Текст книги "Мальчик с гусями"

Автор книги: Радий Погодин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Яков Ильич тут же выскочил из окна.

Бросаясь в воду, он заметил, что с того берега тоже кто-то бросился.

Яков Ильич плыл саженками, или, как говорят, вольным стилем.

– Держись! – кричал он.

Гуси галдели.

Яков Ильич нырнул, чтобы, как полагается, схватить погрузившегося в воду мальчишку, вытащить и спасти. В зеленоватой глубине руки его кого-то обхватили. Яков Ильич вынырнул и обнаружил, что держит и крепко прижимает к себе Марию Степановну Ситникову.

– Простите, – сказал Яков Ильич. – Я тут мальчонку спасаю.

– Ах! – сказала Мария Степановна. – Он, наверное, там, в глубине. Я как услышала "Помогите!" – так и бросилась в воду, спасать. Я как раз на крыльце была.

Яков Ильич и Мария Степановна снова хотели нырнуть, но их постигло разочарование – в небольшом отдалении увидели они мальчишку. Он спокойно и ловко плыл на спине. Рядом с ним плыли гуси. Иногда гуси окунали головы в воду и аппетитно заглатывали мелких рыбешек.

– Извините! – крикнул мальчишка. – Это я не вам кричал. Я гусей тренирую.

– Поразительно, – сказал Яков Ильич.

– Ах! – сказала Мария Степановна и начала погружаться, пораженная беспрецедентным поведением мальчишки.

Но Яков Ильич подхватил ее и некоторое время стоял, держа ее на весу, в том самом месте на середине реки, где, по утверждению жителей поселка Горбы, отражения двух водонапорных башен, разорванные волнами, летят друг к другу и соединяются. Постояв так немного, Яков Ильич пошел к противоположному берегу, на котором проживала Мария Степановна, – он вдруг вспомнил, что река в это время года едва достигает взрослому человеку по грудь.

На берегу, когда Мария Степановна пришла в себя, они поглядели друг на друга и сконфузились. Яков Ильич был в старых выцветших брюках галифе и босиком, так как стоптанные домашние шлепанцы он обронил, прыгая из окна. Мария Степановна была в застиранном ситцевом халате и босиком – домашние туфли она потеряла в воде.

– Ах, – сказала она. – Как неловко... – И тут же забеспокоилась: – Вы простудитесь, Яков Ильич. Вам следует немедленно переодеться и выпить чаю с малиной... Ах, у вас, наверное, и малины нет. Я сейчас принесу. – С этими словами она побежала к своему дому.

А Яков Ильич бросился в воду и поплыл переодеваться, позабыв, что совсем рядом стоит новый мост и что река в это время года едва достигает взрослому человеку по грудь.

Г л а в а с е д ь м а я

МОСТ

Если бы в поселке Горбы не было моста, то на его месте непременно образовалась бы центральная площадь с базаром. К мосту сбегались четыре самобытные грунтовые дороги из окрестных деревень. Все горбовские улицы так или иначе тоже сходились к мосту. Главная дорога, ведущая из Горбов в райцентр, тоже начиналась от моста.

Здесь же располагались чайная и закусочная, а также баня с железной трубой на растяжках и оба павильона из бетона и стекла, все еще недостроенные.

Автобусы останавливались у моста – и большие, которые шли только до Горбов, и маленькие, насквозь пропыленные, которые бегали по деревням.

Мост покоился на двух аккуратных быках, срубленных узко и плотно для ледохода, отчего широкая деревянная консоль казалась столешницей раздвинутого на праздник стола.

Летом под перилами сидели мальчишки – ловили рыбу плотву. Некоторые ловили ее лежа на теплых досках.

В детстве Наташа любила смотреть с моста в воду.

* * *

Автобус из районного центра прибыл в Горбы с опозданием. Трактор, тянувший его через глыбь на Середке, заглох. Наверное, час тракторист и шофер бродили по воде. Тракторист нырял даже, для чего снимал и рубашку и майку. Из окон автобуса, поскольку двери были закрыты, местные механизаторы выкрикивали полезные советы и ломились помочь.

Настроение у Наташи испортилось, как вы помните, еще в ту минуту, когда молодой человек и турецким загаром попросил ее подержать черепаху. В Горбах оно испортилось окончательно. Наташа даже не предполагала, что оно может испортиться до такой степени – просто совсем исчезнуть.

На выходе кто-то второпях толкнул ее углом деревянного чемодана в спину. Кто-то сказал: "Пошевеливайся ты, цыпа в белых штанах". Кто-то кому-то прямо через Наташину голову передал какой-то мешок с чем-то мокрым и капающим. Этого бы уже хватило. Но... Выйдя из автобуса, и отряхнувшись, и поправив прическу, и, естественно, удостоив наглого владельца черепахи презрительным взглядом, Наташа поглядела на мост, через который ей предстояло идти к дому, – поглядела, и все у нее помутилось, и ей захотелось немедленно помереть.

По мосту друг другу навстречу шли ее отец, Яков Ильич Шарапов, и Мария Степановна Ситникова. Мария Степановна – в красивом малиновом платье, на плечах у нее черная шаль с пунцовыми розами, в ушах серьги с зелеными камушками. В одной руке она несла чайник, в другой – банку с вареньем. Яков Ильич – в выходном заграничном костюме, в белой рубашке нейлоновой с галстуком.

"А ведь сегодня не день выборов в поселковый Совет, и не Первое мая, и не праздник Октябрьской революции..." – отметила про себя Наташа.

На одном конце моста Наташа разглядела ненавистного ей бродягу – кота Василия, развалившегося на теплых досках в беспечной позе. Разглядев все это, Наташа услышала:

– Что вы, Мария Степановна?

– Нет, нет. Вы немедленно должны выпить чаю с малиной.

– Вы такая красивая...

– Ах! Просто переоделась в сухое.

Кот Василий на своем конце моста развалился еще вольготнее и заорал:

– Ненавижу сметану!

Кошка Матрена заплакала. А Наташа прижала ладони к щекам, уронив дорожную сумку, и прошептала:

– Измена...

Маму свою Наташа не помнила. Она всегда помнила себя с отцом. Помнила, как они, вернувшись с Дальнего Востока на родину, поселились в домике над рекой, где и поныне проживает ее отец. В детстве она очень любила отца. Любила помогать ему по хозяйству. Но еще больше любила слышать, когда люди говорили: "Вот какая у Якова Ильича дочка – хозяйка". Повзрослев, она научилась понимать отца как некое принадлежащее только ей беспрекословное и бессловесное существо, вроде куклы Петрушки, у которого только и есть, что улыбка. Вскоре она поняла, что Петрушка и малому рад и улыбка его неизбывна, привыкла к этому мнению и перестала об отце заботиться. Он, наверно, и не заметил. А в народе по-прежнему говорили, какая у Якова Ильича дочка, все чаще и чаще употребляя для определения слово "красивая".

В детстве любила Наташа смотреть с моста в воду. И сейчас стала она на мосту, облокотившись о перила. А вода текла. И наплывали слезы на глаза студентки Наташи. Осторожно, как отличница высушивает в тетради малую кляксу промокашкой, Наташа прижимала к своим глазам душистый платочек.

С детства, будучи единственной дочерью и, как говорят, способным ребенком, Наташа жила по закону – третий лишний, применяя его достаточно широко, вследствие чего не желала быть даже второй – только первой.

Мальчишки под перилами рыбу ловили. Мост плыл над рекой Бдёхой величаво, как древний фрегат. Но не было моря. Не было океана. И доски фрегата скрипели не от штормов, а от проходящих за Наташиной спиной вонючих грузовиков.

ЗДРАВСТВУЙТЕ, МИЛАЯ БАРЫШНЯ

(Дополнение к седьмой главе)

На кухне Яков Ильич с Марией Степановной пили чай. Они сидели друг против друга, разглядывали узор на клеенке и говорили, смущаясь и чуть дыша.

– Все знают, что наши творог и сметана самые вкусные в области, говорила Мария Степановна. – Пейте, Яков Ильич, малина выгоняет из организма сырость. Ну, прямо все знают. Детские учреждения, больницы, санатории просят у руководства именно нашу продукцию. А на комбинате всё смешивают и обезличивают...

– Да, – говорил Яков Ильич. – Неправильно это. Если наша автобаза находится в бездорожном районе, нам и запасных частей нужно больше давать, а нам дают из расчета на асфальтовые покрытия. Не хотите ли макароны по-флотски? Мы до чего дошли – машина из рейса возвращается, мы с нее деталь дефицитную свинчиваем и на другую машину ставим – так вот и ездим.

– Здравствуйте, – сказала Наташа сухо. Поправила прическу, глядя в зеркало над умывальником, чтобы показать свое безразличие к происходящему.

Яков Ильич и Мария Степановна вскочили из-за стола.

– Моя дочка Наташа, – радостно сказал Яков Ильич.

"Поглупел, – подумала Наташа. – Будто она не знает, кто я. Ишь вырядилась, как купчиха. И почему таких шалей в продаже нет?.."

– Наташенька, – смутившись, сказала Мария Степановна. – Ах, как выросла! Ах, какая красавица!.. Не хочешь ли чаю с дороги, с вареньем малиновым?.. Ах, остыл, наверное. Я сейчас подогрею. – Мария Степановна с опаской поглядела на двухконфорочную бензиновую плиту. – У вас такая страшная техника...

Яков Ильич бросился плиту распаливать, приговаривая:

– Сейчас, дочка. Я макароны по-флотски сейчас разогрею. Остыли...

– Не беспокойтесь, – холодно сказала Наташа. – Мне ничего не нужно... Мне ничего не нужно, – повторила она. – И вообще...

– Что вообще? – тихо спросил Яков Ильич.

Не увидев в отцовских глазах даже отдаленного намека на ту, Петрушкину радость, Наташа, как говорят, констатировала: "Он всю жизнь притворялся, что любит меня".

– И вообще, я пойду погуляю, – сказала она.

Отнесла сумку в свою комнату, поклонилась многозначительно и вышла.

– Эх, дети... – услышала она, закрывая дверь. Это сказал отец.

Мария Степановна мягко запротестовала:

– Ничего, ничего. Она устала с дороги...

Наташе хотелось плакать. Тут еще кот Василий попался ей под ноги. Посмотрел на нее непочтительно, пренебрежительно, даже нагло и заорал:

– Умру – не забуду! – И полез на высокую березу.

Тут еще хулиган Витя – Консервная банка захохотал. Он сидел на заборе с громадной рогаткой, которую на Наташиных глазах зарядил зеленым яблоком, и в нее прицелился. Под забором в крапиве стояли гуси.

– Я тебе уши нарву! – погрозила Наташа.

Гуси загоготали, зашипели, двинулись на нее.

– Руки вверх! – сказал хулиган Витя. Но стрелять не стал, побил яблоко о забор и принялся из него сок высасывать, наверно, такой кислый, что у Наташи скулы свело и по всему организму прошла дрожь.

– Как тебя земля держит? – спросила Наташа.

– А я на заборе, – объяснил хулиган Витя.

Разноцветные дома поглядывали на Наташу с холмов и пригорков, а также угоров и косогоров. И сараи. И сараюшки. Они как бы приглашали ее зайти, заглянуть, приобщиться. Но она торопилась, одинокая и замкнутая в себе.

Наташа перешла мост, поднялась по тропинке на косогор, где росли сосны. Она хотела пойти на Девушкину гору, чтобы посидеть там и погрустить на скамейке, но почему-то раздумала и, прислонясь спиной к сосне, стала глядеть на реку.

"Наверно, меня хорошо видно с моста, – подумала она мимолетно. Наверное, я в белых брюках и желтой блузке-безрукавке красиво смотрюсь возле сосны. Как у художника Дейнеки".

Чувствовала себя Наташа очень одиноко. Она бы ни за что не созналась, но чувство одиночества, этакой отринутости, доставляло ей щемящее наслаждение, – оно как бы поднимало ее над всем миром.

"Наверно, у той сосны я буду выглядеть еще эффектнее. Там мох серебристей и сама сосна ярче".

Река сверху казалась чернильно-синей. Мост розовым. Песок желтым в сиреневых тенях. Ольха была густо-зеленой, почти что черной. "Как у художника Гогена, – подумала Наташа. – Только орхидей не хватает. Да и откуда у нас орхидеи? Цветы у нас мелкие, даже не цветы, а нелепость. Одним словом, полевые". От этой мысли она почувствовала себя еще более одинокой. Приготовилась эффектно заплакать, запрокинув голову и глядя в небо, но тут услышала слова:

– Здравствуйте, милая барышня. Скажите, пожалуйста, как мне пройти на кладбище?

Наташа остроумно съязвила, сказав:

– Неужели вам уже приспела пора? – Повернулась, чтобы, окинув спрашивающего этаким уничтожающим взглядом, добавить: "Действительно, пора, мой друг, пора".

Перед ней стоял мусье Александр, который, если вы помните, приехал в Горбы на французском автомобиле.

– Извините, милая барышня, я хочу справиться, как мне пройти на кладбище.

Наташа сразу смекнула, что перед ней либо артист МХАТа, либо иностранец.

– Это вниз, – сказала она. – Потом снова вверх.

– Я понимаю, – мусье Александр согласно кивнул. – Здесь в Горбах все так – сначала вниз, потом вверх... Вы бы не согласились меня проводить?

Наташа почувствовала прилив благородной вежливости.

– Пожалуйста, – сказала она. – С большим удовольствием.

Мусье Александр не тронулся сразу, он еще постоял немного, глядя на реку, на желтый песок, розовый мост и густо-зеленые, почти черные кусты ольшаника, разросшиеся возле моста.

– Видите ли, – сказал он, сутулясь. – Чтобы постичь красоту, нужно своими глазами увидеть крупный бриллиант. Пусть даже на чужом пальце. Так говорит моя мама.

– Наверное, она права, – согласилась Наташа. – Я никогда не видела бриллиантов, ни крупных, ни мелких.

Мусье Александр посмотрел на нее странно и, как показалось Наташе, слегка насмешливо.

"Буржуй окаянный", – мысленно обругала его Наташа. Но идти по поселку и ловить на себе любопытные взгляды жителей Наташе было приятно. "Давайте, давайте, – говорила она про себя. – Сочините что-нибудь невероятное, сплетники толстопятые". В самом людном месте, возле универмага, Наташа, собрав все свои познания, сказала мусье Александру по-французски:

– Сегодня не жарко.

– Да, день чудесный, – ответил он ей. – Мне кажется, сегодня что-то произойдет.

Г л а в а в о с ь м а я

КЛАДБИЩЕ

На кладбище тесно стояли вязы, дубы и липы. Росла бузина, растение непременное в местах, означенных ушедшей жизнью. Березы на кладбище не росли: береза не любит крутой земли, а кладбище в Горбах по непонятной причине как бы катилось с отлогого косогора и самыми тяжелыми могилами упиралось в стену, сложенную из валунов и прошитую спекшимся за века известковым раствором, в который, как зерна, были вдавлены мелкие камушки. Если постоять на кладбище и внимательнее приглядеться, то возникает в голове другой образ, такой, что не скатывалось кладбище с крутого косогора, а, напротив, как и дома живых, с низкого места взбиралось наверх, освобождаясь по дороге от тяжкого камня плит и сени крестов, и утвердилось там легкими кровельными обелисками, простодушно красными, открытыми и бесхитростными. Затем кладбище снова сошло с вершины, как бы откатилось, и расцвело хитроумной вязью железных оградок, крашенных под серебро.

Мусье Александр ходил по заросшим дорожкам ближе к стене. Он держал в руках план, нарисованный на бумажке.

– Где-то здесь похоронена моя бабушка. Вы не знаете?

– Я не в курсе, – сказала Наташа.

Кладбище охватило ее тоской. Она попыталась представить себе образ мамы, но в ее воображении возникли балерина Уланова и старинная киноартистка Вера Холодная.

– Ага, вот она! – воскликнул мусье Александр. – Моя бабушка!

Он опустился на одно колено возле могилы, которая представляла собой тяжелую известняковую плиту с железным кованым крестом. В вершине креста, как лицо, и в концах перекладины, как раскрытые ладони, напряженно темнели медные бляхи с изображением символов святой троицы.

"Почему я не замечала этого креста раньше? – подумала Наташа. Хорошо бы эти бляхи повесить в будущей моей квартире, в городе Ленинграде. А может быть, и в Москве". Наташа задумалась, где лучше...

Мусье Александр долго молчал, склонив голову. Потом вздохнул, достал из кармана белоснежный платок с монограммой, нагреб в него земли с изголовья могилы, завязал и, положив в прозрачный пакет, спрятал в карман.

Он поднялся. Отряхнул колено. Улыбнулся смущенно:

– Мама просила. Сказала: "Ты едешь на родину. Привези мне землю с бабушкиной могилы". – И, как бы извиняясь, добавил: – Мама совсем состарилась...

Загалдели гуси.

На дорожку вылез хулиган Витя.

– Это Григорий. Это Макар. Это Захар. Это Юрий, – сказал хулиган Витя.

Каждый из четырех гусей, услыхав свое имя, солидно откликнулся.

– Здравствуйте, – сказал хулиган Витя мусье Александру. – Они у меня как собаки. Даже лучше. Хочете, я им скажу – и они пойдут на вас воевать?

Наташа возмутилась:

– Во-первых – хотите. А во-вторых, я тебе все-таки уши нарву.

Хулиган Витя глянул на нее недоверчиво. Был он в трусах и в просторной растянутой майке, не прикрывавшей его тощее тело. Коленки побитые. Большие уши шелушились. Нос облупился. Хулиган Витя ткнул рукой в железный бурый от ржавчины крест.

– Я знаю, – сказал он. – Вы из Парижа. Экскурсанты хотели отколупать от этого креста бляхи. Я не дал... Вот была кутерьма, как они от гусей удирали... – Хулиган Витя захохотал.

– У тебя зубов нет, – сказал мусье Александр и засмеялся тоже.

– Я их сам повыдергал суровой ниткой. Раскачаю сначала, потом обвяжу суровой ниткой – и как дерну! – Хулиган Витя широко открыл рот и забрался в него грязными пальцами. Он шарил там, как в кармане. Что-то нащупал. Сказал, сплюнув: – Бугорочки уже. Новые проклевываются. Хотите пощупайте. – Он распахнул рот во всю ширь, и мусье Александр заглянул туда серьезно и с интересом.

– Да, – сказал он.

– У меня во будут зубчики! – Хулиган Витя развел руки шире плеч. Как железо будут.

Мусье Александр сказал:

– О-о...

Наташа поморщилась:

– Кому нужны такие громадные зубы? И не лазай в рот грязными пальцами.

– А это в смоле. Не отскабливается. И песком не отходит. Когда я домой приду – керосином вымою или бензином.

Наташа еще раз поморщилась. Подумала с неудовольствием: "Они не только пальцы, они лягушку в рот запихают. А носы у них такие всегда неопрятные".

Гуси зашипели, как белые змеи, вылезающие из белых корзин:

– Сожрем...

– Не надо, – сказал хулиган Витя.

Гуси повернулись к нему, загалдели, захлопали крыльями. Они спорили с ним и что-то доказывали.

– Она исправится, – сказал им хулиган Витя.

Гуси посмотрели на Наташу неодобрительно, еще немного погоготали, успокаиваясь, и пошли щипать траву мокрицу, в изобилии росшую возле могил.

Хулиган Витя поднялся к тому пределу, где откатившееся с вершины косогора кладбище остановилось и изукрасилось оградками, крашенными под серебро.

– Во! Какие кресты наш колхозный кузнец делает! Как флорентийское железо. А кузнец-то и не видал никогда флорентийского железа. Своим умом допёр.

Студентка Наташа, не без основания считавшая, что она все про искусство знает, даже доросла до понимания тонкостей, воскликнула:

– Ах! Посмотрите, какой эрудит! Что ты про флорентийское железо знаешь?

– А ничего, – сознался хулиган Витя. – Приезжал один дядька в берете из Ленинграда. У него такие щечки пузыриками и борода. Целый день их срисовывал и фотоаппаратом снимал. Он и сказал. Наврал, думаешь?

Наташа хотела ответить – мол, безусловно наврал, но мусье Александр опередил ее.

– Нет, – сказал он. – Так и есть.

Хулиган Витя подтянул трусики, заправил в них разболтавшуюся широкую майку. Робко вытянул руку, тонкую и черную, как обгоревший прут. Указал на вершину бугра:

– Там старинные большевики похоронены. Красные бойцы.

Наташа застеснялась чего-то. Стало Наташе неловко.

– Пойдемте, – сказала она.

Г л а в а д е в я т а я

ПРОГУЛКА

Вот как случилось, что студентка Наташа, девушка гордая, раздумчивая и ожидающая, прошлась по родному поселку в обществе подозрительного иностранца мусье Александра, ненавистного ей хулигана Вити по прозвищу Консервная банка и четырех нахальных гусей: Григория, Макара, Захара и Юрия. В местах людных, особенно там, где машины снуют, хулиган Витя надевал на гусей поводки и тогда шагал, красуясь и покрикивая:

– Тише. Спокойнее. Ряды-ым!

Все обращали на них внимание, и Наташа не могла разобрать – все равно ей или не все равно.

Повсюду у хулигана Вити были спрятаны консервные банки – пустые, конечно. Он извлекал их ногой из-под заборов, из-под кустов и просто из зарослей буйной травы крапивы. Он гнал свои банки, как мячики. Гуси в этой игре участия не принимали, но, видимо, относились к ней снисходительно. Именно из-за этого пристрастия хулиган Витя получил такое некрасивое прозвище.

Банки гремели. Гуси галдели. Мусье Александр смеялся. Наташа кривила губы. Хулиган Витя хвастал.

– Вот, – говорил он. – Лучшая в области автобаза. Директором в ней герой войны и победы Яков Ильич. Он был пять раз ранен. Семь раз горел в танке. У него три ордена Красного Знамени, два Отечественной войны, два ордена Славы и еще один орден, который он получил за труд.

Наташа думала:

"Ну врет. Не танкистом он был, а в пехоте. И орденов у него четыре. Орден Красного Знамени, Отечественной войны. Правда, орденов Славы – два. Ах, да! Он ведь действительно получил орден за труд. А я его не поздравила. Сегодня поздравлю. А может быть, поздно уже?.."

– Вот, – хвастал хулиган Витя. – Молочный завод. Лучший в области. Говорят, творог и сметану он делает самые вкусные. Только я давно пробовал. Ненавижу творог...

– Вот, – хвастал хулиган Витя. – Крупяной завод. Крупу делает будьте здоровы. И "Геркулес". Я каждый день ем.

– Наш колхоз. В области не знаю, а в районе – самый передовой.

– Наша школа! – Хулиган Витя остановился и как бы подрос. – Я с осени во второй класс пойду. Вы не смотрите, что она у нас такая некрасивая. Зато в ней учителя хорошие. Из нее два генерала вышли. Два артиста. Один школьник даже на академика выучился. А инженеров и докторов не сосчитать. Правда... – Хулиган Витя вздохнул печально. – Могли бы, конечно, ее получше отремонтировать, но всё торопятся. Ведь к учебному году поспеть надо... Но я думаю, что могли бы. Наверно, на будущий год. Я думаю, на будущий год обязательно отремонтируют...

– Наша библиотека! Я тут книжки беру читать. Много уже прочитал. Библиотекарша Евгения Захаровна даже ругается. А я ей вслух расскажу, и всё. Дает новых. – Хулиган Витя посмотрел на мусье Александра и, словно извиняясь, добавил: – Вы не думайте, помещение потому маленькое, что в нем библиотека не всегда была. В этом доме старинный адмирал жил раньше. Герой турецкой войны...

"Мой прадедушка", – грустно подумал мусье Александр.

– Ему памятник будут ставить, – продолжал хвастать Витя. – И его сыну. Он тоже был моряком. Герой японской войны. Он, знаете, был командиром на крейсере "Удалой".

"Мой дедушка", – подумал мусье Александр и грустно поправил Витю:

– Не на крейсере, а на эсминце.

– Во, – сказал Витя, соглашаясь с поправкой. – Из наших Горбов много вышло хороших людей. Даже известный поэт Горбовский.

– Там, – хвастал хулиган Витя и показывал на развалины первого в уезде общественного скотного двора, – первые колхозники-коммунары пять дней оборону держали. Потому и построили на бугре. А как же – стадо общественное. А кулаки прут. Вот.

Наташа подумала: "Врет... А может, не врет... Может быть, именно этот момент я упустила. И про поэта Горбовского тоже..." На какую-то секунду она почувствовала ревность к хулигановым рассказам, но тут же взяла себя в руки.

А хулиган Витя хвастал дальше.

– Церковь старую увозить не станут, – говорил он. – Зачем ее увозить? Проведут ремонт на месте. И старинным избам. И строго возьмут под охрану. У нас во будет городочек! – Он выставил перемазанный в смоле большой палец. – Домов понастроят с толком. На каждом бугре дом белый с балконами. И лестницы к реке. И театр. Во! – кричал хулиган Витя.

А студентка Наташа морщилась и стеснялась перед мусье Александром Витиного хвастовства стеснялась. Лишь один раз в Наташиной голове промелькнуло: "Подумаешь, парижанин. А я вот горбовская".

– А здесь проживает мой лучший друг Бобров, – сказал хулиган Витя. Я вас с ним познакомлю. Бобров! – закричал он. – Бобров! Выходи!

Наташа хотела уйти – зачем ей Бобров?! Но мусье Александр угостил их, Наташу и Витю, французскими ирисками, и уходить стало неловко.

– Бобров! – еще раз крикнул хулиган Витя.

На пороге дома, возле которого они стояли, буйно-синего с белыми наличниками, появился тот самый белозубый моряк с турецким загаром.

"Неужели это Бобров? Как же я его не узнала? Ну и подумаешь!"

– Ты на меня уже больше не сердишься? – спросил моряк Бобров.

"Вот еще..." – хотела ответить студентка Наташа. Но вперед ее сказал хулиган Витя:

– Все равно сержусь. – И объяснил, что просил он у моряка Боброва, своего лучшего друга, привезти ему из дальнего плавания попугая, а Бобров привез ему черепаху. Океанскую.

– Отличный подарок, – бодро сказал мусье Александр.

Хулиган Витя надулся, нос у него сморщился.

– А где она проживать будет? У нас тут океана нету... – Хулиган Витя безнадежно оглядел окрестность.

– Действительно, – усмехнулась Наташа. – Представьте себе! Это единственное, чего не хватает нашим Горбам, – прекрасного Тихого океана.

Хулиган Витя не разобрал иронии. Он посмотрел на студентку Наташу с любовью.

– Ага. Ей нужно в теплой воде жить. – Витя уставился в землю. – И чтобы волна была. Ей без волны невозможно.

Моряк Бобров тоже в землю смотрел – наверно, переживал свою непростительную ошибку.

"А на меня он не смотрит, – подумала Наташа. Она снова и очень остро почувствовала обиду. – Подумаешь, моряком стал! Какой-то матросишка. Еще задается..."

– Что же делать? – спросил Бобров.

– А обратно ее увезти. Пусть в море живет. У нее там товарищи.

– Нынче я в море уже не пойду, – уныло сказал Бобров. – Я с осени тоже пойду учиться. На капитана, в Высшее морское инженерное училище имени адмирала Макарова.

– А она тут помрет! – Хулиган Витя взял и заплакал. Гуси прижались к нему с четырех сторон. И Наташа увидела, что глаза у хулигана Вити совсем голубые. А черными они были, когда Витя по сторонам смотрел с любопытством, отчего зрачки его расширялись.

– Пожалуйста, я ее увезу, – сказал мусье Александр. – Выпущу ее в Атлантический океан. Там она сама дорогу найдет. Вы знаете, черепахи поразительно быстро плавают.

Гуси сдержанно загоготали. Хулиган Витя вытер нос о собственное тощее плечо. Бобров улыбнулся.

"А мне ничего не привез, – с внезапной тоской подумала студентка Наташа. – Подумаешь, капитаном будет!.. – И тут же снова подумала: – А я кем буду?.." И, расстроившись окончательно, Наташа попятилась в кусты давно отцветшей сирени, а когда сирень скрыла ее – ушла.

КОТ ВАСИЛИЙ МЕЧТАЕТ О СЧАСТЬЕ

(Дополнение и пояснение к главе девятой)

Кот Василий вскарабкался на березу, на самый верх, где очень тонкие ветви. Ветер его качал. А он смотрел вдаль, как ему казалось, туда, где должна сейчас проживать его серебристо-бежевая любовь. В воображении кота Василия она рисовалась окруженной столичными великолепными и непременно вежливыми котами. Кот Василий был толщ и рван, но, невзирая на это, умел уважать благородство. В его воображении столичные коты выглядели благородными, как обнимающиеся спортсмены разных стран и народов. Они угощали ее шампанским и шашлыками. Спрашивали, откуда она приехала такая. И она отвечала: "Я из Горбов". – "Ах, – говорили они. – Горбы! Чудесное место. Можно сказать – бриллиант". И спрашивали: "У вас там родители?" И она отвечала: "Нет. У меня там остался друг – кот Василий, благородный и великодушный, одним словом – рыцарь".

– Это я, – сказал кот Василий, вытер лапой отмокревшие от такого видения глаза и, стеная, полез еще выше.

Глянув вниз, он увидел, как из дома, разговаривая, вышли Мария Степановна Ситникова и Яков Ильич Шарапов.

– Мария Степановна, – говорил Яков Ильич. – Эту Середку мы могли бы заасфальтировать на средства двух наших предприятий. Я думаю, и колхоз бы помог, и крупяной завод.

– Предложение ваше дельное, Яков Ильич, – нежно и застенчиво согласилась Мария Степановна. – Нужно его обговорить в райкоме.

Яков Ильич взял ее под руку, и они пошли берегом к мосту.

Кот Василий еще долго слышал, как Яков Ильич рассказывает Марии Степановне о войне, и долгом своем одиночестве, и о дочке своей Наташе, которая выросла и не хочет понять отца.

– Чему быть – того не миновать! – заорал кот Василий тоскливо и принялся разглядывать происходящую на земле жизнь.

Он увидел, как мужчины возле ларька пьют пиво. Как женщины с эмалированными тазами под мышкой ведут детей в баню. А возле клуба собираются парни и девушки. Увидел кот Василий Наташу – она одиноко шагала в гору. Увидел, как хулиган Витя – Консервная банка со своими гусями и моряк Бобров провожают мусье Александра в Париж. Услышал, как мусье Александр сказал на прощание, укладывая морскую черепаху в большой заграничный портфель:

– Не беспокойтесь. И передайте Наташе мои самые лучшие пожелания. Ах, Горбы! – сказал он. – Ах, Горбы!

Кот Василий даже услышал мысли мусье Александра, те, которые тот постеснялся высказать вслух. Мол, пусть я родился в Париже, но моя родина здесь, где чтут моих предков.

Мусье Александр пожал руку моряку Боброву, поцеловал хулигана Витю, подмигнул всем четырем гусям сразу и укатил в Париж, увозя с собой черепаху, чтобы выпустить ее в океан.

Кот Василий видел, как моряк Бобров передал что-то хулигану Вите и Витя, окруженный своими воинственными гусями, куда-то скрылся. А моряк Бобров стал на мосту. Одну за другой он бросал в воду спички и глядел, как они уплывают. Еще увидел кот Василий с верхушки березы кошку Матрену. Она пыталась ловить мышей.

– Ага, – сказал кот. – Делом наконец занялась.

Кошка Матрена все промахивалась, и кот Василий спустился, чтобы показать ей приемы. Он промчался по мосту мимо грустного Боброва. Проскочил мимо мужчин, пьющих пиво. Мимо женщин, которые вели детей в баню. И увидел Матрену. Она шла навстречу, кокетничая с котом Семеном, которого кот Василий неоднократно бивал. Шла и обещающе говорила:

– Дорогой Семен, не обращайте внимания на этого бродягу и сквернослова кота Василия. Он, конечно, будет вам угрожать. Но вы не бойтесь. Кот Василий уже конченый гражданин. Он помешался. С него взятки гладки. А я, дорогой Семен, ненавижу мышей.

Кот Василий хотел оттузить кота Семена, но вовремя разгадал коварный замысел кошки Матрены, построенный на возбуждении в нем ревности, а следовательно – на забвении его серебристо-бежевой мечты. Разгадал и крикнул победно:

– Ненавижу сметану!

Кошка Матрена поглядела на него долгим закатным взглядом.

– Вы ненавидите сметану лишь только потому, что никогда не пробовали замечательных молочных продуктов нашего родного горбовского молокозавода, – сказала она безнадежно и вежливо.

– Да, да... Нашего родного, – трусливо подмазал кот Семен.

– А пошли вы!.. – проворчал кот Василий и скачками помчался на берег реки к экскурсантам и рыбакам-спортсменам в надежде стянуть у них кусок шашлыка.

На мосту с одной стороны стояли Яков Ильич Шарапов и Мария Степановна Ситникова. Касаясь друг друга плечами, они смотрели в быстро текущую воду. На другой стороне грустный моряк Бобров бросал в воду спички.

Г л а в а д е с я т а я

ДЕВУШКИНА ГОРА

В легенде говорится о девушке, которая собирала бруснику в лесу. Увидала девушка вражье войско, подвигающееся к Горбам. Взбежала на самую высокую гору и закричала жителям, чтобы готовили оборону. Но они ее не услышали. Тогда, чтобы не достаться врагу, прыгнула девушка вниз с крутого обрыва. Ветер с реки подхватил ее, и она полетела. Она летела до тех пор, пока жители не услыхали ее крик. А когда услыхали – она упала. Говорят, упала она в том самом месте, где стоит сейчас деревянная церковь. Как известно, древние русские люди ни статуй, ни обелисков в памятных местах не ставили, зато возводили либо церковь, либо часовню, поскольку были они все, как один, по натуре строителями.