Текст книги "Хроника царствования Карла IX"
Автор книги: Проспер Мериме
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
ГЛАВА VI
ВОЖАК
Возвратившись в скромную свою гостиницу, Бернар де Мержи печальным взором осмотрел потертую и потускневшую ее обстановку. Стоило ему мысленно сравнить когда-то давно выбеленные, а теперь закопченные, потемневшие стены своей комнаты с блестящими шелковыми обоями помещения, откуда он только что ушел; стоило ему вспомнить красивую мадонну и сопоставить ее с висевшим у него на стене облупившимся изображением святого, и в душу к нему закралась нехорошая мысль. Роскошь, изящество, благосклонность дам, милости короля и множество других соблазнительных вещей – все это Жорж приобрел ценой одного-единственного слова, которое так легко произнести: важно, чтобы оно изошло из уст, а в душу никто заглядывать не станет. Ему тотчас пришли на память имена протестантов-вероотступников, окруженных почетом. А так как дьявол всегда тут как тут, то Бернару припомнилась притча о блудном сыне, но только заключение вывел он из нее престранное: обращенному гугеноту возрадуются более, чем никогда не колебавшемуся католику.
Одна и та же мысль, принимавшая разные формы и приходившая ему в голову как бы помимо его воли, осаждала его и в то же время вызывала у него отвращение. Он взял женевского издания Библию, ранее принадлежавшую его матери, и начал читать. Когда же чтение несколько успокоило его, он отложил книгу. Перед самым сном он поклялся не оставлять веры отцов своих до конца жизни.
Несмотря на чтение и на клятву, сны его отражали приключения минувшего дня. Ему снились шелковые пурпурные занавески, золотая посуда, затем опрокинутые столы, блеск шпаг, кровь, смешавшаяся с вином. Затем ожила нарисованная мадонна, – она вышла из рамы и начала перед ним танцевать. Он силился запечатлеть в памяти ее черты и вдруг заметил, что на ней черная маска. А эти синие глаза, эти две полоски белой кожи, выглядывавшие в прорези!.. Внезапно шнурки у маски развязались, показался небесной красоты лик, но очерк его расплывался, – это напоминало отражение нимфы в тронутой рябью воде. Бернар невольно опустил глаза, но тотчас поднял их и больше уже никого не увидел, кроме грозного Коменжа с окровавленной шпагой в руке.
Он встал спозаранку, велел отнести свои нетяжелые вещи к брату, отказался осматривать вместе с ним достопримечательности города и пошел один во дворец Шатильонов передать письмо от отца.
Двор был запружен слугами и лошадьми, и Мержи еле протиснулся к обширной прихожей, где было полно конюхов и пажей, вооруженных только шпагами и тем не менее составлявших надежную охрану адмирала. Привратник в черной одежде, пробежав глазами по кружевному воротнику Мержи и по золотой цепи, которую дал ему надеть Жорж, без всяких разговоров провел его в галерею, где в это время находился адмирал. Более сорока вельмож, дворян и евангелических священников, приняв почтительные позы, с непокрытыми головами стояли вокруг адмирала. Адмирал одет был чрезвычайно скромно, во все черное. Он был высокого роста, слегка сутулился, тяготы войны прорезали на его лбу с залысинами больше морщин, нежели годы. Длинная седая борода спускалась ему на грудь. Щеки, впалые от природы, казались еще более впалыми из-за раны, глубокий след которой едва прикрывали длинные усы. В бою под Монконтуром пистолетный выстрел пробил ему щеку и вышиб несколько зубов. Выражение лица его было не столько сурово, сколько печально. Про него говорили, что после смерти отважного Дандело [30]30
Его брата.
[Закрыть] он ни разу не улыбнулся. Он стоял, опершись на стол, заваленный картами и планами, среди которых возвышалась толстая Библия ин-кварто. На картах и бумагах были разбросаны зубочистки, напоминавшие о его привычке, над которой часто посмеивались. За столом сидел секретарь, углубившийся в писание писем, которые он потом передавал адмиралу на подпись.
При виде великого человека, в глазах своих единоверцев стоявшего выше короля, ибо он объединял в одном лице героя и святого, Мержи преисполнился благоговения и, приблизившись к нему, невольно преклонил одно колено. Адмирал, озадаченный и возмущенный таким необычным почитанием, сделал ему знак встать и с некоторой досадой взял у восторженного юноши письмо. Прежде всего он взглянул на печать.
– Это от моего старого товарища, барона де Мержи, – сказал он. – А вы, молодой человек, удивительно на него похожи – уж верно, вы его сын.
– Господин адмирал! Если бы не преклонный возраст, мой отец не преминул бы лично засвидетельствовать вам свое почтение.
– Господа! – прочтя письмо, обратился к окружающим Колиньи. – Позвольте вам представить сына барона де Мержи – он проехал более двухсот миль только для того, чтобы примкнуть к нам. Как видно, для похода во Фландрию у нас не будет нужды в добровольцах. Господа! Надеюсь, вы полюбите этого молодого человека. К его отцу вы все питаете глубочайшее уважение.
При этих словах человек двадцать бросились обнимать Мержи и предлагать ему свои услуги.
– Вы уже побывали на войне, друг мой Бернар? – спросил адмирал. – Аркебузную пальбу слышали?
Мержи, покраснев, ответил, что еще не имел счастья сражаться за веру.
– Вы должны радоваться, молодой человек, что вам не пришлось проливать кровь своих сограждан, – строго сказал Колиньи. – Слава богу, – добавил он со вздохом, – гражданская война кончилась, верующим стало легче, так что вы счастливее нас: вы обнажите шпагу только против врагов короля и отчизны.
Положив молодому человеку руку на плечо, он продолжал:
– Вы свой род не посрамите, в этом я убежден. Прежде всего я исполню желание вашего отца: вы будете состоять в моей свите. Когда же мы столкнемся с испанцами, постарайтесь захватить их знамя – вас произведут в корнеты, и вы перейдете в мой полк.
– Клянусь, – с решительным видом воскликнул Мержи, – что после первой же схватки я буду корнетом, или мой отец лишится сына!
– Добро, храбрый мой мальчик! Ты говоришь, как когда-то говорил твой отец.
Адмирал подозвал своего интенданта.
– Вот мой интендант, Самюэль. Если тебе понадобятся деньги на экипировку, обратись к нему.
Интендант изогнулся в поклоне, но Мержи поблагодарил и отказался.
– Мой отец и мой брат ничего для меня не жалеют, – объявил он.
– Ваш брат?.. Капитан Жорж Мержи, тот самый, который еще в первую войну отрекся от нашей веры?
Мержи понурил голову; губы его шевелились беззвучно.
– Он храбрый солдат, – продолжал адмирал, – но что такое смелость, если у человека нет страха божьего? Молодой человек! У вас в семье есть пример, достойный подражания, и есть пример, недостойный подражания.
– Мне послужит образцом доблесть моего брата… а не его измена.
– Ну, Бернар, приходите ко мне почаще и считайте меня своим другом. Здесь, в Париже, легко сбиться с пути истинного, но я надеюсь скоро отправить вас туда, где перед вами откроется возможность покрыть себя славой.
Мержи почтительно наклонил голову и замешался в толпу приближенных.
– Господа! – возобновив разговор, прерванный появлением Мержи, сказал Колиньи. – Ко мне отовсюду приходят добрые вести. Руанские убийцы наказаны…
– А тулузские – нет, – перебил его старый пастор с мрачным лицом фанатика.
– Вы ошибаетесь. Я только что получил об этом известие. Кроме того, в Тулузе учреждена смешанная комиссия [31]31
Согласно мирному договору, заключенному после третьей гражданской войны, при некоторых судебных палатах были учреждены комиссии; половина тех, кто входил в эти комиссии, исповедовала кальвинистскую веру. В обязанности комиссии входило разбирать дела, возникавшие между католиками и протестантами.
[Закрыть]. Его величество каждый день предъявляет нам все новые и новые доказательства, что правосудие – одно для всех.
Старый пастор недоверчиво покачал головой.
Какой-то седобородый старик в черном бархатном одеянии воскликнул:
– Да, его правосудие для всех одно! Карл и его достойная мамаша были бы рады свалить одним ударом Шатильонов, Монморанси и Гизов!
– Выражайтесь почтительнее о короле, господин де Бонисан, – строго заметил Колиньи. – Пора, пора забыть старые счеты! Нам не к лицу подавать повод для разговоров о том, что католики ревностнее нас соблюдают заповедь Христову – прощать обиды.
– Клянусь прахом моего отца, это им легче сделать, чем нам, – пробормотал Бонисан. – Двадцать три моих замученных родственника не так-то скоро изгладятся из моей памяти.
Он все еще говорил горькие слова, как вдруг в галерее появился дряхлый старик с отталкивающей наружностью, в сером изношенном плаще и, пробившись вперед, передал Колиньи запечатанную бумагу.
– Кто вы такой? – не ломая печати, спросил Колиньи.
– Один из ваших друзей, – хриплым голосом ответил старик и тут же вышел.
– Я видел, как этот человек утром выходил из дворца Гизов, – сказал кто-то из дворян.
– Это колдун, – сказал другой.
– Отравитель, – сказал третий.
– Герцог Гиз подослал его отравить господина адмирала.
– Отравить? – пожав плечами, спросил адмирал. – Отравить через посредство письма?
– Вспомните о перчатках королевы Наваррской [32]32
«Она умерла, – пишет д'Обинье (Всеобщая история, т. II, гл. II), – от яда, который через надушенные перчатки проник к ней в мозг, а изготовил яд флорентиец мессир Рене, которого после этого все возненавидели, даже враги государыни».
[Закрыть]! – вскричал Бонисан.
– Я не верю ни в отравленные перчатки, ни в отравленное письмо, но зато я верю, что герцог Гиз не способен на низкий поступок!
Колиньи хотел было разломать печать, но тут к нему подбежал Бонисан и выхватил письмо.
– Не распечатывайте! – крикнул он. – Иначе вы вдохнете смертельный яд!
Все сгрудились вокруг адмирала, а тот силился отделаться от Бонисана.
– Я вижу, как от письма поднимается черный дым! – крикнул чей-то голос.
– Бросьте его! Бросьте его! – закричали все.
– Да отстаньте вы от меня, вы с ума сошли! – отбиваясь, твердил адмирал.
Во время этой кутерьмы бумага упала на пол.
– Самюэль, друг мой! – крикнул Бонисан. – Докажите, что вы преданный слуга. Вскройте пакет и вручите его вашему господину, не прежде чем вы удостоверитесь, что в нем нет ничего подозрительного.
Интенданту это поручение не пришлось по душе. Зато Мержи поднял письмо, не рассуждая, и разломал печать. В то же мгновение вокруг него образовалось свободное пространство – все расступились, словно в ожидании, что посреди комнаты вот-вот взорвется мина. Но из пакета ядовитый пар не вырвался, никто даже не чихнул. В страшном конверте оказался лишь довольно грязный лист бумаги, на котором было написано всего несколько строчек.
Как скоро опасность миновала, те же самые люди, которые первыми поспешили отойти в сторону, сейчас опять-таки первыми поспешили выдвинуться вперед.
– Что это за наглость? – высвободившись наконец из объятий Бонисана, в запальчивости крикнул Колиньи. – Как вы смели распечатать письмо, адресованное мне?
– Господин адмирал! Если бы в пакете оказался тонкий яд, вдыхание которого смертельно, то лучше, чтобы жертвой его пал юноша вроде меня, а не вы, ибо ваша драгоценная жизнь нужна для защиты нашей веры.
При этих словах вокруг Мержи послышался восторженный шепот. Колиньи ласково пожал ему руку, молча поглядел на него добрыми глазами и сказал:
– Раз ты отважился распечатать письмо, так уж заодно и прочти.
Мержи начал читать:
– «Небо на западе объято кровавым заревом. Звезды исчезли, в воздухе были видны пламенные мечи. Нужно быть слепым, чтобы не видеть, что эти знамения предвозвещают. Гаспар! Препояшься мечом, надень шпоры, а не то малое время спустя твоим мясом будут питаться лисы «.
– Он пишет лисы вместо Гизы, – догадался Бонисан.
Адмирал презрительно повел плечами. Окружающие хранили молчание, но видно было, что все находятся под впечатлением пророчества.
– Сколько народу в Париже занимается всякой чепухой! – холодно сказал Колиньи. – Кто-то верно заметил, что в Париже тысяч десять шалопаев живут тем, что предсказывают будущее.
– Как бы то ни было, этим предостережением пренебрегать не должно, – заговорил пехотный капитан. – Герцог Гиз открыто заявил, что не уснет спокойно, пока не всадит вам шпагу в живот.
– Убийце ровно ничего не стоит к вам проникнуть, – добавил Бонисан. – Я бы на вашем месте, прежде чем идти в Лувр, всегда надевал панцирь.
– Пустое, мой верный товарищ! – возразил адмирал. – Убийцы на таких старых солдат, как мы с вами, не нападают. Они нас больше боятся, чем мы их.
Потом он заговорил о фландрском походе и о делах вероисповедания. Некоторые передали ему прошения на имя короля. Адмирал всех просителей принимал радушно, для каждого находил ласковые слова. В десять часов он велел подать шляпу и перчатки – пора было в Лувр. Иные простились с ним, но большинство составило его свиту и в то же время охрану.
ГЛАВА VII
ВОЖАК (Продолжение)
Завидев брата, капитан издали крикнул ему:
– Ну что, видел ты Гаспара Первого? Как он тебя принял?
– Так ласково, что я никогда этого не забуду.
– Очень рад.
– Ах, Жорж! Что это за человек!
– Что за человек? Приблизительно такой же, как все прочие: чуточку больше честолюбия и чуточку больше терпения, нежели у моего лакея, разница только в происхождении. Ему очень повезло, что он сын Шатильона.
– Значит, по-твоему, происхождение обучило его военному искусству? Значит, благодаря происхождению он стал первым полководцем нашего времени?
– Конечно, нет, однако его достоинства не мешали ему быть многократно битым. Ну да ладно, оставим этот разговор. Сегодня ты повидался с адмиралом – очень хорошо. Всем сестрам нужно дать по серьгам. Молодец, что отправился на поклон прежде других к Шатильону. А теперь… Хочешь поехать завтра на охоту? Там я представлю тебя одному человеку, с которым тоже не мешает повидаться: я разумею Карла, французского короля.
– Я буду принимать участие в королевской охоте?
– Непременно! Ты увидишь прекрасных дам и прекрасных лошадей. Сбор в Мадридском замке, мы должны быть там рано утром. Я дам тебе моего серого в яблоках коня; ручаюсь, что пришпоривать его не придется, – он от собак не отстанет.
Слуга передал Бернару письмо, которое только что доставил королевский паж. Бернар распечатал его, и оба брата пришли в изумление, найдя в пакете приказ о производстве Бернара в корнеты. Приказ был составлен по всей форме и скреплен королевской печатью.
– Вот так раз! – воскликнул Жорж. – Неожиданная милость! Но ведь Карл Девятый понятия не имеет о твоем существовании, – как же, черт побери, он послал тебе приказ о производстве в корнеты?
– Мне думается, я этим обязан адмиралу, – молвил Бернар.
И тут он рассказал брату о таинственном письме, которое он так бесстрашно вскрыл. Капитан от души посмеялся над концом приключения и вволю поиздевался над братом.
ГЛАВА VIII
РАЗГОВОР МЕЖДУ ЧИТАТЕЛЕМ И АВТОРОМ
– Господин автор! Сейчас вам самое время взяться за писание портретов! И каких портретов! Сейчас вы поведете нас в Мадридский замок, в самую гущу королевского двора. И какого двора! Сейчас вы нам покажете этот франко-итальянский двор. Познакомьте нас с несколькими яркими характерами. Чего-чего мы только сейчас не узнаем! Как должен быть интересен день, проведенный среди стольких великих людей!
– Помилуйте, господин читатель, о чем вы меня просите? Я был бы очень рад обладать такого рода талантом, который позволил бы мне написать историю Франции, тогда бы я не стал сочинять. Скажите, однако ж, почему вы хотите, чтобы я познакомил вас с лицами, которые в моем романе не должны играть никакой роли?
– Вот то, что вы не отвели им никакой роли, – это с вашей стороны непростительная ошибка. Как же так? Вы переносите меня в тысяча пятьсот семьдесят второй год и предполагаете обойтись без портретов стольких выдающихся людей! Полноте! Какие тут могут быть колебания? Пишите. Я диктую вам первую фразу: Дверь в гостиную отворилась, и вошел …
– Простите, господин читатель, но в Мадридском замке не было гостиной ; гостиные…
– А, ну хорошо! Обширная зала была полна народу … и так далее. В толпе можно было заметить …
– Кого же вам хотелось бы там заметить?
– Дьявольщина! Primo [33]33
Во-первых (лат.).
[Закрыть], Карла Девятого!..
– Secundo? [34]34
Во-вторых? (лат.)
[Закрыть]
– Погодите. Сперва опишите его костюм, а потом опишите его наружность и, наконец, нравственный его облик. Теперь это проторенная дорога всех романистов.
– Костюм? Он был одет по-охотничьи, с большим рогом на перевязи.
– Вы чересчур немногословны.
– Что же касается его наружности… Постойте… Ах ты господи, да посмотрите его бюст в Ангулемском музее. Он во второй зале, значится под номером девяносто восьмым.
– Но, господин автор, я провинциал. Вы хотите, чтобы я нарочно поехал в Париж, только чтобы посмотреть бюст Карла Девятого?
– Ну, хорошо. Представьте себе молодого человека, довольно статного, с головой, немного ушедшей в плечи; он вытягивает шею и неловко выставляет вперед лоб; нос у него великоват; губы тонкие, рот широкий, верхняя губа оттопыривается; лицо бледное; большие зеленые глаза никогда не смотрят на человека, с которым он разговаривает. И все же в глазах его не прочтешь: ВАРФОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ или что-нибудь в этом роде. Нет, нет! Выражение лица у него не столько жестокое и свирепое, сколько глупое и беспокойное. Вы получите о нем довольно точное представление, если вообразите какого-нибудь молодого англичанина, который входит в огромную гостиную, когда все уже сидят. Он проходит мимо вереницы разряженных дам – те молчат. Зацепившись за платье одной из них, толкнув стул, на котором сидит другая, он с великим трудом пробирается к хозяйке дома и только тут замечает, что, выходя из кареты, подкатившей к подъезду, он нечаянно задел рукавом колесо и выпачкался. Я убежден, что вам часто приходилось видеть такие испуганные лица. Может быть, даже вы сами подолгу репетировали перед зеркалом, пока, наконец, светская жизнь не выработала в вас полнейшей самоуверенности и вы уже перестали бояться за свое появление в обществе.
– Ну, а Екатерина Медичи?
– Екатерина Медичи? А, черт, вот о ней-то я и позабыл! Думаю, что больше я ни разу не напишу ее имени. Это толстая женщина, еще свежая и, по имеющимся у меня сведениям, хорошо сохранившаяся для своих лет, с большим носом и плотно сжатыми губами, как у человека, испытывающего первые приступы морской болезни. Глаза у нее полузакрыты; она ежеминутно зевает; голос у нее монотонный, она совершенно одинаково произносит: «Как бы мне избавиться от ненавистной беарнезки?» и «Мадлен! Дайте сладкого молока моей неаполитанской собачке«.
– Так! И все же вложите ей в уста какие-нибудь значительные слова. Она только что отравила Жанну д'Альбре – по крайней мере, был такой слух, – должно же это на ней как-то отразиться.
– Нисколько. Если бы отразилось, то чего бы тогда стоила ее пресловутая выдержка? Да и потом, мне точно известно, что в тот день она говорила только о погоде.
– А Генрих Четвертый? А Маргарита Наваррская? Покажите нам Генриха, смелого, любезного, а самое главное, доброго. Пусть Маргарита сует в руку пажу любовную записку, а Генрих в это время пожимает ручку какой-нибудь фрейлине Екатерины.
– Если говорить о Генрихе Четвертом, то никто бы не угадал в этом юном ветренике героя и будущего короля Франции. У него назад тому две недели умерла мать, а он уже успел о ней позабыть. Ведет бесконечный разговор с доезжачим касательно следов оленя, которого они собираются загнать. Я вас избавлю от этой беседы – надеюсь, вы не охотник?
– А Маргарита?
– Ей нездоровилось, и она не выходила из своей комнаты.
– Нашли отговорку! А герцог Анжуйский? А принц Конде? А герцог Гиз? А Таван, Ретц, Ларошфуко, Телиньи?! А Торе, а Мерю и многие другие?
– Как видно, вы их знаете лучше меня. Я буду рассказывать о своем друге Мержи.
– Пожалуй, я не найду в вашем романе того, что мне бы хотелось найти.
– Боюсь, что не найдете.
ГЛАВА IX
ПЕРЧАТКА
Cayose un escarpin de la derecha
Mano, que de la izquierda importa poco,
A la senora Blanca, у amor loco
A dos hidalgos disparo la flecha.
Двор находился в Мадридском замке. Королева-мать, окруженная своими фрейлинами, ждала у себя в комнате, что король, прежде чем сесть на коня, придет к ней позавтракать. А король между тем, сопутствуемый владетельными князьями, медленно проходил по галерее, где собрались мужчины, которым надлежало ехать с ним на охоту. Он рассеянно слушал придворных и многим из них отвечал резко. Когда король проходил мимо двух братьев, капитан преклонил колено и представил ему нового корнета. Бернар низко поклонился и поблагодарил его величество за незаслуженную честь.
– А, так это о вас говорил мне отец адмирал? Вы брат капитана Жоржа?
– Да, государь.
– Вы католик или гугенот?
– Я протестант, государь.
– Я спрашиваю только из любопытства. Пусть меня черт возьмет, если я придаю хоть какое-нибудь значение тому, какую веру исповедуют преданные мне люди.
Произнеся эти памятные слова, король проследовал к королеве.
Несколько минут спустя, как видно, для того, чтобы мужчинам было не скучно, в галерее появился рой женщин. Я расскажу только об одной красавице, состоявшей при дворе, столь обильном красавицами: я разумею ту, которая будет играть большую роль в моей повести, то есть графиню де Тюржи. На ней был костюм амазонки, свободный и в то же время изящный, маски она еще не надела. Ее черные как смоль волосы казались еще чернее от ослепительной белизны лица, везде одинаково бледного. Брови дугой, почти сросшиеся, сообщали ее лицу суровое выражение, но от этого весь ее облик ничего не терял в своем очаровании. Сначала в ее больших синих глазах можно было прочесть лишь высокомерие и пренебрежение, но, едва разговор оживлялся, зрачки у нее увеличивались и расширялись, как у кошки, в них загорался огонь, и тогда даже самому завзятому хлыщу трудно было не подпасть хотя бы на время под ее обаяние.
– Графиня де Тюржи! Как она сегодня хороша! – шептали придворные, и каждый из них пробирался вперед, чтобы полюбоваться на нее.
Бернар, стоявший у графини де Тюржи на дороге, был поражен ее красотой, и оцепенение его длилось до тех пор, пока широкие шелковые рукава ее платья не задели его камзола, – только тут он вспомнил, что надо посторониться.
Она, быть может, не без удовольствия, заметила волнение Бернара и соблаговолила заглянуть своими красивыми глазами в его глаза, а он мгновенно потупился, и щеки его покрылись живым румянцем. Графиня улыбнулась и, проходя мимо, уронила перчатку, но герой наш от растерянности стоял как вкопанный и не догадывался поднять ее. Тогда белокурый молодой человек (это был не кто иной, как Коменж), стоявший позади Бернара, оттолкнул его и, схватив перчатку, почтительно ее поцеловал, а затем отдал г-же де Тюржи. Графиня, не поблагодарив его, повернулась лицом к Бернару и некоторое время смотрела на него с убийственным презрением, потом, найдя глазами капитана Жоржа, нарочно громко сказала:
– Капитан! Вы не знаете, что это за ротозей? Сколько можно судить по его учтивости, он, наверное, гугенот.
Дружный смех привел несчастного Бернара в крайнее замешательство.
– Это мой брат, сударыня, – не таким громким голосом ответил ей Жорж. – Он только три дня в Париже. Клянусь честью, Лануа до того, как вы взяли на себя труд его обтесать, был нисколько не менее неуклюж, чем мой брат.
Графиня слегка покраснела.
– Это злая шутка – вот что я вам скажу, капитан. Об умерших дурно не говорят. Дайте руку, – меня просила с вами поговорить одна дама: она вами недовольна.
Капитан почтительно взял ее руку и подвел к амбразуре дальнего окна. Уходя, она еще раз оглянулась на Бернара.
По-прежнему ослепленный появлением прелестной графини, сгорая от желания любоваться ею и в то же время не смея поднять на нее глаза, Бернар почувствовал, что кто-то осторожно хлопнул его по плечу. Он обернулся и увидел барона де Водрейля; барон взял его за руку и отвел в сторону, чтобы, как он выразился, никто не помешал им поговорить с глазу на глаз.
– Дорогой друг! – сказал барон. – Вы новичок и, по всей вероятности, не знаете, как себя здесь вести.
Мержи посмотрел на него с изумлением.
– Ваш брат занят, ему некогда давать вам советы. Если позволите, я вам его заменю.
– Я не понимаю, что…
– Вас глубоко оскорбили. Вид у вас был озабоченный, и я решил, что вы обдумываете план мести.
– Мести? Кому? – покраснев до корней волос, спросил Мержи.
– Да ведь коротышка Коменж только что вас изо всех сил толкнул! Весь двор видел, как было дело, и ждет, что вы это так не оставите.
– В зале полно народу – что же удивительного, если кто-то меня нечаянно толкнул?
– Господин де Мержи! С вами я не имею чести быть близко знаком, но с вашим братом мы большие друзья, и он может подтвердить, что я по мере сил следую Христовой заповеди прощать обиды. У меня нет никакого желания стравливать вас, но в то же время я почитаю за должное обратить ваше внимание на то, что Коменж толкнул вас не неумышленно. Он толкнул вас потому, что хотел нанести вам оскорбление. Даже если б он вас не толкнул, он все равно вас унизил: подняв перчатку Тюржи, он отнял право, принадлежавшее вам. Перчатка лежала у ваших ног, ergo[36]36
Следовательно (лат.).
[Закрыть], вам одному принадлежало право поднять ее и отдать… Да вот, посмотрите туда! Видите в самом конце галереи Коменжа? Он показывает на вас пальцем и смеется над вами.
Мержи обернулся и увидел Коменжа, тот со смехом что-то рассказывал окружавшим его молодым людям, а молодые люди слушали с явным любопытством. У Мержи не было никаких доказательств, что речь идет именно о нем, однако доброжелатель сделал свое дело: Мержи почувствовал, как его душой овладевает ярый гнев.
– Я найду его после охоты и думаю, что сумею… – начал он.
– Никогда не откладывайте мудрых решений. Кроме того, если вы вызовете своего недруга тотчас после того, как он причинил вам обиду, то вы гораздо меньше прогневаете бога, чем если вы это сделаете после долгих размышлений. Вы вызываете человека на дуэль в запальчивости, тут большого греха нет, и если вы потом деретесь, то единственно для того, чтобы не совершить более тяжкого греха – чтобы не изменить своему слову. Впрочем, я забыл, что вы протестант. Как бы то ни было, немедленно уговоритесь с ним о времени и месте встречи, а я вас сейчас сведу.
– Надеюсь, он передо мной извинится.
– Об этом вы лучше и не мечтайте, дружище. Коменж еще ни разу не сказал: «Я был не прав». Впрочем, он человек порядочный и, разумеется, даст вам удовлетворение.
Мержи взял себя в руки и изобразил на своем лице равнодушие.
– Коль скоро Коменж меня оскорбил, – объявил Мержи, – я должен потребовать от него удовлетворения, и он мне его даст в любой форме.
– Чудесно, мой милый! Мне нравится ваша храбрость: ведь вам должно быть известно, что Коменж – один из лучших наших фехтовальщиков. По чести, оружием этот господин владеет хорошо. Он учился в Риме у Брамбиллы. Жан Маленький больше не решается скрещивать с ним клинки.
Говоря это, барон пристально вглядывался в слегка побледневшее лицо Мержи; между тем Бернар был больше взволнован самим оскорблением, чем устрашен его последствиями.
– Я бы с удовольствием исполнил обязанности вашего секунданта, но, во-первых, я завтра причащаюсь, а во-вторых, я должен драться с де Ренси и не имею права обнажать шпагу против кого-либо еще [37]37
У записных дуэлистов существовало правило не затевать новой ссоры впредь до окончания прежней.
[Закрыть].
– Благодарю вас. Если дело дойдет до дуэли, моим секундантом будет мой брат.
– Капитан – знаток в этой области. Сейчас я приведу к вам Коменжа, и вы с ним объяснитесь.
Мержи поклонился, а затем, отвернувшись к стене, начал составлять в уме вызов и постарался придать своему лицу соответствующее выражение.
Вызов надо делать изящно – это, как и многое другое, достигается упражнением. Наш герой первый раз вступил в дело – вот почему он испытывал легкое смущение, но его пугал не удар шпаги, он боялся сказать что-нибудь такое, что уронило бы его дворянское достоинство. Только успел он придумать решительную и вместе с тем вежливую фразу, как барон де Водрейль взял его за руку, и фраза мигом вылетела у него из головы.
Коменж, держа шляпу в руке, вызывающе-учтиво поклонился ему и вкрадчивым тоном спросил:
– Милостивый государь! Вы хотели со мной поговорить?
Вся кровь бросилась Бернару в лицо. Он, не задумываясь, ответил Коменжу таким твердым тоном, какого он даже не ожидал от себя:
– Вы наглец, и я требую от вас удовлетворения.
Водрейль одобрительно кивнул головой. Коменж приосанился и, подбоченившись, что в те времена почиталось приличествующим случаю, совершенно серьезно сказал:
– Вы, милостивый государь, истец, следственно, право выбора оружия, коль скоро я ответчик, предоставляется мне.
– Выбирайте любое.
Коменж сделал вид, что призадумался.
– Эсток [38]38
Длинная обоюдоострая шпага.
[Закрыть] – хорошее оружие, – сказал он, – но раны от него могут изуродовать человека, а в наши годы, – с улыбкой пояснил он, – не очень приятно являться к своей возлюбленной со шрамом через все лицо. Рапира оставляет маленькую дырочку, но этого совершенно достаточно. – Тут он опять улыбнулся. – Итак, я выбираю рапиру и кинжал.
– Превосходно, – сказал Мержи, повернулся и пошел.
– Одну минутку! – крикнул Водрейль. – Вы забыли условиться о времени и месте встречи.
– Придворные дерутся на Пре-о-Клер, – сказал Коменж. – Но, быть может, у вас, милостивый государь, есть другое излюбленное место?
– На Пре-о-Клер так на Пре-о-Клер.
– Что же касается часа… По некоторым причинам я раньше восьми не встану… Понимаете? Дома я сегодня не ночую и раньше девяти не смогу быть на Пре.
– Хорошо, давайте в девять.
Отведя глаза в сторону, Бернар заметил на довольно близком от себя расстоянии графиню де Тюржи – она уже рассталась с капитаном, а тот разговорился с другой дамой. Легко себе представить, что при виде прекрасной виновницы этого злого дела наш герой придал своему лицу важное и делано беспечное выражение.
– С некоторых пор вошло в моду драться в красных штанах, – сообщил Водрейль. – Если у вас таких нет, я вам вечером пришлю. Кровь на них не видна – так гораздо опрятнее.
– По мне, это ребячество, – заметил Коменж.
Мержи принужденно улыбнулся.
– Словом, друзья мои, – сказал барон де Водрейль, по-видимому, чувствовавший себя в своей родной стихии, – теперь нужно условиться только о секундантах и тьерсах[39]39
Свидетели часто не ограничивались ролью простых свидетелей – они дрались между собой. Тогда говорили: секундировать, тьерсировать кого-нибудь.
[Закрыть] для вашего поединка.
– Этот господин совсем недавно при дворе, – заметил Коменж. – Ему, наверное, трудно будет найти тьерса. Я готов сделать ему уступку и удовольствоваться секундантом.
Мержи не без труда сложил губы в улыбку.
– Это верх учтивости, – сказал барон. – Иметь де-ло с таким сговорчивым человеком, как господин де Коменж, – право, одно удовольствие.
– Вам понадобится рапира такой же длины, как у меня, – продолжал Коменж, – а поэтому я вам рекомендую Лорана под вывеской Золотое солнце на улице Феронри – это лучший оружейник в городе. Скажите, что это я вас к нему направил, и он все для вас сделает.
Произнеся эти слова, он повернулся и как ни в чем не бывало примкнул к той же кучке молодых людей.
– Поздравляю вас, господин Бернар, – сказал Водрейль. – Вы хорошо бросили вызов. Мало сказать «хорошо» – отлично! Коменж не привык, чтобы с ним так разговаривали. Его боятся пуще огня, в особенности после того, как он убил великана Канильяка. Два месяца тому назад он убил Сен-Мишеля, но это большой чести ему не служит. Сен-Мишель не принадлежал к числу опасных противников, а вот Канильяк убил не то пять, не то шесть дворян и не получил при этом ни единой царапины. Он учился в Неаполе у Борелли. Говорят, будто Лансак перед смертью поведал ему секрет удара, которым он и натворил потом столько бед. И то сказать, – как бы говоря сам с собой, продолжал барон, – Канильяк обокрал церковь в Осере и швырнул наземь святые дары. Нет ничего удивительного, что бог его наказал.
