Текст книги "Западня"

Автор книги: Рафаэль Сабатини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Они немного помолчали, потом мисс Армитидж сказала:

– Я очень рада, что у Юны есть друг, настоящий надежный друг, на которого она может положиться. Рядом с ней постоянно должен кто-то находиться, кто бы поддерживал ее и прикрывал от всяких неприятностей, пока она остается милым прелестным ребенком, которого нужно вести за руку через темные улицы жизни.

– Но у нее есть вы, мисс Армитидж.

– Я? – Она нахмурилась. – Не думаю, что я являюсь очень способным и опытным проводником. А кроме того, даже такой, какая я есть, я с ней теперь долго не останусь! Сегодня утром из дома пришли письма – с отцом не все в порядке, а мама пишет, что скучает по мне. Я думаю, мне нужно возвращаться.

– Но – но вы же только что приехали!

Ее лицо просветлело, и, ощутив искренность его испуга, она рассмеялась, не в силах сдержаться.

– Я здесь нахожусь уже шесть недель.

Мисс Армитидж посмотрела вдаль, где на поблескивающих в лунном свете водах Тежу покачивались неясные, призрачные силуэты британских парусников, ее взгляд сделался задумчивым, а пальцы тем же едва заметным движением, свидетельствующим о ее внутреннем напряжении, натянули жемчужную нить.

– Да, – медленно повторила она, – я думаю, что должна скоро уехать.

Тремейн был в смятении. Он понял, что настал момент действовать, но тут его взгляд опять упал на жемчуг, этот проклятый символ богатства, олицетворяющий в глазах Тремейна роскошь, в которой она выросла, и вставший между ними символом непреодолимой стены.

– Вы, конечно, рады уехать?

– Пожалуй, нет. Здесь так чудесно. – Она вздохнула.

– Мы будем по вас очень скучать, – глухо произнес Тремейн. – Без вас дом на Монсанту станет совсем другим. Юне будет грустно и одиноко одной.

– Иногда мне кажется, – задумчиво сказала мисс Армитидж, – что люди, окружающие Юну, думают чрезвычайно много о ней и слишком мало о себе.

Тремейн был озадачен. Любая недоброжелательность со стороны Сильвии Армитидж представлялась ему немыслимой, и он стал размышлять над тем, что же именно она имела в виду. Помолчав, мисс Армитидж медленно повернулась к нему – яркие огни изнутри дома осветили ее чуть побледневшее лицо и непривычно блестящие глаза – и опять повторила:

– Юна хочет вас видеть.

Однако Тремейн оставался молчаливым и неподвижным, думая о ней и пытаясь разобраться в себе, глядя в ее лицо и свою душу. Но все, что он видел, была эта проклятая нитка тускло мерцающих жемчужин.

– А кроме того, как вы сами предположили, возможно, иные хотят видеть меня, – добавила она.

– Простите, – Тремейн сразу сник и скрепя сердце предложил ей руку.

Сильвия Армитидж взялась за нее кончиками пальцев, и они вернулись в переднюю.

– Когда вы решили уехать? – тихо спросил капитан.

– Еще не знаю. – В ее голосе слышались нотки нетерпения. – Но, вероятно, скоро. Я думаю, чем раньше, тем лучше.

Тут от блистающей, переливающейся всеми цветами радуги группы людей, к которым они подходили, отделился угодливый, лощеный Самовал и низко склонился перед мисс Армитидж, претендуя на ее общество. Зная о чувствах, которые она к нему питала, Тремейн и не подумал отпускать ее, но, к его безграничному изумлению, пальчики мисс Армитидж сами соскользнули с его алого рукава, чтобы устроиться на черном, галантно подставленном Самовалом, которого она приветствовала какой-то веселой шуткой, совершенно не сочетавшейся ни со сдержанностью, проявляемой ею в обращении с капитаном, ни с явной неприязнью к графу, высказанной только что в разговоре.

Они направились в бальную залу, и, глядя им вслед, рассерженный и подавленный Тремейн, к еще большей своей досаде, услышал громкий, резкий смех мисс Армитидж, которая обычно смеялась тихо и довольно сдержанно. Да, Самовал, безусловно, владел большим набором средств развлечения женщин, даже тех, что испытывали к нему антипатию, – средств, о которых бесхитростный капитан Тремейн не имел никакого представления.

Он почувствовал, как кто-то тронул его за плечо – рядом с ним стоял очень высокий человек с орлиным взором и орлиными же чертами лица, в алом мундире и синих форменных штанах в обтяжку – это был Кохун Грант, лучший офицер разведки Веллингтона.

– О, полковник! – воскликнул Тремейн, пожимая протянутую руку. – Я не знал, что вы в Лиссабоне.

– Я прибыл только сегодня. – Он не сводил проницательного взгляда с удаляющихся фигур Сильвии и ее кавалера. – Скажите мне, как имя этого неотразимого сеньора, который с такой легкостью похитил у вас вашу весьма очаровательную спутницу?

– Граф Самовал.

Лицо Гранта осталось непроницаемым.

– В самом деле? – негромко переспросил он. – Так это и есть Жерониму ди Самовал? Очень интересно. Горячий сторонник британской политики, стало быть – альтруист, ведь он страдает от нее? Я слышал, он стал большим другом О'Моя?

– Да, он часто бывает на Монсанту, – подтвердил Тремейн.

– Чрезвычайно интересно. – Грант слегка кивнул, на его тонких губах появилась слабая улыбка. – Но я вас не задерживаю, Тремейн, а вы, несомненно, хотите танцевать. – Он повернулся, собираясь уходить. – Думаю, мы завтра увидимся – я появлюсь на Монсанту, – полковник взмахнул на прощание рукой и удалился.

Глава VII
СОЮЗНИК

Пробираясь через блистательную толпу и обмениваясь по дороге приветствиями, капитан Тремейн достиг бальной залы как раз в перерыве между танцами. Он искал леди О'Мой, но нигде ее не видел и, вероятно, так и не нашел бы, если бы не Каррадерз, который, указав на большую группу офицеров, сказал, что леди грозит неминуемая смерть от удушья.

Ринувшись туда, капитан уже ни на что не обращал внимания, и поэтому не заметил ни только что прибывшего О'Моя, ни беседовавшего с ним маршала Бересфорда. С ловкостью опытного сапера капитан Тремейн проложил себе путь в толпе поклонников очаровательной Юны О'Мой и оказался лицом к лицу с ней. Смеющаяся, с сияющими глазами, она казалась бесконечно далекой от тех тревожных мыслей, о которых говорила мисс Армитидж. Однако, едва она увидела Тремейна, ее улыбка сразу погасла.

– Нед! – воскликнула леди О'Мой. – Ты заставляешь меня ждать! – И с милой невозмутимостью, игнорируя притязания всех, кто оспаривал друг у друга право на ее предпочтение, она взяла его под руку и, улыбаясь и кивая налево и направо, подобно королеве, покидающей свой двор, прошла с ним через расступившуюся толпу, раздосадованную и заинтригованную, и удалилась. Импульсивный ребенок, чье поведение диктуется настроением – кем по сути и была Юна О'Мой, – она совершенно не задумывалась над своими действиями.

О'Мой, ожидавший удобного момента, чтобы представить ей маршала по его просьбе, попытался вместе с ним пробраться вперед, но стена из офицерских спин надежно преградила им путь, и, прежде чем они сумели преодолеть сей боевой порядок, его восхитительная жена со своим кавалером, затерявшись среди гостей, скрылась из виду.

– Неизбежная награда за терпение, – добродушно рассмеялся маршал, и О'Мой засмеялся вместе с ним, но тут же нахмурился от того, что затем услышал.

– Клянусь, это наглость! – возмущался пехотный офицер-ирландец.

– А вы знаете, – говорил великан-драгун, известный балагур, – можно быть последним грешником на земле, но на небесах оказаться первым? Ведь, ухаживая за ангелом, становишься на короткой ноге с небожителями.

– Да, – вторил ему пехотинец, – а на небесах жениться нельзя, и это досадное неудобство приходится переживать вместе с чужими женами. Впрочем, для всех нас большая удача, что он отправится в рай, – вы видели, как она растаяла перед ним? Красота беспомощна перед лицом обольщения! Черт бы его побрал, кто он вообще такой?

Смеясь, они разошлись, провожаемые сумрачным взглядом О'Моя, крайне недовольного тем, что неосмотрительное поведение жены сделало ее мишенью подобных шуток и, возможно, объектом непристойных сплетен. Следует непременно поговорить с ней, подумал он.

– Ну что ж, коль скоро сия приятная церемония откладывается, – сказал Бересфорд, взяв его под руку, – полагаю, нам следует подумать об ужине. Я давно заметил, что раны, полученные в сердце, мужчине нужно лечить через желудок, – плотное телосложение маршала могло служить визуальным подтверждением его приверженности данной теории, и походкой, присущей скорее моряку, чем кавалеристу, он двинулся вместе с О'Моем за ее очередным доказательством.

Пока они шествовали по зале, О'Мой оглядывался вокруг, пытаясь увидеть свою супругу, что оказалось тщетным: ее уже не было во дворце.

– Мне необходимо с тобой поговорить, Нед. Проводи меня куда-нибудь, где бы нам никто не мешал, – попросила она, едва они вышли из залы, – и где бы нас никто не слышал.

Ее теперь уже нескрываемое волнение говорило Тремейну, что дело у нее к нему, должно быть, гораздо более серьезное и неотложное, чем это представлялось мисс Армитидж. Он подумал сначала о балконе, но выход на него вел прямо из передней, поэтому туда в любую секунду мог кто-нибудь войти, и его выбор пал на сад, тем более что ночь была тихой и теплой. Его спутница взяла свою накидку, и, держась за руки, они вышли из дома и ступили во мрак пальмовой аллеи.

– Речь пойдет о Дике, – выдохнула с трудом она.

– Я знаю, мисс Армитидж сказала мне.

– Что именно сказала Сильвия?

– Что у тебя возникло предчувствие, будто он придет за помощью.

– Предчувствие! – повторила она с нервным смешном. – Это больше, чем предчувствие, Нед. Он уже пришел.

– Пришел? – изумленно переспросил Тремейн. – Дик?

– Тс-с! – Его собеседница предостерегающе понизила голос. – Он появился сегодня вечером, за полчаса до нашего отъезда. Я пока спрятала его в гардеробной, смежной с моим будуаром.

– Но не опасно ли это?

– О, не беспокойся. Туда никто не заходит, кроме Бриджет, а дверь я заперла. Он сразу уснул и будет спать до моего возвращения. Бедный мальчик так измотался. – Она рассказала о его скитаниях и подробно описала обстоятельства появления. – И Дик сказал, что о нем никто не должен узнать. Даже Теренс.

– Теренс не должен знать, – хмуро подтвердил Тремейн.

– Ты тоже так думаешь?

– Если он узнает – ты будешь раскаиваться в этом всю свою жизнь, Юна. Ты поступишь по отношению к Теренсу очень жестоко, если посвятишь его в это, тем самым ты заставишь его выбирать между честью и благополучием. А поскольку он человек чести до глубины души, ему придется пожертвовать тобой, собой, твоим и своим счастьем, всем, что делает сейчас вашу жизнь такой, какая она есть, ради долга.

Юна пришла в совершенное смятение и, ничего не понимая, смотрела на него широко раскрытыми глазами, полными ужаса; но ради О'Моя, ради нее самой – двух людей, приходившихся ему самыми близкими друзьями, Тремейн продолжал. Он видел, какая опасность теперь угрожала их счастью, поэтому решил ничего не скрывать.

– Раз так случилось, Юна, тебе следует знать всю правду, но, узнав ее, ты должна принять для себя благоразумное решение.

Я друг Дика так же, как твой и Теренса. Ваш отец был очень близким для меня человеком, и ты знаешь, как я к нему относился. Вы с Диком мне почти как сестра и брат. Но, несмотря на это – точнее, именно поэтому – я с надеждой ждал известия о его гибели.

Он замолчал, почувствовав, как ее пальцы стиснули его руку.

– Это было бы лучше для самого Дика и, конечно же, для вас с Теренсом. Если Дика схватят, то выбор, который встанет перед твоим мужем, будет иметь фатальные последствия. Сейчас ты это поймешь. Долг заставил его дать слово португальскому правительству, что, когда Дика схватят, он будет расстрелян.

– Ах! – Со вздохом страха и недоверия она отпустила его руку и сделала шаг в сторону. – Но это бесчестно! Я не могу в такое поверить. Не могу.

– Это правда, клянусь тебе. Я присутствовал при этом разговоре.

– И ты допустил это?!

– Но я ничего не мог поделать. Я никак не мог помешать. Кроме того, министр, который этого требовал, ничего не знал об их родстве.

– Но... но ему можно было сказать.

– От этого мало бы что изменилось – разве что возникли бы новые сложности.

Несчастная женщина была совершенно подавлена.

– Теренс сделал это! – простонала она, содрогнувшись, и тут же гневно воскликнула: – Я больше не буду с ним разговаривать! Я с ним дня не проживу! Это бесчестно! Бесчестно!

– Это не бесчестно, – возразил Тремейн и, к ее безграничному удивлению, добавил: – Это почти благородно, он поступил едва ли не героически. Послушай, Юна, ты должна постараться его понять. – Он снова мягко взял ее за руку и повел дальше по аллее, усеянной пятнышками лунного света.

– О, я понимаю! – с горечью сказала она. – Я все понимаю! Он всегда был несправедливо строг к Дику, вечно делая из мухи слона, когда с ним что-то случалось! Он судит Дика со своей точки зрения, с высоты своих степенных лет, забывая, что он еще совсем молодой – просто мальчик. Все потому, что он старик – и очень злой!

– Ты очень несправедлива, Юна, и, не обижайся, чуточку глупа.

– Глупа? Я глупа?! Меня никто никогда не называл глупой!

– Но сейчас ты, несомненно, это заслужила, – тихо сказал он.

Ошеломленная такой прямотой, она некоторое время молчала, потом холодно произнесла:

– Я думаю, тебе лучше оставить меня. Ты забываешься.

– Вероятно, – согласился Тремейн, – но это оттого, что я встревожен вашим будущим Дика, Теренса и твоим.

Они приблизились к вытесанной из гранита скамье, стоящей у маленького декоративного пруда, и сели на нее.

– Возможно, тебе легче будет понять то, что сделал Теренс, если я скажу, что на его месте и любя Дика, я бы точно так же дал свое слово, как он, или стал бы презирать себя до конца жизни.

И Тремейн дополнил свой довод, описав обстоятельства, в которых давалось обещание.

– Ты можешь не сомневаться, – сказал он, – у Теренса нет выбора. И, если он узнает, что Дик находится в доме, ему придется отдать его расстрельной команде или военному суду, который обязательно приговорит его к смерти, независимо от того, что Дик скажет в свою защиту. Он заранее обречен. И, можешь быть уверена, Теренс так сделает, хотя это разобьет его сердце и сломает всю жизнь. Поэтому ты ни в коем случае не должна допустить, чтобы он заподозрил присутствие Дика. И я тебя прошу об этом не столько ради тебя самой или Дика, сколько ради Теренса – ведь именно ему придется в этом случае тяжелее всех. Теперь ты поняла?

– Я поняла только то, что вы, мужчины, очень глупы, – по-своему подтвердила его правоту она.

– И ты видишь, что была не права, порицая Теренса?

– Наверное, да.

На самом деле она ничего не поняла. Но, раз Тремейн так настаивал, решила Юна, вероятно, в его словах что-то есть. Нед Тремейн всегда представлялся ей воплощением здравого смысла, и, хотя время от времени ее одолевали сомнения на этот счет – как вы порой можете усомниться в справедливости тех или иных религиозных догм, которые вам вдалбливали с самого детства – она никогда не пыталась в корне пересмотреть это представление. А кроме всего прочего, ей очень хотелось плакать. Юна знала, что это поможет, часто находя облегчение в слезах, когда приходилось переживать из-за вещей, которые она не могла понять. Но сейчас приходилось помнить об ожидающих в зале кавалерах, и ее долг перед ними заключался в том, чтобы сохранить свою красоту не тронутой печатью горя и страданий.

Тремейн сел рядом.

– Ну вот, раз мы в этом отношении пришли к согласию, давай подумаем, как быть с Диком.

Она сразу приободрилась, выражая всем своим видом готовность слушать и слушаться.

– Да, да. Ты мне поможешь, Нед?

– Можешь положиться на меня – я сделаю все, что смогу.

Тремейн ненадолго задумался, потом сказал:

– Я мог бы взять его к себе в Алькантаре, но там его может увидеть Каррадерз, а он его знает. Это не годится. К тому же его опасно куда-нибудь выводить – в любой момент могут опознать.

– Едва ли, – возразила Юна, – борода его совершенно изменила, а одежда... – Она содрогнулась, вспомнив, как он выглядел – он, ее щеголь-брат.

– Это уже кое-что, – согласился Тремейн и спросил: – Как долго ты сможешь его прятать?

– Не знаю. Понимаешь, там Бриджет. Она – единственная опасность, потому что хозяйничает в моем будуаре.

– Да, но... ты можешь ей доверять?

– О, думаю, что да. Она мне преданна и сделает все, о чем я ее попрошу.

– Ей следует в таком случае еще и заплатить. Преданность, подкрепленная некоторой суммой, привязывает слуг еще прочнее. И тут не надо скупиться, Юна. Откройся ей и пообещай за молчание сто гиней [Гинея – английская золотая монета, впервые выпущенная в 1663 г. из металла, привезенного с берегов Африки, а точнее, из Гвинеи (от названия этой страны и произошло название монеты). Первоначально вес гинеи составлял 8,47 г. (при содержании чистого золота 7,77 г.), но потом он несколько снизился. С 1717 г. гинея была приравнена по стоимости к 21 шиллингу. Монета чеканилась до 1813 г.], которые она получит в день, когда Дик покинет страну.

– Но как мы это устроим?

– Я положусь на Маркуса Гленни. Расскажу ему про все злоключения нашего парня и объясню ситуацию. А может, и не стоит – нужно об этом подумать. Но, как бы то ни было, я уверен, что смогу уговорить его взять нашего беглеца на «Телемак» и высадить где-нибудь в Ирландии, где он укроется на некоторое время. Возможно, для самого Гленни будет лучше, если ему не открывать имени Дика, потому что потом, в случае чего, его, не знавшего реального положения дел, нельзя будет ни в чем обвинить. Я с ним поговорю сегодня ночью.

– Ты думаешь, он согласится? – спросила Юна взволнованно.

– Уверен, что да. Могу почти ручаться за это. Марк сделает все для меня, поэтому будь спокойна. Можно считать, что дело сделано. Держи Дика спрятанным неделю, пока «Телемак» не приготовится к отплытию – он должен ступить на борт в последний момент, на это есть разные причины, – а об остальном я позабочусь.

После такого обещания все ее треволнения улетучились с обычной для них легкостью.

– Ты очень славный, Нед. Прости мне мои слова, я думаю, что все поняла насчет Теренса, бедного милого старого Теренса.

– Конечно.

Движимый желанием поддержать и утешить ее, как ребенка, Тремейн положил руку на спинку скамьи за спиной Юны, тихонько похлопав ее по плечу.

– Я знаю, что ты поняла. И ни слова Теренсу, ни одного слова, которое бы могло вызвать его подозрения, помни об этом.

– О, я буду помнить.

Капитан Тремейн все еще сидел, откинув руку на спинку скамейки – что сзади могло выглядеть так, будто он обнимает свою собеседницу, – когда за их спинами послышался хруст гравия. В быстро приближающейся высокой фигуре, несмотря на мрак, Тремейн узнал О'Моя.

– А вот и Теренс, – сказал он столь непринужденно, с такой явной и искренней приязнью, что гнев О'Моя, с которым он сюда спешил, моментально исчез, сменившись чувством стыда.

– Я везде искал тебя, дорогая, – сказал он Юне. – Маршал Бересфорд очень хотел засвидетельствовать тебе свое почтение перед тем, как отбудет, но живая изгородь из твоих кавалеров не оставила ему на это никакого шанса.

В его голосе ощущалось некоторое напряжение – не так-то легко оправиться от чувств, подобных тем, что переполняли О'Моя, когда он мчался по дорожке, завидев два силуэта, и руку молодого человека, покоящуюся на плечах леди – как ему показалось.

Леди О'Мой сразу поднялась, рассмеявшись звонко и беззаботно – и почему бы ей было не смеяться, разве Тремейн не снял с ее плеч полностью бремя забот?

– Тебе следовало бы жениться па дурнушке, – пошутила она, – тогда ты находил бы ее более доступной.

– И не заставал бы кокетничающей при лунном свете со своим секретарем, – полушутя-полусерьезно сказал О'Мой и, повернувшись к Тремейну, произнес уже более строго: – Чертовски неосторожно с твоей стороны, Нед. Уверен, вас видела не одна старая сплетница из числа гарнизонных жен. Хорошенькое дело, ей-богу, мы с Юной теперь станем темой досужих пересудов за чашкой чая.

– Прости, О'Мой, – сказал Тремейн, принимая этот сказанный в дружеском, как казалось, тоне упрек. – Ты, безусловно, прав. Нам следовало подумать об этом. Не все же знают о наших отношениях.

И опять он говорил так спокойно и естественно, что было совершенно невозможно заподозрить его в недобрых мыслях, и О'Мой вновь ощутил жгучие угрызения совести из-за своих нелепых подозрений.

Глава VIII
ОФИЦЕР РАЗВЕДКИ

В одной из небольших комнат во дворце графа Редонду, отведенных для игры в карты, за столом сидели трое. Это были граф Самовал, пожилой маркиз Минаш, худой, плешивый, с хищным лицом и глубоко посаженными глазами, один из которых свирепо сверкал сквозь монокль в черепаховой оправе, и сеньор средних лет с чисто выбритым лицом и седеющими волосами, одетый в темно-зеленую форму майора егерских войск.

Могло показаться странным, что их негромкая и серьезная беседа велась на французском.

На столе лежали карты, но их никто не трогал. Можно было подумать, что эти люди, устав от игры, решили просто поболтать. Кроме них, в этой маленькой, обитой кедровыми панелями комнате, которая освещалась большим хрустальным жирандолей, никого не было. Сквозь закрытую дверь издалека, из бальной залы, слабо доносилась музыка.

За единственным исключением в лице принципала Созы британская политика в Португалии, вероятно, не имела более ожесточенного оппонента, чем маркиз Минаш. Бывший прежде членом регентского совета – до того, как туда избрали Созу, – он покинул его, крайне недовольный проводимыми британцами мерами. Недовольство маркиза было вызвано обидой, возникшей из-за назначения британских офицеров в португальские полки, входившие в дивизию маршала Бересфорда. Он видел в этом преднамеренное оскорбление и пренебрежительное отношение к своей стране и соотечественникам. Маркиз был человек горячий, патриот-фанатик, для которого португальцы, вне всяких сомнений, были самой лучшей в мире нацией. Он жил славным прошлым страны, отказываясь признать, что дни Генриха Мореплавателя, Васко да Гамы и Мануэла Счастливого [Мануэл Счастливый – португальский король Мануэл I (1469-1521, правил с 1491 г.); при нем был открыт морской путь в Индию, завоеваны земли в Северо-Западной Африке, созданы португальские колонии во вновь открытых землях] – дни, когда португальцы действительно играли особую роль среди других народов Старого Света, – уже давно миновали. Маркиз уважал британцев как выдающихся торговцев, но ведь купцы не ровня воинам, сражающимся на суше и на море, – мореплавателям, несущим по миру цивилизацию. Он был уверен в том, что миссия, возложенная на его соотечественников самим богом, лежит на них и поныне. Явное унижение португальцев заключалось для него в том, что потомки да Гамы, да Куньи, Магеллана и Альбукерке [Генрих Мореплаватель (1394-1460) – португальский принц, сын короля Жуана I. Прозвище получил за активное содействие португальским мореплавателям, начавшим освоение Атлантического побережья Африки] – людей, чьи имена разбросаны в виде географических названий по всему миру, – отодвигались на второй план офицерами союзников, которые приходили, чтобы обучать португальские легионы по-своему и потом командовать ими. И этого Минаш никак не мог стерпеть.

Вот почему он стал мятежником, выйдя из правительства, пассивность которого не мог перенести. Некоторое время бунт маркиза оставался тихим, пока принципал Соза не подогрел его огнем своей собственной ярости и не сделал главным орудием в своих интригах. Теперь он сидел и внимательно слушал тихую и быструю речь сеньора в мундире майора.

– Конечно, слухи о применяемой тактике опустошения достигли князя, – говорил он. – Но его светлость склонен недооценивать их и не способен увидеть, как видим все мы, к каким серьезным результатам должна привести эта система мер. Он не отрицает таланта лорда Веллингтона как главнокомандующего, но считает, что подобные операции – полная бессмыслица. Однако если эти операции уже действительно проводятся, как же они могут быть бессмыслицей?

– Одну минутку, граф, – властно остановил майор Самовала, открывшего было рот. – Нам достоверно известно от одного из агентов императора в Лондоне, что эта война непопулярна в Англии: мы знаем, что общественное мнение там подготавливается к британскому отступлению, к оставлению британской армией Португалии, что неизбежно и случится, когда князь решит нанести удар. Здесь, на Тежу, стоит британский флот, готовый принять войска. – Он понизил тон голоса и заговорил медленно и многозначительно: – Ожидается, что их погрузка начнется не позднее сентября, в разгар наступления, как раз когда французские войска будут стоять под стенами Лиссабона. Я допускаю, что благодаря этой стратегии разорения – если она в самом деле имеет место – в придачу к упорной борьбе за каждый фут территории французское наступление может быть задержано. Но подобный ход событий будет стоить Британии немалых жертв и расходов.

– Еще дороже это обойдется Португалии, – проворчал маркиз Минаш.

– Вы абсолютно правы, маркиз, еще дороже это обойдется Португалии. Позвольте мне нарисовать вам другой вариант картины грядущего. Это французская администрация, разумная и заботливая, вдохновляемая исключительно идеями прогресса и проводящая в жизнь мудрые и полезные законы, составляемые в интересах благоденствия и процветания покоренных народов, которая знает, как сделаться популярной везде, где она устанавливается. Это португальцам уже известно, по крайней мере, части из них. Такой была администрация Сульта в Порту, вполне удовлетворявшая народ. Образовалась даже весьма многочисленная партия, которая хотела получить согласие императора, чтобы вручить ему корону и перейти под его владычество. Такой же была и администрация Жюно в Лиссабоне. И я вас спрашиваю: когда Лиссабон управлялся лучше?

Сама политика британской администрации, а не что-нибудь иное восстанавливает против нее народ, если принять во внимание страшное недовольство, которое явится следствием этой политики превращения страны в пустыню и доведения до нищеты огромного количества людей всех сословий, когда они лишатся своих домов и земель после того, как их заставят своими руками разрушить то, что они создавали долгие годы. Вряд ли существует какая-нибудь другая политика, которая может лучше служить интересам Франции. Население отсюда до Бейры, должно быть, готово с распростертыми объятиями встретить французов как освободителей от столь дорогостоящей и мучительной британской «защиты».

– Видите ли вы, месье, какие-нибудь изъяны в моих доводах?

Оба его собеседника покачали головами.

– Bien! [Хорошо! (фр.)] – сказал майор португальских егерей. – Теперь нам предстоит выбрать одно из двух возможных заключений: либо эти слухи о стратегии разорения, достигшие князя Эсслингенского, абсолютно ложны, как полагает он, либо...

– На мою беду, это правда, как я вам уже говорил, – прерывая его, с горечью воскликнул Самовал.

– ...Либо, – подняв руку, чтобы сдержать графа, продолжал майор, – есть еще что-то, что нам не известно – тайна, выяснение которой прольет свет на все остальное. Поскольку вы уверяете меня, граф, что лорд Веллингтон действительно решил действовать подобным образом, как сообщают месье маршалу, нам остается только узнать секрет, который за этим скрывается. К каким выводам вы пришли? Вы, граф, имеете исключительные возможности для сбора сведений, как я понимаю.

– Боюсь, что мои возможности не столь исключительны, как вы предполагаете, – ответил Самовал, покачав своей темноволосой лоснящейся головой. – Одно время я возлагал большие надежды на леди О'Мой. Но леди О'Мой, как ни прискорбно это признавать, глупа и не пользуется доверием своего мужа в деловых вопросах. Я знаю все, что знает она, – к сожалению, это не так много. К одному выводу, однако, я все же пришел: Веллингтон приготовил в Португалии для армии Массена западню.

– Западню? Хм! – Майор изобразил на лице презрительную улыбку. – Не бывает ловушек с двумя выходами, мой друг. Массена вступит в Португалию через Альмейду [Альмейда – город-крепость вблизи испано-португальской границы, осада ее войсками Массена длилась с 24 июля по 27 августа 1810 г.] и, дойдя до Лиссабона, выйдет к морю. Естественно, его маршу будут препятствовать, всячески мешать, это понятно, но где тут может быть западня? Ваше предположение подразумевает существование непроходимой преграды, которая задержит французов, когда они будут находиться в глубине страны, и превосходящих сил, которые отрежут им отступление, когда они достигнут этой преграды. Превосходящих сил не существует и создано быть не может; что же касается преграды – никто не в состоянии воздвигнуть такое препятствие, которое французы не смогли бы преодолеть.

– Пожалуй, я бы не был так уверен в этом, – возразил Самовал. – А кроме того, вы кое-что упускаете.

Майор недовольно посмотрел на него. Он считал себя, питомца великого императора, человеком, разбирающимся в стратегии и тактике, игроком, слишком сведущим в игре, чтобы проглядеть возможные ходы соперника.

– Неужели! – сказал он с чуть заметной усмешкой. – Например, граф?

– Превосходящие силы существуют, – ответил Самовал.

– И где же они? Откуда им взяться? Если вы имеете в виду соединенные британские и португальские войска, то вам следует помнить, что они будут отступать перед князем и не смогут оказаться сразу перед ним и позади него.

Самоуверенность этого человека раздражала Самовала.

– Вам нужна информация, сударь, или вы сами решили ею с нами поделиться? – несколько резко спросил он.

– О, прошу прощения, граф. Конечно, я вас слушаю. Я просто привел кое-какие аргументы, чтобы предупредить возможные ошибочные выводы.

– Существует другая сила, – сказал Самовал, оставив без внимания его слова, – помимо британских и португальских войск, которую вы не учли в ваших расчетах.

– Какая же именно? – Майор был настроен все еще скептически.

– Вам нужно вспомнить о том, о чем, очевидно, всегда помнит Веллингтон: снабжение французской армии целиком и полностью зависит от страны, в которой она находится. Именно поэтому Веллингтон и очищает земли по ходу будущего движения французской армии, делая их такими же пустыми, как этот карточный стол. Если мы мысленно допустим существование преграды – непроходимой линии фортификаций, которая встретится на расстоянии многих переходов от границы, – то можно также предположить, что голод явится силой, отрезающей французам путь к отступлению.

Его собеседник заморгал. На какое-то мгновение выражение самоуверенности сошло с его лица, и Самовал, в свою очередь, улыбнулся. Но майор быстро оправился. Он медленно покачал головой.

– У вас нет оснований предполагать существование такой преграды. Эта гипотеза построена на песке. Нет никакой непроходимой для французов линии фортификаций.