Текст книги "Западня"

Автор книги: Рафаэль Сабатини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

С величайшей грацией граф поклонился дамам и, не устрашившись ледяного взгляда голубых глаз О'Моя – чье расположение к человеку находилось в обратной зависимости от расположения, проявляемого этим человеком к его жене, – рискнул поцеловать чудную ручку хозяйки и вручить ей огромный букет ранних роз.

– Жалкие розы Португалии для их английской сестры, – тихо произнес он бархатным голосом.

– А вы поэт! – резко заметил О'Мой.

– Обнаружив здесь Кастальский ключ [Кастальский ключ – священный источник в окрестностях горы Парнас в Греции. Древние эллины посвятили его богу Аполлону и музам. По преданию, Кастальский ключ давал вдохновение. Паломники, приходившие к святилищу Аполлона в Дельфах, брали из этого источника воду для ритуальных целей. Выражение это употребляется и как обозначение состояния вдохновения, воодушевления], – ответил граф, – разве я мог не напиться из его прозрачных вод?

– Полагаю, что могли, принимая во внимание наличие на столе неплохого портвейна. Надеюсь, вы не откажетесь, Самовал? – предложил О'Мой, взявшись за графин.

– Тогда совсем чуть-чуть. Я не привык пить с утра, но на этот раз пью за здоровье леди и ваше, мисс Армитидж! – Он эффектным жестом поднял бокал и, поднеся к губам, маленькими глотками выпил его, после чего занял кресло, пододвинутое О'Моем.

– Я слышал, есть хорошие новости, генерал. Удаление из правительства Антониу ди Созы уже приносит свои плоды. В долине Мондегу наконец приступили к методичному разрушению мельниц.

– Вы очень хорошо информированы, – хмуро проговорил О'Мой, который сам только что получил эти известия. – Так же хорошо, как и я. – За его словами почти угадывалось подозрение. Он был раздосадован тем фактом, что сведения, которые следовало скрывать как можно дольше, становились известными так скоро.

– Конечно, и с полным на то основанием, – с печальной улыбкой ответил Самовал. – Разве меня это не касается? Разве речь не идет о части и моих земель?

Он вздохнул.

– Но я принимаю неизбежности войны. По крайней мере, обо мне не скажут, как сказали о тех, кого в совете представлял Соза, что я ставлю личные интересы выше долга перед страной – так, по-моему, это звучало. Личность должна пострадать, чтобы нация победила – римский афоризм, дорогой генерал.

– И британский, – добавил О'Мой, для которого Британия была вторым Римом.

– О, согласен, – воскликнул любезный Самовал. – Вы доказали это, проявив твердость в связи с тем неприятным делом в Таворе.

– Что это за дело? – спросила мисс Армитидж.

– А вы разве не слышали? – удивленно воскликнул Самовал.

– Конечно, нет, – оборвал его О'Мой, которого прошиб холодный пот. – Едва ли стоит посвящать дам в подобные дела, граф.

– Вероятно, вы правы, да, вы правы, – согласился Самовал, как бы принимая упрек и умолкая. Но, едва лишь О'Мой перевел дух, он продолжил: – И я уверен, дорогой генерал, что – это, кстати, и в ваших интересах, – что не будет колебаний и тогда, когда этого лейтенанта Батлера схватят.

– Кого?! – Леди О'Мой изменилась в лице.

Сэр Теренс сделал отчаянную попытку замять разговор.

– Это не имеет никакого отношения к Дику, дорогая. Малый, по имени Филипп Батлер, который...

Но очень хорошо информированный Самовал поправил его:

– Не Филипп, генерал, – а Ричард Батлер. Я узнал имя вчера от Форжеша.

В наступившей вслед за его словами пугающей тишине ничего не понимающему графу, видевшему, как бледнеет лицо леди О'Мой и расширяются взирающие на него сапфировой синевы глаза, представилось, что он неожиданно очутился на театральном спектакле.

– Ричард Батлер! – повторила она. – Что Ричард Батлер? Скажите мне! Говорите немедленно!

Самовал заколебался и посмотрел на О'Моя, но встретил его хмурый взгляд. Леди О'Мой обратилась к мужу:

– В чем дело, Теренс? Ты знаешь что-то о Дике и скрываешь это от меня? Дик в беде?

– Да, – мрачно подтвердил О'Мой. – В большой беде.

– Что он натворил? Ты говорил о каком-то деле в Эворе или Таворе, в которое не стоит посвящать дам. Я хочу знать, что это за история.

Любовь к брату и тревога за него придали леди О'Мой решительность, которую она так редко проявляла.

Видя обоих мужчин в оцепенении – Самовала от все возрастающего изумления, а О'Моя от полной подавленности, – она предположила после всего, что было сказано, что их молчание объясняется соображениями благопристойности.

– Оставь нас, Сильвия, пожалуйста, – попросила леди О'Мой. – Прости меня, милая. Но ты видишь, они не могут себе позволить говорить об этом в твоем присутствии.

В ожидании ухода своей скромной и благоразумной кузины, маленькая и несчастная, она стала обрывать нервными пальцами лепестки одной из принесенных Самовалом роз.

Едва мисс Армитидж скрылась за дверью крыла дома, где находились занимаемые генерал-адъютантом жилые комнаты, леди О' Мой без сил откинулась на спинку кресла.

– Теперь, – попросила она, – пожалуйста, расскажите все.

О'Мой вздохнул, сожалея по поводу разоблачения с таким трудом замаскированного обмана, и хриплым голосом поведал правду.

Глава IV
ГРАФ САМОВАЛ

Мнение мисс Армитидж совпадало с мнением леди О'Мой. Но она сочла для себя невозможным строить предположения относительно того, что мог натворить Дик Батлер, и переживала за Юну. Но не за Дика.

По арочной галерее, идущей вдоль южной стороны дома и соединяющей жилые и служебные комнаты, мисс Армитидж направилась в рабочий кабинет сэра Теренса, надеясь застать там капитана Тремейна, который должен был быть сейчас один.

– Я могу войти? – спросила она с порога.

Капитан быстро встал.

– Конечно, мисс Армитидж. – Зная его обычную невозмутимость, можно было сказать, что молодой человек выглядел теперь, пожалуй, несколько взволнованным.

– Вы ищете сэра О'Моя? Полчаса назад он ушел завтракать, и я как раз тоже собираюсь сделать это.

– Что ж, не смею вас задерживать.

– Что вы, напротив. Я хотел сказать... вовсе нет. Но... чем я могу быть вам полезен?

Прикрыв дверь, с присущей ей грацией она прошла в глубь комнаты.

– Я хочу, чтобы вы мне кое-что рассказали, капитан Тремейн, и мне необходимо, чтобы вы были откровенны со мной.

– Полагаю, иначе и быть не может.

– Мне бы хотелось, чтобы вы сейчас смотрели на меня как на своего друга мужчину.

Тремейн вздохнул. Он уже оправился от неожиданности ее появления и был опять невозмутим.

– Смею вас заверить, мне бы менее всего хотелось смотреть на вас так. Но если вы настаиваете...

– Да, настаиваю, – решительно подтвердила мисс Армитидж, нахмурившись при этих его словах, содержащих некий полушутливый намек.

– Повинуюсь вашему желанию, – слегка поклонившись, сказал капитан.

– В чем именно провинился Дик Батлер?

Он внимательно посмотрел на свою собеседницу.

– Что произошло в Таворе?

Тремейн продолжал молча смотреть на нее.

– А что вы об этом слышали? – наконец спросил он.

– Только то, что он натворил что-то – что именно, я не знаю – и последствия для него, как я поняла, могут быть весьма серьезными. Я очень тревожусь за Юну и хочу знать, в чем дело.

– А Юна это знает?

– Ей как раз сейчас рассказывают. Граф Самовал проговорился при ней о деле Дика.

– Почему вы, в таком случае, не остались при этом разговоре?

– Потому, что они отослали меня по причине – какой вздор! – моей молодости и невинности, которые нельзя оскорблять.

– А я, как вы полагаете, на этот счет не слишком щепетилен?

– Наоборот. Я уверена, что вы способны рассказать о чем угодно так, что это прозвучит в любом случае пристойно.

– Сильвия!

Этим восклицанием молодой человек выразил свой восторг и признательность за данную ему косвенным образом высокую оценку, забыв, следует признать, в эту минуту и о Дике Батлере, и о его бедах, что в тот момент не могло не насторожить мисс Армитидж, лицо которой приняло холодное выражение.

– Право, капитан Тремейн!

– О, простите меня, – спохватился он. – Но вы как будто намекнули... – Он смущенно замолчал.

Ее щеки порозовели.

– Да, сударь? – строго спросила она. – На что я намекнула, или вам показалось, будто намекнула?

Но неожиданно мисс Армитидж изменила тон.

– Пожалуй, мы сильно увлеклись мелочами, тогда как дело, с которым я к вам пришла, серьезное.

– Оно крайне серьезно, – печально подтвердил Тремейн.

– Так расскажите же мне наконец, в чем оно заключалось?

Капитан рассказал все, что знал, не забыв изобразить обстоятельства в выгодном для Батлера свете. Мисс Армитидж слушала его, опустив голову, постепенно все больше бледнея и хмурясь.

– А когда его найдут, – спросила она, – что его ожидает?

– Будем надеяться, что его не найдут.

– Но, если – если его все же найдут? – настаивала она, с явным нетерпением ожидая ответа.

Капитан Тремейн отвернулся и посмотрел в окно.

– Известие о его смерти теперь означало бы самый легкий конец этой истории, – тихо сказал он. – Если же его схватят, ему не дождаться пощады от своих собственных соотечественников.

– Вы хотите сказать, что его... расстреляют? – спросила мисс Армитидж изменившимся от ужаса голосом.

– Неминуемо.

Содрогнувшись всем телом, девушка закрыла лицо руками. Когда она их опустила, Тремейн увидел, как исказились ее черты.

– Но ведь Теренс спасет его? – с надеждой воскликнула она.

Сжав губы, Тремейн покачал головой.

– Сейчас, увы, не существует человека, который был бы способен на это меньше его.

– Почему вы так говорите? Что вы имеете в виду?

Прежде чем ответить, он немного помолчал и посмотрел ей в глаза.

– О'Мой дал слово членам португальского правительства, что Дик Батлер будет расстрелян после того, как его найдут.

– Теренс пообещал такое?

– Ему пришлось это сделать. Того требовали честь и долг. Я присутствовал при этом и знаю, чего это ему стоило и как он страдал. Он был вынужден отбросить все свои личные соображения – это была жертва во имя успешного проведения всей кампании.

Продолжая говорить, капитан описал подробности того разговора, касающиеся крайне несвоевременного проступка лейтенанта Батлера.

– Так что вы видите – на Теренса надеяться не приходится. Его честь не позволит ему проявить хоть малейшие колебания.

– Честь? – Она произнесла это слово почти с презрением. – А как же Юна?

– Я думал о Юне, когда сказал, что известие о смерти Дика где-нибудь в горах означало бы самый легкий исход. Это лучшее, на что можно надеяться.

– Я считала вас другом Дика, капитан Тремейн.

– Ну да, так оно и есть. И поймите, возможно, именно поэтому я надеюсь, что он погиб.

– Однако ведь нет причин, по которым вы не можете делать все, что в ваших силах, чтобы помочь ему?

Он посмотрел ей в глаза, спокойно выдержав ее укоризненный взгляд.

– Поверьте мне, мисс Армитидж, если бы я нашел способ его спасения, мог хоть чем-то ему помочь, я бы ухватился за это ради нашей с ним дружбы и моей любви к Юне, а теперь и из-за проявляемого вами интереса к нему. Но одно дело – проявление желания помочь, другое – предложение реальной помощи. Что я могу сейчас сделать? Уверяю вас, что я думаю об этом. Честно говоря, это занимает мои мысли больше всего. Но пока... Я жду событий – возможно, появится шанс.

Выражение ее лица смягчилось.

– Я поняла. – Она протянула руку, великодушно прося прощения. – Я была слишком резка, к тому же я не имею никакого права так говорить.

Тремейн взял ее за руку.

– Мне бы никогда не пришло в голову ставить под сомнение ваше право говорить со мной так, как вы сочтете нужным.

– Мне лучше пойти к Юне. Полагаю, что я нужна ей сейчас. Бедная девочка. Я благодарна вам, капитан Тремейн, за нашу доверительную беседу.

С этим мисс Армитидж удалилась, оставив молодого человека в задумчивости.

Да, Юна О'Мой могла кого угодно расположить в свою пользу. Что-то трогательное несла в себе очаровательная беспомощность и хрупкость этой женщины, отчего окружающие ее люди всегда стремились защитить и оградить это изящное создание от малейшего порыва ветра. Потому, что они это делали, она и оставалась такой, какой была.

Но сейчас леди О'Мой не испытывала столь острой необходимости в присутствии мисс Армитидж, как представлялось той. Она выслушала «скандальную» историю о выходке своего братца, но чем именно эта выходка была так уж скандальна, понять не могла. Он совершил всего лишь мелкую, хотя и досадную, ошибку, рассуждала она, вторгся в монастырь по недоразумению, – наказывать его за это просто нелепо. Это была оплошность, которую может допустить любой человек в чужой стране. Были загублены жизни, это так, но произошло это по глупости монахинь, которые побежали прятаться, тогда как опасность существовала только в их глупом воображении, и крестьян, по ошибке прибежавших к ним на помощь, когда никакой помощи не требовалось; и вот они-то, бросившиеся на драгун, и были виновны в кровопролитии. Было бы странно ждать от солдат, что они покорно позволят себя перебить.

Таково было мнение леди О'Мой о происшествии в Таворе. Она помыслить не могла, что оно может иметь какие-то серьезные последствия для Дика. Его долгое отсутствие тревожило ее. Но если он объявится, то, конечно, наказание для него будет простой формальностью, в худшем случае его отправят домой, что будет даже неплохо для его самочувствия: здешний климат ему никогда не нравился. Она продолжала рассуждать дальше в том же духе, и О'Мой, втайне благодарный ей за такой взгляд на случившееся и питающий милосердную надежду на то, что услышит о гибели своего грешного, непутевого шурина, был рад, – больше, чем рад – оставить жену в этом заблуждении ради ее же спокойствия.

А потом, когда леди О'Мой все еще продолжала сравнительно спокойно спрашивать, какими могут быть последствия этой истории, пришел ординарец, и О'Мой удалился, оставив ее в обществе Самовала.

Граф был глубоко потрясен, узнав, что Дик Батлер приходится братом леди О'Мой, и немало раздосадован тем фактом, что, будучи в неведении относительно этого обстоятельства, проговорился и тем самым не только огорчил леди О'Мой, но и подвел ее мужа, скрывавшего эту новость от супруги. Самовал благодарил бога за то, что она посмотрела на события столь оптимистично, и быстро понял милосердное желание О'Моя не разубеждать ее. Но не менее быстро он оценил и возможности, которые открывались в данных обстоятельствах для осуществления вынашиваемых им замыслов.

Поэтому Самовал не стал спешить откланиваться сразу после ухода генерала, а предложил леди О'Мой прогуляться по террасе, возвышающейся над лесистым склоном, деревья которого скрывали из вида Алькантару. Тут графу открылось, что эта женщина еще более легкомысленна и непостоянна, чем он до сих пор предполагал. В состоянии душевного потрясения леди О'Мой не могла сдерживать свои эмоции и при этом вела себя почти театрально. Чувства ее были столь же сильными, сколь и недолговечными, а в сознании этой женщины запечатлевалось только то, что было глубоко прочувствовано. К тому же, обладая весьма развитым инстинктом самосохранения и привычкой потакать своим желаниям, она умела не замечать неприятные для нее вещи. Таким образом, легко убедив себя, как мы видели, что к происшествию с братом нельзя относиться слишком серьезно и что последствия будут не слишком для него тяжелыми, леди О'Мой беспечно болтала со своим гостем о посторонних вещах – званом обеде у маркиза Минаша, видного члена регентского совета, приближающемся бале у графа Редонду, новостях из Англии, моде, последних сплетнях, амурных делах герцога Йоркского и промашках лорда Персеваля.

Однако в расчеты Самовала никак не входило, чтобы леди О'Мой совершенно забыла о деле своего братца, и потому граф решил напомнить о нем.

Она стояла, облокотившись о гранитную балюстраду, отклонив назад розовый зонтик от солнца. Самовал вздохнул. Собеседница искоса бросила на него лукавый взгляд.

– Ваше уныние, сударь, – неважный комплимент, – заметила она.

Предостережем здесь читателя от возможного неправильного истолкования поведения молодой женщины, почти детское кокетство которой было для нее совершенно органичным, одной из сторон свойственной ей от природы непосредственности и желания всегда вызывать восхищение у представителей сильного пола и получать комплименты. А Самовал был молодым, красивым, знатным и слыл к тому же героем многочисленных романов.

Он в замешательстве машинально поправил свой белоснежный шейный платок и с обожанием взглянул на нее.

– Дорогая леди! – Его голос был тихим и мягким, почти нежным. – Я вздохнул, когда подумал, что столь прекрасному созданию, служащему украшением нашей жизни и рожденному для радости и веселья, придется испытывать тревогу или печаль при мысли о грозящей брату опасности.

Ее взгляд омрачился при этом напоминании, она надула губы и, нетерпеливо поведя плечами, ответила:

– Опасность Дику не грозит, и он поступает глупо, продолжая скрываться. Конечно, его ждут неприятности, когда он объявится. Но говорить, что он в опасности... просто нелепо. Теренс ничего такого не сказал, он согласился со мной, что Дика, вероятно, отправят домой. Ведь вы же не думаете...

– Нет, нет, – Самовал опустил голову и несколько секунд изучал поверхность своих сапог, потом, подняв голову, посмотрел ей в глаза. – Я прослежу, чтобы он не оказался в опасности. Вы можете положиться на человека, который только и ищет подходящий повод, чтобы услужить вам. Если возникнут какие-нибудь неприятности, сразу дайте мне знать, а уж я их улажу. Ричард Батлер не может пострадать, поскольку он ваш брат.

Она изумленно смотрела на него.

– Я вас не понимаю.

– Как, разве это не ясно? Что бы ни произошло, вы не должны испытывать страданий, сударыня. Ни один имеющий сердце человек, а я в особенности, не смог бы вынести этого. Если вашего брата постигнет беда и это заставит вас страдать, вы должны знать, что я смогу защитить его.

– Вы очень добры, граф. Но от чего защитить?

– От всего, что создаст угрозу. Португальское правительство может потребовать – в целях самозащиты, чтобы успокоить возмущение народа, оскорбленного этим якобы поруганием, – примерно наказать виновника.

– Но как они смогут сделать это? На каких основаниях? – Она обнаружила признаки смутной тревоги и даже, пожалуй, явного раздражения, вызванного таким предположением.

Самовал пожал плечами.

– Народ, подобный нашему, – суть свирепое и мстительное божество, гнев которого следует время от времени укрошать жертвами. И когда нужен козел отпущения, правительство его обычно находит. Но будьте спокойны.

В пылу заверений он взял ее маленькую руку в шелковой перчатке в свою, но леди О'Мой не обратила на это внимания.

– Будьте покойны, я защищу его – положитесь на меня, я многое могу. Ради вас, милая леди, я сделаю все, правительство послушает меня. Не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто я хвастаюсь, – просто я имею влияние на членов регентского совета. И даю вам слово, что со стороны португальского правительства вашему брату не будет причинено вреда.

Она долго смотрела на него увлажнившимися глазами, польщенная и тронутая искренностью и глубиной его желания стать ее защитником.

– Вы очень любезны, сударь, я даже не могу подобрать нужных слов, чтобы выразить вам свою признательность. – Ее голос немного дрожал. – Благодаря вам, граф, я чувствую себя счастливой, но я не в состоянии отплатить вам.

Он склонился над изящной ручкой, которую держал в своих руках.

– Вы уже отплатили, сказав, что благодаря мне чувствуете себя счастливой, ваше счастье – смысл моего существования. Поверьте, сударыня, Жерониму ди Самовал является вашим покорнейшим и преданнейшим рабом. – Прикоснувшись губами к ее руке, он оставался в таком положении некоторое время, пока леди О'Мой, разрумянившаяся, с блестящими глазами, правда, скорее, от волнения, чем от чувства благодарности, стояла без движения, глядя на его склоненную черную голову.

Когда Самовал вновь выпрямился, он заметил краем глаза какое-то движение под аркой и, повернувшись, увидел приближающихся сэра Теренса и леди Армитидж. Если граф и почувствовал себя незадачливым поклонником, то совершенно не подал виду, впрочем, в его позе и на самом деле не было ничего, что могло бы взволновать ревнивца мужа.

– Генерал, ваше появление дает мне возможность откланяться – я как раз собрался уходить, – нашелся он.

– Понимаю, – резко ответил О'Мой. Он чуть было не сказал «Надеюсь!». Столь подчеркнуто холодное обращение могло весьма смутить любого человека, не слишком хорошо владеющего собой, но граф, не обратив на это никакого внимания, еще задержался, чтобы обменяться любезностями с мисс Армитидж, после чего невозмутимо и неспешно удалился.

– Мне кажется, Самовал стал слишком внимательным и слишком предупредительным! – заметил сэр Теренс, едва тот скрылся из вида.

– Он очень мил, – ответила леди О'Мой.

– Это я и имею в виду!

– Он пообещал, что если с португальским правительством возникнут какие-нибудь сложности относительно дурацкого дела Дика, он все уладит.

– О! – воскликнул О'Мой, сразу остыв. – В самом деле? – И, опустив глаза, замолчал, не желая никоим образом нарушать ее такого хрупкого сейчас спокойствия. Но мисс Армитидж отнюдь не была склонна прекращать этот разговор и вернулась к нему тотчас же, как только они с кузиной вошли в дом.

– Юна, – мягко сказала она, – я бы не стала слишком полагаться на графа Самовала и его обещания.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила леди О'Мой, которая всегда принимала чужие советы осторожно, а прежде всего советы неопытных молодых девушек.

– Я не верю ему. И Теренс тоже.

– Пф-ф! Теренс относится с подозрением к любому, кто смотрит на меня, – последовал ответ, дополненный наставлением: – Никогда не выходи замуж за ревнивца, моя дорогая.

– Он был бы последним – я имею в виду графа, – к кому бы я на твоем месте обратилась за помощью, если с Диком на самом деле что-то случится.

Мисс Армитидж думала о том, что ей рассказал Тремейн относительно позиции португальского правительства, с полным основанием рассудив, что, безусловно, опасно открывать графу Самовалу местонахождение Дика, если таковое вообще обнаружится.

– Что за чепуха, Сильвия? Порой ты позволяешь себе высказывать ужасные глупости. Впрочем, я, наверное, зря это говорю – ты еще такая неопытная.

И леди О'Мой отказалась продолжать разговор, несмотря на все настояния Сильвии.