Текст книги "Е. Ф. Канкрин. Его жизнь и государственная деятельность"

Автор книги: Р. Сементковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Очевидно, труд Канкрина произвел чрезвычайно сильное впечатление на военные авторитеты того времени, если такой влиятельный деятель, каким был тогда генерал Пфуль, счел нужным заручиться близким участием Канкрина в разработке плана предстоявшей войны. Равным образом трудно предположить, чтобы генерал Пфуль, выдумавший впоследствии пресловутый дрисский лагерь, был сам убежденным сторонником кунктаторской[4]4
  нерешительной, медленной (лат.)


[Закрыть] войны. Скорее надо предположить, что он не вполне усвоил себе чужую идею, и многое заставляет думать, что она впервые пришла на ум Канкрину. Во всяком случае, в деле разработки и практического осуществления этой идеи вопрос о снабжении армии необходимым продовольствием играл весьма существенную роль, и мы действительно видим, что Канкрин назначается сперва помощником генерал-провиантмейстера с чином действительного статского советника (в 1811 году), а затем в самом начале войны – генерал-интендантом первой западной армии и вскоре всех действующих войск. Таким образом, в жизни Канкрина начинается новый период, о котором мы уже говорили, что он составляет блестящую его заслугу и дает ему право быть причисленным к самым видным деятелям Отечественной войны.

Глава II

Деятельность Канкрина во время Отечественной войны. – Громадные сбережения, сделанные им. – О Канкрине начинают забывать. – Его записка об освобождении крестьян. – Ее последствия. – Женитьба Канкрина. – Его отставка. – Пророчество Сперанского. – Труды, написанные Канкриным во время его бездействия. – Теория и практика

Состоя помощником генерал-провиантмейстера, Канкрин уже был душой сложного предприятия снабжения громадной армии всем ей необходимым. Действующие войска были, как известно, разделены на три армии, и отдельные отряды были разбросаны на громадном пространстве, так что задача Канкрина чрезвычайно усложнялась. Нельзя при этом упускать из виду, что если и во второй половине нашего столетия предупреждение всевозможных злоупотреблений, растрат и хищений наталкивается на почти непреодолимые препятствия при низком нравственном уровне многих административных деятелей, то в начале нынешнего столетия это было вдвойне трудно. Несмотря на патриотическое воодушевление, охватившее народ, на его готовность приносить громадные жертвы для отражения неприятеля и изгнания его из пределов страны, находилось, к сожалению, очень много людей, готовых воспользоваться народным бедствием для личного обогащения: одни жертвовали, другие старались присвоить себе пожертвованное добро. Таким образом, требовалось много энергии, распорядительности и бескорыстия, чтобы обеспечить экономное и удовлетворительное снабжение армии. Эту трудную и сложную задачу Канкрин разрешил более чем удовлетворительно. По свидетельству многих современников, русская армия во время войн 1812 – 1815 годов ни в чем не нуждалась, а были такие критические моменты, как, например, после сражения при Бауцене, когда вследствие быстрого наступательного движения нашей армии все обозы отстали и чрезвычайно было трудно найти необходимые жизненные припасы для продовольствования громадной массы людей, сосредоточенных в одном пункте. Император Александр призвал тогда к себе Канкри-на и обратился к нему со следующими словами: “Мы находимся в очень дурном положении. Если ты найдешь средства добыть необходимые припасы, то я тебя вознагражу так, как ты этого не ожидаешь”. Канкрин добыл все необходимые жизненные припасы. Вообще он проявил изумительную распорядительность, и Кутузов постоянно совещался с ним. Так, до перехода русских войск через Неман, Канкрин представил в Мерече Кутузову разработанный во всех подробностях план дальнейшего движения наших войск и их снабжения. Незадолго до смерти Кутузов говорил с ним о плане кампании и потребовал, чтобы он письменно изложил свое мнение, потому что оно вполне совпадает с его собственным планом. Вслед за тем он сказал Канкрину: “Я показывал твою бумагу императору, и он удивился твоим глубоким знаниям в военном деле”. После битвы при Ватерлоо Канкрин составил план движения двухсоттысячной армии на Париж, и его план лег в основание тогдашних военных операций.

Независимо от этого он разрешал свою трудную задачу с замечательной гуманностью. Читая его путевые дневники, мы видим, с каким глубоким состраданием он относился к народным бедствиям. Общее разорение, голод, трупы, встречавшиеся на каждом шагу, – все это наполняло его душу скорбью, внушало ему отвращение к войне и связывало его новыми узами с русским народом. Где только было можно, он заступался за обывателей. Под Москвой удерживал Растопчина от овладевшей им страсти сжигать окрестные села и деревни, убеждая его в том, что это совершенно бесцельно; в Калише он чуть было не вышел в отставку вследствие столкновения с великим князем Константином Павловичем, потому что взял под свою защиту жителей одного города против злоупотреблений военного начальства. Только благодаря заступничеству Кутузова дело уладилось. Кутузов решительно заявил великому князю: “Если вы будете устранять людей, мне крайне нужных, таких, которых нельзя приобрести и за миллионы, то я сам не могу оставаться в должности”.

При такой распорядительности и блестящих административных способностях Канкрина неудивительно, что и союзные правительства поминутно пользовались его услугами. Собственно, на нем лежала сложная задача продовольствования всех союзных армий во время походов 1813 – 1815 годов. Мы не можем входить здесь в подробный разбор тех приемов, при помощи которых ему удалось справиться со своей трудной задачей. Сам Канкрин, впрочем, разъяснил эти приемы сперва в краткой записке, представленной императору Александру I в 1815 году, и затем в своем обширном труде о “Военной экономии”, составленном им в начале двадцатых годов и представляющем собой как бы общий вывод из вынесенного им во время Отечественной войны опыта. Мы здесь укажем только на общие результаты, достигнутые Канкриным.

Отечественная война стоила России, по всеподданнейшему отчету Барклая-де-Толли, составленному Канкриным, – 157 с половиной млн. руб. Эта цифра поражает своею скромностью. Четыре года мы вели войну, и притом один только год в пределах самой России, а заграничная война, как известно, стоит особенно дорого. Не забудем, что для ведения последней наглей войны с Турцией России пришлось сделать долг в 1 200 млн., что первый год крымской кампании обошелся России в 300 млн., и мы будем поражены ничтожною цифрою наших военных расходов во время Отечественной войны. Правда, к ней надо прибавить 100 млн. частных пожертвований и 135 млн. субсидий, выплаченных нам Англией. Но и в таком случае мы получим только около 400 млн., то есть военные расходы составили в год не более 100 млн. Так как вся денежная часть, все дело продовольствования и обмундирования армии лежали на Канкрине, то заслуга столь экономного ведения грандиозной войны должна быть всецело приписана ему. Эта заслуга выяснится еще более, если мы укажем на некоторые факты, малоизвестные вследствие равнодушия, с каким мы относимся к заслугам наших деятелей. Так, Канкрин поразил однажды императора Александра сбережением в 26 млн. из ассигнованных на ведение войны сумм. При расчетах с союзными правительствами по продовольствованию наших войск за границею, Канкрин уплатил только одну шестую часть, доказав, что все остальные претензии не имеют законного основания. Для этого потребовалась громадная работа: надо было проверить все счета и квитанции. Мало того, надо было противостоять всем искушениям, а искушения эти были велики, потому что Канкрин являлся полновластным хозяином, был человеком совершенно необеспеченным, и ему предлагались миллионы в случае одобрения тех или других претензий. Россия выплатила союзным правительствам 60 млн., составивших, как мы уже заметили, шестую часть всех претензий: если бы не честность и распорядительность Канкрина, она, следовательно, уплатила бы гораздо больше, и эта сумма легла бы тяжелым бременем на разоренный войной русский народ. Если же принять еще во внимание, что распорядительность Канкрина проявлялась и в тысяче других вопросов, связанных с продовольствованием громадной армии, то мы должны будем признать, что в общем он сберег несколько сот миллионов, а если мы сопоставим в этом отношении деятельность Канкрина с деятельностью других лиц, заведовавших продовольствованием наших армий в последующие войны, когда, несмотря на громадные суммы, затраченные правительством, войска наши бывали в самом печальном положении, когда сапоги солдат оказывались гнилыми, ветер разносил приобретенное за большие деньги сено, а хлеб был непригоден даже для кормления скота, то мы невольно тут вспомним лермонтовский стих:

 
Да, были люди в наше время,
Могучее, лихое племя:
Богатыри – не вы.
 

На Канкрине оправдался отчасти и дальнейший стих этой знаменитой строфы: “Плохая им досталась доля”. После войны он был забыт. Награды сыпались на него во время Отечественной войны, когда в нем нуждались, когда без него трудно было обойтись, когда он поминутно слишком наглядными фактами убеждал, как полезна и необходима его деятельность. Ему пожалован был общий генеральский мундир (первый факт этого рода), а затем он был произведен и в генерал-лейтенанты. Это повышение по службе состоялось после того, как он подал в 1815 году общий отчет о ходе возложенных на него обязанностей. Отчет этот появился в печати только сорок два года спустя, после крымской кампании, и произвел тогда общую сенсацию, потому что читатели невольно сопоставляли то, что было достигнуто Канкриным, с теми безотрадными результатами, которые выяснились во время крымской кампании: в эту вторую нашу войну с Европой все указания Канкрина насчет целесообразного продовольствования армии не были соблюдены.

После Отечественной войны Канкрину пришлось долгое время находиться при главной квартире, расположенной в Могилевской губернии. Насколько известно, он жил попеременно то в Орше, то в Могилеве, то в Шклове. Служебные его отношения становились все безотраднее. В Петербурге о нем как будто совершенно забыли; он напомнил о себе, но это не послужило ему на пользу.

Чем же он напомнил о себе? Мы видели уже, что Канкрин полюбил наш народ и горячо принимал к сердцу его интересы. В Белоруссии, где он теперь жил, ему на каждом шагу представлялась безотрадная картина полного разорения крестьян. Война истощила край, но, по мнению Канкрина, по глубокому его убеждению, вынесенному путем обстоятельного изучения края, в бедствиях, претерпеваемых народом, была виновата не одна только война: были еще и другие причины полного обнищания крестьян. “Земледелие нигде не делает у нас настоящих успехов, потому что до сих пор все усилия сельских хозяев были обращены не столько на улучшение быта крестьян, сколько к их угнетению. Увеличить поборы с земледельца – единственная цель помещиков”. Эти слова взяты нами из записки Канкрина, посланной им императору Александру I 24 февраля 1818 года из Орши. Первоначально эта записка была напечатана в “Русском архиве” в 1865 году, причем указано, что она составлена по повелению государя. Но это не подтверждается. Канкрин препроводил свою записку об освобождении крестьян от крепостной зависимости через графа Нессельроде при письме следующего содержания:

“Прилагаемое странное (singulier) рассуждение я хотел подать Государю, но не имел к тому случая по кратковременности его здешнего пребывания (Государь проезжал тогда через Могилевскую губернию в Варшаву). Принимаю смелость просить ваше сиятельство о представлении моего рассуждения Его Величеству; в противном случае потрудитесь возвратить мне его. Признаюсь, этот вопрос давно уже лежит у меня на сердце, а когда я увидел, как в Москве все общество недовольно намерением императора освободить крестьян, я почерпнул в этом новое побуждение изложить мою мысль”.

Из этого письма видно, что Канкрин по собственному почину составил свою записку об освобождении крестьян, озаглавленную в подлиннике “Recherches sur l'origine et l'abolition du vasselage ou de la feodalite des cultivateurs, surtout en Russie” (“Исследование о происхождении и отмене крепостного права или зависимости земледельцев преимущественно в России”). Записка эта была получена государем в такое время, когда мысль об освобождении крестьян была, кажется, уже окончательно сдана в архив. Правда, в 1816 году, вскоре после окончания Отечественной войны, изданы были эстляндские постановления, на основании которых все крепостные люди Эстляндской губернии переходили в свободное состояние постепенно в течение четырнадцати лет с правом приобретения недвижимой собственности, и два года спустя на таких же основаниях были освобождены и курляндские крестьяне. Вообще император, по-видимому, был занят вопросом об облегчении участи крестьян, но он наталкивался на сильное противодействие со стороны просвещеннейших людей того времени и со стороны интеллигентных людей вообще, главный контингент которых составляли помещики. Растопчин, вместе с московскими дворянами, молил Господа: “Продли жизнь царя и мирное житие наше; утверди благоденствие наше навеки и избави нас от лукавого” (под лукавым подразумевалось освобождение крестьян). Карамзин в своей знаменитой записке “О древней и новой России” доказывал, что дворяне имеют исключительное право на землю, и выставлял все ужасные последствия, какие может иметь освобождение крестьян. “В заключение скажем доброму монарху, – писал он. – Государь, история не упрекнет тебя злом, какое прежде Тебя существовало, но Ты будешь ответствовать Богу, совести и потомству за всякое вредное следствие Твоих собственных уставов”. Даже такой просвещенный деятель, как Каразин, отрекался в своих известных записках от “прошедшего исступления”, требовал, чтобы помещик был “генерал-губернатором в малом виде”, “наследственным полицеймейстером” крестьян и за это пользовался бы “половиною их труда”, а так называемое общество, то есть преимущественно помещики, и слышать не хотели о такой радикальной реформе, пагубной для их благосостояния. Все это поколебало намерения государя. Со всех сторон он видел признаки нерасположения к тем планам, которые, может быть, не совсем отчетливо представлялись его уму. К тому же прежнее увлечение либеральными реформами уже совершенно охладело. И вот в такой-то момент Канкрин решился возвысить голос и высказаться чрезвычайно настойчиво в пользу освобождения крестьян с предоставлением им поземельной собственности. Вот как он напомнил о себе Петербургу.

Записка Канкрина так интересна, что мы не можем не рассмотреть ее подробнее. Канкрин прежде всего останавливается на отдельных фазисах, через которые прошел крестьянский вопрос в Европе. Его не удовлетворяет положение крестьянина в Англии, где он был освобожден без земли и поэтому остается простым поденщиком; он не сочувствует и положению крестьянина в других странах, где народ не владеет, а только пользуется землею и прикреплен к ней.

“Естественные последствия крепостного состояния, – продолжает он, – по самому свойству своему неограниченного, роскошь и разные другие причины, в особенности же не по силам предпринимаемые помещиками винокуренные операции, необдуманное устройство разного рода фабрик, тягость подводной повинности привели наконец наших крестьян в ужасающее положение... С незапамятного времени не сделано в России ни одного шага к усовершенствованию в этом отношении... Вместе с тем достоверно и то, что почти никто не подозревает опасности покоиться на огнедышащей горе, потому что личные интересы, с одной стороны, с другой – сила обычая, освященного веками, наконец самые затруднения, сопряженные неминуемо со всякой переменой, не дозволяют и ныне правильно смотреть на дело и успокаивают тревожные опасения других. Опасность эта, без сомнения, еще не так близка от нас, но для предотвращения зол такого рода следует принимать надлежащие меры гораздо ранее пагубной развязки”.

Из этих слов видно, как верно Канкрин оценил основное значение Французской революции, сохранив преданность тем идеалам, которые вдохновляли его, когда он двадцать лет раньше писал свой роман о “войне за свободу”. Эти идеалы вместе с безотрадным положением русского народа побуждали Канкрина возвысить за него голос и предложить самый необходимый шаг на пути к созданию более нормальных условий в нашем отечестве.

Но возвратимся к записке Канкрина. Он, очевидно, имел сведения о том, что государь раньше намеревался “держаться системы, принятой в Лифляндии и Эстляндии, то есть соразмерить и облегчить повинности крестьян, оградить их от произвола помещиков, дозволить им приобретать собственность, – одним словом, составить новое точное и умеренное законоположение относительно крепостного состояния”. Канкрин смело возражает против этой мысли, признавая такую реформу недостаточной. “Благоговейно преклоняясь пред милосердною волею, желающей начертать подобное законоположение, – пишет он, – я вместе с тем смею полагать, что путь этот не только не лучший, но даже ведет к заблуждению”. Он аргументирует свое возражение следующим образом: “Составление новых постановлений, которые, не уничтожая крепостного права, клонились бы лишь к точному определению отношений обеих сторон, равняется увековечению крепостной зависимости”. Поэтому автор записки прямо требует отмены крепостного права и обеспечения экономического положения крестьян. Но он не довольствуется этим требованием, а указывает и на наиболее нормальный путь к осуществлению его мысли. С этой целью он предлагает целый план. В 1819 году должна быть учреждена комиссия для точного наблюдения за ходом дел. В 1820 году объявляется, что крестьяне имеют право приобретать землю и что дома и движимость составляют их неотъемлемую собственность. В 1822 году вся земля государственных крестьян разделяется по общинам, а земля каждой общины – по дворам с воспрещением дальнейшего передела, излишек же оставляется для новых дворов. Затем этот указ применяется и к помещичьим землям и одновременно подушная подать заменяется подворной (Канкрин, значит, уже тогда требовал отмены подушной подати). В 1825 году в точности определяются и уменьшаются повинности крестьян, и они сами становятся под покровительство лиц, назначенных правительством (Канкрин, следовательно, предусматривал необходимость образования мировых посредников). В 1827 году устанавливается право наследования дворами, вотчинный суд упраздняется, то есть крестьяне уже не подлежат суду помещиков. В 1830 году учреждается право первородства в имениях, в которых менее чем 250 душ, во избежание дробления земли, которое, по мнению Канкрина, вредно во многих отношениях. В 1835 году устраивается быт дворовых людей. В 1840 году назначается такса для выкупа крестьян с землею и без нее, и с этой целью учреждается заемный банк. В 1845 году вновь определяются повинности крестьян и окончательно отменяются последние остатки вотчинного суда. С 1850 года земля постепенно объявляется собственностью каждого семейства, даруется право перехода и так далее.

Этот план не только представляет собою документ государственного значения, но и крайне характерен для самого Канкрина. Мы видим, с какою осторожностью он предлагает приступить к важной реформе, признаваемой им необходимою, и как глубоко задуманы отдельные ступени перехода крестьян от крепостной зависимости к полной свободе. Если бы его план был принят, наша государственная и экономическая жизнь развилась бы более нормально и освобождение крестьян не вызвало бы того сильного потрясения всей экономической жизни России, какое было неизбежным следствием реформы 1861 года.

Как бы то ни было, записка Канкрина не только не была принята во внимание, но, по-видимому, отразилась невыгодно на его дальнейшей судьбе. Несомненно, в тогдашних правительственных сферах крестьянская реформа имелась в виду, но мысль о ней была очень скоро оставлена отчасти вследствие нерасположения к ней дворян, отчасти вследствие политического брожения, происходившего в нашем обществе, равно как революционных стремлений на западе. Ко всему этому присоединилась злополучная история в Семеновском полку. Увлечение крестьянскою реформою сменилось охлаждением не только к ней самой, но и к лицам, возвысившим голос в защиту крестьян. В числе этих лиц занял место и Канкрин: несмотря на громадные его заслуги и на проявленные им административные дарования, он был забыт. Может быть, этому способствовал еще и другой факт.

В 1816 году Канкрин женился. Фельдмаршал князь Барклай-де-Толли вел в Могилеве открытый дом. Молодежь у него веселилась, и здесь-то Канкрин познакомился со своей будущей женой, родной племянницей Муравьева-Апостола, дочерью его брата, Захара Матвеевича. Брак этот был очень счастливый: Екатерина Захаровна Канкрина в течение всей своей жизни была верной помощницею своему мужу и много содействовала счастью его жизни. Но на первых порах и этот брак мог до некоторой степени повлиять на дальнейшую судьбу Канкрина. Семья Муравьевых, как известно, приняла деятельное участие в том политическом брожении, о котором мы только что упомянули. Непосредственным результатом всего этого было то, что в своих постоянных столкновениях по службе, вызванных честным отношением к своим обязанностям и горячей защитою казенного добра, Канкрин уже не находил прежней поддержки в высших сферах и стал признаваться человеком беспокойным, так что когда он, утомленный этой бесплодной борьбой, все настойчивее стал просить об увольнении его от должности, последовало согласие, и 14 апреля 1820 года он из влиятельного администратора превратился в простого члена военного совета. Чрезвычайно характерен для Канкрина и тот факт, что после переселения в Петербург он, несмотря на крайне скромный образ жизни, не имел даже средств, чтобы прилично жить в столице, и вынужден был обратиться к императору за вспомоществованием, в котором ему, однако, кажется, было отказано, потому что в его формулярном списке ничего не значится о полученном им в этот период времени пособии. Не менее характерен для Канкрина и тот факт, что именно в это время он получил от австрийского правительства самые блестящие предложения и что он их решительно отклонил, желая жить и трудиться только для России.

Но в 1821 году картина внезапно изменилась. В Италии вспыхнули политические беспорядки, и священный союз решил подавить их силою. Предполагалось, что и Россия примет участие в вооруженном подавлении беспорядков. Состоялся конгресс в Лайбах, и, отправляясь туда, император Александр вспомнил об услугах, оказанных Канкриным во время Отечественной войны, и взял его с собою, чтобы на месте обсудить вместе с ним предполагавшиеся военные операции. Но они не состоялись, и Канкрин вернулся в Петербруг. Вслед за тем он был назначен членом Государственного Совета по департаменту государственной экономии. Могло казаться, что карьера сорокасемилетнего Канкрина окончена, но к нему совершенно неожиданно для всех снова пришлось обратиться в тяжелую минуту. Пророчество Сперанского сбылось: наш знаменитый государственный деятель, находясь в Пензе, еще в 1813 году во время блестящего управления Канкриным продовольственной частью нашей армии разгадал его. “Нет у нас во всем государстве, – выразился он, – человека способнее Канкрина быть министром финансов”. Это мнение Сперанский не изменил до конца своих дней, но только через десять лет после того, как оно было высказано, Канкрин действительно был назначен министром финансов. Россия немало потеряла от того, что способности Канкрина не были приложены к делу тотчас по окончании Отечественной войны. В течение этих восьми лет финансы России подверглись большому испытанию и были доведены до плачевного положения.

Но Канкрин был слишком деятельной натурой, чтобы бездействовать. Находясь не у дел, он не отдыхал. То, что им создано в недолгие годы его вынужденного бездействия, наполнило бы, может быть, всю жизнь менее даровитой и энергичной натуры. Кроме записки об освобождении крестьян от крепостной зависимости, Канкрин составил в это время еще другую записку, почти никому неизвестную, но, тем не менее, бросающую яркий свет на прозорливость и дарования этого необыкновенного деятеля. Она озаглавлена: “Записка Канкрина относительно описания походов против турок”. Дело в том, что военные люди, тяготясь бездействием после войны, задумали составить описание всех наших турецких войн, начиная с войн Петра Великого, в ожидании, конечно, новой войны, которая разразилась через десять лет. Главным инициатором этого предприятия был начальник штаба второй армии генерал-адъютант Киселев. Узнав об этом, Канкрин тотчас же подал записку, в которой чрезвычайно метко указал на план подобного описания наших турецких войн и выяснил его основную программу. Но в то же время он отнесся к делу весьма скептично, и вот на каком основании. “В нынешнее время, – писал он, – фрунт начинает себе воображать, что он победил в последней войне, далеко отбрасывая от себя школьничество наук”. Он тут же извиняется за свой “штиль”, так как “всегда сражается с русским языком, не зная оный фундаментально”. Но это незнание русского языка не помешало ему и в данном случае выразить глубокую мысль, предвидеть тот страшный вред, который нам нанесет “фрунт” и пренебрежение к “школьничеству наук”. Как и предвидел Канкрин, затеянное большое предприятие не осуществилось.

Но, конечно, не эти две записки мы имели в виду, когда говорили о том, что Канкрин во время своего видимого бездействия был в сущности очень деятелен. Вообще он всегда, когда прерывались его служебные обязанности, возвращался к ученому или литературному труду. Как мы видели, он тотчас по окончании университетского курса написал большой роман. Затем, когда приехал в Россию и томился вынужденным бездействием или даже во время исполнения своих служебных обязанностей, составлял разные записки экономического или военного содержания, писал фельетоны в газетах или ученые труды. В нем, как мы уже отметили, соединялись две черты, редко встречающиеся в одном и том же лице. Он был в одно и то же время холодным умом, превосходным счетчиком и большим любителем искусства почти во всех его проявлениях: он любил поэзию, музыку, архитектуру. Мало того, его суждения в эстетических вопросах были чрезвычайно метки, иногда даже глубоки, и, когда только время ему позволяло, он предавался эстетическим наслаждениям или художественной критике с такой же горячностью, с какой в другое время посвящал себя сухим финансовым вопросам и делам. Но к этой стороне его деятельности мы вернемся еще впоследствии; здесь же мы хотели только отметить, что Канкрин никогда не знал отдыха и что, оставив пост генерал-интенданта армии, он обогатил ученую и экономическую литературу двумя исследованиями, из которых одно в особенности доставило ему европейскую известность. В 1821 году появилось его сочинение “Weltreichtum, Nationalreichtum und Staatswirtschaft”[5]5
  “Мировое богатство, национальное богатство и государственное хозяйство” (нем.).


[Закрыть], a в 1823 – последний, третий, том его большого труда: “Ueber die Militar-Oekonomie im Frieden und Kriege und ihr Wechselverhaltniss zu den Operationen”.[6]6
  “О военной экономике в военную и в мирную пору, а также о ее взаимосвязях с военными действиями” (нем.).


[Закрыть]

Первый из названных трудов послужил как бы программой Канкрина во время его управления министерством финансов. От этой программы он ни на шаг не отступил, хотя это казалось превышающим человеческие силы. Он остался ей верен в течение двадцатиоднолетнего управления финансами великой страны. Таким образом, он доказал на деле полную возможность и плодотворность подчинения практики теории и несостоятельность того взгляда, будто бы здравая практика не мирится с отвлеченной теорией, будто бы теория существует сама по себе, а практика также сама по себе. Канкрин как цельный характер, как деятель последовательный и не изменяющий себе даже в мелочах, создал чрезвычайно определенный финансовый план на строгом основании той экономической теории, которую он признавал верной. Он приложил ее к делу с железной энергией, не отступая ни на шаг от нее. Он достиг в известных отношениях блестящих результатов, в других потерпел крушение и не создал ничего устойчивого. Но при оценке его деятельности можно совершенно безошибочно сказать, что как в его удачах, так и неудачах виноват не человек, виновата теория в тех ее частях, которые оказались неверными. В этом заключается громадное значение таких цельных характеров, каким был Канкрин: и дело их рук – цельное, ясное, определенное; оно дает нам твердое мерило для оценки верности или ложности той или другой теории.

Приведем здесь еще сформулированное Канкриным основное начало нормального финансового управления:

“Надо чуждаться крайностей, избегая четырех великих апокалипсических зверей: понижения достоинства монеты, бумажных денег, чрезмерных государственных долгов и искусственного накопления торгового капитала, и приводить в строгое соответствие расходы с естественными доходами, стремясь увеличить последние путем поощрения народного труда, порядком и хорошим управлением и только в крайнем случае прибегая к умеренным займам, чтобы их погашать при первой же возможности”.

Мы привели это основное начало Канкрина, потому что им определяется вся его финансовая политика: и другие высказывали такого рода начало, но ни один министр финансов у нас и редкий министр финансов в других странах руководился этим началом как правилом, почти не допускающим исключения, а Канкрину это удалось – он сумел не отступить на практике от верного принципа. В следующих главах мы увидим, какие это дало результаты.