Текст книги "Снежный человек (илл. И. Архипова)"

Автор книги: Раиса Торбан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Глава XVII. ТРОЕ У КОСТРА

Онни казалось, будто он сидит у открытой дверцы печки. Пылает огонь. Онни слышит потрескивание громадных поленьев и такой приятный запах дыма.

Только одному боку очень жарко, а другому почему-то холодно.

Это Пузыренько открыл дверь, а сам улыбается.

– Холодно, закрой… – шепчет Онни. – Закрой дверь! Или нет, я лучше сам закрою…

Но почему-то Онни не может сделать шага. Голова кажется такой тяжелой. Непрерывно тысячи крошечных молоточков постукивают где-то под черепом, а в самом ухе что-то бьется и жужжит.

«Комариная кузница, – думает Онни и трогает руками голову. – Повязка! Зачем? Она мешает…»

– Нельзя, сынок… Не трожь! – слышит сквозь тяжелую дрему Онни.

С трудом открывает пограничник глаза.

Над ним светлое северное небо. Ночь.

Совсем ясно слышится потрескивание угольев.

Это ракотулет.[25]25
  Ракотулет – костер из двух положенных друг на друга деревьев.


[Закрыть] Он горит ровным, жарким пламенем. Это от него так угрелся бок. Бородатое лицо пожилого человека в мохнатой шапке склонилось над Онни.

– Опамятовался? – участливо спрашивает человек. И в его глазах, окруженных сетью глубоких морщин, радость и тревога.

– Кто же это тебя так, а? – осторожно спрашивает человек.

– Враг… Ка-ак жахнет гранатой… – с трудом выговорил Онни и сел.

Но в «комариной кузнице» так хватили молотками, что у Онни потемнело в глазах. Он схватился за голову и глухо застонал.

Перед глазами снова тьма, и в этой черной, жирной тьме одно за другим выплывают огненные кольца.

Постепенно сознание прояснилось, и Онни вспомнил все, что произошло.

Встретил диверсанта… граната… упал… затем – холод. А после очнулся, встал кое-как и пошел. Кружилась голова. Кровь заливала лицо.

Но скоро силы истощились. Ослабев, сел на снег передохнуть.

В лощине, на его глазах, человек убил провалившегося а глубокий снег утомленного лося.

Освежевав зверя, он развел костер. Перепачканный кровью, обросший человек производил неприятное впечатление. Но Онни все-таки обрадовался человеку и огню и, сторожно цепляясь за ветви деревьев, пошел к ним.

Затем появился второй охотник, этот старик. Они поссорились из-за лося. И когда тот, первый, кинулся на старика с ножом, Онни выстрелил в него.

И вот теперь у костра, напротив Онни, сидит этот человек. Его руки и ноги связаны. Лицо заросло черной жесткой шерстью до самых глаз, а из-под спутанных усов и бороды выглядывает рассеченная посредине губа.

«Где я его видел, недавно видел? И эта губа…» – думает Онни. Мучительно напрягает Онни свою ослабевшую память. И постепенно с трудом, откуда-то из глубины сознания, возникла картина: лес, ночь, ливень, шелест листвы и осторожно выступающий из ночной тьмы передовой…

Пограничник рванулся к леснику и схватил его за плечи:

– Ты! Убийца!

Кондий отшатнулся. Он узнал в нем проводника, которого ударил ножом в ту памятную августовскую ночь…

Осторожно, как маленького, поит Тикка ослабевшего сразу Онни. Маленькими глотками пьет Онни кипяток из жестяной кружки. Неприятен вкус жести, а кипяток – хорошо.

– Кто ты? Как зовут? – спрашивает Онни лесника, Кондий хмуро молчит.

– Кто он? Ты его знаешь? – обращается раненый к Тикке.

– Как не знать! Это – Кондий. Наш беглый лесник. Если бы ты не выстрелил в него, тут бы мне и конец. Убил бы, как того старого лося… Спасибо тебе, – просто сказал Тикка.

– Это – враг, – жестко произносит Онни, не спуская с Кондия горячего взгляда. – Он помогал диверсантам переходить нашу границу.

– Ну, так, значит, он кого-нибудь из них же и на печке прятал, – с уверенностью сказал Тикка.

– На какой печке, где? – встрепенулся Онни.

– Известно где: у себя, в лесной избушке, – спокойно ответил старик. – А ты ляг, тебе покой нужен, – попридержал Тикка Онни и, наклонившись к нему, вполголоса рассказал о случае со старухой на печи и о Большакове, о побеге Кондия и о его последнем преступлении, когда он по злобе заколотил гвозди в экспортную партию леса.

Кондий лежал у костра с закрытыми глазами и делал вид, что спит. На самом деле он внимательно прислушивался к тому, о чем говорил старик.

Кипяток и сухой жар костра согрели Онни. Прошел озноб. В голове ясней. Мысль работает обостренно и четко.

Теперь Онни знает, куда девались те двое из семи. Один из них сидит перед ним, а другой, тот, которого он снова сегодня встретил, идет в глубь страны.

Конечно, где-то он имеет «явку» – место, квартиру.

Онни ясно, что такой «явкой» прежде была избушка лесника. Он помогал диверсантам переходить границу, и он же спрятал у себя нарушителя из той группы, которую Онни и его Дик выследили и разгромили.

Теперь важен только один вопрос: знает или не знает о провале этой «явки» тот диверсант? Если знает, он уйдет куда-то в другое место. Если же не знает, он придет на прежнюю «явку», в избушку лесника.

Онни подробно выспросил у старика дорогу к лесной избушке.

– Я должен идти, – встал на ноги Онни и покачнулся.

– Да ты в уме, парень? – подхватил его Тикка. – Ляг!

– Я должен идти, должен, – решительно сказал пограничник. – Но у меня сломана лыжа…

– Возьми мои, не жалко. Только не след тебе идти. – Тикка подал ему свои лыжи.

Онни наклонился, чтобы поправить ремешок, и снова чуть не упал от сильного прилива крови к голове. Тикка покачал головой.

– Ладно уж, неслух! – с суровой лаской сказал старик и наклонился сам, чтобы помочь раненому.

Так когда-то, очень давно, он помогал надевать лыжи своему маленькому сыну…

Онни тоже на одно мгновенье вспомнил свое далекое детство и улыбнулся.

Лыжи прилажены. Пограничник неуверенно скользнул по снегу – раз, другой. Затем оправился.

– Не спускай с этого типа глаз, – предупредил он старого охотника. – Как доберусь, вышлю тебе на помощь людей из поселка, – и двинулся в путь.

Тикка проводил долгим взглядом пограничника, повернулся к костру – и ахнул.

У костра никого не было. Только валились куски гарусного пояска и веревок, которыми Тикка связал Кондия.

Оказывается, Кондий не терял даром времени. В тот момент, когда Тикка наклонился помочь Онни надеть лыжи, Кондий бесстрашно сунул завязанные назад руки в костер. Поясок перегорел. Правда, руки Кондия покрылись волдырями, а на спине загорелась одежда.

Кондий, не обращая внимания на ожоги и страшную боль, прижался спиной к земле и погасил огонь.

Таким же манером он освободил ноги. Затем бесшумно подтянулся к лыжам, надел их и скользнул в лес.

Сон и усталость покинули Тикку, он схватил свое ружье и кинулся вслед за Кондием.

Но разве можно догнать этого дьявола по глубокому снегу без лыж?

Тикка очень скоро увяз в снегу по пояс.

Он кое-как выбрался из снега и, к своему удивлению, у дерева с начисто срезанными ветвями наткнулся на большой вещевой мешок.

Тикка заглянул в мешок.

Кукла, книжки, игрушки, сладости…

– Парень-то, видно, и есть тот самый пограничник, которого наши ребятишки на елку дожидаются. А я-то, старый дурень, прохлопал Кондия! В руках ведь был… Как я теперь в поселок покажусь, а? Еще старый партизан называюсь… Лапоть старый, а не партизан… шляпа! – по-всякому ругал себя Тикка.

Шагах в двадцати от дерева Тикка нашел парабеллум и следы крови на снегу.

«Верно, здесь у них была встреча с тем…» – подумал Тикка.

Он поднял оружие и тщательно проверил все следы. Изучая их, старик определил, что Кондий тоже был здесь и направился вслед за пограничником.

Тикка серьезно встревожился за жизнь раненого пограничника, безрассудно помчавшегося за врагом, – Надо идти. Не случилось бы чего худого. Неспроста Кондий пошел по его следу…

Глава XVIII. ВЫХОДНОЙ ДЕНЬ

Вместо Кондия лесником был назначен Кярне, отец Анни. Сначала Анни не хотела уезжать из поселка в глушь.

Но в короткий срок, после приезда канадцев, новая лежневая дорога прошла в самое сердце леса, а новые поселенцы – Ивенс и Рохкимайнены – принялись строить свои жилища недалеко от избушки Кярне.

У Анни появились соседи, и в лесу нисколько не было скучно.

Ребятам нравилось ходить в гости к Анни, так как она была, как большая, сама хозяйка, а шалить и играть у нее можно сколько хочешь и как угодно.

Все бывали в гостях у Анни, а девочки, особенно рыженькая Мери, часто оставалась и на ночь, чтоб ей не было страшно одной, так как отец Анни каждую ночь уходил из дому караулить лес.

Когда Кярне переехали в избушку Кондия, ребята собрались к Анни и все вместе помогали убираться.

Они вымыли, выскребли стены, лавки, пол. Скребли, пока дерево не пожелтело. Протерли окна до невероятного блеска, и Анни торжественно повесила белые занавески.

В избе стало чисто и уютно.

От звонких ребячьих голосов и веселой возни мрачная избушка повеселела. Она стала походить не на злого подслеповатого старика, а на милую добродушную старушку.

В выходной день у Анни, как всегда, были гости.

Сегодня с обеда гостили машинист Ивенс и его дочь Мери. Обе девочки ползали на полу вокруг огромного халата из марли. Они аккуратно покрывали его ватой и простегивали, чтоб вата хорошо держалась.

Это готовилась шуба для деда Мороза. Ведь завтра елка…

Мери осталась ночевать у Анни, так как надо было сделать еще шапку с красным верхом и к ней приладить бороду.

Самого Кярне дома не было. Он пошел провожать отца Мери.

Девочки работали. Мери болтала о тысяче вещей, рассказывала Анни про Америку. Анни, улыбаясь, слушала и шила.

Вдруг ей послышались осторожные шаги под окнами, со стороны глухого леса. Это не были шаги отца. Нет.

«Кто бы это мог быть?» – подумала Анни.

Затем кто-то тихо царапнул два раза по стеклу.

Анни отдернула занавеску. Но мороз запушил все окно, и ничего нельзя было увидеть.

– Кто-то пришел, – сказала тихо Анни Кузнечику. Кузнечик в одну минуту распахнула дверь и выбежала на крыльцо.

– Ах, Анни! К нам гости! Военный! Это, верно, тот самый пограничник?! А у нас еще не все готово…

Анни набросила платок и тоже выглянула.

– Пограничник! – подтвердила обрадованная и несколько растерявшаяся Анни.

– Входите, пожалуйста, входите… – тащила пограничника за рукав Мери. – Мы вас ждем. Мы думали, что вы придете к нам завтра, на елку… А вы пришли сегодня… Это очень, очень хорошо! – трещала без передышки Мери.

Тяжелыми шагами, волоча от усталости замерзшие ноги, человек вошел в избу и огляделся. Взрослых не было. Обстановка переменилась. Что-то случилось. Надо уйти… Но промерз до костей… Зуб на зуб не попадает. Собачий холод! А здесь – тепло. Жаром пышет огромная печь, и на пизи[26]26
  Пизи – очаг для варки пищи.


[Закрыть] – ровное пламя углей.

«Согреюсь и уйду, – решает человек, – чуть-чуть согреюсь…» – И негнущиеся, посиневшие пальцы тянутся к огню.

Девочки заметили, что его правая рука перевязана окровавленным носовым платком.

– Что с вами? – перепугалась Мери.

– Меня ранили, – невнятно выговорил он. – И кажется, у меня отморожены ноги…

Сказал и свалился на лавку.

– Снегу давай! – потребовала Анни.

В одном платьишке Мери выбежала на воздух и набрала два ведра снегу.

Анни тем временем стащила с человека валенки. Из одного валенка выпал пукко, финский нож…

«А я и не знала, что пограничники носят с собой «финку»… – подумала Анни. Осторожно подобрала она страшный нож и положила его на стол возле гостя: «Проснется, уберет…»

Затем вместе с Мери они принялись оттирать его. Руки у девочек сначала были синими, а после сделались красными, как у гуся лапки.

– Три, три покрепче, – говорила Анни. – Надо, чтобы кровь разошлась, разгорелась, а не то пропадет человек, без ног останется!

Мери терла изо всех сил.

Человек стонал от боли и чуть не плакал.

Анни так же спокойно и деловито обмыла его правую руку и перевязала бинтом из своей сумки с маленьким красным крестом. Только Анни почему-то не понравилась его рука – очень белая, густо покрытая рыжими волосами. И рана… Иван Фомич рассказывал им о том, и в газетах сколько раз писали, что пограничник сам раньше выстрелит, и так ловко – прямо в кисть руки диверсанта: оружие выпадет и – сдавайтесь!

Жар натопленной печи и безумная усталость одолевают раненого. Надо уйти, здесь опасно, но хочется спать, спать, спать…

– Где ваше оружие? – тихонько спрашивает Анни засыпающего человека.

Он махнул рукой:

– Утеряно.

– Как же так? – И Анни даже обидно… Пограничник, герой, а у самого кисть прострелена, и оружие потерял. Нехорошо…

– А где же ваша собака, Дик? – допытывается Мери.

– Дик? – В глазах человека страх. Он вспоминает… – Она убита, – жестко улыбнулся человек и заснул.

– Подумай, Анни! – огорченно стрекочет Мери. – Сам ранен, собака убита, ружье свое потерял, и завтра елка, и мы всех назвали!

Анни молчит и думает: «Верно, как нехорошо все это вышло! Ведь это я предложила позвать к нам на елку пограничника с собакой… Да, но почему он так улыбнулся?»

Проводив одного гостя, Кярне застал у себя другого. Девочки шепотом рассказали ему о том, как у них в избе появился пограничник.

– Он ранен, обморозился, потерял оружие, собаку его, Дика, убили нарушители-диверсанты…

Кярне не на шутку встревожился.

– Дело серьезное. Надо сейчас же заявить о случившемся.

Он не стал дожидаться, когда проснется раненый, схватил свое ружье, встал на лыжи и побежал в поселок.

Время было вечернее. День отдыха кончался. Лесорубы ужинали в кругу своих семей. Дымились и вкусно пахли жирные щи, упревшие за день в горячей печи. Чуть-чуть присохший теплый рыбник казался еще вкусней утреннего, горячего. А от холодной, крепкой простокваши слегка ныли зубы.

Иные, поужинав, осматривали свои пилы и топоры. Если надо – точили.

Кое-кто забрался на теплые полати соснуть. Завтра трудовой день. А у лесоруба он начинается рано.

Только молодежь поселка собралась в избе-читальне. Сдвинули скамьи в сторону и под гармошку танцуют старинные танцы – ристу-кондра и кадрельку. Танцуют и поют веселые частушки. Кадрельку сменяют звуки заграничных танцев.

Это Хильда, мать Тодди, притащила в избу патефон с пластинками.

Не спят и ребятишки. Они допоздна на улице. Бегают, катаются с горочки на лыжах и салазках, шалят, возятся в снегу. И первый шалун среди них – Юрики. Давно пора домой, поесть и спать. Каждого из них мама звала несколько раз, но хочется скатиться еще один «последний разок»…

Ребят постарше на улице не видно. Они в школе. На фоне освещенных окон видны их смешные, изломанные тени.

И самая большая среди них – Ивана Фомича. Окруженный ребятами, он склонился над грудой золотого, серебряного, блестящего и с увлечением делает игрушки.

Завтра елка.

Ребята золотят орехи, клеят, режут, раскрашивают. Все молчаливы и сосредоточены. Только изредка у какого-нибудь творца фантастической, осыпанной серебром мельницы или необыкновенной птицы вырывается вздох восхищения собственным произведением.

– Ну как, хорошо, Иван Фомич? – с замиранием сердца спросит художник.

Иван Фомич оторвется на минуту от своих игрушек и, улыбаясь, скажет:

– Замечательно! Я такой птицы никогда в жизни не видел!

Весть о пограничнике, раненном диверсантами, вмиг разнеслась по всему поселку. На улице раздались тревожные голоса. Захлопали двери. В замерзшие окна нетерпеливо застучали соседи:

– Эй, хозяева! Выходите! Нашего пограничника, гостя, ранили диверсанты…

Услышав это, лесорубы поспешно вылезали из-за столов, оставив ужин, прыгали с полатей прямо в валенки, хватали шапки и, застегиваясь на ходу, бежали в контору, к Большакову.

Там собралось много народу. Они окружили Кярне и расспрашивали его. Но он сам-то еще ничего толком не знал.

Большаков минут двадцать звонил по телефону в ближайший колхоз, чтобы они от себя сообщили в комендатуру о происшествии.

Но вот незадача: телефон не работал. Быть может, в снежную метель свалило дерево, своей тяжестью оно оборвало провода. Во всяком случае, телефонная связь была нарушена. Не медля ни минуты, Большаков решил послать человека.

– Я пойду! – вызвался гармонист. Он тут же на столе, в конторе, сложил свою гармошку.

– Ладно. Гони сначала в колхоз. Если у них не действует телефон, беги на заставу, во весь дух! – приказал Василий Федорович.

Гонец встал на лыжи и помчался как ветер.

С неменьшей скоростью в школу побежал Юрики. Он с большим трудам открыл тяжелую, обитую снаружи войлоком дверь.

Забыв вытереть ноги о половик, Юрики влетел в учительскую.

– Вы тут сидите, – закричал Юрики, – и ничего не знаете, а нашего пограничника диверсанты ранили, чуть до смерти не убили!

Все вскочили с мест.

– Где он? Кто тебе сказал? Откуда ты знаешь? – посыпались со всех сторон вопросы.

– Уже все знают. Кярне только что прибежал в поселок. Он в конторе. А пограничник лежит у Анни в избушке. И собаку его, Дика, убили. Все сейчас пойдут к нему, а оттуда на облаву! – выпалил все единым духом Юрики.

– И мы хотим на облаву! – всполошились ребята. – Мы им покажем!

Игрушки забыты. Ребята кое-как оделись и помчались вместе с Юрики в контору.

– Вот беда-то! – встревожился Иван Фомич и, накинув пальто, отправился вслед за ребятами.

В конторе собрался чуть не весь поселок – от мала до велика. Все волновались. Все хотели знать, что случилось и как быть.

Василий Федорович отдал распоряжение своим лесорубам вооружиться всем, чем возможно, и готовиться к облаве.

Ребята протискались к самому Большакову.

– Василий Федорович! Мы тоже хотим на облаву!

– Малы еще. Марш по домам, и вообще – не путаться под ногами у взрослых! Дело не шуточное, – серьезно отказал им Василий Федорович.

Ребята обиделись.

– Ведь пограничник-то наш? Наш. Мы его позвали в гости. А если бы не позвали, может быть, ничего бы и не было!

– Пока эти взрослые будут канителиться, сбегаем к нему раньше и познакомимся, и все узнаем, – предложил Тяхтя.

– Пошли! – согласились ребята.

– Подождите, я захвачу с собой щенка. Ведь у него теперь нет хорошей собаки, – вспомнил Юрики.

– А у меня есть противогаз. Сам сделал. Пусть знает, что мы готовы к обороне…

– А у нас сегодня пироги вкусные… я ему снесу… мама даст…

Ребятишки на минуту рассыпались по домам.

Только Тодди стоял в стороне и хмуро молчал.

«Везет этим девчонкам! – думал Тодди. – Теперь все будут говорить про них. И еще, чего доброго, им подарят автомобиль».

Дело в том, что Тодди давно, еще в Америке, мечтал об автомобиле, а здесь, в Советской стране, правительство часто награждало автомобилями героев.

После краха с коммерческими операциями Тодди решил, что богатым сделаться в этой стране ни к чему. А вот героем быть – имеет смысл: почет и награда.

С той поры, как Тодди выздоровел, он начал усиленно заниматься в стрелковом кружке и мечтал о встрече с Кондием.

Тодди поклялся себе, что он сам поймает этого лесного гангстера и сделается героем.

Остановка была за ружьем. Однажды Тодди попросил у Анни отцовское ружье:

– Дай часика на два, на три, пока твой отец спит. Но Анни не дала: «Боюсь, попадет от отца».

Тодди рассердился на Анни. «У, трусиха несчастная!» – обозвал он ее. Анни обиделась. И вот сейчас Тодди как-то неловко было идти к Анни. Но очень хочется посмотреть пограничника, и, может быть, Анни теперь будет подобрей и ему удастся заполучить ружье.

– Пойдем, Тодди, – позвали его собравшиеся ребята. Тодди немного поломался, но пошел…

Глава XIX. РАЗВЕДЧИК

На веревке, протянутой над огнем, висит белье: носовой платок гостя и кукольное платьице.

Обе вещи тщательно прикреплены деревянными зажимами. Валенки гостя сушатся на печи.

Пылает очаг. Над очагом – крючки. На одном из них бурлит и пузырится котелок с молочной пшенной кашей.

На другом – подвешен кофейник. Ячменный кофе закипел и грозит сбежать. Крышка кофейника дребезжит и прыгает. Душистый пар вырывается из почерневшего от огня и времени носика.

Анни в длинном фартуке, завязанном под мышками, с большим трудом дотянулась до кофейника и сняла его с огня.

Мери усердно помешивала ложкой кашу, чтоб не пригорела, и время от времени пробовала: готова ли.

Обе подруги говорили шепотом и ходили на носочках, чтоб не потревожить спящего. Но всегда, когда хочется, чтоб было тихо, обязательно что-нибудь уронишь… Так случилось и у Мери. Она пробовала, пробовала кашу и уронила ложку на пол. Звякнул металл. Спящий вздрогнул и сразу сел. Несколько секунд он осматривался вокруг, пытаясь сообразить, что с ним и где он находится.

Анни и Мери застыли у печки, как мышата.

Гость крепко потер лоб здоровой рукой и уставился на двух маленьких стряпух.

– Я долго спал? – прозвучал в тишине его хриплый после холода и сна голос.

Анни взглянула на ходики, висевшие на стене.

– Не больше часу.

В избе вдруг запахло горелым молоком.

– Ах! Каша ушла! – И Мери бросилась снимать котелок.

– Сейчас мы вас покормим. – Анни подвинула к гостю стол, покрытый чистой скатертью.

Мери тоже суетилась и хлопотала, выкладывая кашу на глубокую тарелку.

– Кушайте, кушайте, пожалуйста, – угощала она раненого.

Анни налила для гостя горячий кофе с молоком в большую чашку и положила побольше сахару.

– Пейте!

Гость жадно ел кашу и запивал ее кофе.

– Что, вкусно? – справлялась каждую минуту Мери. Он молча кивал головой.

– Проголодались? – улыбалась Анни, глядя на гостя.

– Да… Два дня не ел ничего горячего. Анни удивилась:

– Разве в погранотряде едят не каждый день?

– Я пошутил…

Гость кончил есть. На щеках проступил румянец. Он почувствовал, как вместе с теплом к нему вернулись силы.

– Ну, спасибо, хозяюшки!

– На здоровье, товарищ… Луми… – Мери запнулась:– Лумимиези!

– Как ты сказала? Повтори-ка, – заинтересовался гость.

– Лумимиези! – четко повторила Мери. Гость улыбнулся:

– Почему Лумимиези?

– Такая у вас занятная фамилия, – засмеялась Мери.

– Потому что вы очень походили на снежного человечка, когда вас нашли в лесу красноармейцы, – пояснила Анни.

– Ну, а как меня зовут? – спросил гость.

– Онни! – поторопилась Мери.

– Правильно! – сказал гость. – Правильно, меня зовут Онни Лумимиези. И как это вы про меня все знаете?

– Про вас все всё знают. Иван Фомич рассказывал и в газетах писали…

– А кто такой Иван Фомич?

– Не знаете Ивана Фомича? Наш учитель… Ну, конечно, вы его не знаете, – вспомнила Анни. – Товарищ Андреев не пустил его к вам. Вы еще тогда без памяти лежали…

– Да, да… да, – подтвердил гость.

Теперь он отлично понимал, что его принимают за кого-то другого. За какого-то товарища Онни Лумимиези. Наверное, за того проводника с его страшной собакой Диком…

Но теперь с ними покончено. Их тела закоченеют на морозе. Голодные звери растащат, сожрут их трупы раньше, чем их хватятся здесь, в поселке, или на заставе, а он уйдет.

Но перед уходом он выспросит и узнает у этих двух девочек все, что ему надо.

– Ну, а как тебя зовут? – обратился он к рыженькой девочке.

– Мери Ивенс. Мой папа – машинист.

– А тебя? – повернулся он к сдержанной, молчаливой Анни.

– Анни Кярне. Мой отец – здешний лесник.

– И давно? Ты, верно, родилась в этой избушке? – ласково спрашивал гость.

– Нет, что вы… мы в лесниках недавно… с осени перебрались сюда, после Кондия.

– А кто такой Кондий?

– Лесник был, только он убежал.

– Почему?

– Он кого-то прятал у себя на полатях в женской одежде, а когда товарищ Большаков понял и хотел его схватить, он в него выстрелил, а сам убежал…

– Так… Ну-ка, давайте мне сюда валенки, – потребовал гость.

И это было сказано таким тоном, что Мери без всяких возражений полезла на печь за валенками.

Гость прильнул к окну на одно мгновение и отпрянул.

Страшная маска из-под нахлобученной до бровей шапки глядела в избу.

Сквозь стекла громадных автомобильных очков за ним наблюдали с большим любопытством узкие серые глаза…

В избе раздался веселый смех – будто бросили на пол горсть серебра и оно раскатилось по всем углам.

– Не бойтесь! Это Юрики в противогазе, – смеялась Анни.

В морозном воздухе послышалась песня. Одна из тех песен, которые поются только в нашей родной стране.

Десятки шагов заскрипели на снегу. Зазвучали в сенях голоса…

Распахнулась дверь, и в избу ввалилась шумливая группа ребят. Увидев гостя, они на минуту смолкли. Затем отдали пионерский салют и не совсем стройно, но громко и весело прокричали:

– К труду и обороне всегда готовы!

– Вот! – взмахнул Юрики самодельным противогазом.

– Речь-то скажи, речь, – подтолкнул его сзади Тяхтя.

– Я забыл речь, – беспомощно оглянулся на него Юрики.

– Можно без речей, друзья, – любезно сказал гость.

– Здравствуйте, товарищ Лумимиези! – заулыбались ребята. – Это – вам… – и, преодолев смущение, они вручили ему гостинцы.

Матери прислали пирогов, калиток, блинов… Всего, что было вкусного в выходной день на столе лесорубов. А от себя каждый из ребятишек принес какое-либо свое «сокровище».

– Вот возьмите… Он вырастет и будет, как ваш померший Дик, трепать ихнего брата.

Юрики вынул из-за пазухи и поставил на пол своего щенка.

Гость взял щенка к себе и принялся гладить его.

Он гладил щенка, слушал болтовню ребят и гул большой толпы людей, высыпавших из лесу на освещенную луной полянку, к избе. Он хорошо видел их в оттаявшее окно.

Вот они идут сюда. Он думал о том, что положение усложнилось. Теперь уйти труднее. Он сделал одну большую оплошность… Нет, не одну, а две… Во-первых, он должен был обязательно дождаться Кондия в условленном для встречи месте и идти с ним. Но он прождал Кондия сутки и не был обнаружен советскими пограничниками только в силу своей дьявольской выносливости и благодаря поразительному умению маскироваться. Возвращаться было опасно, и он пошел на «явку»… Во-вторых, он не должен был оставаться здесь, раз обстановка изменилась.

«Но я все равно замерз бы где-нибудь в лесу в эту проклятую стужу, – пытался он оправдать свое поведение. – А в избе было тепло, и так хотелось спать… Ведь человек же я, наконец!» – бросил он про себя кому-то со злобой.

Но другой голос в его душе холодно и настойчиво отрицал все это. Он говорил: «Ты – разведчик…»

– А вы уже здесь?… Наш пострел везде поспел, – загудел старый Лоазари, протискиваясь в избу вслед за Большаковым и лесником Кярне.

За ними вошли в избу и другие лесорубы. Все были вооружены топорами, охотничьими ружьями, ножами; кто захватил сплавной багор. Все годится. А у одного на плече красовалась даже рыбачья сеть.

– Что ты их, как рыбу, ловить собираешься? Они на земле не плавают, – шутили над товарищем лесорубы.

– А может, живыми придется взять голубчиков, вот и запеленаем, – объяснил он насмешникам.

Лесорубы входили в избу, снимали шапки и здоровались с гостем. Народу – полная изба.

Кто не смог протиснуться в дверь, глядел в окна. Все с любопытством смотрели на раненого «пограничника» и прислушивались к разговорам.

Большаков сердечно поздоровался с гостем и назвал свою фамилию.

Анни, как внимательная хозяйка, выдернула из-под Тяхти табуретку и подставила ее Василию Федоровичу.

Он сел подле раненого гостя и сразу же приступил к делу:

– Мы отправили в погранотряд гонца. Сегодня ночью на заставе будут знать все, а к утру, наверное, ваши будут здесь.

– Очень хорошо! – И мнимый пограничник приподнялся на локте. Его глаза блестели, а лицо с крепкими челюстями было бледно.

– Но и мы не собираемся на полатях лежать. Люди готовы, – оглядел собравшихся вокруг него лесорубов Большаков.

Они были серьезны, полны решимости и гнева.

– Медлить нельзя ни одной минуты, – заговорил раненый глуховатым голосом. – Их было трое. Одного, переодетого пограничником, я убил, а двое, в крестьянском платье, ранили меня, и я едва спасся. Убили и мою чудесную собаку – Дика.

Он тяжело вздохнул и опустил голову.

– Вы, товарищ, не волнуйтесь. Враги далеко не уйдут. К утру будут пойманы. Я ручаюсь, – горячо уверял молодой лесоруб.

– Это еще неизвестно, – усмехнулся «пограничник».

– Какие они с виду, куда пошли? – приступил к нему с вопросами Большаков.

Раненый подробно описал наружность выдуманных им диверсантов и направление, по которому они двинулись.

Он хорошо знал местность и намеренно указал лесорубам район гнилых болот.

Они не замерзают даже зимой. Люди всегда стараются обходить эти гиблые места. Но никто из лесорубов даже не задумался.

– Болото так болото, лишь бы поймать молодчиков. Раненый мельком взглянул на ходики. Время мчалось как сказочный олень.

– Торопитесь, товарищи, торопитесь, – устало сказал «пограничник». – Я бы сам повел вас, но не могу ступить на ногу. Боюсь, что никогда не смогу больше ходить…

Он в самом деле почувствовал себя неважно и, побледнев, опустился на подушку.

Большаков заметил его состояние и дал знак лесорубам выходить.

Тихонько, стараясь не шуметь, выходили люди из избы.

– А вы, мелочь, марш по домам! – приказал он детворе. – Дайте товарищу покой!

– Сейчас уйдем, – тянули ребята, а сами не двигались с места и во все глаза смотрели на «героя».

– Я сейчас вернусь, дочка, – и Кярне вышел вслед за Василием Федоровичем, на ходу отдававшим распоряжения своим лесорубам.