Текст книги "Мосад, Аман и все такое…"

Автор книги: Рафаил Блехман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Осенью 1949 года отдел Бориса Гуриэля подцепил на крючок жирную „рыбку“. Важный сан-сальвадорский чиновник согласился помочь в засылке израильского агента в Каир под видом – ни больше, ни меньше – генерального консула республики Сан-Сальвадор. Причем вполне официально! В Европе агент должен был получить сан-сальвадорский дипломатический паспорт на свое имя и все прочие документы и верительные грамоты, а в Каире его ожидала полная дипломатическая неприкосновенность. Какой разведке не снилась такая удача?

Гуриэль рассказал об открывшейся возможности Биньямину Джибли, и тот настоял, чтобы выбор агента поручили ему. Джибли выбрал самого подходящего из своих людей – человека, бегло владевшего испанским языком и хорошо знавшего Латинскую Америку. Согласно уговору с сан-сальвадорским чиновником, агента направили в Брюссель, где он должен был появиться в египетском посольстве, как только будет получено подтверждение его кандидатуры из Каира. Подтверждение было получено, и в назначенный день „консул“ появился в посольстве, где его уже ждал приветливый египетский чиновник и чашка дымящегося кофе. Светская беседа затянулась почти на час. „Ну, что ж, – вздохнув, сказал наконец чиновник, – пора все же заняться бюрократическими формальностями. Я должен заполнить на вас небольшую анкету. Итак, место рождения.. – и он придвинул к себе лист бумаги.

– „Хайфа“, – сказал расслабившийся израильтянин!

В отличие от своих предшественников, Исер Харэль не был „дипломированным интеллигентом“. У него не было законченного образования, зато было множество предрассудков. Он был беспощадно требователен в работе и пуритански честен в жизни. Рассказывают, что когда один из его агентов, находясь в Европе, затеял роман и подчиненные потребовали от Харэля отозвать его, Исер искренне удивился: „Почему? Он взрослый человек и может сам присмотреть за собой…“. – „А жена?“ – возразили подчиненные. – „Жена? – растерянно переспросил Исер. – Он женат? Тогда зачем ему другая женщина?“

Главной особенностью Харэля была способность внушать своим агентам предельную преданность делу – и себе лично. Тогда, как и сейчас, израильские разведчики вели трудную, опасную и одинокую жизнь, не получая взамен даже приличной зарплаты. Поэтому личный магнетизм Исера играл особую роль. Не обещая своим людям даже славы в награду, он посылал их на самые опасные операции, и они безропотно выполняли самые скучные поручения, потому что об этом просил „сам Исер“. Он никогда не говорил: „Я приказываю…“ Он говорил: „Послушай, тут у нас такая проблема…“ При всем этом он учил своих людей лгать, преступать законы и, если нужно, убивать. Один из них хорошо сфор мулировал его „философию общего дела“: „Исер хочет, чтобы эту грязную работу выполняли честные люди. Потому что если грязную работу начнут делать подонки, – Боже, сохрани Израиль!“

Но совмещение этих противоположностей не всегда оказывалось возможным. И не всегда – безопасным. Порой чистые люди, делавшие грязную работу, подходили к той опасной грани, за которой открывалась пропасть.

Говорят, что этот микрофон американские инженеры разработали по специальному заданию ЦРУ. Он представлял собой круглую лепешку величиной с половину ногтя и толщиной в несколько миллиметров. С одной стороны лепешка была снабжена двумя металлическими усиками для захвата и крепления, с другой из нее выходил тонкий и гибкий хвост полутораметровой антенны. Благодаря своим габаритам микрофон хорошо вписывался в патрон электролампочки, ручку чайника и пуговицу плаща. Крохотные батареи обеспечивали несколько недель беспрерывной работы. Антенна позволяла вести уверенные приемы на расстоянии в несколько сот метров.

Осенней ночью 1952 года небольшая группа людей бесшумно проникла в одну из комнат углового дома на тихой тель-авивской улице. Комната была нежилой, и поэтому группа могла беспрепятственно работать в ней до утра. В то же время это создавало дополнительные сложности. Мысль установить микрофон в стене была немедленно отвергнута. Голые, недавно оштукатуренные стены мерцали ровной, нетронутой белизной, на фоне которой любое – даже аккуратно заделанное – повреждение немедленно бросилось бы в глаза. Единственная лампочка висела слишком высоко, под самым потолком. Вся мебель состояла из простого некрашеного стола и нескольких расставленных вокруг него, таких же простых стульев. После короткого совещания техники выбрали стол. Микрофон был заделан в заднюю стенку выдвижного ящика – в зазор, остававшийся между нею и задней стенкой стола. Гибкая антенна обвивала всю длину стола под осторожно поднятой и так же тщательно уложенной на место крышкой. Принимающее устройство было размещено в специально для этого арендованной квартире стоявшего напротив дома. С раннего утра там был оставлен на дежурство техник с наушниками и пишущей машинкой.

Операция была бы рутинной, когда б не одно обстоятельство. Помещение, куда проникла группа, было штаб-квартирой партии Мапам. А стол с заделанным в него микрофоном принадлежал генеральному секретарю партии Меиру Яари, и за ним ежедневно происходили заседания партийного руководства. Несколько дней спустя подробности этих заседаний начали публиковаться в газетах бенгурионовской партии Мапай. Руководство Мапам осознало, что имеет место утечка самой секретной партийной информации. Поначалу решили, что утечка идет от кого-то из секретариата. Но когда эта возможность была надежно исключена, осталось единственное объяснение: штаб-квартира Мапам прослушивается людьми Мосада.

Харэль начал слежку за Мапам, еще будучи руководителем службы внутренней безопасности, Шин-Бет, в 1949 году. Вести эту слежку было трудно – Харэлю приходилось скрывать ее не только от Мапам, но и от некоторых собственных сотрудников, бывших пальмахников, которые активно сочувствовали левым социалистам. И хотя Харэль даже создал внутри Шин-Бета особый секретный отдел, занимавшийся только этой операцией и не включавший ни одного пальмахника, те вскоре обнаружили существование этого отдела и создали свой, еще более секретный „контр отдел“, в задачу которого входило саботировать операции Харэля. Эта охота за охотником кончилась форменным скандалом, после которого главный вдохновитель саботажа – назовем его… ну, скажем, Гидеоном – был уволен из Шин-Бета. Но он недолго оставался безработным – партия Мапам немедленно пригласила его возглавить ее „департамент самообороны“. Самообороны от того же Харэля и его Шин-Бета. Харэль, знавший способности своего бывшего подчиненного, затаился. Время от времени Гидеону удавалось выявить того или иного агента Харэля внутри аппарата Мапам; однажды ему показалось, что телефоны Мапам прослушиваются, – но ничего достоверного он установить не смог.

И только теперь, осенью 1952 года, ему представилась долгожданная возможность. Теперь у него не было сомнений, что в комнате секретариата Мапам спрятан микрофон. Говорят, чго он перевернул эту комнату буквально вверх дном и уже почти отчаялся что-нибудь найти, когда внезапно обратил внимание на то, что ящик стола закрывается не совсем гладко. Вытащив его полностью, он тут же обнаружил на задней стенке миниатюрную пластмассовую коробочку, а в ней – установленный людьми Харэля микрофон.

План действий созрел у него почти немедленно. Он предложил Яари провести фиктивное заседание секретариата. Посреди одной из „речей“, буквальне; на полуслове, Гидеон прервал очередного „оратора“, осторожно открыл ящик стола и извлек микрофон из его гнезда. Расчет был на то, что люди Харэля припишут перерыв в передаче внезапной неисправности микрофона и попытаются в одну из ближайших ночей исправить или заменить его.

Расчет оказался правильным. „Ремонтная бригада“ действительно появилась на следующую же ночь – и, конечно, тут же оказалась в окружении сидевших в засаде людей Гидеона. Гидеон вел допрос стремительно и жестко – он справедливо опасался, что Харэль работает в контакте с полицией и постарается немедленно выручить с ее помощью своих незадачливых агентов. „Техники“ пытались выдать себя за обычных взломщиков. Но под конец они все же сознались, что действовали по приказу Харэля. Гидеон выбил из них это признание за считанные минуты до появления полиции.

На следующий день руководство Мапам созвало пресс-конференцию, на которой журналистам рассказали всю историю и продемонстрировали злополучный микрофон. В те дни публично упоминать Мосад было запрещено, поэтому люди Харэля были представлены как „информаторы Мапай“ и „платные агенты Бен-Гуриона“. Канцелярия премьера категорически отрицала всякую его причастность к подслушиванию. „Взломщики“ предстали перед судом, где признались, что проникли в штаб-квартиру Мапам „с преступными намерениями“, но отрицали, что имеют какое-либо отношение к микрофону. Они были приговорены к символическому наказанию, освобождены прямо из зала суда и исчезли так же бесследно, как появились. Израильский Уотергейт погас, едва вспыхнув.

Но суть его от этого не изменилась. Израильское общество, раздираемое борьбой политических сил, оказалось на краю пропасти. Как не раз до того (и не раз после), Израиль в тот миг стоял на грани превращения в тоталитарное государство (а его служба безопасности в орудие борьбы с собственным обществом). Он мог им стать – и не только в случае полной победы Бен-Гуриона, но, как это ни парадоксально, и в случае победы его противников слева.

Я не знаю, чем объяснить, что Израиль, не раз балансировавший на грани тоталитаризма, все же не перешагнул эту грань. Я думаю, это очень сложный вопрос, и на него нет однозначного ответа: Я мог бы только припомнить кое-какие многозначительные детали. Например, Голда Меир вспоминала, что когда ее назначили первым израильским послом в Москве, она предложила членам посольства организовать коммуну. И они все по очереди, включая „госпожу посла“, готовили, мыли и убирали. А когда у московской синагоги их встретила многотысячная толпа советских евреев, они все потом сидели молча в комнатах своей посольской коммуны и плакали. В этом что-то есть. Конечно, это не помешало той же Голде стать властным и жестким руководителем Мапай, а потом премьером Израиля, но ведь была и „кухня Голды“, где „госпожа премьер“ принимала министров в шлепанцах и переднике и готовила им чай… И еще я вспоминаю свой разговор с бывшим командиром израильских ВВС генералом Бени Пеледом. В газете „Гаарец“ как раз тогда была опубликована подборка „Танки на кнессет“ – о возможности военного путча в Израиле, и я спросил Пеледа, что он об этом думает. Он ответил: «Если бы я позвал генералов пойти на Дамаск, они бы, наверно, охотно за мной последовали. Но если я позову их штурмовать кнессет, они надо мной посмеются…»

Бен-Гурион, беспощадно боровшийся с Эцелем, Лехи, Пальмахом, Мапам за диктатуру своей партии, тем не менее никогда не пытался – думаю, даже не помышлял – физически ликвидировать своих политических соперников. И точно так же потом, когда ему бросили вызов в его собственной партии, он не обратился к Харэлю, чтобы тот организовал «показательные процессы», а вышел из Мапай и создал новую партию, «Рафи» – а проиграв на выборах, смирился с поражением. И Менахем Бегин, в свое время не отказавшийся – в борьбе с англичанами – от взрыва гостиницы «Царь Давид», после эпизода с «Альталеной» отказался идти на гражданскую войну, не призвал своих соратников к новому «восстанию», а пошел путем легальным, демократическим – создал свою партию, и почти тридцать лет терпеливо сидел в оппозиции и ждал своего часа.

Кое-кто считает, что эти спасительные особенности таятся в генетической структуре еврейского типа. Другие утверждают, что это наше историческое наследие, и они, наверно, тоже в чем-то правы. Третьи полагают, что это традиции пионерства и сионизма, все еще сохраняющиеся в нашем обществе. Скорее всего, это комбинация истории, людей и обстоятельств. И пока, во всяком случае – пока, она поддерживает в израильском обществе равновесие противоборствующих тенденций. История со слежкой за Мапам это показывает. Бен-Гурион отступил. Но и Мапам не пошла дальше влево. Самые крайние в ней, во главе со Снэ и Берманом, вышли из партии и объединились с коммунистами, но сама Мапам осталась внутри сионизма. И вся борьба израильских партий осталась в рамках демократической политики. Более того – если окинуть взглядом все последующие десять лет, вплоть до окончательной отставки Бен-Гуриона в 1963 году, то мы увидим, что эти формы борьбы и шире – вообще демократические формы – постепенно завоевывали все больше места в израильской политической жизни, отодвигая на периферию, делая все более анахроничными авторитарные методы людей типа Бен-Гуриона и Харэля – и самих этих людей. Эпоха великих политиков, гениальных разведчиков и всемирно известных полководцев постепенно уступила место эпохе талантливых администраторов, пришедших к управлению государством, армией, разведкой. И хотя времена несомненно потускнели, но зато они выиграли в широте постепенно распространившегося на всю политическую жизнь демократизма.

Точно так же, как до 1963 года вся израильская политическая жизнь шла «под знаком» Бен-Гуриона, и все ее потрясения, бури и изменения были так или иначе связаны с его именем и его личностью, так история израильской разведки в эти годы была отмечена печатью личности Исера Харэля. Как руководитель разведки Харэль был мастером, прежде всего, хитроумных и сложных «особых операций», которые требовали сочетания глубокого продумывания, дерзкого риска и врожденной интуиции – качества, которые у Харэля были в избытке. В этих «особых операциях» он был, пожалуй, непревзойденным ассом своей профессии и тактическим разработчиком экстра-класса. Каждая из его операций могла бы послужить темой увлекательного шпионского романа – и такие романы были написаны, целая библиотека, даже сам Харэль впоследствии не удержался от соблазна и написал «Дом на улице Гарибальди», где рассказал историю того, как он поймал Эйхмана. Не всем этим операциям сопутствовал успех, но там, где он был (а это случалось чаще всего), успех этот был шумным и блистательным. Он способствовал не только укреплению официальных позиций Харэля в израильском истэблишменте, но и упрочению его непререкаемого авторитета и чувства собственной непогрешимости внутри Мосада. Разумеется, это было чревато специфическими осложнениями для самого Харэля, и они не замедлили последовать; но бесспорно, что именно Харэль и именно этими методами создал ту израильскую разведку, о которой мы все так наслышаны. Некоторые западные специалисты даже считают ее лучшей в мире. Другие, более сдержанные, говорят, что это преувеличение: разведка как разведка, такого же уровня, как американская, советская или английская (в ее лучшие времена). Что ж, для Израиля, с его крохотными ресурсами и возможностями, это замечательный комплимент. Увы, здесь не место и не время рассказывать обо всех подвигах этой разведки, перечислять все «особые операции» Исера Харэля – от истории Вольфганга Лотца в Каире и Эли Коэна в Дамаске до знаменитой охоты на Эйхмана. Поэтому я расскажу только об одной из этих операций – хотя бы потому, что хотя она совершенно нетипична для разведки вообще, зато очень типична для израильской разведки и методов ее создателя, И сера Харэля.

Начало этой истории было почти неприметным. Ида и Алтер Шумахеры прибыли в Израиль в 1957 году из Польши. На первых порах семье трудно было сводить концы с концами, поэтому Шумахеры решили отдать своего малолетнего сына Иоселе на проживание к деду Нахману в иерусалимский религиозный квартал Меа-Шаарим, где живут, как известно, самые ультраортодоксальные – и самые ультраантисионистские – верующие евреи. Дед Нахман был одним из таких ультраортодоксов и внука задумал воспитать в своем духе. Поэтому когда в декабре 1959 года Шумахеры решилй взять Иоселе обратно, дед решительно заявил, что не отдаст мальчика недостаточно религиозным родителям. После долгих препирательств те обратились в суд. Судья обязал Нахмана вернуть ребенка. Тогда Нахман заявил, что ребенка у него нет. Суровый старик отправился в тюрьму, но не выдал местонахождения Иоселе. В стране разразилась буря. Верховный раввин Иерусалима одобрил поведение Нахмана. Верховный суд назвал похищение ребенка «самым отвратительным преступлением в истории Израиля». Общество раскололось. Секулярные израильтяне создали «Комитет спасения Иоселе», в ответ ортодоксы начали забрасывать камнями машины неверующих. Знакомая картина! Но в этот раз она осложнялась тем, что «дело Иоселе» едва не сорвало создание новой правительственной коалиции, в которой Бен-Гуриону необходима была поддержка религиозных партий. Поэтому в конце концов он вынужден был обратиться к Харэлю. И в марте 1962 года – три года не утихала эта история! – Харэль объявил своим изумленным сотрудникам, что они начинают новую «особую операцию» под кодовым названием «Тигр»: с завтрашнего дня «весь Мосад» займется поисками исчезнувшего мальчика!

Последовала буря протестов. Харэля пытались убедить, что это дело полиции, а не государственной разведки. Но он был непреклонен. Мальчик должен быть найден, это поручение Бен-Гуриона, и он, Харэль, мальчика найдет.

Харэль взвалил на себя нелегкую задачу. Полиция, разыскивавшая Иоселе все эти годы, категорически утверждала, что мальчика нет в стране. Следовательно, его вывезли на Запад, и, конечно, это сделали Нахман и его друзья – фанатики из Меа-Шаарим. Но общины ультраортодоксов, где могли бы скрывать Иоселе, существовали чуть ли не во всех западных странах. Где искать? С чего начинать? Мало того, что ультраортодоксы жили сплоченными, замкнутыми группами – за долгие века преследований они развили в себе почти радарную чуткость к «чужому». Стоило людям Харэля появиться на улицах Голдерз-грин в Лондоне, Плетцля в Париже или Вильямсбурга в Бруклине, как их тут же опознавали, изобличали и с позором изгоняли. И сверх того они и сами чувствовали себя не в своей тарелке: шпионить за собственными братьями-евреями – и во имя чего?! Не для поимки опасного террориста, нет – чтобы найти какого-то пропавшего мальчишку. Но когда Харэль выходил на охоту, он уже не останавливался, даже если охота растягивалась на годы – как было, например, в случае Эйхмана. А если человек годами неуклонно идет к своей цели, то даже случай начинает к нему заинтересованно приглядываться.

Одному из агентов Харэля удалось сойтись с молодым религиозным евреем, и тот, в случайном разговоре, упомянул имя женщины необычайной судьбы. Женщина эта, по его словам, когда-то была участницей французского Сопротивления, потом пе решла в иудаизм и стала весьма уважаемой в самых ультраортодоксальных еврейских кругах. Она даже жила какое-то время в Меа-Шаарим, но теперь опять уехала во Францию. Звали ее Мадлен Ферэ, и, по ее собственному утверждению, она происходила из католической семьи, хотя мать, кажется, была из рода марранов. В девятнадцать лет Мадлен вышла замуж и родила сына, в двадцать один развелась, а в двадцать три – влюбилась в моло дого раввина и тайно перешла в иудаизм. Но тут грянула война, нацисты оккупировали Францию, и она ушла в подполье. Благодаря ее связям с партизанами крохотной общине молодого раввина удалось благополучно пережить оккупацию. Позже Мадлен окончила Сорбонну и уехала со своим раввином в Израиль, но увы – там он ее оставил и, покинув в Меа-Шаарим сына от своего первого брака, она возвратилась во Францию. Надо ли добавлять, что, судя по рассказу, Мадлен Ферэ была очаровательна, владела несколькими языками, отличалась решительностью солдата и хитроумием разведчика – короче, что она была точной копией отважных героинь приключенческих романов, с той разницей, что она действительно существовала. Где-то во Франции.

«Где она? Мы должны ее найти!» – сказал Харэль своим людям. Потому что, услышав этот рассказ, он немедленно почуял, что поймал путеводную ниточку. Кто-то вывез Иоселе из страны, и этот кто-то должен был располагать полным доверием ультраортодоксов, и он не должен был на них походить, и у него должны были быть связи на Западе. Если вдуматься – много ли подходящих кандидатов на свете? Ну, два, ну, три миллиона. Исер Харэль готов был поставить все свои ставки на одного из них – на Мадлен Ферэ.

Найти ее оказалось нелегко, но в конце концов это удалось. Люди Харэля обнаружили ее в Реймсе. Увы, удача была мимолетной. Видимо, почуяв за собой слежку, Мадлен Ферэ искусно запутала следы и ушла от агентов Мосада. «Она скрывается, – удовлетворенно пробормотал Харэль, когда ему доложили о неудаче. – Это хорошо. Значит, у нее есть причины скрываться!»

Он разослал своих людей по градам и весям Франции. Он посадил их листать газеты и слушать радио. Он снова направил их в религиозные круги. И его упрямство снова вернуло ему удачу. Просматривая – в тысячный раз! – осточертевшие французские провинциальные газеты, кто-то из агентов увидел маленькое объявление о продаже загородного дома. Госпожа Ферэ продавала дом с обстановкой в окрестностях Женевы. Адрес тоже был указан. И телефон.

Вскоре госпоже Ферэ позвонили. Человек, представившийся представителем крупной фирмы (его верительные грамоты были в полном порядке), просил о встрече, чтобы обсудить вопрос о покупке дома. В назначенный день они встретились в Женеве. Покупатель попросил показать ему дом. Госпожа Ферэ согласилась. Когда они вошли в дом, «покупатель» быстро и ловко повернул ключ в двери. Навстречу госпоже Ферэ поднялись несколько незнакомых людей. Она не закричала, не стала сопротивляться. Она недаром была в Сопротивлении. Она просто замкнулась и отказалась отвечать. И два дня подряд люди Харэля не могли выбить из нее ни слова.

Еще раньше, когда Мадлен Ферэ была выслежена, Харэль вылетел в Женеву, чтобы лично присутствовать на последней стадии операции «Тигр». Теперь ему пришлось в нее вмешаться. На третий день допроса он явился в дом к Мадлен Ферэ. Он был раздосадован и взбешен. Он и сам толком не знал, как сломить эту необыкновенную женщину.

Говорят, что ему на помощь опять пришел случай. Будто бы, листая ее заграничный паспорт в поисках дат ее въезда и выезда из Израиля, он натолкнулся на приколотую к странице фотографию девочки и сразу опознал в ней Иоселе. И будто бы это заставило Мадлен Ферэ заговорить. Но знающие люди утверждают, что все было куда менее романтично: когда Харэлю сообщили, что Мадлен Ферэ находится в руках его агентов, он позвонил в Израиль, и там его сотрудники немедленно арестовали ее сына. И тот, напуганный призраком суда, признался, что помогал матери вывезти Иоселе из страны А затем Харэль явился в дом Мадлен Ферэ, чтобы представить ей показания сына.

Как бы то ни было, Мадлен Ферэ заговорила. История оказалась удивительной. Давние знакомые из Меа-Шаарим действительно попросили ее вывезти Иоселе. И она разработала план, достойный, пожалуй, самого Харэля. Она отправилась в Израиль морем; на корабле она познакомилась с австрийской парой, у которой была маленькая девочка; она сблизилась с ними настолько, что, сходя на берег, взялась вести девочку за руку, пока родители будут возиться с багажом; в результате она зарегистрировалась на паспортном контроле как мать с маленькой девочкой. После этого ей уже нетрудно было и выехать из страны с “дочерью“ – только на сей раз ею был переодетый и загримированный Иоселе. Из Парижа она переправила мальчика в Америку. И сейчас он находился в Бруклине: в семье Гертнер, проживающей по улице Пенн 126.

Харэль тотчас связался с израильским послом в Вашингтоне. Посол сказал, что могут быть трудности: надвигаются выборы, сейчас не время раздражать ультраортодоксов. Харэль в бешенстве потребовал, чтобы посол немедленно связался с генеральным прокурором Соединенных Штатов Робертом Кеннеди. Этого оказалось достаточно. Несколько часов спустя Иоселе был уже на пути в Израиль. Операция «Тигр» закончилась очередным триумфом Исера Харэля.

Но удивительная история Мадлен Ферэ – или Рут Бен-Давид, как она именовала себя в Израиле, – на этом не закончилась. Вскоре Рут окончательно переселилась в Израиль. Здесь она познакомилась с духовным главой ультраортодоксальной секты «Нетурей Карта» равом Амрамом Блой. Ей было тогда сорок пять лет, ему – на двадцать лет больше, но, по, ее словам, это была «любовь от Бога», то есть – с первого взгляда. После смерти рава Амрама Рут стала его духовной преемницей. Она по-прежнему живет в Меа-Шаарим и по-прежнему остается ультрарелигиозной еврейкой и ярой антисионисткой: в День Независимости она постится, как в траурный день, и на дверях ее дома висит табличка: «Еврей не может быть сионистом». Время от времени она ездит в арабские страны; она встречалась с Арафатом и Хомейни (впрочем, Арафат ей не понравился); она ненавидит все израильские партии, включая религиозные; и она ждет прихода Мессии. Ее сын Ариэль (которому она, в конце концов, про стила «измену») отошел от «Нетурей Карта» и живет отдельно И время от времени ее посещает странный в этих местах гость явно нерелигиозный молодой человек, без пейсов и бороды, зато часто в военной форме – некий Иоселе Шумахер…

Операция «Тигр» была предпоследней экстраординарной операцией Исера Харэля. Год спустя он вошел в острый конфликт с Бен-Гурионом и вынужден был уйти в отставку. Дело было не только и не столько даже в личном конфликте, сколько в том, что Харэль, ведомый азартом погони, на сей раз увлекся и слишком положился на самого себя – как постепенно привык полагаться за все эти годы своего единоличного и авторитарного властвования в Мосаде. И на сей раз интуиция его подвела…

Новые ветры уже шумели в это время в коридорах израильской разведки. Правда, они не могли сразу ворваться в плотно запертые двери кабинета, где обдумывал свои операции шеф Мосада Исер Харэль, но уже свободно гуляли по другим комнатам и, прежде всего, в кабинетах военной разведки. В 1955 году, после ухода Биньямина Джибли, руководителем Амана был назначен Иошафат Харкави по прозвищу «Толстяк» – выдающийся израильский арабист с дипломом доктора философии, человек с проницательным аналитическим умом и склонностью к широким обобщениям. Харкави был первым руководителем военной раз ведки, которому пришлось столкнуться с проблемой палестинского терроризма – именно в его годы начались атаки засылаемых из Египта федаинов, и Харкави был инициатором нескольких операций, в ходе которых удалось ликвидировать египетских офицеров, занимавшихся подготовкой этих атак. Но, пожалуй, главной заслугой Харкави оказалось то, что он первым поннл новые задачи, вставшие перед израильской военной разведкой после Синайской кампании 1956 года, – и то, что привлек к решению этих задач легендарного Юваля Неемана.

Войну в Синае израильтяне выиграли блестяще. Но в ходе ее выявилось, что они все же плохо представляли себе театр будущих сражений и армию будущего противника. Такое знание требовало сбора огромной информации, непрерывной ее обработки и своевременного пополнения. Прежние методы добывания этой информации были доморощенными, методы ее обработки – громоздкими, и в результате знание о противнике непрерывно отставало от самого противника. Нужна была, как говорят сейчас, научно-техническая революция, и эту революцию в израильской разведке совершил Юваль Нееман.

Этот молодой и блестящий физик – тоже с дипломом доктора наук – пришел в Аман в 1954 году и провел здесь почти десять лет. Помимо докторского диплома у него были кое-какие идеи. И эти идеи он изложил израильским генералам. По существу, он сказал им следующее. Будущая война будет выиграна электроникой и компьютерами раньше, чем прозвучит первый выстрел на поле боя. Только эта новая техника может обеспечить непрерывное обновление военной информации и своевременную ее обработку. Для Израиля, с его крохотной географической протяженностью, знание ежеминутной военной ситуации и намерений противника играет жизненно важную роль. Поэтому первоочередной задачей израильской армии является создание электронных средств разведки и выдвижение их как можно дальше в сторону армий противника. К этим средствам сбора информации нужно добавить мощные компьютеры, которые могли бы молниеносно обрабатывать всю массу получаемых сведений, потому что люди с этой задачей не справятся.

Поначалу генералы отнеслись к этим идеям недоверчиво. Они понимали, что новые времена требуют новых методов, но считали, что самая радикальная новинка – это атомная бомба. У Неемана и здесь были свои соображения. Он развернул перед генералами свою программу создания израильской атомной промышленности, которая в конечном итоге могла бы производить плутоний в количествах, достаточных для снаряжения одной небольшой – хиросимского калибра – атомной бомбы в год. Но он не переставал настаивать на компьютеризации и «электронификации» израильской разведки. Эта его программа требовала затрат в миллиарды долларов, но Нееман был уверен, что затраты окупятся с лихвой. Ведь речь шла о самом существовании Израиля. И в конце концов он убедил всех.

Получив «добро», Нееман привлек в разведку талантливых молодых физиков, электронщиков, компьютерщиков; вместе с ними он разработал совершенно новые, уникальные приборы, специально предназначенные для разведывательных целей. Его компактные электронные станции подслушивания были едва ли не лучшими в мире; созданная им система обнаружения атомных подводных лодок была уникальной и немедленно завоевала признание НАТО. Станции Неемана подобрались вплотную к передовым линиям арабских армий в Синае и у подножия Голан; компьютеры Неемана обрабатывали полученные данные; по специальным программам Неемана шел допрос всех попавших в плен египтян и сирийцев, и данные этих допросов тоже поступали в компьютеры; даже западные разведывательные спутники работали на компьютеры Неемана.

Это была кропотливая работа, нисколько не похожая на блестящие операции Харэля и его Мосада, и не имевшая таких эффектных результатов. Это была «тихая революция», но именно она позволила израильской военной разведке вскоре превзойти по технологической оснащенности британскую и французскую и сравняться с американской. «Момент насыщения» наступил за несколько лет до Шестидневной войны. Израильская разведка словно «прозрела» и, как гоголевский герой, стала видеть «далеко-далеко». Перед ней стала вырисовываться общая картина всего, что происходило в арабских армиях – от штабов до самых малых подразделений. Можно с уверенностью сказать, что без нееманов-ской революции молниеносная победа израильских ВВС в Шестидневной войне была бы невозможна.