье помощника лесного смотрителя прожить никак невозможно. Надо обеспечить будущее Сереженьки. Да и на поиски Ликин тоже нужны средства. Вот и приходится ходить в лес то белок, то куницу добывать, а если повезёт – соболя принесёт. Заодно за своим участком леса приглядывает.

 
                                      * * *
 

Никодим после пропажи Ликин вернулся в губернаторский дом, оседлал лошадь и направился на ее поиски в сторону Верхне-Благовещенска. Положение доверенного лица при дворе дома губернатора позволяло пользоваться конюшней.

По мере приближения к поселку можно было наблюдать множество зарубленных людей – Никодим насчитал больше тридцати. Мужчина содрогнулся от неоправданной жестокости слишком ретивых исполнителей губернаторского приказа.

Корзину он обнаружил недалеко от этого места – под цветущим кустом вереска. Ребёнок был не только жив, но и, более того, улыбался беззубым ртом на раскачивающуюся перед лицом веточку. Никодим соскочил с лошади, подхватил корзину и стал искать взглядом Ликин. Ее поблизости не было – больше всего боялся, что она тоже зарублена. Целый час потратил на поиски, но так и не нашёл китаянку. Это его немного обнадежило. Но, с другой стороны, если Ликин была вынуждена оставить корзину с ребенком, значит, случилось что-то непоправимое. Иначе добродушная китаянка не бросила бы Сереженьку.

Малыш, будто почувствовал, что Никодим думает о нем, заворочался в корзине и захныкал.

– Сейчас, сейчас, сокол ясный… Доедем уже до поселка.

В Верхне-Благовещенске Никодим, первым делом, направился к церкви. Местный батюшка вник в положение мужчины. Подсказал, кто из прихожанок недавно родила, и которая из них не откажется накормить голодного ребенка.

– У Марьюшки доброе сердце. Иди к ней. Ее дом по правой стороне, приметный. Сразу увидишь. С голубыми наличниками. Иди! Бог с вами!

– Благодарствую, батюшка!

Никодим взобрался на лошадь, батюшка подал ему корзину с ребенком и сказал на прощание:

– Богоугодное дело творишь, Никодим. Дай Бог силы тебе и ребенку выдержать это испытание.

Долго еще стоял местный поп у церкви, посылая крестные знамения в сторону всадника, читая «Отче наш».

Действительно, лошадь Никодима привела его прямиком к приметному дому. В этом была своя причина. У дома, раскрашенного в разные цвета, преимущественно в голубые и белые, стояла запряженная бричка с вороным конем, который заржал при виде лошади Никодима. Он даже сделал попытку приблизиться, но повод, привязанный за кольцо, прибитое к одному из столбов резных ворот, дал ему лишь повернуть голову. Конь, недовольно фыркнув, стал бить копытом об землю.

– Ну, чем ты ещё недоволен, Уголёк? – послышался возглас и из ворот вышел смазливого вида молодой мужчина в картузе и цветастой косоворотке.

– Да это он при виде нас так… – пробасил Никодим, слезая с лошади. Он степенно подвёл лошадь к другому столбу, неторопливо привязал, не выпуская из сгиба локтя корзину с ребёнком, затем повернулся в сторону церкви, перекрестился и спросил с любопытством разглядывающего мужчину:

– Хм-м… Марья здесь проживает?

– Да, здесь, – сказал мужчина, с ухмылкой кивнув в сторону дома, и потёр заалевшую щеку. – А ты кто будешь? Чего надобно от Марьи?

– А ты, стало быть, муж Марьи?

– Нет, какой я муж?! Нет у неё мужа. Был, да сплыл.

Мужчина одернул рукава, расправил складки косоворотки, затянутой тонким чёрным кожаным поясом, потуже надел картуз и сказал подбоченясь:

– Меня зовут Василий – приказчик купца Афанасьева. Слыхал про такого?

– Ну, тогда посторонись приказчик! У меня дело к Марьюшке. А до твоего купца у меня дела нет, тем более до тебя.

– Но, но, но! Как ты разговариваешь? Муж-жик! – воскликнул надменно приказчик и замахнулся плеткой.

Никодим молча схватил Василия за ухо и отодвинул в сторону. Тот заверещал, стал биться в руке, удерживающей его чуть ли не на весу.

– Ой, ай, ой! А-аа! Пусти! Я пошутил!

Никодим отпустил и, даже не взглянув на приказчика, вошёл в калитку. Деликатно постучал в дверь сгибом среднего пальца. Из-за двери послышался грудной женский голос:

– Василий?! Опять ты? Уходи! Иначе опять получишь…

– Извиняйте, хозяюшка. Это не Василий. Он ушёл.

– Ой! А кто там? Заходите!

Никодим зашёл в дом, поклонился хозяйке.

– Здравствуйте, Марья!

– Здравствуйте… – сказала миловидная женщина лет двадцати пяти, повернув голову в сторону входящего.

Ее можно было бы назвать красивой: умеренная полнота, характерная для только родивших женщин, ей очень шла. Черноволосая, чернобровая, с полными вишневыми губами, почти чёрными глазами – настоящая казачка. Красоту ее слегка портили лишь глаза, вернее один глаз – правый, который слегка косил при взгляде влево. Марья держала в руках ребенка и кормила грудью. Стыда при этом не чувствовала – нет ничего краше материнской любви к своему дитё.

– Марья, я к вам с поклоном от батюшки и с просьбой…

– Благодарствую! А что за просьба?

В этом время захныкал, затем заплакал ребенок в корзине. Марья удивленно встрепенулась. Никодим слегка приподнял корзину и сказал:

– Вот это и есть моя просьба. Сереженька остался без матери. Очень есть хочет. Голодный уже полдня…

– Так давайте его ко мне. Не знаю куда молоко девать. Моей Дарьюшке этого много – приходится сцеживать в крынку. Давайте…

Никодим поставил корзинку на стул и уставился на плачущего Сереженьку. Заметив его нерешительность, Марья уложила Дарью в люльку и сама подошла, обнаружив в себе довольно высокий рост – почти до плеч Никодима.

– Вот что, папаша, – сказала недовольно Марья, взглянув на ребенка в корзине. – Вы совсем за ним не смотрели, что ли?! Он же мокрый. Неужели не чувствуете запаха?!

– Дык, это…

– Вот что, папаша, – повторила Марья, перейдя на «ты». – Иди, погуляй пока. Мы тут сами разберемся.

Никодим, смущенно кланяясь, попятился, спиной открыл дверь и, выйдя во двор, облегченно вздохнул полной грудью.

Тем временем, Марья принялась за заботу о неухоженном ребенке. Сначала обмыла его теплой водой, выкинула тряпки и, завернув в чистые пеленки, дала грудь. Ребенок довольно зачмокал и с голодной жадностью присосался к соску.

– Кушай, кушай, соколик! – сказала Марья, бросив взгляд на свою дочь. Материнское сердце никогда не оставляет своего ребенка.

Покормив мальчика, женщина переложила его к дочери – места в люльке было достаточно. Покачала немного – оба заснули коротким сном грудничков. Через полчаса проснутся и станут снова требовать молока. Марья встала, подошла к зеркалу, посмотрела довольно и, заправляя выбившиеся пряди волос под платок, вышла во двор.

А Никодим нашел себе занятие. Окинув хозяйственным взглядом двор, обнаружил, что дверь в сарай скособочена – явный признак отсутствия мужчины в доме. Когда вышла Марья, как раз занимался тем, что прилаживал сорванную петлю двери с помощью найденного в чулане топорика.

– Бог в помощь! – сказала женщина. – Благодарствуйте!

Никодим закончил работу, положил топорик на место и подошел к Марье.

– Вот, смотрю, петля сорвана… Решил приладить.

– Еще раз благодарствуйте! Моего Мишеньку в прошлой осенью медведь задрал. Некому смотреть за хозяйством. Он приказчиком работал у купца Афанасьева. Хозяйство-то ладное оставил, а сам даже дочь не увидел – без него родилась.

– А Василий, значит, после него стал приказчиком?

– А вы уже знаете?! Да после него… Частенько заходит, черт смазливый. Думает, что если стал приказчиком вместо Мишеньки, так и на меня права имеет. Сегодня даже приставать вздумал. Так я его огрела кулаком в скулу – у меня не забалуешь…

Никодим засмеялся басом. Вспомнил, как тот приказчик тер алеющую щеку – вот откуда, оказывается, краснота.

– Я его тоже немного потрепал за ухо, – сказал, продолжая смеяться, Никодим. – Не имеет уважения к старшим…

– Так ему и надо, черту кудрявому! – тоже, присоединившись к смеху, проговорила Марья.

Отсмеявшись, Марья посерьезнела и, присев на ступеньки крыльца, спросила:

– Теперь вы расскажите: кто вы, что вы?

Никодим кашлянул в кулак, снял шапку, затем снова надел и решительно сел рядом.

– Меня зовут Никодим. Я служу у Грибского – генерал-губернатора нашего. И я не отец Сереженьки…

– Батюшки, а кто же его родители, тогда? – спросила, удивленно всплеснув руками, Марья.

– Родителей нет. Мать померла сегодня утром в родах. А отец… Отца тоже нет. Я, значит, крестный буду…

– Поздравляю!

– Благодарствуйте!

Никодим немного отодвинулся от Марьи – жар от ее тела мешал сосредоточиться.

– Была ещё крестная мать – китаянка Ликин. Она же и роды принимала.

– Китаянка?! – спросила удивленно Марья.

Никодим молча кивнул, задумавшись о своём. Его глаза погрустнели и потемнели. Он снял шапку и перекрестился, услышав колокольный звон со стороны церкви. Затем продолжил:

– Корзину с ребёнком я нашёл в поле у дороги. А Ликин пропала. Ее угнали сегодня из города, вместе с другими китайцами, как только мы вышли из церкви после крещения.

– Да, я слышала от Василия страшную историю о том, что сегодня у посёлка загнали в реку тысячи китайцев. А там Амур аршинов триста в ширину будет. Многие, говорят, плавать-то не умели – не доплыли. А эта китаянка умела плавать?

– Не знаю, – сказал сокрушенно Никодим. – Может умела, может нет…

– Ну, даст Бог, выжила… На все воля божья!

Никодим опять перекрестился.

– Что собираешься делать? – спросила Марья, опять переходя на «ты».

– Мне надо возвращаться в город, на службу. Долго уже меня нет – могли потерять. Хотя сегодня не до меня… Вот, что Марья. Оставь, Христа ради, у себя Сереженьку. А я тебе стану помогать – каждое воскресенье буду приезжать. Деньгами, или что… Ты не думай, у меня припасено на «черный» день.

– Да я и сама хотела предложить, Никодим. Куда ты с грудным-то?! Мужик ты хороший, порядошный – сразу видно. Но не мать… Его же кормить надо. До четырёх-пяти лет даже не думай. А там, дальше, как Бог положит.

Никодим вскочил на ноги и в пояс поклонился Марье.

– Не ошибся в тебе, Марьюшка! Правильно батюшка подсказал. Дай Бог здоровья! Век буду молиться за тебя! А мальчишку я не брошу. Он мне теперь как родной сын…

жая смеяться, Никодим. – Не имеет уважения к старшим…

– Так ему и надо, черту кудрявому! – тоже присоединившись к смеху, проговорила Марья.

Отсмеявшись, Марья посерьезнела и, присев на ступеньки крыльца, спросила:

– Теперь вы расскажите: кто вы, что вы?

Никодим кашлянул в кулак, снял шапку из вяленого сукна, затем снова надел и решительно сел рядом.

– Меня зовут Никодим. Я служу у Грибского – генерал-губернатора нашего. Я не отец Сереженьки…

– Батюшки, а кто же его родители, тогда? – спросила, удивленно всплеснув руками, Марья.

– Родителей нет. Мать померла сегодня утром в родах. А отец… Отца тоже нет. Я, значит, крестный буду…

– Поздравляю!

– Благодарствуйте!

Никодим немного отодвинулся от Марьи – жар от ее тела мешал сосредоточиться.

– Была ещё крестная мать – китаянка Ликин. Она же и роды принимала.

– Китаянка?! – спросила удивленно Марья.

Никодим молча кивнул, задумавшись о своём. Его глаза погрустнели и потемнели. Он снял шапку и перекрестился, услышав колокольный звон от церкви. Затем продолжил:

– Корзину с ребёнком я нашёл в поле у дороги. А Ликин пропала. Ее угнали сегодня из города, вместе с другими китайцами, как только мы вышли из церкви после крещения.

– Да, я слышала от Василия страшную историю о том, что сегодня у посёлка загнали в реку тысячи китайцев. А там Амур аршинов триста в ширину будет. Многие, говорят, плавать то не умели – не доплыли. А эта китаянка умела плавать?

– Не знаю, – сказал сокрушенно Никодим. – Может умела, может нет…

– Ну, даст Бог, выжила… На все воля божья!

Никодим опять перекрестился.

– Что собираешься делать? – спросила Марья, опять переходя на «ты».

– Мне надо возвращаться в город, на службу. Долго уже меня нет – могли потерять. Хотя сегодня не до меня… Вот, что Марья. Оставь, Христа ради, у себя Сереженьку. А я тебе стану помогать – каждое воскресенье буду приезжать. Деньгами, или что… Ты не думай, у меня припасено на «черный» день.

– Да, я и сама хотела предложить, Никодим. Куда ты с грудным-то?! Мужик ты хороший, порядошный – сразу видно. Но не мать… Его же кормить надо. До четырёх-пяти лет даже не думай. А там, дальше, как Бог положит.

Никодим вскочил на ноги и в пояс поклонился Марье.

– Не ошибся в тебе, Марьюшка! Правильно батюшка подсказал. Дай Бог здоровья! Век буду молиться за тебя! А мальчишку я не брошу. Он мне теперь как родной сын…