Текст книги "Паршивка"

Автор книги: Рафаэль Муссафир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Купить платья для образцовой маленькой девочки
Сохранять спокойствие
Покрыть стену рядами козявок, чтобы выразить свое неудовольствие

Часто в субботу утром мама покупает мне платья, которые ей кажутся красивыми.

Мы идем в довольно роскошные магазины, где продавщицы обращаются ко мне на «вы» и «девушка».

Маме кажется, что этот крахмальный воротничок, похожий на украшение для торта, и эти пышные рукава очаровательны.

Продавщицы просят меня, «посмотритесь в зеркало, какая вы красивая, девушка», а я думаю, что это вопрос вкуса, если любить торты со сливками, а также Камиллу и Мадлен де Реан, тогда – да. Я делаю маленькую попытку бунта.

– Мама, я не хочу платье.

– Отлично, тогда мы его берем, и… и хочешь еще вторую блузочку с идиотскими рукавами, которую ты будешь надевать под пышный сарафан с воротничком как для клубничного торта?

– Я не люблю платья…

– Тогда берем еще одни взбитые сливки с пышным муссом, чтобы надевать под крахмальный сарафан с воротничком для торта с кремом. Да, моя дорогая? Так ты будешь их менять, и у тебя получится два комплекта, которые можно носить много дней подряд, даже если блузка для торта запачкается, ты все равно наденешь дурацкий старомодный сарафанчик..

Затем мама идет к кассе, и, когда две продавщицы, которые говорят мне «вы» и «девушка», объявляют ей цену, она слегка прикусывает губу.

– М-м-м… Пожалуй, мы все-таки возьмем одну шутовскую блузочку… Может быть, вы пойдете в чем-то нам навстречу?

Тут продавщицы предлагают маме большую скидку в 0,01 % и пару носков, мама успокаивается и говорит: «Хорошо, так нормально, спасибо, сударыни». На улице она спрашивает меня, почему я ничего не говорю, я отвечаю, что потому я не люблю пла… а она спрашивает, что Рашель должна сказать маме? И я говорю, что я должна сказать спасибо, мама.

Но мама ведь не крез, и мы занимаемся шопингом не каждую среду.

Поэтому по субботам Господа нашего я валяюсь в постели и использую свободное время для того, чтобы покрыть рядами козявок стену, насколько дотягивается моя рука.

Всякий раз, как мама видит это, она приходит в ужас.

– Боже, Рашель?

– Чего?

– Это!

– А! Мои козявки? Они не грязные.

– Ну, хорошо, подожди, моя дорогая, вот придет твой будущий муж к нам на ужин, я ему расскажу, что ты делала со своими козявками, когда была маленькая!

Ой-ой-ой, думаю я тут про себя.

– Мишель!

– Что, Франсуаза?

– Она опять…

– Она опять что?

– Козявки, Мишель, комедия с козявками… Посмотри…

– Да-a, надо же… Это все ты, малыш, тут наделала?

– Н-ну…

– Да их как минимум штук двадцать пять на этой несчастной стене…

– Тут еще и с прошлой недели…

– Надо же, ты их как-нибудь уж счисти, малыш, ладно? Да, Франсуаза!

– Что, Мишель?

– Что творится с твоей таратайкой?

– Какой таратайкой?

– С машиной твоей, Франсуаза, с машиной!

– А что еще с моей машиной?

– Сиденья, Франсуаза! Ты что, сэндвичи на них выращиваешь, или как? Нет, просто ты так и скажи, я ведь постоянно кучи голубиного дерьма с лобового стекла счищаю, будет тебе удобрение для твоих остатков сэндвича с тунцом.

– Мишель, мне, в конце концов, уже осточертели твои вопли бесконечные!

– Франсуаза, ты ругаешься при девочке, меня это уже, черт подери, задолбало!

Вот, мама разводит сэндвичи в машине, я делаю то же самое с козявками на стене, только у мамы нет никаких оправданий: крошки от сэндвича можно съесть. А что с козявками делать? Кричать караул, когда я их выковыриваю?

Или пусть мой нос так и набивается ими до предела?

~~~

В семидесятых годах мои родители влюбились в полную очарования нормандскую развалюху, дремавшую посреди спокойной деревушки.

С тех пор мы проводим там все каникулы.

Ночью там светятся светлячки.

Утром поет петух.

В доме напротив живут фермеры.

Фермеры держат коров.

Коровы дают молоко.

И мы пьем коровье молоко.

С дурой Элизой, спаржей Патрисией, кудрявым змеем Бастьеном и развратным младенцем Пьером мы играем в «сельские тропинки».

Игра в «сельские тропинки»: большое познавательное путешествие, представляющее собой поход на расстояние как минимум в несколько километров по открытому полю в окружении наших от души веселящихся мам.

Мамы, веселящиеся от души: вожатые, еще не достигшие климакса, объединенные духом графини де Сегюр и Шанталь Гойя.

Вожатые формируют два отряда из маленьких, средних и больших и поднимают настроение участников песнями о том, что в отряде хромых нет, а маршировать лучше всего так, как мы, что километр пешком – это утомительно, утомительно, утомительно…

Маленькие: любимчики. Милые маменькины деточки.

Средние: конспираторы, бывшие деточки.

Синоним: вруны лет восьми.

Большие: помощники мам.

Мне восемь лет и три четверти. Я принадлежу к конспираторам, так сказали Шанталь и Графиня.

Игра в «сельские тропинки» служит причиной возникновения конфликтов, чего никак не ждут наши мамы, взявшие в руки бразды правления.

Взять в руки бразды правления: начинить кусты, столбы, норы кротов и коровьи лепешки таинственными посланиями, распевая песни то Ива Дютейля, то Трене о цветущих маргаритках, о собирающих мед пчелах и о новорожденных телятках.

Поскольку наши мамы – поэтессы, то послания похожи на:

Темно-красные маки

Молящие азалии

Умирающую пену

Искрящиеся сады

Истерзанного поэта

Сев на семи ветрах

Опьянение этим миром

Жажду и скорбь

Короче:

Я спрятался в дюнах за садом,

Найди меня скорей.

Подпись: подсказка номер пять.

Подсказка номер пять: маленькое стихотворение, периодически оказывающееся в карманах участников и заканчивающее свои приключения в виде комочка, застрявшего в фильтре стиральной машины.

Чтобы найти эти маленькие стихотворения, мы потеем километров семь, а в награду кто-то получает приступ астмы, кто-то – мозоли, а иногда все вместе – солнечный удар, поскольку температура воздуха была сорок градусов.

И все для того, чтобы наконец дойти до цели и обнаружить там противника, который уже бесцеремонно раскопал сокровище своими испачканными в земле руками и покрытыми мозолями ногами.

Сокровище: сумка, полная бутылок с лимонадом и банок с сардинами в масле «Коннетабль».

Поражение мы переживаем довольно спокойно, зная, что месть пиратов будет слаще, чем совершенно дерьмовая победа «ботанов».

План прост: встретиться в полночь, написать фальшивые послания, на следующий день незаметно проследить за Шанталь Гойя и Графиней де Сегюр, терпеливо проследовать за ними по пятам и подменить стихотворения, предназначенные команде противников, нашими неприличными записками.

Следующая подсказка находится у тебя в заднице.

Отправляйся на…

Похожа ли моя задница на цыпленка?

или:

And mу ass itʼs chiken?

Это чтобы в английском попрактиковаться.

Короче, сельские прогулочки Шанталь и Графини превращаются в базарные перепалки. Пора переключить внимание на одно местечко, которое надо хорошенько мыть с мылом, чтобы первая брачная ночь прошла успешно.

Столкнуть старух в крапиву
А Мишеля Дрюкера с лестницы
Посмотреть, как дедушка падает в бегонии
Вытереть ему слезы
И бежать

Если вдуматься, оказывается, что мои выходные очень плотно заняты, у меня всего два дня, чтобы вместить «Тридцать миллионов друзей», «Даллас», «Елисейские Поля», дедушку, тетю Югетту и бабушку.

Согласитесь, расписание захватывающее, потому что всем известно, что в субботу и воскресенье детям хочется лишь одного – остаться дома у предков перед телевизором на канале «Антенн 2» и отдохнуть после недели, проведенной за разглядыванием то задницы учительницы, то пейзажа за окном…

Итак, в субботу в полдень надо идти к бабушке, маме папы, потому что она не вечная и сильно сдала за последний год.

Бабка ходит согнувшись, хотя на землю ничего не роняла. Не так, как макаки, иначе ее руки болтались бы спереди и волочились бы по земле. Нет, руки бабки заведены назад, так, как делаешь, когда изображаешь курицу или кузнечика.

В основном, когда бабка становится бабкой, она начинает выглядеть лучше, чем в свое время.

Свое время: время, когда уши еще не пластиковые, а зубы постоянно с тобой. Синоним – «мое время».

Пример: «В мое время мы ужинали в „Куполе“ после спектакля. В субботу после обеда мы ходили танцевать в „Беф“, на крышу, а потом отправлялись в „Эклюз“, рядом с Буль-Мишем, там я и познакомилась с твоим дедушкой».

Однажды бабка выходит замуж, затем становится вдовой и перед смертью еще лет двадцать пять скучает. Тут надо смотреть правде в глаза: бабка заводит детей для того, чтобы они развлекали ее после смерти дедушки.

– Мама!

– Да, Рашель.

– А мне обязательно надо идти к бабушке сегодня?

– О! Рашель!

– Чего?

– Не очень красиво уклоняться от встречи с бабушкой.

– Мне немножко остобрыдло у бабушки, а тебе нет?

– Мне? Э-э… Нет… Вовсе нет… Почему ты спрашиваешь? И с каких это пор большие девочки говорят такие грубые слова?

– С тех пор как они стали большими.

– Послушай, Рашель, бабушка старая, одинокая, ей скучно, у нее одна отрада – видеть своих внуков раз в неделю, и даже если нам это действительно остобр… даже если это немного утомительно для маленькой девочки, сделай над собой небольшое усилие. Ты представляешь себя в ее возрасте?

– Я тоже буду такая же волосатая?

– Нет, надею… Короче, я прошу тебя, Рашель, перестань думать только о себе.

– Там будет тетя Югетта?

– Да, да… Я думаю, что да…

– Ох…

Приехав к дому бабушки, мама паркуется третьим рядом.

Мы звоним в дверь, бабушка открывает и плачет оттого, что я еще больше выросла с последней субботы.

Плакать оттого, что кто-то еще больше вырос с последней субботы: чувствовать приближение своего конца.

Субботние обеды у бабушки очень вкусные, длинные и скучные.

У скатерти по краям бахрома. Я незаметно плету из нее косички.

Так я коротаю время в ожидании «Тридцати миллионов друзей».

Бабушка старая и глухая.

Она не знает о том, что она глухая, но подозревает, что она старая.

– Скажите-ка, Югетта, вы знаете, который час? – спрашивает бабушка.

Югетта – ее сводная двоюродная сестра.

– Подождите, я посмотрю… Без четверти три, Фернанда, – отвечает Югетта.

– Еще неизвестно. Ваши часы сколько показывают, Югетта? – настаивает бабушка.

– На моих без четверти три, Фернанда, – подтверждает Югетта.

– Конечно, конечно… Вы представляете, сколько сейчас времени, моя милая Югетта? – упорствует бабушка.

Бабушка хватает меня за рукав:

– Что я могу тебе сказать, она совершенно глухая.

– Но, Фернанда, дорогая, я вам только что сказала, что сейчас без четверти три.

– Это правда, вы правы, моя милая Югетта, свекла у меня сегодня была с листьями, я без домработницы на этой неделе.

– О! Выньте затычки из ушей, Фернанда, вы утомительны.

– И как, Югетта! Кстати, если бы он оказался здесь, этот маршал, поверьте мне, он пожалел бы, что на свет родился… Сколько времени, Югетта?

– Да куда вы так торопитесь, в вашем-то возрасте, что каждые пять минут спрашиваете, сколько времени, Фернанда? – сдается тетя Югетта.

Тут бабушка берет ситуацию под контроль:

– Не говорите этой милой старушке, что она глухая, как тетеря, а то у нее настроение испортится.

Мы ей в этом клянемся, а тетя Югетта делает вид, что ничего не происходит, и насвистывает.

Бабушка пользуется сложным пультом дистанционного управления, у нее висит плоская телевизионная панель, она готовит еду в микроволновке и смотрит «Даллас», но при этом она сокрушается о том, что Франция до сих пор находится под оккупацией.

Бабушка поднимает телефонную трубку, когда звонят в дверь, и бросается к двери, когда звонит телефон.

Бабушка говорит, что время идет быстро и что жизнь коротка.

Хотя ей самой-то грех жаловаться, но она такая, бабушка: дай ей это, она захочет еще и то.

И с Боженькой то же самое: до девяноста лет она смиренно просила еще годик жизни до следующего Рождества, потому что ей нужно еще три минуточки, чтобы найти хороший дом для престарелых своему сыну, а с тех пор, как ей исполнилось сто лет, она успокоилась и каждое Рождество требует еще двадцать лет, даже не пытаясь хоть чем-нибудь оправдать перенос даты.

Однажды Боженьке это надоело, и Он сказал:

– Ну, ты мне и осточертела, ты всем недовольна, вот тебе в наказание…

Бабушка утверждает, что она находится в совершенно ясном рассудке, что доказывает обратное.

Бабушка бегло разговаривает на шести языках, потому что ей сто лет и она – еврейка.

Бабушка очень боится смерти. Представьте себя на ее месте.

Тетя Югетта сравнивает себя с бабушкой и очень гордится тем, что она знает, что мы уже давным-давно находимся в свободной зоне и что бабушка спятила, но это не мешает ей, тете Югетте, периодически звать к себе своего сыночка Октава.

Октав: далматинец тети Югетты. Умер в 1957 году. Потом из него сделали чучело. Умер второй раз, сгорев во время пожара в квартире тети Югетты на площади Италии.

Как говорит мама, тетя Югетта тоже не молоденькая.

Не имея возможности разговаривать с умершими близкими, бабушка и тетя Югетта убивают время вместе.

Ожидая минуты мщения, время пока терпит.

Дочка тети Югетты давно умерла, что не мешает тете Югетте любить котлеты с тмином и шпинатом, миндальное печенье и крем из сливочного масла.

Бабушке нравится давать мне понять, что тетя Югетта из них двоих самая слабоумная.

Тетя Югетта приятельски подмигивает мне, как только бабушка начинает подавать очевидные признаки старческой немощи.

Старческая немощь: пукать, приподнимая сначала левую ягодицу, потом правую, в ожидании десерта.

Затем бабушка вскакивает, так же быстро, как она вскакивала в годовалом возрасте, садится в свою коляску и мчится в туалет.

Звуки оглушительные. Если кто-нибудь знает, почему ее врач прописывает ей ложку слабительного после каждого приема пищи, пусть он скажет об этом сейчас или молчит всю жизнь.

Транзитол.

Металлическая банка, вроде «Вискаса».

Уже изъятая из свободной продажи, как я надеюсь, умоляю и заклинаю.

Я уже не помню, которая из них умерла первой, тетя Югетта или бабушка. Это произошло почти одновременно. Я не очень горевала. Ни об одной, ни о другой. Вот к чему приводит несколько затянувшееся прощание.

Жизни бабушки и тети Югетты превратились в достояние государства еще до их смерти.

Мама говорит, что их долголетие уничтожило память о том времени, когда они были девочками, женщинами, матерями.

Бабушка и тетя Югетта навсегда остались в нашей памяти старухами.

Бабушка говорила, что прислуга – это прислуга, точка.

Бабушка умерла в разгар августа под носом у своей служанки, которая рассказала, что видела в ее глазах отчаяние и ужас животного, почуявшего роковую эмболию.

Животного, как минимум, униженного.

После этого тетя Югетта осталась действительно одна.

Тетя Югетта любит жизнь и плюет на смерть, что естественно, поскольку дочка тети Югетты умерла и внучка тоже, этого, правда, тетя Югетта не знает. Мы постоянно передаем тете Югетте от нее приветы, когда она жалуется, что от внучки давно нет новостей. Мы говорим, что она много работает, очень занята и, кстати, велела крепко поцеловать ее.

Смерть тети Югетты принесла мне облегчение, потому что мне уже надоело врать и, кроме того, рассказывая, как хорошо живет ее внучка, я начала сама в это верить, и все это было слишком тяжело.

Я ужасно боялась, что тетя Югетта станет мстить, попав на тот свет и поняв, как ее бесстыдно обманывали.

Удивительно, но ни во сне, ни наяву она не приходит щекотать мне ноги под одеялом, чтобы мне неповадно было изображать маленькую скрытницу, а вернее, наглую врунью.

Когда, выйдя от бабушки, папа обнаруживает внизу мамину машину, припаркованную третьим рядом, его лицо вспыхивает, как фритюр, а из носа и ушей начинает валить дым.

– Ну и что, Франсуаза?

– Что, Мишель?

– Все нормально с машиной?

– А что с машиной?

– Все нормально с твоей консервной банкой, Франсуаза? Где будем в этом году сливы собирать? У тебя на лобовом стекле?

– Почему?

– Потому что судебные исполнители, Франсуаза! Шесть тысяч на штрафы в этом году, черт!

– Мишель! Ты употребляешь грубые слова при ребенке, молодец, может быть, все-таки попридержишь, черт тебя возьми, язык!

Потом папа умолкает, как всегда, когда выносить безответственную жену становится выше его сил, и делает вид, что ловит раздраженным жестом муху над головой, словно Коломбо, который, собираясь покинуть комнату, вдруг с улыбкой оборачивается к подозреваемому номер один и спрашивает: «Кстати, госпожа Стивенсон, ваш богатый муж-миллиардер, обладавший миллиардами долларов, успел своей золотой ручкой внести изменения в завещание в день своей смерти от яда какого-то злодея, отравившего его для того, чтобы убить?»

Вечером, в восемь тридцать, вся семья усаживается полукругом перед телевизором, чтобы посмотреть «Елисейские Поля», передачу Мишеля Дрюкера.

Под торжественную музыку из своих «роллс-ройсов» с шоферами выходят одна за другой эстрадные звезды с высокими прическами.

Они приветливо машут в камеру, делая вид, что только что ее заметили, потом устремляются в студию, расположенную на Елисейских Полях.

Мишель Дрюкер делано смеется каждый раз, когда звезда шевелит мизинцем или сглатывает слюну.

Это не ускользает от мамы, которая, за неимением лучшего объекта, начинает издеваться над Мишелем.

Во время таких сборищ папа – капитан корабля.

Капитан корабля: деспотичный глава семьи, единственный обладатель пульта.

Пульт: прямоугольный предмет, удобно ложащийся в руку. Живет между подушками кресел, под диваном в гостиной или в кабинете. Пульт питается потом большого пальца и ладони. В противоположность тому, что думает капитан корабля, пульт дальше левой ягодицы своего хозяина не убегает.

– Франсуаза!

– Да, Мишель.

– Куда делся пульт?

– Как куда еще делся пульт?

– Черт подери, в конце концов. Я его когда-нибудь прятать начну. Иди, посмотри на кухне. Рашель!

– Чего?

– Пересядь отсюда, малыш, ты опять на пульте разлеглась, брысь, черт!

– ……

– Рашель, помоги мне, вместо того чтобы остава… Бенжамен! Бен-жа-мен!

– Чего еще, па?

– Смени-ка тон, старина. Надо что-то делать, быстро переверни диван и все подушки.

– Но, папа…

– Так, Бенжамен, мальчик мой милый, успокойся, понятно? Мне надоело убирать все, что вы тут набросали, беспорядок неописуемый, черт…

– Мишель! Ты весь дом вверх дном перевернул, может, заодно ты и подушки вспорешь?

– Отличная мысль, милая Франсуаза, неси ножницы!

– Мишель, у тебя с головой все хорошо?

– Да, очень хорошо.

– А это не пульт?

– А? Черт, действительно, в кармане у меня, черт, он тут… Хорошо, ладно, ладно…

Еще мы всей семьей любим следить за целой планетой, за нефтяными колодцами и за заатлантическими прическами, поэтому мы смотрим и «Даллас» тоже.

«Даллас» вошел в наш дом благодаря Надеж, поскольку ее сердце, как и сердца миллионов других французов, бьется в такт событиям «Далласа».

Надеж любит «Даллас».

Но, по мнению мамы, Надеж безосновательно ненавидит Джей Ар Ивинга:

– Надеж, в конце-то концов, так не годится, вам просто необходимо научиться отличать вымысел от реальности.

– Ох, сударыня, знать ничего не хочу, знать ничего не хочу, знать ничего не хочу!

Надеж действительно ничего не хочет знать, потому что, как говорит папа, ненависть съела ей все мозги.

Когда Надеж смотрит телевизор вместе с нами, в гостиной начинается представление. Побагровев от ярости, она грызет ногти:

– Ох! Ну, виданное ли дело! Ну, виданное ли дело! Ну, виданное ли дело! Ты и впрямь подлец, Джей Ар!

Особенно когда Джей Ар, очень довольный тем, что он насолил своему брату Бобби, потому что тот – настоящий идиот, говорит: «Хе-хе-хе».

– Надеж!

– Чего?

– Ты знаешь, кто к нам сегодня придет на ужин?

– Не-а!

– Кто-то, кого ты очень хорошо знаешь, Надеж…

– Кто ж это?

– Ха-ха-ха… Секрет!

– Красавчик подлец, что ли?

– Король негодяев, Надеж.

– Ух ты! Блин! Невиданное дело! Джей Ар?

– В точку, Надеж!

– Невиданное дело, невиданное дело, невиданное дело…

Я убеждаю Надеж в том, что под капотом в моторе в две лошадиные силы сидят две лошади, что трагедия в Чернобыле произошла по ее вине, потому что она не выключила газ, что галантин из свиных голов делается из остатков мозгов бабушки, и от этого она совсем спятила, что мой отец – это моя мать, что мой брат – это моя сестра, что моя мать – это ее отец.

– Ух ты? Блин! Невиданное дело! Невиданное дело! Невиданное дело!

После «Далласа» я иду спать. С постели я устраиваю несколько восходов и закатов на стене при помощи световой дуги от фонарика.

Я думаю, а вдруг мой муж сейчас, так же как и я, устраивает восходы и закаты? Хотя, может быть, у него уже борода и работа?

Интересно, смотрел ли он тоже «Даллас», думает ли он тоже, что Джей Ар – отличный парень, мужественно терпящий некрасивую, вечно пьяную жену, кретина-брата и такую идиотку-родственницу, как Памела.

В воскресенье утром дедушка будит нас круассанами и миндальным печеньем.

Дедушка не старый и не глухой.

Он – турок, но акцента у него нет.

Он еще красивый и хорошо танцует, в таком элегантном стиле.

И он здорово говорит на сленге.

Когда он был помоложе, он со своей телкой чадил цигарками у предков и работал как вол, зарабатывая шиши, бабло, мани-мани, гроши, зелень, капусту или грины, чтобы детенышам что-то сунуть в клюв.

С шести утра до шести вечера дедушка продает спецодежду. Он уверен в том, что если я буду так бегать, куколка моя, то могу попасть под сенокосилку и лишиться головы.

В магазине спецодежды у дедушки есть каталог с его спецодеждой, он называется «Спецодежда Абукир».

Манекенщицы в этом каталоге похожи на провинциальных дам в шиньонах, они гладят белье.

Наверное, грустновато быть манекенщицей для магазина не с проспекта Монтень, но в то же время манекенщицы, рекламирующие халатики для прислуги, которая убирается в квартирах девушек-манекенщиц с проспекта Монтень, тоже нужны.

Дедушка состоит членом в АБПУД. То есть в Ассоциации Борцов за Право Умереть Достойно.

Я, между прочим, предпочитаю просто не умирать.

У нас с папой есть проект создания новой ассоциации, АБСЛСПЖПКЕЗ: Ассоциации Борцов за Стремление Любыми Средствами Продлить Жизнь Потому что Кто Его Знает, пока мы живы, мы надеемся.

Дедушка говорит при помощи рук.

У него нет права голоса, потому что он турок, а его брат умер в Освенциме.

Дедушка всегда страшно пунктуален и не любит синагогу.

Он ужинает каждый день в шесть тридцать вечера.

В семь тридцать он уже в постели, если, конечно, не передают интересный футбольный матч.

Дедушка никогда не повышает голоса, если, конечно, не передают интересный футбольный матч: тогда он вопит «черт и дьявол, ребята»!

Еще дедушка любит скачки и хорошеньких женщин тридцати пяти лет.

В субботу вечером дедушке звонить нельзя. Он занят.

В гостиной у дедушки висит старая фотография, где он танцует со знаменитой коричневой дамой с бананами вокруг живота.

Дедушка любит повторять, что, если однажды у меня перед носом кто-то закроет дверь, мне надо лезть в окно.

Еще он говорит, что я должна это хорошенько запомнить, чтобы не забыть, когда его уже не будет.

Еще он говорит, помоги себе сам, и Бог поможет тебе.

Папа любит дедушку. Несмотря на то, что у них разные политические взгляды, и на то, что папа раздражается, когда тесть будит его по утрам в воскресенье.

Папа говорит дедушке, что Миттеран проходимец, врун, пройдоха и заговорщик, только и способный, что машины в Пти-Кламаре взрывать, а дедушка говорит, что, дорогой мой Мишель, возвращайтесь тогда в вашу старую добрую правую консервативную партию, поскольку прошлое уроком вам не послужило. Папа говорит, что вот и еще один довод, мой дорогой Морис, и не рассчитывайте на меня в смысле поддержки чиновника из Виши, Морис говорит, что нет, дорогой мой Мишель, назовите мне хоть одного чиновника из Виши, который затем принял участие в Сопротивлении, а папа заключает, что Миттеран был таким же участником Сопротивления, как он, папа, оперной крысой, и что какое счастье, мой дорогой Морис, что вы не имеете права голоса во Франции. Ну, тут уж вы перегибаете палку, дорогой мой Мишель, огорчается дедушка и, несмотря на последнее прозвучавшее оскорбление, предлагает дорогому своему Мишелю миндальное печенье. Ладно, без обид, говорит папа, конечно, отвечает Морис, до такого мы не докатимся, старина.

Дедушка – единственный человек, которому я рассказываю, что почти все время скучаю, особенно по воскресеньям. Я говорю ему, что, когда я в школе, время идет так медленно, что мне не терпится дожить до воскресенья, а когда наступает воскресенье, время идет так медленно, что мне не терпится дожить до понедельника. И так получается, что я скучаю от понедельника до воскресенья и от воскресенья до понедельника.

Дедушка отвечает, что мне страшно везет, потому что это такая роскошь, куколка моя, иметь в жизни возможность поскучать, такая роскошь, а потом, как все стареющие люди, комментирует ситуацию какой-нибудь песенкой своей молодости, например: «Дети скучают в воскре-е-есенье».

Еще дедушка напевает «Вы проходите, меня не замечая», когда я пробегаю мимо, не поцеловав его, «Заговорите о любви – я вас ударю по лицу…», когда ему напоминают о бабушке, и «Ах, если бы вы знали девочку мою» практически всегда.

А потом однажды дедушка умер.

Умер, наверное, не так, как планировал вместе с членами своей призрачной ассоциации.

Наверное, дедушка не знал, что, чтобы умереть достойно, достаточно достойно жить.

~~~

В загородном доме мне часто снятся кошмары. Мама говорит, что это из-за того, что меня возбуждает морской воздух, а папа перебивает ее и говорит, что надо говорить не «морской воздух», бедная моя Франсуаза, а «соленый воздух», а мама отвечает: «У твоей дочери бессонница, Мишель, но тебя интересует только то, чтобы ты опять и опять оказался прав».

Короче, когда мне снятся кошмары, я зову маму. Но маме лень спускаться, и она отвечает мне в полусне:

– Рашель! Поднимись ко мне, дорогая!

И я, дрожа, поднимаюсь наверх.

Мне нравится наверху.

Я забираюсь в кровать, в которой вроде бы была зачата папой и мамой. Папа на секунду прекращает храпеть и говорит:

– М-м-м… Несомненно, несомненно…

И снова начинает храпеть.

Утром, еще продолжая дремать в папиной и маминой постели, я приоткрываю глаза и обнаруживаю Бастьена, застывшего, словно мумия, на краю кровати. Он смотрит, как я сплю.

Это омерзительно.

Не знаю, зачем он торчит тут и молча смотрит, как я сплю, но это самое страшное, что могло со мной произойти в жизни.

Более того, я пари могу держать, что мама с ним заодно:

Бастьен наверняка зашел к нам со своими кудрями и лицемерным видом.

И спросил, видимо, проснулась ли я.

Мама, наверное, ответила, что нет, хотя уже пора.

И пусть он поднимется наверх.

Спасибо, мамочка, из-за тебя Бастьену теперь известно о том, что я, как маленькая, сплю в твоей кровати, да еще в пижаме, которая кажется тебе такой красивой.

Пижама, которая маме кажется такой красивой: пижама, которая кажется мне такой некрасивой.

Но не стоит сердиться на маму. Это сильнее ее: она любит Бастьена Роша, гнилые фрукты, потому что их слишком жалко выкидывать, и крутые яйца.

Как только я вижу Бастьена, я вскакиваю с кровати и начинаю сдирать шторы с окон.

Тут, мне кажется, Бастьен пугается, потому что, пока я с воплями срываю последнее кольцо с карниза, он на цыпочках выскальзывает из комнаты.

Когда происходит что-то, что очень меня бесит, я не могу просто сказать: «Ох, черт, меня это бесит, в конце-то концов».

Когда я в бешенстве, мне необходимо ломать мебель.

Мебель тех, кто меня взбесил.

Мама думает, что в прошлой жизни я была очень нервной пантерой, потому что я не только холерик, я еще очень люблю красное мясо, почти сырое, с капающей кровью.

Я немножко успокаиваюсь и спускаюсь на кухню.

Мама спрашивает, что случилось с Бастьеном, я отвечаю, что ничего, и выхожу на улицу, говоря, что пока, до скорого, и я там шторы оборвала.

– Нет, это уже ни на что не похоже, Раш… Мишель!

– М-да.

– Ты знаешь, что выкинула твоя дочь?

– Ну, чувствую, что сейчас узнаю.

– Мадемуазель оборвала шторы в нашей спальне, потому что была в дурном настроении.

– Я? В дурном настроении? Бастьен сидел на кровати, пока я спала, и я…

– Это правда, Франсуаза?

– Что, Мишель?

– Маленький кто-то там действительно сидел на НАШЕЙ кровати?

– Ну да, Мишель…

– Мне осточертело это, Франсуаза! Эти мальчишки садятся задницей на каждую кротовью нору, а потом ты их приглашаешь поваляться НА НАШЕЙ ПОСТЕЛИ?

– О, Мишель! Грубые слова в присутствии девочки, черт бы тебя подрал со всеми потрохами.

– Ну ладно, я пошла, папа!

– Иди, малыш, иди… Ив следующий раз постарайся принимать своих приятелей в своей постели.

– Хорошо, папа! Пока!

Я быстро выбегаю из дома, торопясь свести счеты со всей бандой.

Я им объясняю, что не стоит ходить смотреть, как я сплю, и прошу вообще оставить меня в покое, ПОЖАЛУЙСТА.

Бастьен говорит, что очень хорошо, прекрасно и что он желает мне отлично провести остаток моей жизни, потому что мы тебя тоже вечно ждать не будем, у нас есть дела поважнее.

И очень удачно, говорю я себе. Просто великолепно. Потому что и мне есть чем заняться, мне нужно, например, обдумать фасон своего свадебного наряда и выбрать между – прямым пикейным платьем в стиле ампир, плотно облегающим грудь благодаря застроченным складкам, нежно оттеняющим силуэт линией перламутровых пуговиц, незаметно подчеркивающих великолепие вечернего одеяния из органзы, плавно расширяющегося к полу и – платьем с более смелым декольте, узким в талии, весьма решительно расходящимся в полете вниз, фасоном времен Людовика XIV или даже скорее Марии Антуанетты…

Первый, более изысканный вариант, мне кажется деликатно ослепительным в своей простоте, образцом скромной элегантности, предвещающим счастье, отмеченным печатью этой самой скромности, счастья вечного. Второй вариант более эффектен, такой «смотри, какая я», тоже возможен и оправдан обстоятельствами, хотя и несколько претенциозен.

С выбором фаты я определилась раз и навсегда: тюль, только тюль, длинный и спереди, и сзади.

Кружева недопустимы: напоминают о причастии.

Под платье я думаю надеть полупрозрачные чулки, приятные на ощупь и легко снимающиеся.

Идеально было бы при этом, чтобы чулки мне снимать не пришлось, да и в платье хотелось бы оставаться максимально долго, я хочу сказать, так долго, насколько это возможно, всю брачную ночь, а может быть, и всю жизнь.