Текст книги "Рассказы Ляо Чжая о необычайном "
Автор книги: Пу Сунлин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)
ЛИС ЧЖОУ ТРЕТИЙ
Чжан Тайхуа был богатый чиновник из Тайаня. В доме у него завелась лиса, мучившая всех нестерпимо. Посылал он смирить ее своими приказами [196]196
… смирить ее своими приказами. – Считалось, что повеление чиновника распространяется и на бесов.
[Закрыть]– безрезультатно. Изложил дело местному правителю. Тот тоже, конечно, был бессилен.
Как раз в это время в восточной части этой области также появился лис, который жил в семье одного крестьянина. Все люди его видели: то был седой старик. Он ходил к людям в гости, посещал их по случаю траура и вообще делал все принятое среди людей. О себе он говорил, что он второй брат в семье. Все и звали его Ху Второй [197]197
… звали его Ху Второй– созвучно с ху (лисица).
[Закрыть].
Как-то случайно к правителю зашел с визитом один студент и, между прочим, рассказал про эти чудеса. Правителю пришло по этому поводу на мысль дать чиновнику совет: пусть он пойдет и расспросит этого старика. В это время у него был один из канцелярских слуг из этой именно деревни. Послал справиться: так и есть, без обмана. Чиновник вместе со слугой пошел в деревню, где в доме слуги устроил обед, и позвал Ху. Тот явился, кланялся и благодарил, ничем не отличаясь от обыкновенных людей. Чиновник рассказал ему, о чем у него к нему просьба.
– Знаю, знаю, – говорил лис, – но ничего для вас сделать сам не могу. Вот только у меня есть приятель – Чжоу Третий, который сейчас пока живет в храме Священной Горы, – вот он, должно быть, может подавить эту вашу нечистую силу. Ужо я его попрошу.
Чиновник обрадовался и стал с облегченным сердцем изливаться в благодарностях. Ху перед уходом условился с чиновником устроить завтра обед в восточной части храма Священной Горы. Чжан так и сделал, как он велел, и Ху действительно привел с собой Чжоу. Это был человек с огромной бородищей и железным лицом, одетый в верховой костюм. Выпили по нескольку раз.
– Мне сейчас брат Ху Эр передал ваше желание, и я уже все знаю. Однако эти твари, верно вам говорю, слишком разновидны, повсюду имеют своих последователей, – не очень-то можно их проучить словом, и вряд ли можно будет избежать применения силы. Позвольте уж мне временно поселиться в вашем доме. Отказывать вам и не потрудиться, насколько то позволяют мои слабые силы, я не посмею.
Чиновник, слыша эти слова, подумал про себя, что ведь выходит так, что, прогоняя одну лису, наживаешь себе другую, – меняешь зло на зло. Нерешительно мялся, не смея сейчас же ответить. Чжоу это уже заметил.
– Вы уж не боитесь ли меня? – допытывался он. – Я ведь не такой, как другие. Кроме того, у меня с вами давняя определенная судьба. Пожалуйста, не сомневайтесь.
Чиновник согласился. Чжоу еще велел на другой день всей семье сидеть, заперев двери у себя в комнатах, и сделать одолжение – не кричать.
Чиновник вернулся домой и сделал все, как было велено. Вдруг на дворе послышались звуки дерущихся и режущих друг друга людей, утихшие только через некоторое время. Открыли двери, вышли посмотреть: кровью закапаны все лестницы, и на крыльце лежат несколько лисьих голов, величиною с чашку. Смотрят затем в комнату, из которой выгоняли лис. Там сидит Чжоу в важной позе, делает приветствие, смеется:
– Я принял возложенное вами на меня важное поручение, и вся нечистая сила разом уничтожена.
С этой поры Чжоу поселился у чиновника, относившегося к нему как к постояльцу.
СТРАННИК ТУН
Сюйчжоуский студент Дун имел пристрастие к рубке мечом. Бывало, взволнованный и возбужденный, говорит, что берет на себя все решительно.
Однажды по дороге домой он повстречал какого-то приезжего, который, оказывалось, ехал на своем ослишке с ним по пути. Разговорились. Незнакомец говорил с полной откровенностью, и речь его была сильная, с большим подьемом уносящаяся в какие-то дали.
Дун спросил, как его зовут и как прозвание.
– Я из Ляояна, – ответил незнакомец, – и моя фамилия Тун.
– Куда же вы направляетесь?
– Да вот, видите ли, я уже двадцать лет как из дому и сейчас как раз еду домой, что называется, из заморских стран.
– Вот вы, – сказал Дун, – исходили все земли в пределах морей и видели, конечно, людей неописуемое множество. Скажите, видели ли вы или нет когда-либо человека совершенно необыкновенного?
– А в каком же роде необыкновенного?
Тут Дун принялся рассказывать о предмете своего увлечения, выразив при этом досаду, что ему все не удается найти такого необыкновенного человека, который передал бы ему свое искусство, научив его, как следует.
– Ну, положим, – сказал Тун, – таких необыкновенных людей в какой только земле нет. Все дело в том, видите ли, что передать свое искусство мастера могут только и исключительно тому человеку, который будет или верным слугой своего повелителя, или набожно-благочестивым, отцепочтительным сыном.
Дун с жаром заявил, что он может это сказать именно о себе. И тут же он вынул из-за пояса свой меч, постукал по нему пальцем и что-то запел. Потом хватил мечом по деревцу, росшему возле дороги, желая похвалиться остро отточенным лезвием.
Тун еле заметно ухмыльнулся, разглаживая свою бороду. Потом попросил у Дуна показать ему меч. Дун передал.
– Знаете что, – сказал новый знакомец, бегло осмотрев меч, – он выкован из латного железа, так что в нем сидят пары пота и вони… Самого, скажу вам, последнего сорта эта вещь! А вот у вашего покорнейшего слуги, хотя он и никогда не учился искусному владению мечом, есть все-таки один меч, который очень даже может пригодиться!
С этими словами он полез в полу, достал из нее короткий кинжал, всего в фут с чем-то длиной, и стал стругать им Дунов меч: так волосок по волоску, словно то был не меч, а какая-нибудь тыква или баклажан. Постругав, стал кромсать, в вслед его ударам меч падал косыми кусками, напоминавшими лошадиные копыта.
Дун был несказанно ошеломлен. Тоже попросил дать ему в руки посмотреть. Потрогал, потер, раз и два – и вернул обратно. Затем пригласил Туна заехать к нему и, когда приехали, стал усердно и настойчиво оставлять гостя на ночлег.
Гость остался. Дун поклонился ему, стуча головой о пол, и просил сообщить ему приемы владенья мечом. Тун отказался, уверяя, что не знает их. Дун, держа у колен свой меч, развил сильную, мощную, кипучую речь, а тот спокойненько слушал – и только.
Уже стража углубилась в ночь, как вдруг Дун услыхал в соседнем дворе какую-то возню и схватку. Надо сказать, что в этом соседнем дворе жил отец Дуна. Дун весь встрепенулся, заподозрив недоброе, подбежал к стене и весь застыл в прислушиванье. Слышит, как кто-то гневным голосом говорит:
– Вели своему сыну поскорее выйти сюда, где я его казню, а тебя тогда помилую!
Еще несколько мгновений, и Дуну показалось, что на кого-то сыплются удары. Человек заохал, застонал в бесконечном крике… И впрямь это был его отец!
Студент схватил копье и побежал было на крик, но Тун его остановил.
– Слушайте, – сказал он, – идти вам туда сейчас, думаю, – значит, не уцелеть… А надо бы внимательно следить за тем, чтобы все шансы были на вашей стороне!
Студент, весь в испуге и недоумении, просил дать ему наставление, как быть.
– Еще бы, – продолжать гость, – грабитель спокойно назвал вас и потребовал к себе явиться. Конечно, он, как говорится, со сладким сердцем вас убьет! А ведь у вас, сударь, нет никаких, что называется, «костей с мясом» [198]198
.. нет никаких… «костей с мясом»– то есть родных братьев.
[Закрыть], так что надо бы передать распоряжение о том, как поступить вашей жене и семье после этого самого [199]199
… после этого самого– то есть после смерти.
[Закрыть]. Я же тем временем открою двери и разбужу ваших слуг!
Студент согласился. Пошел в комнаты и сказал жене. Та ухватилась за его одежду и стала плакать. Мужество студента сразу же исчезло, и он с женой полез в верхний этаж дома, где стал шарить лук, искать стрелы на случай нападения грабителя. Все это впопыхах, кое-как…
Не успел он найти, что нужно, – как слышит голос Туна с крыши.
– Ну, счастье ваше, – кричал он, смеясь, – воры ушли!
Зажгли свет – а он уже исчез. Осторожно пробираясь, вышли из дому и увидели, что старик только что идет с фонарем домой: он, оказывается, ходил к соседу на выпивку.
И все, что осталось на дворе, – это зола от большого количества пучков соломы.
Понял теперь Дун, что гость и был этот самый необыкновенный человек.
Вот что сказал бы здесь автор этих странных историй:
Верное сердце и сыновнее чувство у человека в крови, в его нравственной природе.
В былые времена жили слуги царей и сыновья отцов, которые не умели за них умереть, а разве – скажите – у них сначала-то не было момента, когда они хватали копье и храбро бежали на свою смерть? Все дело в том, что они упустили момент от поворота в мыслях.
Вот, например, Се Дашэнь и Фан Сяожу. Се заключил с Фаном уговор вместе умереть, а чем кончил? Сьел свое слово [200]200
Сьел свое слово! – Се Дашэнь, или Се Цзинь (1369—1415), известный ученый своего времени, поклялся вместе со своими единомышленниками скорее умереть, чем допустить себя до службы у государя, занявшего трон при крайне подозрительных обстоятельствах. Однако, узнав, что один из его товарищей, при переживаемых критических обстоятельствах, сидит дома и смирно кормит свою свинью, воскликнул смеясь: «Ах, вот как! Он даже со своей свиньей не хочет расстаться, не говоря уже о жизни. Ладно же!» И нарушил клятву, то есть «сьел слово», как и некоторые другие из заговорщиков. Остальные же были казнены или отравлены.
[Закрыть]!
Разве мог он знать, что после клятвы, вернувшись домой, не послушает кое-кого на своей постели, который воет и плачет?
У нас в городе жил сыщик, который служил у начальника уезда. Часто бывало так, что он по нескольку дней не являлся домой. И вот его жена вступила в связь с одним из местных повес.
Однажды он приходит домой, а из спальни вдруг выходит и сталкивается с ним молодой человек. В сильном недоумении, он давай допрашивать жену. Но та уперлась и не сознавалась.
Тогда он нашел на постели какую-то забытую молодым человеком вещь. Жена стала в тупик, сказать было уже нечего, бросилась на колени и принялась слезно умолять о прощении.
Человек этот рассердился страшно, бросил ей веревку и понуждал ее покончить с собой. Жена просила его разрешить ей умереть принаряженной. Муж позволил.
Тогда она пошла к себе и стала справлять свой туалет, а муж сидел, наливал себе вино и ждал, кричал, бранился и все время торопил.
Наконец жена вышла, сияя нарядом, поклонилась ему и сказала, еле сдерживая слезы:
– Господин мой, неужели ты и впрямь допустишь, чтобы твоя раба умерла?
Человек с грозным и надутым видом цыкнул на нее. Жена – делать нечего – побрела обратно в спальню.
Только что стала она связывать пояс, как он взял чарку, звякнул ею и крикнул:
– Ну ладно, вернись! Зеленый платок на голове [201]201
Зеленый платок на голове. – В древности человеку, продававшему за деньги жену, обертывали голову зеленым полотенцем и называли его проститутом (мужем проститутки). Так гласит предание. Надо заметить, что зеленый цвет считается цветом рогоносцев и тщательно избегается. Причиной этого странного соединения представлений является, вероятнее всего, цвет черепахи, которая, по поверью, имеющему солидную давность, совокупляется со змеем и является, таким образом, прототипом мужей-рогоносцев.
[Закрыть]вряд ли может насмерть раздавить меня!
И стали они мужем и женой по-прежнему. Этот был тоже вроде Дашэня. Усмехнуться только!
ВЕЩАЯ СВАХА ФЭН ТРЕТЬЯ
Одиннадцатая в семье барышня Фань, дочь лучэнского «возливателя вина» [202]202
… дочь… «возливателя вина». – В древнее время при торжественных собраниях местных обществ для возливания вина духу-покровителю выбирался наиболее почтенный во всех отношениях человек. Затем этими словами вообще обозначали почтенного выборного старшину. Наконец, это превратилось в государственный институт, и «возливателем» в уездном, а тем более и столичном храме Конфуция стали назначать одного из наиболее уважаемых деятелен.
[Закрыть], с детства отличалась красотой и привлекательностью; ее тонкое, одухотворенное изящество было совершенно исключительным. Отец с матерью ценили и любили ее. Когда искали за нее посвататься, то они тут же предоставляли дочери выбирать самой, но она всегда находила в женихах мало желательного.
Дело было в день первой лунной полноты [203]203
… в день первой лунной полноты– пятнадцатого числа первого лунного месяца.
[Закрыть]. Монахини в храме Водной Луны устроили молитвенное собрание Юйланьпэнь [204]204
Юйланьпэнь. – Уламбана, или, в китайской передаче, Юйланьпэнь – день «повешенных вниз головой» грешников в аду, и потом вообще всех грешников и умерших. В этот день безмолвные китайские храмы и монастыри наполняются народом, причем наиболее пожилые и набожные стоят толпами перед костром горящих в медной курильнице свеч и внимают похоронному речитативу буддийских молитв, а молодежь пользуется случаем освободиться от надзора тюремного начальства и показать себя друг другу.
[Закрыть]. В этот день «девы на прогулке, словно в небе тучи» [205]205
… «девы на прогулке, словно в небе тучи»– стих из «Шицзина».
[Закрыть]. Фань тоже явилась туда и стала, как говорят набожные люди, «следовать своей радости» [206]206
… «следовать своей радости»– то есть ходить по храму и делать все то, что вызывает в душе, проникнутой светом буддийской веры, искреннюю радость (конечно, в интересах храма и монахов), и особенно – дарить храму деньги и вещи, сообразно своему искреннему усердию. Затем вообще бродить по храму, осматривая его и исполняясь религиозного чувства, также называется «следовать (своей) радости».
[Закрыть]. В это время какая-то девушка, идя за ней шаг за шагом, часто заглядывала ей в лицо и, по-видимому, желала иметь с ней разговор. Фань всмотрелась пристальнее – перед ней была красавица, для своего времени небывалая, лет этак восьмерки на две. Она понравилась, полюбилась барышне Фань, и та, в свою очередь, устремила на нее свой взор. Она улыбнулась…
– Сестрица, – начала она, – вы не будете ли Фань Одиннадцатая?
– Да, – отвечала Фань.
– Ваша прекрасная слава мне давно уже известна. Люди говорят, действительно, не попусту и не зря!
Фань тоже стала спрашивать, где она живет.
– Моя фамилия Фэн, – отвечала девушка. – По счету ж в семье я третья. Живу отсюда недалеко, в соседнем селе!
С этими словами она взяла Фань за рукав и радостно засмеялась… В ее речах и движениях была теплая грация. Фань тут же почувствовала к ней большую и радостную любовь. Обе девушки страстно приникли друг к дружке и не могли оторваться.
– Почему у вас нет сопровождающих? – поинтересовалась Фань.
– Отец и мать у меня рано оставили свет. Дома сидит только старуха прислуга и сторожит у ворот. Прийти сюда ей, значит, и нельзя.
Фань собралась уходить домой. Фэн застыла на ней зрачками и готова была заплакать. Фань тоже стала какая-то рассеянная, потом пригласила ее зайти вместе с ней к ним.
– Ах, барышня, – сказала ей на это Фэн, у вас там красные ворота и затканные шелками двери, а у меня, скромной, нет, как говорится, родни «тростника и камыша» [207]207
… родни «тростника и камыша»– то есть разросшейся и все покрывающей, дающей доступ повсюду.
[Закрыть]… Боюсь, как бы не навлечь на вас насмешек и высокомерного пренебрежения!
Фань принялась настойчиво приглашать ее, и она наконец ответила, что подождет до другого раза. Тогда Фань вынула одну из головных шпилек и подарила ей. Фэн отблагодарила ее, точно так же вытащив из прически зеленую заколку.
Вернувшись домой, Фань вся была охвачена думой и воспоминанием, необыкновенно острым и тесным. Она достала подаренную ей заколку – ни золото, ни яшма: никто из домашних не знал, что это такое. Фань сильно подивилась.
Теперь она стала каждый день ожидать прихода Фэн и, вся в тоске, наконец расхворалась. Отец с матерью, разузнав в чем дело, послали человека в ближние села расспросить и найти, но никто решительно о ней ничего не знал.
Подошел праздник двойной девятки [208]208
… праздник двойной девятки. – Девятое число девятой луны, праздник осени и осеннего цветка – хризантемы.
[Закрыть]. Ослабевшая, исхудавшая Фань чувствовала себя совершенно несчастной и с помощью мальчика-слуги, поддерживавшего ее, кое-как выбралась посмотреть свой сад. Она велела постлать себе тюфячок, как полагается, «у восточного забора» [209]209
… «у восточного забора». – Из известного каждому образованному китайцу знаменитого стихотворения поэта Тао Цяня (365—427), певца хризантемы.
Рву хризантему там у забора, к востоку;В темной дали вижу Южные горы. «У восточного забора» поэтому означает: у куртины хризантем, пышно к этому времени расцветающих.
[Закрыть]. Вдруг какая-то девушка лезет по стене, высовывается и смотрит на нее. Фань бросила взгляд и увидела, что это девушка Фэн.
– Прими меня своей силой! – кричала она мальчику. Тот сделал, как она велела, и она с шумом спрыгнула вниз. Фань, радостно удивленная, сейчас же встала и потащила ее, заставила усесться на тюфячок. Затем она принялась журить ее за то, что она не исполняет своих обещаний, и спросила, откуда она сейчас-то появилась.
– Мой дом, – отвечала Фэн, – отсюда все-таки далеко, а сейчас я была у дяди, куда пришла позабавиться… В прошлый раз я вам говорила о ближайшем селе, – это я о дядиной семье! С тех пор как мы расстались, мне было очень мучительно о вас все время думать и вспоминать, но знаете, когда бедный и ничтожный дружит со знатью, то прежде, нежели его нога ступит к знатному на порог, в груди у него уже живет стыд и застенчивость. Я все боялась, что ваша прислуга будет смотреть на меня сверху вниз. Вот почему я не приходила, как действительно обещала. А вот сейчас я как раз проходила за этой стеной, услышала женский голос и сейчас же полезла на стену поглядеть: я надеялась, что это вы… Вот и оказалось, что так и есть, как я хотела!
Фань вслед за этим рассказала ей об источнике своей болезни, и Фэн заплакала дождем.
– Знаете что, – сказала она, – о моем посещении надо будет молчать строго-настрого, как о секрете… А то будут болтать и создавать чего нет, раздувать скверное, струить слова о хорошем – все это для меня невыносимо!
Фань обещала. Обе девушки вошли в дом, уселись на одной кровати и с отрадным чувством высказали друг другу всю свою душу. Болезнь сейчас же прошла. Они решили быть сестрами и сейчас же поменялись одеждой и обувью. Завидя кого-нибудь направляющегося в комнату, Фэн скрывалась за пологом, и так прошло месяцев пять-шесть. Господин и госпожа узнали об этом наконец предостаточно, и вот однажды, в то время как обе девушки сидели за шахматами, незаметно и неожиданно для них вошла госпожа, которая взглянула в лицо Фэн и сказала в крайнем изумлении:
– И действительно, это подруга моей дочери! Слушай, – обратилась она к дочери, – у тебя в комнате есть такая чудесная подруга – нам обоим с отцом это же одна радость… Почему, скажи, ты нам не сообщила об этом раньше?
Девушка тогда довела до сведения матери мнение на этот счет Фэн.
– Вы дружите с моей дочерью, – обратилась теперь госпожа к Фэн, – это нам доставляет наивысшую радость и утешение. Чего же это скрывать?
У Фэн стыд и замешательство покрыли все щеки… Она молчала и только теребила свой поясок…
Госпожа ушла, и Фэн стала прощаться. Фань изо всех сил старалась ее удержать… Наконец она осталась.
Однажды вечером вдруг она, вся расстроенная и растерянная, вбежала и залилась слезами.
– Я ведь твердила тебе, – говорила она, плача, – что мне не стоит здесь оставаться… Вот и пришлось на самом деле сегодня нарваться на этакий позор!
Вся в испуге Фань бросилась ее расспрашивать.
– Только что я сейчас вышла, так сказать, переменить платье, как некий молодой человек грубо подошел ко мне и стал от меня, знаешь, требовать… К счастью, мне удалось убежать, а то если б так вышло, то что у меня было бы за лицо и глаза после этого?
Фань расспросила подробно, как он выглядит, и стала извиняться.
– Не нужно это считать чем-то особенным, – говорила она. – Это мой глупый брат. Вот ужо я пойду и скажу маме: она его проучит палкой!
Фэн стала твердо и определенно прощаться, чтоб уйти, но Фань все упрашивала ее подождать, когда рассветет.
– Дядин дом, – говорила она, – всего ведь пол-аршина отсюда. Стоит только дать мне лестницу, и я перелезу через стену!
Фань, зная, что ее не удержать, послала двух служанок перелезть с ней через стену и проводить ее в дорогу. Прошли они с половину ли, как девушка простилась с ними, отослала их и пошла одна.
Служанки пришли домой, а их барышня легла ничком на постель и стала горевать и грустить, словно потеряла супруга.
Прошло еще несколько месяцев. Однажды служанка Фаней по каким-то делам была в селе, лежавшем к востоку от города, и, возвращаясь вечером домой, повстречала девушку Фэн, которая шла в сопровождении старухи. Служанка обрадовалась ей, поклонилась и стала спрашивать о здоровье. Фэн тоже грустным-грустным голоском осведомилась, как живет ее барышня. Служанка ухватила ее за платье и сказала:
– Третья барышня, вы зайдите к нам. Наша барышня смотрит и ждет вас – вот-вот умрет!
– Я тоже все думаю о сестрице, – говорила Фэн. – Только мне бы не хотелось, чтобы дома знали. Придешь домой, открой дверь сада – я сама и приду!
Служанка, вернувшись, доложила своей барышне. Та обрадовалась и сделала, как было сказано. Глядь – а Фэн уже в саду. Как увиделись они, так и стали говорить, что называется, о «разлуке беспредельной». Нить за нитью так и вили свою речь, не ложась спать. Наконец увидя, что служанки уже крепко уснули, Фэн встала и улеглась на одной подушке с Фань.
– Я, конечно, знаю, – шептала она ей втихомолку, – что ты еще не помолвлена и что при твоей красоте, при твоем уме и при вашем богатом доме нечего беспокоиться о том, что не найдется тебе знатного жениха. Однако юношей в шелку да в атласе, высокомерных и заносчивых, нечего считать. Если уж ты хочешь себе настоящую, прекрасную пару, то уж позволь попросить тебя не рассуждать о том, беден он или богат.
Фань нашла это справедливым.
«В давние годы место там было для встречи…
Ныне ж не то: стал там молитвенный дом».
– Завтра усердно попрошу тебя дать себе труд поехать разок, и я дам тебе поглядеть на молодого господина, отвечающего твоим желаниям. Я, видишь ли, с малолетства начитана в книгах гадателей по лицу человека и очень даже не шатка в понимании их.
Рано утром Фэн ушла, условившись ждать Фань в буддийском ланьжо [210]210
… в буддийском ланьжо. – Ланьжо – название буддийского храма, передающее китайскими иероглифами санскритское слово «лаяна», что значит: место покоя и отдыха.
[Закрыть]. Фань, действительно, приехала туда, а Фэн была там уже давно. Осмотрели все кругом, и Фань пригласила девушку сесть с ней вместе в повозку. Сидя рука об руку, они выехали за ворота и увидели студента, лет семнадцати – восемнадцати, одетого в холщовый халат без всяких украшений, но статного, рослого по виду и фигуре. Фэн, тихонько указывая на него, шепнула:
– Это, я тебе скажу, талант для Сада Кистей [211]211
… Сада Кистей– то есть Леса Кистей (ханьлинь) – собрание кистей, пишущих самые авторитетные в стране книги, в том числе и историю Китая, – своеобразная старая китайская академия наук.
[Закрыть].
Фань бегло оглядела студента, и Фэн простилась с ней.
– Сестрица, – сказала она ей при этом, – ты вернись первая, а я приду сейчас же за тобой.
Под вечер она действительно явилась.
– Я только что ходила, как говорят, «за вещью по цвету», искала и спрашивала самым подробным образом. Этот человек оказался моим земляком Мэн Аньжэнем!
Фань, зная, что он беден, не сочла дело вообще возможным.
– Сестрица, – сказала Фэн, – зачем и ты тоже падаешь в человеческие мирские чувства? Если этот человек будет всегда беден и ничтожен, я должна буду выковырять свои зрачки, чтобы они больше не смотрели в лицо судьбы ученых, что на виду у всей Поднебесной.
– Как же быть-то? – спрашивала Фань.
– Я хочу, – отвечала Фэн, – чтобы ты мне дала какую-нибудь вещь, с ней в руках я могла бы с ним условиться и дать ему торжественное обещание.
– Что это ты, сестрица, так уж заторопилась? – останавливала ее Фань. – Отец и мать у меня еще живы. Если они не согласятся, то как же тогда-то быть?
– Если так поступать, то я, действительно, боюсь, что они не согласятся… Однако если твоя воля тверда, то жизнь или смерть разве могут отнять ее у тебя?
Фань упорно не считала это возможным.
– Да, – говорила на это Фэн, – женщиной уже владеют брачные оковы, а бесовские силы все еще не исчезли. Вот поэтому я и явилась, чтобы отблагодарить тебя за прежнюю ко мне любовь. Позволь, значит, с тобой здесь проститься, а ту шпильку с золотым фениксом, что ты мне подарила, я возьму с собой и подарю ему, вопреки твоей воле.
Только что Фань хотела предложить поговорить ей об этом еще раз, как Фэн уже вышла за дверь.
В это время студент Мэн был беден, но обладал большими способностями и лишь хотел еще начать выбор подруги. Поэтому, ему было уже восемнадцать лет, а он все еще не сватался. В тот самый день он вдруг увидел двух красавиц, вернулся домой и предался тайным мечтаньям. К концу первой стражи Фэн постучала к нему в ворота и вошла. Он зажег огонь и узнал ту, которую видел днем.
Обрадовался и стал задавать ей вопросы.
– Моя фамилия Фэн, – отвечала она, – я подруга Одиннадцатой Фань.
Студент был страшно рад. Некогда тут было расспрашивать о подробностях. Он быстро подошел к ней, обхватил и стал обнимать. Фэн сопротивлялась.
– Я не Мао Суй, – заявила она. – Я Цаоцю Шэн [212]212
Я не Мао Суй… Я Цаоцю. – Мао Суй был один из ученых советников удельного князя, говоривший о себе, что он вроде шила в мешке: стоит его лишь туда положить, как не только острие, о котором говорит известная пословица, но и все шило целиком из мешка вылезет. Цаоцю Шэн был такой же советник, но старавшийся основать свои заслуги на распространении чужой славы, а именно славы знаменитого стратега удельного периода Цзи Бу. Фэн хочет сказать, что она не сам гений, а лишь его сообщница.
[Закрыть]. Одиннадцатая барышня желает связать себя с вами вечною любовью и просит меня быть между вами, как говорится, льдом [213]213
… быть… льдом– то есть свахой.
[Закрыть].
Студент был изумлен до крайности и не верил. Тогда Фэн достала булавку и показала ему. Студент был вне себя от радости и поклялся так:
– Если она дала себе труд полюбить меня до такой степени, то я, не получив ее, Одиннадцатой барышни, пусть лучше до конца жизни буду холостым!
Фэн затем ушла. Рано утром студент пригласил соседнюю старуху явиться к госпоже Фань. Госпожа нашла, что он беден, и даже вовсе не стала говорить с дочерью, а сейчас же отослала сваху.
Барышня, узнав об этом, потеряла в сердце своем всю надежду и глубоко вознегодовала на Фэн за то, что та ее обманула. Однако золотую шпильку вернуть было трудно. Только и оставалось, что поклясться на смерть.
Прошло еще несколько дней. Сын одного местного магната стал искать сватовства, но, боясь, что дело не сладится, пригласил быть сватом уездного правителя.
В данное время этот магнат был в силе, и господин Фань в душе своей его боялся. Он спросил об этом дочь. Та стала невесела. Стала ее расспрашивать мать. Она все время молчала, ничего ей не сказав, и только появились слезы. Затем она послала кой-кого шепнуть госпоже, что, если то не будет студент Мэн, она до смерти не выйдет ни за кого замуж.
Господин Фань, узнав об этом, рассердился еще больше и окончательно обещал магнату. Мало того, подозревая, что дочь имеет по отношению к студенту тайные намерения, он тут же выбрал счастливый день и торопил с окончанием всех обрядностей.
Разгневанная девушка перестала принимать пищу, целыми днями только и делала, что лежала уткнувшись.
Накануне дня, когда молодой должен был встретить свою жену, она вдруг поднялась, взяла зеркало и стала делать туалет. Мать ее в душе уже ликовала, как вдруг вбежала прислуга, сообщая, что молодая барышня удавилась.
Весь дом был в испуге и в слезах… Горько каялись, но догнать уже было нечем. Прошло три дня, и девушку похоронили.
С тех пор как студент Мэн получил от старухи соседки, как говорится, свой мандат обратно, он пришел в ярость и досаду – хотел даже покончить с собой. Однако издали и обиняками он стал разузнавать и расспрашивать, без всяких оснований надеясь вновь вернуть дело. Когда же он дознался, что у девушки есть уже повелитель, то огонь гнева загорелся в сердце, и все его мечты разом оборвались.
Через короткое время он услыхал о, так сказать, «яшме погребенной и духах зарытых» [214]214
«Яшме погребенной и духах зарытых». – Из стихотворной надгробной надписи (на смерть жены).
Глубоко-глубоко зарыли яшму.В тайные тайники закопали духи!
[Закрыть], и весь в грусти скорбел о погибшей, досадуя, что не умер вместе с красавицей.
Под вечер он вышел из дому, думая, что ему удастся воспользоваться темнотой ночи, чтобы поплакать разок на могиле Одиннадцатой барышни. Вдруг подходит к нему какой-то человек. Подошел ближе – оказывается, это Фэн Третья!
– К счастью моему, – сказала она студенту, – свадьба-радость может состояться!
– Милая, – сказал студент, весь в слезах, – ты не знаешь, что ли, что Одиннадцатой уже не существует?
– Именно по тому самому, что ее нет, я и говорю, что свадьба состоится, – твердила она. – Надо поскорей позвать ваших домашних, чтобы они откопали могилу. У меня, видите ли, есть необычайное средство, которое может ее воскресить!
Студент послушался, открыл могилу, взломал гроб, потом снова закрыл отверстие и сам понес на себе труп. Придя домой вместе с Фэн, он положил труп на кровать, и они вложили в него лекарство. Прошло некоторое время, и труп ожил.
Девушка посмотрела на Фэн и спросила, что это за место.
– Это Мэн Аньжэнь, – сказала Фэн, указывая на студента.
И рассказала, что и как. Только теперь девушка стала просыпаться, словно от сна.
Фэн выразила опасение, как бы дело не было разглашено, и они решили уйти за пятнадцать ли, где и скрыться в горной деревушке. Затем она хотела проститься, и уйти, но Фань со слезами оставила ее в качестве подруги, дав ей для жилья особый двор. Затем она продала свои украшения, положенные с нею в гроб, и на эти деньги они стали жить, даже с маленьким достатком.
Каждый раз, как приходил студент, Фэн сейчас же убегала. Фань тогда совершенно непринужденно как-то сказала ей:
– Мы с тобой сестры, не хуже родных по кости и мясу. Однако, в конце-то концов, не сто же лет нам вместе жить! Лучше не придумать, как нам с тобой подражать Ин и Хуан [215]215
Ин и Хуан. – Две сестры, жены древнего государя Шуня. Государь Яо (ХХШ в. до н. э.) отдал своему достойному преемнику Шуню обеих своих дочерей в жены. Одну звали Нюйин, а другую Эхуан.
[Закрыть].
– У меня, – сказала Фэн, – с детства имеется сверхьестественный секрет, при посредстве которого, то вдыхая, то выдыхая [216]216
… то вдыхая, то выдыхая. – Особые физиологические упражнения с дыханием человека для сообщения ему чувства отрешенности от мира.
[Закрыть], можно долго жить. По этой причине я не желаю выходить замуж.
– Средств, питающих жизнь, – сказала ей на это с улыбкой Фань, – и распространенных в мире столько, что ими, как говорится, вгонишь в пот вола и заполнишь балки [217]217
… заполнишь балки. – То есть книг этого сорта столько, что, если их нагрузить на вола, то он вспотеет, а если их сложить дома, то высота их будет до самых балок (в комнате без потолка).
[Закрыть]… Вот только кто их испробует на деле?
– То, что есть у меня, – отвечала Фэн, – средство, не известное людям этого мира. То, что распространено среди людей, в общем, не настоящие средства. Только идущая от самого Хуа То «Картина Пяти Зверей» [218]218
Хуа То– знаменитый врач древности (III в.), который приписывал картине пяти зверей (тигра, оленя, медведя, обезьяны и птиц) феноменальное значение, действующее на кризис болезни без промаха.
[Закрыть]ничего себе, отнюдь не является вздором. Надо сказать, что вообще всякий без исключения человек, культивирующий и выплавляющий в себе высшую природу, непременно желает, чтобы его кровь и дыхание текли просторно и свободно. Если приключилась опасность или неожиданная болезнь, надо сделать «тигра» – сейчас же проходит. Эта ли еще не доказательство?
Фань тайком поговорила со студентом, и они решили, что пусть он сделает вид, как будто уезжает куда-то далеко. И вот, с наступлением ночи, Фань стала угощать ее вином. Когда же она напилась пьяной, студент тихонько вошел к ней и осквернил ее. Она проснулась и сказала:
– Сестрица, ты погубила меня! Видишь ли, если заповедное воздержание от похоти не нарушено, то, когда совершенная истина в нем уже созрела, человеку полагается вознестись на первое небо… А теперь я упала в подлую каверзу! Судьба, значит!
С этими словами она встала и начала прощаться. Фань заявила ей, что у нее были самые искренние и честные мысли, жалобно умоляла ее и извинялась.
– Ну, скажу тебе по правде, – ответила ей Фэн, – я, знаешь, лиса. Взглянув на твое прекрасное лицо, я вдруг почувствовала, как во мне родились к тебе любовь и обожание, опутавшие меня, как кокон, сам себя вяжущий… И вот настал, приключился нынешний день! Это власть демона страстей и от человеческой силы не зависит. Если я еще у вас тут останусь, то демон возродится с пущей силой, будет бездна и бесповоротный провал… Твое, милая женщина, счастье, елей твоей судьбы – все это совершенно прямо и идет куда-то далеко. Любить тебя, дорожить тобой – естественно и для тебя самой.
С этими словами она ушла.
Муж и жена долго стояли в оцепенении страха и от изумления только вздыхали.
Прошел год. Студент действительно победил на местном экзамене и был назначен на должность в «Лес Кистей». И вот он подал свой именной лист и явился с визитом к Фаням. Господин Фань, пристыженный и раскаивающийся, его не принял было, но студент настоятельно просил – и тогда его впустили.
Академик вошел и стал исполнять обрядность, требуемую от сына-зятя: пал наземь и с величайшим почитанием стал бить поклоны. Фань страшно рассердился, думая, что академик издевается и третирует его. Однако тог попросил разрешения у Фаня отвести его в сторону и рассказал ему все, как было. Старик не особенно-то верил и послал человека к нему на дом разузнать.
Тут он взволновался донельзя и пришел в полный восторг, но шепнул, чтобы остерегались все это разглашать. Старик боялся, как бы не случилось неожиданной беды.
Прошло еще два года. Сватавшийся магнат был уличен в незаконной протекции и вместе с отцом сослан на Ляодун, в матросы.
Теперь только Фань Одиннадцатая навестила родителей.
