Текст книги "Звуки индийской музыки. Путь к раге"

Автор книги: Рагхава Менон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Значение тала

Что-то в человеке отзывается на тала более естественно, чем на свару. Ведь свара в большинстве; случаев, за очень небольшим исключением, добывается капля за каплей – редко она дается человеку сразу. Поскольку приобретается она в результате сознательных и больших усилий, она кажется чем-то высшим по сравнению с тала. Этому способствует и то, что тала является в некотором роде частью организма, проявляясь в биении сердца, пульсации тканей. Таким образом, даже физиология способствует вырабатыванию тала, в то время как свара вырастает из менее материальных оснований. Продолжая характеризовать тала, мы должны будем сказать, что тала гораздо сложнее и тоньше ритма, с которым его часто путают.

Разницу между тала и ритмом весьма легко обнаружить, наблюдая публику, слушающую, скажем, Рави Шанкара, Алла Ракха, молодого Амджад Али Хана, и сравнивая ее с посетителями концертов некоего Гудаш Махараджа или громкой джазовой группы. В первом случае возбуждение от слушания носит в основном интеллектуальный, почти рассудочный характер. Конечно, слушатели отбивают ритм рукой или как-то иначе, но следят за музыкой затаив дыхание, как за шахматной партией. Ее ритм не вызывает у них вздохов, восклицаний или покачивания головы. Во взаимодействии тала с музыкальными фразами, в математическом делении временных отрезков на половинные, третьи, пятые доли, в столкновении слогов и стоп с метром, в регулярно повторяемых напоминаниях уже слышанного слушатель восторженно признает свободу музыки в обращении со временем, ее творческую способность противостоять его неизбежности. По сравнению с этим насколько примитивным, нетребовательным кажется джаз. Вы раскачиваетесь, дергаетесь, крутитесь, руки болтаются – и вот вы уже на седьмом небе чувственного удовольствия, простого, безответственного, здорового. Человеку, слушающему, например, Вилаят Хана, никогда не придет в голову встать и начать танцевать даже под звуки горячего «Дадры» или скачущего «Кехаравы»[39]39
  «Дадра», «Кехарава» – названия североиндийских тала (так же как «Эктал», «Типтал», встречающиеся в книге).


[Закрыть]. Причина этому была уже сформулирована нами ранее в связи с рагой: недостаточно просто ощущать тала, нужно вслушиваться в него со всем вниманием, и только тогда оно станет реальностью.

Инстинкт тала довольно сложен. Ощущение его предшествует ощущению свары и подразумевает хорошо развитые поэтические способности. Собственно, в идеальном смысле он есть чувство слова, и поскольку ребенок начинает говорить и понимать язык намного раньше, чем он начинает понимать музыку, это чувство слова, метра развивается в ребенке раньше, чем возможный отклик на свару. Знание языка не означает здесь умения читать и писать. Ведь это умение носит во многом механический характер и не требует значительных затрат ума и эмоций. Поэтому даже безграмотный человек может развить в себе чувство тала через чувство языка – предвосхищение фраз и пауз, наслаждение гласными, и согласными, радость ощущения изменчивых нюансов речи.

Представьте себе какую-нибудь пьесу Шекспира, скажем «Генриха V». Возможно, вы видели ее на сцене не раз – с Ричардом Бертоном или Питером О’Тулом в заглавной роли. А теперь вы идете смотреть ее с исполнением сэра Лоуренса Оливье. Почему же одна и та же пьеса привлекает вас вновь и вновь? Просто потому, что разные люди обладают разными ритмом и тала, причем один какой-то ритм еще может быть воспроизведен, но тала – никогда. И в конце концов именно тала придает исполнению свежесть и новизну, особенно заметные, если вы хорошо знаете пьесу. Тала, таким образом, как и свара, нечто внутреннее, личное.

Важным ключом к пониманию существа индийской музыкальной композиции является то, что тала определенного произведения не является исключительно присущим только поэтической структуре его словесной части.

Это может сначала показаться странным, потому что, как мы полагаем, поэтическую форму нельзя изменить без ущерба для стиха в целом. Так бы оно и было, если бы мы пытались изменить ритм стиха. (К примеру, нельзя вообразить исполнение «Императорского вальса» на танцплощадке или популярную эстрадную песенку в стиле «Боже, храни королеву».) Но тала – не ритм. И в индийской музыке певец совершенно свободно может композицию, базирующуюся на «Тинтала», включающем в себя шестнадцать матр[40]40
  Матра – мелкая временная единица, доля отсчета в цикле тала (см. ниже, примеч. 43). Матра – термин, принятый в традиции Хиндустани; в традиции Карнатак ему соответствует термин акшара.


[Закрыть], исполнить в следующий раз в «Эктала», включающем в себя двенадцать матр. Так же точно возможно рагу «Пураб анг тхумри» исполнить в стиле таппа[41]41
  Тхумри – популярный на севере Индии стиль пения; отличается исключительно лирическим характером.
  Пураб анг – одна из манер вокального исполнения в стиле тхумри (особенное распространение получил в Бенаресе и Лакхнау).
  Таппа – мусульманская песня, исполняемая, как правило, на хинди или панджаби, изобилующая различными украшениями (трелями, мелизмами), почти скрывающими мелодическую линию


[Закрыть].

Тала – это своего рода ритмическая модель. Но это не значит, что хорошо известные композиции не имеют своего собственного метрического лица и что, с другой стороны, можно какое-то поэтическое произведение соединять произвольно с любым тала. Во всяком случае, композиция должна быть целостной и структурно определенной с точки зрения и метра, и тала, а смысл ее текста должен быть подчеркнут и усилен тала. Значит, исполнитель ограничен в использовании тала, естественно ограничен слоговой структурой слов и их значением. Но искусный музыкант умеет так интерпретировать поэтический текст, что его чувство метра и поэтического смысла будет удовлетворено.

Другая своеобразнейшая черта тала заключается в том, что оно, в отличие от ритма, не носит линейно-поступательного характера.

В западной музыке, в любом почти сочинении встречается повторность тем, фраз, отдельных частей формы и т. п. Это весьма типично. Отдельно же ритмическая повторность западным композициям не свойственна. Дело тут в том, что музыка и ее ритмическое строение лежат, можно сказать, в одной плоскости, составляют одно целое и поэтому текут одновременно («в ногу») вплоть до полного завершения в конце произведения.

В отличие от этого, в индийской системе речь может идти о двух существенно различных элементах. Первый элемент – рага, являющаяся самостоятельной субстанцией, второй – композиция, сцепленная с тала. Рага без включения в композицию, построенную на тала, – вещь, не имеющая границ, пределов и времени, у нее нет ни начала, ни конца. Именно композиция, соединенная с тала, делает рагу временной.

Ритмическая природа композиции двойственна. Одна из ее сторон – тала, которое лежит в основе композиции. Движение тала внутри композиции представляет собой своего рода круговращение, оно не носит линейно-поступательного характера и, наоборот, наращивая виток за витком, как бы развивается в вертикальном направлении. Другой стороной этой двойственной ритмической природы является совместное, объединенное движение раги и собственно композиции; это движение – поступательное, находящееся в горизонтальной плоскости и завершающееся в конце исполнения.

Покойный Гулям Али Хан обыкновенно объяснял это двойное движение, уподобляя рагу реке, постоянно текущей в сторону моря, а композицию, соединенную с тала, – лодке, пересекающей реку. Под лодкой – таинственный поток раги, на который она не оказывает воздействия, но который сам сообщает ей нечто от своей природы, помогая достичь другого берега. Вид лодки – это комбинация тала с метрической и поэтической частью композиции, а рага – средство ее существования. Поток может быть медленным, или виламбит[42]42
  Виламбит, мадхья и друта – три основных темпа (лайя) в индийской музыке.


[Закрыть], мадхья, или умеренным, друта, или быстрым. Важно запомнить, что лодка и поток двигаются в разных направлениях. Цель лодки – противоположный берег, независимо от того, сколько она проплывет вместе с потоком[43]43
  Временная, метроритмическая организация индийской классической музыки – проблема чрезвычайно сложная. Она трудна для понимания в силу ее явной специфичности (к тому же она относится к сравнительно мало исследованным). Неподготовленному читателю, возможно, нелегко будет разобраться в том, о чем здесь говорит автор. Попытаемся поэтому дать хотя бы самые минимальные сведения и разъяснения, касающиеся тала. (Этому вопросу посвящена отдельная глава в книге Б. Чайтанья Девы «Индийская музыка», на которую мы уже ссылались; познакомиться с ней было бы очень полезно и существенно помогло бы при чтении настоящей книги.)
  Слово «тала» может употребляться для обозначения различных, хотя и близких, понятий.
  В самом общем смысле тала – это наименование индийской метроритмической системы, которое, по-видимому, происходит от одного из частных значений этого слова – хлопок в ладоши, когда отбивается ритм во время исполнения музыки (кстати, словом «тала», или «талам», называется и музыкальный инструмент – бронзовые тарелочки, использующиеся в тех же целях).
  В более конструктивном аспекте тала – это ритмическая модель, имеющая самостоятельное значение и используемая в композициях. Это самостоятельное значение тала и является тем принципиально иным, что отличает его от метроритмической структуры западной музыки. Если в западной музыке метроритмическая структура каждого произведения индивидуальна и уникальна, то в индийской музыке одно и то же тала может лежать в основе самых разных композиций (это, очевидно, и имеет в виду автор, проводя сравнение между ритмом^-и тала). Индийский музыкант, таким образом, выбирает для исполнения не только ту или иную рагу, но и то или иное тала – формулу, которая будет определять ритмическое лицо его композиции, постоянно циклически в ней повторяясь. Исключительно циклическое развитие тала представляет собой еще одну характернейшую особенность индийской музыки; именно в этом смысле следует понимать автора книги, когда он говорит о «нелинейности» тала, противопоставляя^-его «линейности» ритма в произведениях западной музыки. Выбор тала осуществляется музыкантом, исходя из его художественных намерений или в согласии с традицией, причем – как это совершенно ясно из книги – одна и та же рага может быть исполнена в разных тала.
  Итак, отдельное тала – это та или иная ритмическая формула. В индийской музыке используется большое количество таких формул-тала, отобранных традицией, отшлифованных и классифицированных; некоторые из них частично рассматриваются в книге. Самостоятельное значение тала проявляется и в том, что они, подобно рагам (как об этом уже говорилось выше), имеют собственные названия, отражающие особенности их строения или вызываемые ими ощущения.
  Внутреннее строение тала, его цикл (или аварта) представляет собой сложную ритмическую конструкцию, состоящую из определенным образом организованных временных единиц. Стандартной счетной единицей является матра (акшара), которая, по образному определению, равна времени одного мигания глаза и соответствует времени произнесения краткого открытого слога (долгий открытый слог равен двум матрам; на этом принципе развилась так называемая «матрическая система стихосложения» в Индии). Общее количество матр цикла тала может быть различным (об этом говорится в книге), причем внутри аварта они группируются в блоки, или секции (анга) – от одной до четырех матр в каждой. Секции особым образом выделяются исполнителем на ударном инструменте и образуют собственно основной ритмический рисунок тала, служащий каркасом для более сложных ритмических вариаций.
  В вокальной музыке тала находится в тесном взаимодействии с ритмическим рисунком текста. Можно предположить, хотя вопрос этот не исследован, что возникновение тех или иных ритмических музыкальных формул связано со слоговой структурой певшихся фраз. Во всяком случае, тала всегда должно увязываться с текстом, способствовать выявлению его смысла; эта мысль достаточно ясно проводится в книге.
  Интересно отметить, что ритмический рисунок любого тала может быть передан определенной слоговой формулой (тхека), своеобразной кодовой фразой, не имеющей какого-либо самостоятельного смысла, но служащей для узнавания тала и его запоминания при обучении.
  Автор рассматривает тала еще в одном аспекте – как «нечто внутреннее», «личное»; совершенно очевидно, что под этим он подразумевает то неуловимое индивидуальное чувство ритма, которое присуще каждому выдающемуся исполнителю, как присуща им и своя собственная свара. Однако это вряд ли можно считать специфической особенностью индийской музыки, как это неоднократно утверждает автор; ведь и мы, оценивая исполнителя, прежде всего отмечаем своеобразие его ритма, индивидуальную окраску его звука, все то, что делает исполнение неповторимым и одухотворенным.


[Закрыть].

Река раги

Тала уместно сравнивать с пульсом композиции, который бьется во все время ее звучания, остается ее неотъемлемой частью, пока она движется к противоположному берегу, к своему окончанию. Рага же и с завершением композиции не прекращается. Она течет неизменно, давая возможность пересечь ее и другим композициям – с использованием других поэтических и словесных форм, иной метрической основы и тала, которые могут варьироваться от шести матр «Дадры» при одном исполнении композиции до двадцати четырех или даже сорока восьми матр «Эктала» – при другом ее исполнении.

Тала простирается по всему телу композиции так же, как биение пульса распространено по нашему телу. Дотроньтесь до своего тела в любом месте, и вы сразу ощутите это биение. То же самое с индийскими музыкальными композициями. В зависимости от их темпа биение может быть медленным и редким, как в виламбит, или равномерным и более сжатым, как в умеренных темпах мадхья лайя, или быстрым и учащенным, подобно топоту несущихся в галопе коней, как при темпе друта, или джалад. Но всегда и безошибочно ритм возвращается к первому удару.

Как видно из предыдущих глав, некоторые характеристики раги и тала подтверждают индийский взгляд на природу и космический порядок. Природа времени ощущается в Индии как циклическая, не прямолинейная. Например, каждая кальпа и юга[44]44
  Кальпа и юга – периоды космического времени в мифологии индуизма. Кальпа – так называемый «день Брахмы», бога-создателя, равный 4 320 000 000 человеческим годам. По истечении этого срока наступает «ночь Брахмы», равная по длительности дню, во время которой весь материальный мир гибнет. Утром Брахма творит мир заново. Через 100 лет жизни Брахмы происходит «великое уничтожение мира», в котором гибнут и мир, и все боги, и сам Брахма. Еще через 100 лет рождается новый Брахма, и цикл повторяется. «День Брахмы» разделяется на 1000 махаюг («великих юг»), состоящих из четырех юг каждая (Критаюга, Третаюга, Двапараюга, Калиюга).


[Закрыть] всегда возвращаются к своему началу. Человеческие воплощения подобны композициям раги, возвращаются в бесконечном цикле смертей и рождений снова и снова, меняя внешнюю форму, но пронося через многочисленные ее изменения неуничтожимую суть человека. Дерево дает урожай цветов и фруктов, которые являются лишь моментами его продолжающейся жизни. Дерево – это рага, а цветы и фрукты – композиции в определенных тала.

Индийская музыка построена таким образом, что каждый вдумчивый ученик всем своим существом впитывает хотя бы некоторые из этих идей. Тала возвращается снова и снова по мере того, как растет, развивается и, наконец, завершается песня. Интересно, что в большинстве случаев при движении к концу исполнение становится все более возбужденным, неистовым. Джхала и тарана[45]45
  Джхала – инструментальная форма индийской музыки (традиция Хиндустани), обычно исполняемая в быстром движении и с широким использованием бурдонирующих струн.
  Тарана – тип композиции в музыке Хиндустани, характеризующийся применением слогов, звукосочетаний и отдельных слов, не связанных друг с другом.


[Закрыть] предвосхищают конец – гремящая, сотрясающая скорость их пассажей отмечает природу их заключительных фраз. Материал paги расположен вне времени, постоянно воспроизводится в различных, не поддающихся повторению формах, никогда не исчерпывающих эти и другие типичные характеристики индийских представлений о человеке и его мире, которые находят отражение в музыке.

Обычно используются несколько разновидностей тала, хотя теоретически названы и классифицированы несколько сотен. Тала определяется количеством в нем матр, то есть ударов. Существуют тала с шестнадцатью ударами и их производные – с восемью и тридцатью двумя, есть тала с десятью и семью ударами, с двенадцатью и шестью. Однако тала различаются не только количеством матр, но и количеством тактов, на которые они делятся, а также относительным положением двух ключевых пунктов их циклов – сама и кхали[46]46
  Сам и кхали – «сильная» ударная доля и «средняя» доля («пустой удар») в цикле тала (аварта).


[Закрыть]. Таким образом, могут быть тала с одним и тем же количеством матр, но разнящиеся своим тактовым делением и соотношением упомянутых ключевых пунктов.

Возьмем в качестве примера широко распространенное «Тинтала». Схематически оно может быть выражено следующим образом[47]47
  Крестиком (х) обозначается сам, кружком (О) – кхали; эти обозначения приняты в индийской теории музыки. – Примеч. пер.


[Закрыть]:

Теперь посмотрите, как выглядит схема «Рудра» – тала с тем же количеством матр:

Как видим, отличие «Тинтала» от «Рудра» определенное и фундаментальное. А есть еще «Эктала» с двенадцатью ударами, «Джхаптала» – с десятью, «Джхумра» – с четырнадцатью и «Рупак» – с семью; возможны и другие. Но все тала имеют одну общую характеристику: существует сильный удар в определенном месте периода, называемый сам, и «пропущенный» удар, называемый кхали.

И всякий раз начиная с кхали происходит нарастание ритмической напряженности, которая достигает своей кульминации перед сильным ударом, а затем спадает опять до полного расслабления в кхали. Каждое тала имеет свое расположение этих пунктов, и свои аварта, то есть периоды, циклы. Эти циклы идут чередой, сокращаясь и расширяясь подобно обнаженному сердцу, а вся композиция медленно и неуклонно растет, достигает зрелости, стареет и, наконец, с прекращением тала кончается.

Важно помнить, что тала, рага и композиция существуют не как соединение входящих друг в друга, словно колесики часов, частей, а как органичное целое, основные элементы которого кажутся вырастающими из единого начала, подобно тому как растут, являя симметрию своих форм, цветы и плоды.

Вероятно, по этой причине композиции раги так плохо «выглядят», будучи оркестрованы и гармонизованы. Ведь такие сочинения представляют собой конструкции, заранее продуманные и тщательно составленные. Духовые, струнные, ударные – все распланировано, как в саду: пересекающиеся, удаляющиеся или приближающиеся дорожки, клумбы, тюльпаны или орхидеи на фоне моря фрезий. В более современных сочинениях больше сходства с городом: шоссе и автострада, пересечение эстакад, повороты и головокружительные дуги путей, лежащие на земле, как спагетти. Безусловно, все это может вызывать священный трепет. Но природа их, так сказать, иного порядка, она сродни чудесному существу цветка тюльпана или раковины или радужной окраске бабочки, замершей в луче солнечного света.

Размышления

Мы рассмотрели несколько аспектов свары, раги и тала. Теперь возникает вопрос, а можно ли определить коротко и ясно, каковы же те идеалы и условия существования индийской музыки, без которых она лишилась бы силы своего воздействия. Надо сказать, что трудность приложения мерки к вещам, которые представляют собой по сути дела неизмеримые элементы жизни, осложняется тем, что ценности музыки по большей части субъективны, касаются качественной ее стороны и поэтому не поддаются простым определениям. Они настолько связаны с уровнем ожидания и понимания индивида, его интеллектуальной и эмоциональной природой, что попытка дать такие точные определения значит не обнаруживание каких-то стандартов, а выдумывание их. В этом случае сколько-нибудь значительное согласие людей по их поводу, кроме чисто умозрительного, представляется невероятным.

Если бы нормы нашей музыки легко поддавались словесным определениям, то и достижение их было бы делом легким, соответствующим лишь затрате мыслительных и языковых усилий. Но это не так. Развитие необходимой глубины в области свары требует стольких эмоций, вдумчивости и сверх того острого интуитивного проникновения в психофизические корреляты человеческого духа, что любое определение ее природы должно включать в себя все эти аспекты ее постижения. Это трудно, почти невозможно.

Есть люди, которые не выносят баритонов и любят Омкарнатх Тхакура, потому что он обладает высоким тенором. Есть такие, кто считает юношескую ломку голоса неутешной трагедией. Кому-то голос Сайгала кажется слишком гнусавым, а манера пения расслабленной и усыпляющей, голос Фаияз Хана слишком резким, а бесподобный голос величайшего гения юга Чембаи – слишком металлическим и дребезжащим по сравнению с голосами Матхура Мани Аяра и Бала Мурали Кришны. Словом, человеческие вкусы неисчислимы. Но вместе с тем миллионы людей любят Сайгала просто потому, что его голос и свара, однажды услышанные, будут преследовать их до конца жизни; многие любят Бала Мурали Кришну и Чембаи одновременно, не отвергая одного в пользу другого. Вполне возможно оценить особенность, остроту сайгаловских произношения и дикции, не отвергая Панкадж Муллика, Мукеша или Киттаппу, так же как можно наслаждаться сверкающим тенором Омкарнатха наряду с жестким баритоном Фаияз Хана. Ведь все они различны, обладают огромной индивидуальной силой воздействия и способны достичь своих целей в соответствии с тем, как каждый из них видит окружающий мир.

Несомненно, что именно среди людей, склонных к такого рода оценкам, мы должны искать взаимопонимания и взаимосогласия по поводу определения каких-то нормативов. Нам стоило бы сблизиться с ними, чтобы поискать новые возможности понимания музыки, проникновения в нее, – ведь нашим критерием должен быть самый широкий диапазон наслаждения истинной и разнообразной сущностью индийской музыки, радостное принятие многообразия в единстве. Певец же неистинный, слишком доступный, «надувающий» нас своими деланными усилиями, сентиментальностью и выдуманными эмоциями, бессодержательными техническими эффектами, словом, предлагающий нам одну сахарную пудру без пирога, – такого рода певец должен заслуживать полное наше неодобрение. Мы не можем винить певца за плохой голос, если он работал над ним достаточно долго, чтобы сделать его истинным, а не просто хорошо интонирующим. Опасен для нашей музыки тот, кто, обладая от природы влекущим к себе голосом, но не имея равного ему музыкального дара, пытается убедить вас в том, что уже самим этим голосом ом передает вам от себя нечто истинное и ценное.

Широко распространено мнение, что покойный К. Л. Сайгал формально не получил музыкального образования ни в какой-либо гхаране, ни у кого-либо из мастеров. Говорили только, что короткое время он был связан с Фаияз Ханом и брал у него уроки. Однажды после концерта его спросили, как он достиг такой отточенности мастерства, такой силы и естественности исполнения, если у него нет школы. Он сказал: «Я не знаю. Я себя не слышал». Это очень глубокий ответ. Ведь если вы хотите заставить людей поверить вам, когда говорите неправду или полуправду, то прибегаете ко всяким ухищрениям в речи, стараетесь принять вид небрежной естественности, но прислушиваетесь к себе и следите за тем, какое впечатление ваши слова производят. Но если вы вполне искренни, то вы не заботитесь ни о том, как говорить, ни о том, что думают о вас люди. Так и в пении – когда вы поете правдиво, вы не знаете, как вы пели, вы себя не слушаете.

Удивительно, что в музыке вы получаете именно то, что ищете, и в любом случае то, что знаете. Вы можете придать вашей музыке только то значение, которое видите в собственной жизни. Акробатична ли ваша музыка, умна, эмоциональна или сентиментальна, полна религиозного экстаза, трагична или болезненна – это все ваше. Важно иметь сказать что-то свое и сказать с наименьшими суетой и аффектацией. И такую вот простоту, свободу от жеманства, прямоту выражения, властную, идущую из глубин вашего существа, приобрести действительно трудно. Единственный способ – работа над сварой, и эта работа – не вечерняя прогулка с набитым животом, а раздирающий сердце трудный подъем в гору. Усилия, которые затрачивает человек при этом, способны переделать его, придать его чувствам истинность и полноту и, следовательно, дать ему возможность выражения истины в его пении.

В этом одна из проблем, касающихся творчества Тьягараджи и певцов-святых. В своих песнопениях они воплощают свою страсть к богу и его многочисленным воплощениям, свой опыт, обретенный ими в результате долгих жизненных поисков, сокрушительно подействовавших на их организм и взгляды на жизнь. Когда обыкновенный человек пытается петь, полагая, что он так же религиозен и предан богу, как Тьягараджа, он производит всего лишь интересные вокальные упражнения в области раги, замечательно построенные на синкопах интерлюдии, ритмически изысканные «свара прастхи», «таны», «бол-таны», «минды» и «мурки»[48]48
  Тан – быстрый инструментальный пассаж в раге; бол-тан – такой же пассаж, но в сопровождении слов.
  Минд – глиссандо.
  Мурки – украшение типа трели.


[Закрыть]. Сущность жизней Тьягараджи и Кабира в теперешних обыкновенных исполнениях их творений не проявляется – истина, бывшая воплощенной в них, умирает, как всегда умирает, подобно всему смертному, нереализованная истина – и с нею, мертвой, можно только играть, вдохнуть же в нее жизнь со стороны невозможно.

Словом, эта истина, эта подлинная правда вокального исполнения лежит в глубине свары и бросает вызов занимающемуся музыкой, который должен извлечь ее оттуда и овладеть ею. И мало кто принимает этот вызов – ведь проще стремиться к вещам легко достижимым, не требующим напряженного внимания, самоотдачи, глубинных поисков, добровольного затворничества. Таким образом, мы вновь возвращаемся к сваре. Именно ее следует, вкладывая в это всю вашу душу, очищать от всего случайного, наполнять солнечным светом и свежим воздухом, омывать ее символически в струях воды, шлифуя до блеска каждый звук, полируя каждый его изгиб и впадину, чтобы затем, когда он засверкает, бросить его, как семя, на ниву раги. Как бы вы ни понимали свою душу – как сад или храм, такая «чистка» необходима, чтобы ваши раги и композиции не были задушены до смерти колючими кустарниками голого технического мастерства и сорняками никчемных знаний. И единственная проба чистоты – свара. Пользуясь этой пробой, всегда можно узнать, сколько трудился ваш любимый певец прежде, чем начать петь. Такая проба достаточно надежна.

Поставьте на проигрыватель записи Сайгала и пустите их с меньшей скоростью – 33 вместо 45, 45 вместо 78. Высота тона и скорость исполнения заметно снизятся. Но прислушайтесь к исполнению быстрых пассажей, замечательно бегущих гамака – голос Сайгала остается по-прежнему чистым, мягким и ясным, звуки так же блестят, сверкают и звенят, как всегда. То же самое можно сказать о записях Гуляма Али Хана, Кумара Гандхарвы, Фаияза Хана или Чембаи. У вас не останется никакого сомнения в том, что, если даже в их исполнении и есть недостатки, в нем есть их собственная свара, а это уже половина трудного пути к музыке. Каждый звук прочно и уверенно стоит на своем месте, мягко пригнан к другим, и когда вы их слышите, вам кажется, что они рождаются откуда-то из глубины.

Если работа над сварой была недостаточной, подобный эксперимент обнаружит это сразу. Вы услышите смазанные пассажи, дрожащие звуки, петляющие «минды»; места быстрого смятенного движения, казавшиеся чудесным образом выверенными и хитроумными, поплывут и зашатаются, и их ясность обернется грязью и непрозрачностью кирпича. Оказывается, все-таки можно находить некие образцы исполнения, чтобы судить о том, чего стоит музыкант, во всяком случае, судить в тех областях, где проявляется его работа. Ведь и при оценке облика человека можно всегда сказать, что в нем заметно, – крепкая мускулатура или хорошее здоровье и бодрость духа, прелесть корсета из китового уса и косметика или здоровое юное тело, на котором даже лохмотья будут выглядеть как костюм принца.

От этого никуда не уйдешь, если, конечно, стремиться к истинной сваре, а не довольствоваться подделкой. Величие музыканта, собственно, определяется уже самим выбором пути, а для того, кто встал на него, другие аспекты музыки отходят на присущее им место, в область формы, которая может быть прекрасной сама по себе, но все же отлична от содержания. Обладающий сварой певец находится на более высоком уровне музыки, и сила его раг и тала обретает соответствующую им перспективу. Проанализируйте чье-нибудь исполнение, освободите его от ухищрений аккомпанемента, от сладкого звучания скрипок и гармоники, от кокона тампуры, от всяких изысков виртуозности, посмотрите на простые строительные кирпичи его звуков. Если в них нет свары, они сразу же рухнут, но если есть, они будут сверкать как метеоры в ночи, летящие по темному небу музыкальной композиции, тихому и спокойному из-за отсутствия аккомпанемента.

И в наши дни остается в силе утверждение, что пока, за неимением ничего другого, наилучшую подготовку ученика к овладению сварой дает освященная временем система гуру – шишья парампара. И хотя многие сейчас говорят о том, что она нуждается в радикальном изменении, что роль гуру исчерпала себя, что сама система вымерла, как доисторическое животное, в свете того, о чем мы говорили раньше, всякому, кто непосредственно соприкасается с музыкантами и их искусством, станет ясно, что в чем-то самом основном эта система жизненно необходима для процесса учения и обучения музыке. И если вы хотите искренне разобраться в этом вопросе, вы увидите, что она так легко и не может исчезнуть, даже если в стране останется всего несколько музыкантов, для которых музыка – способ жизни, а не средство заработать и разъезжать с гастролями. Ведь традиция гуру – шишья представляет собой только метод обучения музыке, а не продукт каких-либо социальных или экономических условий.

Причины того, что обучение нашей музыке шло именно так, как это делали гуру, не экономические или социальные. Дело просто в том, что таким образом лучше всего осуществлялась передача того искусства, которое требовало от ученика глубокой духовной трансформации с тем, чтобы достичь определенного уровня истины. Как приготовление риса не зависит от того, кто им занимается – миллионер или горшечник, так и тот факт, что Индия быстро развивается экономически, модернизируется, сам по себе не будет иметь разрушительного воздействия на нашу музыку и традиционные методы обучения ей[49]49
  Желание подчеркнуть высокое духовное содержание индийской классической музыки и стремление противопоставить ее другим сторонам жизни приводит здесь автора к полемическим преувеличениям (в частности, когда он отвергает влияние экономических и социальных причин на индийскую традиционную систему музыкального обучения, отделяя ее тем самым от исторического процесса). Однако этот полемический тон (и вообще, до известной степени, присущий книге) вполне объясним, если учесть искреннюю тревогу автора за судьбу классической музыкальной традиции и ее системы гуру – шишья в современной Индии. Бурные процессы экономического и культурного порядка, распространяясь на все стороны жизни, вовлекают в свою орбиту и музыку и музыкальное образование. В этих условиях система гуру – шишья парампара, обеспечивающая само существование и продолжение богатейшей индийской классической музыкальной традиции, подвергается реальной опасности потерять свое былое значение и отойти на задний план. Вопрос этот очень сложен, неоднозначен, и следует признать, что, с другой стороны, традиционные институты, видимо, уже не могут полностью удовлетворить запросы быстро развивающегося индийского общества. В этом состоит одна из чрезвычайно существенных, жизненно важных проблем современной индийской культуры, вызывающих неподдельную озабоченность многих представителей индийской интеллигенции.


[Закрыть].

Система парампара была построена в основном на уважительном, почтительном отношении ученика к учителю, на их взаимной близости. Почтительность трудно подделать. Она не может возникнуть по принуждению, но в то же время невольно ощущается теми, кто осознает удивительные качества своего учителя и восхитительные свойства своих взаимоотношений с ним. Эти взаимоотношения, таким образом, нельзя ни учредить, ни отменить каким-то декретом. Подобно любви и другим таинственным чувствам, они магически существуют между людьми, а остальное не имеет значения (как и в случае, если их нет). Так было всегда, например во времена Тансена, так и сейчас, во второй половине двадцатого века. И утверждать, что роль гуру исчерпала себя, потому что растет наш национальный доход и мы строим заводы и плотины, столь же нелепо, как говорить, что вследствие роста валового национального продукта мы любим своих детей меньше; или полагать, что, заслышав шаги престарелого отца, мы не должны быть готовы принять его только потому, что недавно купили автомобиль.

Во все времена истории нашей музыки были люди, которые могли пробуждать в своих учениках самые страстные отклики. Разумеется, их не было много, но все же достаточно, чтобы заставить других увидеть разницу между истинным учителем и наемным поденщиком. Такие люди и сложили традицию, и никакие плановые комиссии или министерства образования не имели к этому отношения.

И в современной Индии есть люди, которые видят упомянутую разницу и понимают ее содержание. Не так давно один из молодых наших исполнителей на сароде[50]50
  Сарод – струнный щипковый инструмент, широко применяющийся в индийской классической музыке. Происхождение ведет от афганского рабаба и индийской лютни, известной в различных разновидностях еще до начала нашей эры. Изготовляется из тикового дерева; нижняя часть покрывается пергаментом, а гриф, не имеющий ладовых делений, – металлическим листом. У инструмента два резонатора и в общей сложности около 25 струн, из которых 6–7 – мелодические, остальные – резонирующие и бурдонирующие. Звук извлекается плектром – кусочком дерева, кокосового ореха или слоновой кости треугольной формы.
  Сарод получил в Индии особую популярность после того, как его усовершенствовал Аллауддин Хан (ум. в 1972 г. в возрасте более 100 лет). Выдающийся исполнитель-сародия, он был и известным композитором и педагогом, основателем гхараны, из которой вышли замечательные музыканты – Рави Шанкар, Али Акбар Хан, Аннапурна (последние – сын и дочь Аллауддин Хана).
  В нашей книге приводится фотография известного исполнителя на сароде Амджад Али Хана.


[Закрыть] был приглашен в Соединенные Штаты Америки для преподавания своего искусства. Зная, что индийцы легко поддаются на соблазнительные предложения, исходящие от стран с высоким уровнем жизни, было особенно приятно узнать, что молодой музыкант вежливо отклонил приглашение. Он сказал, что те, кто хотят заниматься с ним, должны приехать в Индию, и он будет обучать их бесплатно. Интересно, что он поступил таким образом не из чувства патриотизма, не потому, что начитался статей об утечке мозгов. Просто он хорошо понимал сущность своего искусства и знал, что этим искусством можно заниматься лишь в атмосфере дисциплины и самоуглубления, строгости и отсутствия соблазнов. Он чувствовал, что какой бы комфортабельной ни была его жизнь в Соединенных Штатах, она будет неистинной, лишенной нескольких важнейших ее компонентов, несмотря на уважение со стороны студентов и администрации университета. Он был органично слит со своим образом жизни, и изменить его значило лишить его музыку той органичности, без которой она стала бы просто искусством техники, пусть даже и блестящей. Такие люди, как этот молодой музыкант, и другие, признающие наличие существенной связи музыки с жизнью, понимают, что система парампара живет и будет жить, несмотря на постоянно растущее сопротивление окружающего мира.