Текст книги "Большевистское подполье Закаспия"

Автор книги: Рахим Эсенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Глава II
БОРЬБА ПРОТИВ ВОЕННОЙ ДИКТАТУРЫ

1. ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ В ЗАКАСПИИ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ 1919 ГОДА

Волнение рабочих Ашхабада не улеглось и 1 января 1919 года. Несмотря на строгий запрет фунтиковского правительства, они вновь собрались в том же железнодорожном клубе. Но митинг провести не удалось: здание окружили английские солдаты, начальник милиции Алания, угрожая применить оружие, потребовал немедленно разойтись1.

В тот же день интервенты выставили усиленные наряды во всех правительственных учреждениях, в банке, на почте, на железнодорожном вокзале и в типографии, взяли под контроль все ключевые позиции города. 4 января «Голос Средней Азии», раболепствуя перед оккупантами, пытался оправдать их действия: «Такое положение явилось следствием большевистского выступления, ярко проявившегося на митинге… 31 декабря».

По воле английского командования было созвано внеочередное заседание «Совета управляющих» (исполнительный орган белогвардейского правительства), который объявил, что с 1 января он «в целом составе слагает свои полномочия». Распустили также и «законодательный» орган – Временный исполнительный комитет. На смену им пришел так называемый «Комитет общественного спасения» из пяти лиц: трех русских (Л. Зимин, А. Белов, генерал А. Крутень) и двух туркмен (полковник Хаджи Мурат и генерал Ораз Сердар). По настоянию английского командования в «Комитет» ввели и заведующего розыскным бюро С. Дружкина, человека, как характеризуют его члены белогвардейского правительства, весьма сомнительных качеств, рассчитывавшего с помощью англичан играть в области роль первого лица². «Фактически же власть находилась в руках англичан, – признавал позднее Ф. Фунтиков. – Комитет же общественного спасения играл роль пешки»³.

Создание такого «Комитета» – отнюдь не оригинальная находка контрреволюционных сил Закаспия. Белогвардейское правительство, прикрываясь новой вывеской, откровенно спекулировало революционными традициями, пыталось обмануть трудящиеся массы, передовые представители которых знали, что из себя представлял Комитет общественного спасения революционной Франции, возникший в 1792 году. Деятельность этого подлинно революционного органа известна благодаря блестящим именам врача и ученого Жан-Поля Марата, прослывшего другом бедняков, другом народа; мужественного борца за свободу, страстно ненавидевшего тиранию, яростного якобинца Жоржа Кутона, блестящего оратора Жоржа Дантона и других. С установлением во Франции якобинской революционно-демократической диктатуры (май-июнь 1793 года), которую В. И. Ленин охарактеризовал как «один из высших подъемов угнетенного класса в борьбе за освобождение»⁴, Комитет общественного спасения возглавил адвокат Максимиллиан Робеспьер, человек проницательного ума, бесстрашный вождь революционного правительства, аскетически бескорыстный, прозванный в народе «Неподкупным». Его соратниками были Сен-Жюст, один из организаторов побед революционной армии над иностранными интервентами, и крупный математик инженер Карно, выдающийся организатор вооруженных сил республики, теоретик новой революционной тактики⁵.

Мы не случайно привели только шесть славных имен деятелей французской революции конца XVIII столетия – столько членов насчитывалось в закаспийском «Комитете общественного спасения», рожденном больной фантазией его отдельных членов. Перефразируя известное высказывание И. В, Сталина, сравнивавшего Гитлера с Наполеоном, скажем, что белогвардейский «Комитет» походил па Комитет общественного спасения революционной Франции «не больше, чем котенок на льва»⁶.

Революционный орган якобинской диктатуры, сочетая свою деятельность с широкой народной инициативой снизу, решительно боролся с внутренней контрреволюцией, направлял мощное движение масс на победу прогрессивных сил. Обладая почти неограниченными полномочиями, пользуясь доверием широких масс, он проявил исключительную революционную решимость, беспощадно боролся с иностранными интервентами. А тщедушный белогвардейский «котенок», наоборот, был органом военной диктатуры интервентов. Опираясь на контрреволюционные силы, он вел борьбу против трудящихся масс, стремился похоронить завоевания Советской власти, состоял в услужении и на содержании английских оккупантов.

Устранение эсеров и меньшевиков от власти, создание нового правительства, угодного интервентам, участившиеся аресты рабочих и служащих означали установление в Закаспии открытой военной диктатуры английского командования. Здесь уместно вспомнить слова

В. И. Ленина: «На деле буржуазия во всех странах неизбежно вырабатывает две системы управления, два метода борьбы за свои интересы и отстаивания своего господства, причем эти два метода то сменяют друг друга, то переплетаются вместе в различных сочетаниях. Это, во-первых, метод насилия, метод отказа от всяких уступок рабочему движению… Второй метод – метод «либерализма», шагов в сторону развития политических прав, в сторону реформ, уступок и т. д.»⁷

Ленинская оценка нашла полное подтверждение в политике проанглийского белогвардейского правительства Закаспия. И если метод «либерализма» был для него эпизодическим, и то лишь на первых порах существования Временного исполкома, то насилие стало постоянным методом правления, методом борьбы с трудящимися массами. «Либерализм» фунтиковцев израсходовал свои возможности и был сменен контрреволюционной диктатурой, совсем уже слабо замаскированной «под французскую революцию».

Первый обнародованный документ «Комитета общественного спасения» – приказ, запрещавший под страхом расстрела всякие собрания и митинги. Сбрасывало с себя белые перья черное воронье. Мервский уезд был объявлен на военном положении. По приказу правительства офицеры надели ненавистные рабочим золотые погоны, оставили в силе статут царского ордена святого Георгия. Снова, как при Николае Кровавом, представители буржуазии величали друг друга раздаренными царем титулами «надворный советник», «действительный статский советник» и т. д. Офицеры вновь обзавелись денщиками, па попойках горланили гимн «Боже, царя храни», провозглашали здравицу за нового «императора» Николая Николаевича. С 1 февраля народно-полевой суд реорганизовали в военно-полевой, а на его печати появилось изображение двуглавого орла⁸.

Во всех правительственных учреждениях воцарялась власть военных.

Фунтиковское правительство, стремясь показать свою «демократичность», объявило как-то о выборах в городскую думу. «Комитет общественного спасения» великодушно разрешил проведение агитации, но в основу положения о выборах взял… «городовое положение», разработанное давным-давно еще царскими властями⁹. Нетрудно представить, что это были за «выборы». Трудящиеся массы бойкотировали их. По сообщению «Голоса Средней Азии» от 21 января 1919 года, в Ашхабаде проголосовала лишь одна десятая часть занесенных в список избирателей. Так же прошло «волеизъявление» избирателей в Красноводске и Мерве.

Трудящиеся массы Закаспия, несмотря на грозные предупреждения правительства, опубликованные 3 января «Голосом Средней Азии», о том, что «всякие попытки к устройству беспорядков или выступления в пользу большевиков будут подавлены вплоть до применения вооруженной силы», решительно выступали против засилья военной диктатуры. Запрещение митингов и собраний вызвало широкую волну протеста рабочих, особенно в профессиональных организациях. «Комитет», напуганный такой реакцией, пошел на попятную. Вскоре из Ашхабада во все города была отправлена телеграмма, разрешающая проведение собраний, но с оговоркой, что выступления на этих собраниях «в пользу большевиков и защиту советской власти» будут расцениваться преступными и «пресекаться по всей строгости существующего закона» ¹⁰.

Но даже такой «либерализм» пришелся не по душе генералу Маллесону. В белогвардейском «Голосе» 9 марта появилось объявление английского командования, категорически запрещавшее под угрозой применения вооруженной силы проведение всяких собраний и демонстраций.

Интервенты бесцеремонно отменяли неугодные нм распоряжения «Комитета общественного спасения».

Областной съезд профессиональных организаций, состоявшийся в марте, принял резолюцию о свободе печати, слова, собраний и т. д. Это вынудило «Комитет общественного спасения» издать соответствующий документ, выражающий волю съезда. А на деле ни одна бакинская газета не имела права гражданства в Закаспии. Власти конфисковали их повсюду. «Так осуществляется одна из гражданских свобод», – иронизировала 30 апреля 1919 года бакинская газета «Заря».

Трудящиеся массы Закаспия оказывали врагам активное сопротивление. Под влиянием большевистского подполья насильно мобилизованные рабочие дезертировали с фронта, в тылу то и дело вспыхивали итальянские забастовки, железнодорожники умышленно задерживали поезда, портили паровозы, устраивали крушения, словом, делали все, чтобы ослабить белогвардейскую армию и ее тыл ¹¹.

Новое правительство, стремясь «исправить ошибку» Временного исполкома, который, по заявлению Тиг-Джонса, будто бы недостаточно энергично действовал против большевиков, издало «закон о борьбе с большевизмом». Лицам, принадлежащим к партии большевиков или ведущим политическую работу в массах, грозили тюрьма, каторга или смертная казнь. Теперь буржуазия уже без обиняков провозглашала свой лозунг: «Изгнание большевизма из России и доведение ее до Учредительного собрания». Вместе с тем «Комитет общественного спасения» пытался все же обмануть трудящихся, притушить нараставшую волну народного гнева, объявляя, будто «правительство уже приступило к освобождению своих политических противников» ¹².

Это была явная ложь. Аресты, наоборот, участились. Бакинская «Заря» 30 апреля сообщала, что в Красноводск были произведены новые аресты рабочих, главным образом среди вернувшихся из ссылки в персидский порт Энзели. Безвинных людей хватали милиция и сыскное бюро, контрразведка «Комитета» и английский штаб, военное командование и нукеры буржуазных националистов. Штаб интервентов сам вел следствие или отдавал распоряжения об аресте неугодных лиц многочисленным карательным органам правительства. Расстрелы стали обычным явлением. Брали под стражу за все: «за неуважительное отношение» к начальству, опоздание из отпуска, «подозрительное поведение», даже за ослушание. В народе ходила меткая поговорка: «Дружкин удружит, а Крутень накрутит» ¹³.

Не миновала волна репрессий даже столпов бывшего правительства – Фунтикова, Седых, Худоложкина и других, арестованных по распоряжению английского командования. Этих ярых врагов Советской власти заключили в тюрьму, конечно, не за революционные убеждения, а за «либерализм» в борьбе с большевизмом. Не пощадили военные диктаторы и Зимина, министра иностранных дел, того самого Зимина, который, лакейски угодничая перед англичанами, говорил: «Империализм английский и империализм германский – вещи разные. Лучше иметь дело с империализмом Англии, где живется гораздо свободнее, чем во Французской республике, чем с империализмом Германии, где режим равняется режиму Николая II»¹⁴.

Зимина вначале вынудили подать прошение об освобождении от занимаемой должности. В тот же день, 14 марта 1919 года, в «Комитете общественного спасения» проштамповали вопрос «о конструкции власти в связи с выбытием из «Комитета» трех его членов – Л. А. Зимина, С. Д. Дружкина и А. Г. Белова» (об этом через два дня сообщил «Голос Средней Азии»). Формальным поводом для такого шага послужило «покушение» па Дружкина, совершенное перепившимися офицерами. Па самом же деле англичан и черносотенное офицерство теперь раздражало новоиспеченное правительство, которое не оправдало надежд своих хозяев, не сумело, как писал Деникину генерал Эрдели, проявить ни власти, ни распорядительности, в результате чего войска находились в хаотическом состоянии, на объявленную мобилизацию явились всего… 17 человек, а рабочие были настроены пробольшевистски. Вот почему решили «взять весь край в военное управление, ликвидировать Комитет спасения, г-на Зимина… за его участие в переговорах с большевиками арестовать и судить военно-полевым судом» ¹⁵.

Виселица, сооруженная английскими интервентами под Кизыл-Арватом. 1918 год

Еще через два дня, 28 марта 1919 года, правительственный «Голос» оповестил, что военным министром назначен генерал-майор Лазарев, присланный деникинским штабом.

Между тем во многих странах мира поднималась волна протеста против английского империализма, оккупировавшего своими войсками чужие страны. Вывода оккупационных войск требовали трудящиеся Закавказья и Закаспия, преисполненные решимости любой ценой изгнать грабителей с родной земли.

В апреле 1919 года правительство Англии под давлением международной общественности и английских рабочих, требовавших прекращения интервенции, а также в результате разложения сипаев вынуждено было отозвать из Закаспия свои войска, оставив лишь в Красноводск небольшой гарнизон под командованием полковника Флеминга. На смену англичанам с Кавказа, от Деникина, шли подкрепления – эшелоны солдат и офицерских частей. Власть безраздельно переходила в руки белогвардейских генералов и офицеров ¹⁶.

Офицерство и буржуазия с отчаянностью обреченных предавались пьяному разгулу. Разложение заметно коснулось этой опоры контрреволюции. Многие из них в публичных местах резко высказывали свое недовольство правительством и командованием. Дезорганизацию в ряды противника вносило и новое пополнение деникинской армии, состоявшее в основном из военнопленных, вчерашних красноармейцев. Они, выбирая удобный момент, переходили на сторону советских войск¹⁷.

Под ударами частей Красной Армии и красногвардейских отрядов белогвардейско-националистические банды, с упорными боями откатываясь па запад, оставили Байрам-Али, Теджен, Каахка. И все же контрреволюция, поддерживаемая деньгами и оружием английских империалистов, была еще сильна.

2. БОЛЬШЕВИСТСКОЕ ПОДПОЛЬЕ И ПРОФСОЮЗЫ. ЗАБАСТОВКИ РАБОЧИХ

Как же строили свою работу подпольные организации и группы в пору разгула военной диктатуры интервентов и белогвардейщины? В чем большевики видели свои главные задачи?

Уже первые приказы «Комитета общественного спасения» были проникнуты тревогой по поводу активизации подполья, усиления влияния большевиков в массах трудящихся, распространения революционных идей.

Агитация за Советскую власть, как писал белогвардейский «Голос», велась «чуть ли не громогласно» среди рабочих, в общественных местах, среди солдат, в проходящих па фронт эшелонах. Для пресечения «пропаганды злонамеренных лиц» – большевистских агитаторов – власти предприняли ряд мер, начиная от введения военного положения, кончая объявлением драконовского «закона о борьбе с большевизмом».

Большевистское подполье и в пору разгула реакционной военщины одной из своих главных задач считало организационно-политическую работу среди трудящихся масс, особенно рабочего класса, самого передового, наиболее организованного класса. Опорой подпольных организаций и групп были железнодорожники (поначалу лишь некоторая часть), печатники, портовые рабочие и моряки Каспия, уже имевшие опыт революционной борьбы, почувствовавшие свои силы в классовых схватках, сорвавшие не одно мероприятие белогвардейского правительства. «Я знал, что красноводские рабочие в подавляющем большинстве настроены просоветски, – вспоминает один из участников профсоюзного движения того времени, К. В. Лейн. – Красноводский Совет профсоюзов был в основном из рабочих-железнодорожников и моряков. Состав был монолитным и явно просоветским, что чувствовалось из выступлений членов Совета» ¹⁸.

Коммунисты, завоевывая в профсоюзах руководящее положение, превращая их в организации для развертывания политической агитации среди рабочих, понимали, что им предстоит сложная задача – помочь рабочим полностью освободиться от мелкобуржуазного влияния (в частности, кизыл-арватцам, которые вплоть до середины 1919 года находились под заметным влиянием эсеровских идей).

Белогвардейские правительства, чтобы иметь влияние в массах, официально профессиональные организации не запрещали. На первых порах они даже заигрывали с ними, хотя это нисколько не мешало белым правителям издавать приказы о запрещении собраний и митингов, арестовывать и ссылать профсоюзных активистов, не выполнять справедливых требований рабочих организаций.

Как же разворачивалась борьба за профсоюзы, как большевики, наладив в неимоверно сложных условиях подпольную работу, сумели укрепить свои позиции в профессиональных организациях?

В феврале стачком Ашхабадского союза печатников объявил забастовку и призвал все профессиональные союзы области поддержать его. Определенная часть этого союза, известная своей революционностью и связями с большевистским подпольем, уже однажды объявляла забастовку и не дала правительству типографских работников для отправки на фронт, принимала активное участие в организации и проведении митинга 31 декабря 1918 года. На этот раз печатники заявили, что не станут работать, пока правительство не удовлетворит их требование об увеличении зарплаты. Номер газеты, извещавший о забастовке, власти конфисковали, а эсеры и меньшевики вместе с «Комитетом общественного спасения» предприняли все, чтобы забастовку не поддержали железнодорожники и другие рабочие ¹⁹.

Типографские работники на случай арестов избрали еще два запасных состава стачкома. Основной состав-председатель В. П. Дедаев, его заместитель С. К. Таланин, секретарь И. С. Копьев – на своем первом заседании с участием металлистов, электриков, почтовых работников и других представителей рабочих и служащих Ашхабада доложил план забастовки, который был единодушно одобрен.

Работа в ашхабадских типографиях остановилась, рабочие разошлись по домам. На следующий день – та же картина, но остальные союзы, в том числе и железнодорожников, бросить работу не решились: сказывалось влияние эсеровских элементов, пока имевших среди рабочих известный авторитет. Членов стачкома вызвали в «Комитет общественного спасения», предложили встать за станки, но печатники были тверды. Правда, работники электростанции поддержали бастующих – вечером не дали городу свет, по электриков арестовали и под угрозой оружия заставили запустить агрегаты станции ²⁰.

Отряд интервентов во главе с начальником милиции Алания арестовал членов стачкома. 13–14 февраля «за агитацию к забастовке» заключили в тюрьму десять печатников, среди них – председателя союза Виктора Прохоровича Дедаева, Ивана Николаевича Листкова (большевик), Василия Яковлевича Агеева, Межлума Самедова, Александра Александровича Белина. Наиболее активным рабочим пришлось скрываться в одном из ближайших к Ашхабаду сел в доме туркмена по имени Ашир (фамилия неизвестна).

На смену арестованному стачкому заступил запасной, и забастовка продолжалась. Новый стачком по рекомендации подпольной организации командировал Я. Варламова и А. Шардукова в Кизыл-Арват, надеясь заручиться там поддержкой рабочих (в Ашхабаде было известно, что почти весь тамошний актив, состоявший из правоэсеровских и сочувствующих им элементов, ушел в белую армию). Но оказалось, что в Кизыл-Арвате о забастовке печатников ничего не знали: в Ашхабаде газета была конфискована, а попавшие сюда экземпляры умышленно припрятаны. Многие рабочие Главных железнодорожных мастерских, перед которыми выступили ашхабадские посланцы, сочувственно отнеслись к забастовке печатников, однако против них рьяно выступили правые эсеры.

Рабочие Кизыл-Арвата все же прислали в Ашхабад свою делегацию, и она обещала поддержать забастовку печатников. Но на деле этого не произошло. Правда, стачкому печатников не без участия большевиков-подпольщиков, следивших за действиями забастовщиков, помогавших им советами, удалось собрать заседание членов руководящего органа профсоюза железнодорожников Ашхабада с участием представителей Кизыл-Арвата²¹. Было решено – об этом сообщил даже «Голос Средней Азии» 20 февраля – созвать 23 февраля общее собрание железнодорожных служащих Ашхабада с участием представителей кизыл-арватских мастерских и правительства, чтобы обсудить вопрос о прибавке зарплаты.

Правительство, обеспокоенное выступлением печатников, было вынуждено собрать рабочих. На собрание пришли Зимин, Дружкин, Алания. Обвинив бастующих в пособничестве большевикам, в проведении их линии, они начали уговаривать рабочих встать за станки. Забастовщики поставили условия: освободить стачком и всех арестованных печатников, прибавить зарплату. После долгих речей печатников и членов правительства, прерываемых ропотом рабочих: «Неправильно! Довольно!», представители властей решили удовлетворить требования бастующих. Это была победа.

Но победа, к сожалению, неполная. К забастовке большинство рабочих области отнеслось безучастно, не поддержало ее. Эсерам, имевшим заметное влияние па железнодорожников и других рабочих, па этот раз удалось расколоть трудящихся, смазать обсуждение вопроса о забастовке. Еще в те дни кизыл-арватский токарь И. Захаров (член партии эсеров), раскусивший продажность эсеровских лидеров, не поддержавших забастовку, говорил большевикам-подпольщикам: «Обманули нас наши вожаки. Правы были вы, большевики, когда нас предупреждали» ²².

Забастовка типографских рабочих не стала всеобщей и потому, что союз печатников, объединявший и куста-рей-металлистов (жестянщиков, лудильщиков и др.), портных, швейников и прочих ремесленников, был классово неоднородным. Ремесленники в силу своей классовой ограниченности были сильно подвержены, особенно в условиях Ашхабада, мелкобуржуазному влиянию, частнособственнической стихии. Ремесленники тогда имели многочисленных подмастерьев, помощников мастеров, подавляющее большинство которых мечтало о своем «деле», стать мастерами-хозяевами. О политической сознательности этой категории рабочих, понятно, не приходится и говорить.

И все же забастовка печатников, носившая сначала экономический характер, выросла в политическое событие, хотя в ней мало участвовало организованных революционных сил. Она вылилась в «протест против существующей власти», признавал 20 февраля белогвардейский «Голос». У власти сложилось мнение, «что кто-то желал… нарушить нормальный ход жизни, помешав печатанию денег и газеты, и нанести удар в спину правительству, борющемуся с большевиками… подготовить почву для восстановления совдепии». Еще через три дня газета констатировала, что большевистские агитаторы работают во всех слоях общества – среди рабочих, военных, служащих, и как результат этого отмечала «ослабление авторитета правительства».

Из выступления печатников правительство извлекло урок. Ему стало известно, что ашхабадский Совет профсоюзов, объединявший 35 союзов и организаций, насчитывавший в своих рядах около 5 тысяч членов, намеревается явочным порядком созвать областной съезд. «Комитет общественного спасения» предпринял контрмеры – взял на себя инициативу созыва съезда и разослал об этом по всей железной дороге телеграммы. Совет профсоюзов также изменил тактику и сделал все для того, чтобы на съезд съехалось как можно больше представителей трудящихся масс. Правительство же чтобы обеспечить себе перевес в голосах, пригласило на профсоюзный съезд угодных ему представителей от городских самоуправлений Ашхабада, Кизыл-Арвата, Мерва, Красноводска, причем представительство их было явно завышенное²³.

«Комитет общественного спасения», решившись на созыв областного съезда профессиональных союзов и городских самоуправлений, тщетно пытался поднять свой весьма призрачный престиж, направить рабочее движение по соглашательскому руслу, а главное, стремился удержать разбегающихся с фронта русских рабочих и туркмен. И все же, несмотря на заранее отрепетированный «спектакль» и долгие речи его «режиссеров» – Крутеня, министра труда Сейранянца, председателя съезда полковника Джаврова, красноводского «царька» Куна, буржуазных националистов Хаджи Мурата, К. Бердыева и других, съезд не оправдал их надежд.

Совет профсоюзов предложил повестку дня: о политической свободе; об освобождении политических заключенных; об улучшении экономического положения трудящихся; реконструкция правительства и отдельных ведомств [33]33
  Руководители Совета профсоюзов предлагали увеличить количество членов «Комитета общественного спасения», намереваясь ввести туда представителей рабочих. Это предложение поддержали и буржуазные националисты, которые в свою очередь замышляли провести в «Комитет» своих людей (ЦГАОР, ф. 446, оп. 2, д. 56, л. 1306).


[Закрыть]. Съезд большинством голосов утвердил эту повестку. На съезде изобличалась диктаторская политика «Комитета общественного спасения» и английского командования, которые, наложив запрет на всякие собрания, пытались задушить профсоюзное движение, помешать объединению рабочих организаций ²⁴.

С представителями рабочих Кизыл-Арвата произошел скандал. Печатники-большевики сообщили им, что за их спиной местные эсеровские лидеры сговорились с правительством выделить для фронта 300 кизыл-арватцев. И это было действительно так²⁵. Когда члены белогвардейского правительства, взявшие в свои руки бразды правления съездом, завели речь об усилении фронта новым подкреплением, кизыл-арватцы попросили слова для заявления. Им трижды отказывали. Наконец один из делегатов, перебив председателя съезда, заявил:

– Мы, рабочие, представители кизыл-арватских мастерских… видим, что нам с этим съездом не по пути – мы уходим! – И делегаты Кизыл-Арвата покинули зал заседания ²⁶.

Это была пощечина правящей верхушке съезда, возлагавшей надежды на Кизыл-Арват – былой оплот эсеров и меньшевиков, откуда правительство черпало и рассчитывало получить новое пополнение для редеющих рядов белого фронта.

В политической сводке белого командования отмечалось, что в выступлениях на съезде шла речь и о критическом положении на фронте, и о том, что «почти все военные силы на фронте оказались в руках туркмен (буржуазных националистов. – Р. 3.), насчитывающих 4000 бойцов при 70 русских» (сюда, конечно, не входили отряды английских интервентов). Это обстоятельство немедленно выявило противоречия между белогвардейщиной и буржуазными националистами. Их «дружба», как и следовало ожидать, дала еще одну трещину. «Туркмены (буржуазно-националистическое отребье. – Р. Э.) на съезде стали требовать большего числа мест в Комитете, чем было предоставлено русским, – говорилось далее в политической сводке, – и тут впервые открыто возник вопрос о самостийности отдельных политиканствующих туркменских групп» ²⁷.

К неудовольствию организаторов съезда пришлось обсуждать и вопрос об освобождении политических заключенных, которые в знак протеста объявили голодовку. Было оглашено письмо арестованных, требовавших освободить всех без исключения. Разумеется, здесь не обошлось без влияния большевистского подполья, имевшего связь с ашхабадской областной и другими тюрьмами, проводившего активную политическую работу среди заключенных и охраны.

В те дни профсоюзы мастеровых и рабочих депо Красноводска, Главных мастерских Кизыл-Арвата, а также рабочих Казанджика и Джсбсла на своих собраниях требовали от властей немедленно освободить арестованных²⁸. Эта политическая кампания, руководимая большевистскими подпольными организациями, была важна не только тем, что могла обеспечить освобождение заключенных, в большинстве своем коммунистов, советских работников, рабочих, сочувствовавших Советской власти, но и тем, что могла стать своего рода школой политического воспитания трудящихся, подготовкой такого массового движения, которое свергло бы контрреволюционное правительство.

Правительство, опасавшееся крушения своей власти, было вынуждено разослать по железнодорожной линии всем председателям профсоюзов телеграмму следующего содержания: «Съезд профессиональных союзов и городов постановил освободить теперь же всех заключенных политических, коим не предъявлено обвинение. Постановление это принято Комитетом спасения и приводится в исполнение. Голодовка прекратилась с воскресенья»²⁹.

Из-под ареста освободили 72 человека, но еще много рабочих и среди них большевиков томилось в заключении.

Само белогвардейское командование не скрывало, что «большевики вполне открыто работали на съезде». Белогвардейская контрразведка, располагая сведениями об активной работе подполья, не без основания считала, что на «съезде появятся и возьмут верх большевистские настроения»³⁰. Хотя такие настроения охватили значительную часть делегатов, большевики все же не смогли в достаточной мере использовать трибуну съезда. Сказалась не только слабость подполья, разрозненность революционных сил, но и двурушничество эсеров и меньшевиков. Но съезд обнаружил весьма примечательное явление: в народе назревала ненависть к белогвардейцам и интервентам, на глазах шел процесс полевения масс, даже тех элементов, которые на первых порах ратовали за эсеровское правительство, способствовали его приходу к власти.

Областной съезд профсоюзов, созванный по воле правительства, превратился в грубый фарс, ставший финальной сценой игры в демократию. «Комитет общественного спасения», окончательно убедившись, что свои-

Ми силами не сдержать фронта, не справиться с нарастающим движением масс, возопил о помощи. В Закаспий приехал посланник Деникина генерал Лазарев, с Кавказа стали прибывать воинские части. Положение на белом фронте несколько улучшилось.

Такой оборот событий вызывал настоятельную необходимость усиления деятельности большевистского подполья, сплочения трудящихся вокруг партии. Для этого нужно было шире использовать легальные возможности. Большевики на практике убедились, что при умелой постановке дела профсоюзы можно превратить в опорные базы для развертывания массово-политической работы среди трудящихся, использовать их для нелегальных связей, явок подпольщиков и т. д.