Текст книги "Потерянные Души"

Автор книги: Поппи Брайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Кристиан решил пока задержаться в Потерянной Миле. А когда он отложит достаточно денег, он заправит свой «шевроле-белэр» под завязку и поедет дальше на север. Может быть, там он найдет Молоху, Твига и Зиллаха. Он по-прежнему не терял надежды когда-нибудь с ними встретиться. Иногда по ночам он доставал из сумки бутылки с шартрезом, которые он захватил из Нового Орлеана. Он вновь и вновь перечитывал, что написано на зеленой с золотом этикетке, и думал об Уолласе Гриче, о детях из Французского квартала и о медленной грязной реке. Но у него не было искушения открыть хотя бы одну бутылку. Он хорошо помнил зеленый огонь, который обжег его изнутри в его последнюю ночь в Новом Орлеане.

15

На следующий день, часам к десяти утра, Никто уже считал себя самым несчастным человеком на свете – есть хотелось ужасно, и он никогда в жизни не чувствовал себя таким одиноким, – так что он едва не расплакался от облегчения, когда рядом остановился какой-то байкер и сказал: «Забирайся».

Спать в амбаре было сущим мучением. Да, он спасся от дождя. Но когда он проснулся, у него все болело, живот крутило от голода, а во рту был противный вкус пыли и гнилой крови. Когда Никто выбрался из амбара, солнечный свет на мгновение его ослепил. Никто крепко зажмурился, а потом осторожно открыл глаза. Вокруг все сияло сочной зеленью. Стены амбара, оказывается, сплошь заросли плющом и побегами дикого винограда; буйная зелень проросла даже сквозь дыры в крыше. Никто снова закрыл глаза и вдохнул запах солнечного тепла и уже подсыхающей влаги от вчерашнего дождя.

Опять – на шоссе. Машин – всего ничего. И ни одна из них не остановилась. В кузове просвистевшего мимо фургончика Никто разглядел людей, которые что-то жевали и пили кофе. Он едва не захлебнулся слюной и сплюнул в придорожную пыль; если бы он ее проглотил, голод стал бы сильнее. Никто положил руку себе на живот. Ему показалось, что его и без того плоский живот стал совсем уже впалым. Наверняка кости у него на бедрах выпирают теперь еще больше, чем, скажем, два дня назад. Он закурил и втянул в себя дым, как будто это был апельсиновый сок.

Прошло еще полчаса. Никто медленно брел вдоль дороги и поднимал руку с выставленным большим пальцем всякий раз, когда мимо проезжала машина. Все, кто был за рулем, таращились на него, но никто не остановился. А потом он услышал разъяренный рев двигателя. Кто-то мчался по шоссе на бешеной скорости – явно не легковушка и уж тем более не фургончик. Мотоцикл. Никто умоляюще уставился на него, и тут ему повезло: байкер остановился.

– Тебе куда? – спросил байкер. Знакомый вопрос.

– Потерянная Миля, Северная Каролина. – Никто не был уверен, что ему нужно именно туда, но это название стало для него своего рода талисманом.

– Да? А мне в Данвиль. Это почти на границе. Так что давай забирайся.

Никто никогда в жизни не ездил на мотоциклах, хотя ему всегда очень хотелось – и не просто прокатиться, а научиться водить самому. Это была солидная, тяжелая машина; хромированные детали тускло поблескивали сквозь слой дорожной грязи. Никто так и застыл на месте, глядя на это чудо. Неизвестно, сколько бы он так простоял, если бы байкер не сказал:

– Ну так ты едешь или чего?

– Да, еду, конечно. – Никто заглянул в лицо байкера. Шлема он не носил. Блондинисто-белые волосы, темные у корней, разметались от ветра. Большие глаза – круглые и сверкающие, как у галаго. Глаза, как две маленьких луны, в глубоких серых глазницах. Лицо то ли юное, то ли старое – не разобрать, – суровое, но в то же время какое-то странно печальное. Подбородок тонет в поднятом воротнике черной кожаной куртки.

– Тебя как зовут? – спросил Никто.

– Страшила, – ответил байкер, и это казалось правильным.

Никто уселся сзади и обхватил Страшилу за пояс. Под толстой кожаной курткой Страшила оказался жилистым и худым, как борзая. Широкое седло подрагивало под Никто. Ощущение было такое, как будто ты сидишь на чем-то живом. Страшила отпустил сцепление, и мотоцикл сорвался с места. Ветер ударил в лицо Никто, отбросил волосы назад. Глаза защипало. Никто подумал, что они едут как-то уж слишком быстро.

Около полудня они остановились в маленьком городочке и разжились там целой курицей-гриль, которую съели на старом заброшенном кладбище в нескольких милях от города. Никто жадно набросился на еду, умял свою половину в один присест и дочиста обсосал косточки. Страшила взял себе одну ножку и съел ее безо всякого аппетита. Все остальное досталось Никто. Он облизал пальцы от жира и привалился спиной к двери в какой-то полуразвалившийся семейный склеп. Дверь заскрипела под его весом, но все-таки устояла. Это даже слегка разочаровало Никто – он уже представлял себе, как он ввалится в старый склеп, набитый истлевшими костями. Он повернулся к Страшиле. У того тряслись руки.

– Блин, – сказал Страшила. – Ты же свой человек, как я понял? Мне надо ширнуться. – Он сделал вид, что втыкает шприц себе в вену на сгибе локтя.

– Ага, – понимающе кивнул Никто. – Да, конечно, я свой человек. – Он изо всех сил старался выглядеть «своим». – Боишься, что я кому-нибудь расскажу?

– Да нет, не боюсь. Просто хотелось удостовериться. Никогда не знаешь, где тебя прихватит. – Страшила порылся в карманах куртки и достал несколько причиндалов: тусклую серебряную ложку, грязный лоскуток ткани, дешевенькую пластиковую зажигалку. Потом вытащил из седельной сумки термос с водой. Потом залез во внутренний карман куртки, достал плоскую лакированную коробочку, расписанную яркими тропическими птицами, и благоговейно ее открыл. Никто невольно затаил дыхание – он почему-то подумал, что сейчас из коробочки ударит серебряный свет и обожжет Страшиле лицо. Но внутри был только пластиковый пакет, набитый крошечными сверточками из фольги. Их было несколько сотен, не меньше. Там же лежал шприц – с виду совсем безобидный, как бледная серая неядовитая змейка.

Никто внимательно наблюдал за Страшилой, старательно делая вид, что он уже видел такое не раз. Страшила снял свой проклепанный кожаный ремень, сбросил куртку и перетянул ремнем предплечье. Его кожа была слегка влажной, вся в каких-то неярких крапинках. Он вылил в ложку немного воды и высыпал туда же зернистый белый порошок из крошечного свертка. А потом, словно вспомнив о правилах вежливости, обернулся к Никто:

– Может, ты тоже хочешь?

– Ага, – ответил Никто, не задумываясь. Потому что если бы он задумался, он бы испугался. Перед мысленным взором возникли лица мертвых рок-музыкантов. Уильям Берроуз укоризненно покачал головой.

– Тогда я тебе сам закачу. Ты же еще ребенок. Вряд ли ты знаешь, как это правильно делать. Чтобы не напустить воздуха.

Никто закрыл глаза. Страшила снял ремень у себя с предплечья и перетянул предплечье Никто. Потом потер пальцами вену на сгибе его локтя и надавил, расправляя кожу. Его прикосновения были бережными и осторожными, но безо всякого намека на какой-то сексуальный интерес. Наверное, вся сексуальная энергия у Страшилы уходила на кайф с наркотой.

– Так, вот твоя вена. Держи на ней палец и не отпускай.

Страшила поднес зажигалку под ложку и держал, пока смесь не начала булькать. Потом он накрыл ложку тряпочкой и наполнил шприц через этот импровизированный фильтр. Его руки уже не дрожали.

– Держишь вену? Отлично… – Он поднял шприц и потрогал пальцем кончик иголки. – И не волнуйся, Я прямо чувствую, что тебе страшно, но это хорошая дрянь. Безопасная, как молоко, как любил говорить Ник Дрейк. Так, хорошо. Хорошо… – Он склонился над перетянутой рукой Никто и осторожно проколол ему вену кончиком иглы. – С первогo раза попали. – Он слегка потянул на себя поршень шприца. В шприц влилась тонкая мутная струйка крови. Никто затаил дыхание.

– Теперь моя очередь. – Страшила приготовил еще одну порцию смеси и вколол себе дозу с хладнокровным рвением. Когда игла вошла в вену, он вздрогнул. А потом Никто испугался, что Страшила сейчас потеряет сознание. Его веки мелко задрожали, а голос поплыл, как кассета на тянущем магнитофоне. Его блестящие глаза галаго остекленели и сами собой закрылись.

Никто чувствовал, как наркотик разливается по его телу и его кровь становится прозрачной и чистой, как ключевая вода. Ему вовсе не было сонно. Наоборот. Сознание стало на удивление ясным и каким-то холодным. Он чувствовал себя всесильным, как бог.

Страшила, похоже, был в полном отрубе. Он сидел, привалившись спиной к стене склепа. Глаза закрыты. Дыхание хриплое и неглубокое. Рот слегка приоткрыт, так что виден кончик языка.

Никто перебрался поближе к Страшиле – так близко, что чуть ли не лег на него, – и приобнял его за плечи. Страшила был в грязной белой футболке, а кожа у него на шее была холодной и влажной от пота. Никто провел пальцем по горлу байкера и нашел точку за ухом, где бился пульс. На миг он задержал палец на этой точке, а потом покачал головой. О чем он думает?! Это очень опасная точка – если туда укусить, человек может умереть. Он поднял безвольную руку Страшилы и осторожно прикусил мягкую кожу на сгибе его локтя – там, где Страшила проткнул кожу иглой.

Вена была уже вскрыта, и кровь потекла легко. Страшила тихонечко застонал. По-детски жалобно. Никто присосался к крошечной ранке. Его била дрожь. Никогда раньше он не пил кровь у других. Разве что так – слизнуть пару капель, как тогда, когда Лейн порезал палец у Джека в машине. Та ночь, казалось, была в другой жизни. А теперь он пил кровь Страшилы – большими глотками. Кровь стекала у него по подбородку, смешиваясь со слюной. Ее медно-сладкий привкус был слегка горьковатым от пота на коже байкера. Никто сделал последний глоток и зализал ранку. Он не хотел пить слишком много. Он не знал, сколько можно. Пить слишком много было бы опасно. Но при этом ему хотелось съесть Страшилу, проглотить его целиком. Кровь, смешанная с наркотой, была такой вкусной, такой чистой.

Но потом все прошло. Никто привалился к стене старого склепа, пристально глядя на Страшилу. Ветер легонько шевелил волосы, упавшие на лицо байкера.

Похоже, опять собирался дождь. Никто аккуратно укрыл Страшилу его кожаной курткой. Он знал, что ему нельзя дожидаться, пока байкер придет в себя. А то вдруг он заметит свежую рану, и еще неизвестно, как он к этому отнесется. Может быть, изобьет Никто до полусмерти. Он в последний раз заглянул в изможденное лицо Страшилы и легонько коснулся пальцем его губ. Потом он поднялся, прошел через кладбище и снова вышел на дорогу.

Может быть, то, что он сделал сейчас, было сделано под воздействием героина, но Никто это вовсе не показалось странным. Эротичным – да. Коварным и даже, может быть, подлым – да. Но только не странным. Ему хотелось крови. Это было как жажда. Как голод. И теперь, когда он выпил чужую кровь, он почувствовал себя лучше, и живот уже не болел – в точности как тогда, когда он проглотил сперму бесноватого альбиноса.

Минут через десять на землю упали первые капли дождя. Машины безжалостно проезжали мимо. Мокрые волосы липли к лицу Никто. Дождь зарядил сильнее. Никто стало прохладно. Он уже было решился вернуться обратно к Страшиле – на мотоцикле, конечно же, от дождя не укроешься, но зато можно спрятаться в склепе, – но тут на шоссе показался черный фургон.

Тусклый и пыльный, он казался даже не черным, а темно-серым. Все заднее стекло было сплошь облеплено наклейками. Когда фургон просвистел мимо, Никто успел разобрать несколько надписей под толстым слоем дорожной грязи: PHOTUS, FETUS, VATOS – красными буквами, как бы сочащимися кровью; ВЕСЕЛИМСЯ ДО УПАДУ, «BAUHAUS» с нарисованной рожицей – эмблемой группы. Никто показалось, что он углядел и такие перлы, как: ИИСУС СПАСЕТ НАС и ЕСЛИ НЕ НРАВИТСЯ, КАК Я ВОЖУ, ЖАЛОБЫ ПРИНИМАЮТСЯ ПО ТЕЛЕФОНУ 1-800-ИДИ-В-ЖОПУ.

Фургончик проехал вперед, резко затормозил, подал назад и остановился рядом с Никто. В фургончике было трое парней. Все с яркими, явно крашеными волосами и мрачным готичным макияжем. Они смотрели на Никто и смеялись, и на мгновение ему показалось, что они сейчас уедут и бросят его под дождем на дороге – а он уже вышел с обочины на асфальт, так ему не терпелось оказаться в тепле. Но тут пассажирская дверца открылась, наружу высунулся один из этих колоритных ребят, выплюнул изо рта длинную прядь волос и сказал:

– Привет. Тебя подвезти?

Воздух в фургончике был жарким и влажным, как поцелуй. Пахло сладким дешевым вином, причем пахло так сильно, что Никто буквально почувствовал вкус.

– Меня Твиг зовут, – сказал тот, кто сидел за рулем. Его голос был низким и мягким, а улыбка – быстрой и острой как бритва. – Вон тот придурочный – это Молоха. А красавчик на заднем сиденье – Зиллах.

Фургончик рывком сдвинулся с места и поехал вперед. Никто внимательно изучал своих новых попутчиков. У Твига было умное и плутоватое лицо, а глаза были похожи на два осколка безлунной ночи. У Молохи черты были мягче, а улыбка наивнее. Но между этими двумя явно была какая-то невидимая связь. Они смеялись одновременно; их жесты в точности повторяли друг друга.

Сейчас они шумно препирались насчет какого-то напитка, который, как понял Никто, они сами изобрели – земляничное вино с шоколадным молоком. Твиг оторвал руку от руля и влепил Молохе подзатыльник. В ответ Молоха ткнул его кулаком в бок, а потом передал ему бутылку вина. Твиг сделал неслабый глоток. Вино пролилось ему на подбородок, и оба заржали в голос, когда фургончик вильнул и чуть не выехал на встречную полосу.

Никто перебрался в кузов. Весь потолок и стенки фургончика были испещрены наклейками с надписями и рисунками и исписаны толстым маркером. И все было забрызгано какими-то темными расползающимися подтеками, похожими на раковые метастазы.

Последний из этой троицы – Зиллах – лежал на низком диванчике в таких же темных подтеках. Он действительно был красавчиком, с нежным и тонким лицом андрогина. Его длинные волосы были собраны в хвост и подвязаны красным шелковым шарфом. Несколько прядей выбились из-под шарфа и упали ему на глаза – ярко-зеленые, как плоды зрелого лайма. Его черная куртка была ему велика, и от этого его тонкие бледные руки казались совсем уж хрупкими. У него были длинные ногти, заостренные и покрытые черным блестящим лаком. Никто спрятал руки, чтобы скрыть свой облупившийся маникюр.

Кожа у Зиллаха была такой светлой, что сквозь нее просвечивала тонкая паутина вен. Никто представил свои собственные вены, по которым сейчас текла кровь, смешанная с героином. Потом он оторвал взгляд от рук Зиллаха и посмотрел ему в глаза. Ему показалось, что он падает с большой высоты в зеленое море.

– Привет, – сказал Зиллах. Голос был мягкий, слегка хрипловатый и чуть насмешливый. Зиллах, безусловно, привык к чужим восхищенным взглядам; он знал, что он очень красивый.

– Привет. – Голос Никто слегка дрожал. Зиллах закурил крошечную трубку из черного дерева и передал ее Никто. В трубке дымилось что-то темное и липкое.

Никто затянулся. Вкус был сладким и незнакомым. Как будто куришь ладан.

– Что это? – Он задохнулся, стараясь удержать дым в легких.

Зиллах улыбнулся недоброй улыбкой:

– Опиум.

Два новых наркотика за последние два часа. Никто подумал, что ему начинает нравиться путешествовать автостопом. Он еще раз затянулся. Он чувствовал на себе пристальный взгляд Зиллаха – взгляд, обжигающий зеленым огнем. Но когда Никто поднял глаза, его взгляд наткнулся на рот Зиллаха: губы слегка приоткрыты, розовый кончик языка прикушен острыми зубами. А потом Зиллах обнял Никто и притянул его к себе. У Никто было странное чувство, что Зиллах хочет не поцеловать его, а проглотить.

– Ты красивый, – сказал Зиллах, прерывая их долгий поцелуй.

– Ты тоже, – ответил Никто, и его сердце сжалось. Может быть, только теперь он прочувствовал до конца, как далеко он уехал от дома. И это было ТАК хорошо.

– Ты очаровательный.

– Очаруй меня, – прошептал Никто, а потом Зиллах вновь впился губами в его губы. Никто запустил руки Зиллаху под куртку, под рубашку. Когда его пальцы наткнулись на кольца в сосках у Зиллаха, он на мгновение замер – эти ребята были явно покруче его школьных приятелей. И это тоже было хорошо.

Никто почувствовал зубы Зиллаха у себя на шее. Зиллах укусил его сильно, до боли, но в последний момент все-таки передумал и слегка отстранился – за миг до того, как прокусить кожу до крови. Никто уже занимался сексом с совершенно незнакомыми парнями – в их компании это считалось таким же стильным, как и бисексуальность, – но у него никогда в жизни не было такого красивого любовника, как Зиллах.

Спереди донесся взрыв громкого смеха. Зиллах что-то шептал на ухо Никто. Никто не разбирал слов, но голос Зиллаха был мягким, как взбитые сливки, а сам Никто был расслаблен из-за наркотиков, перемешавшихся у него в крови. Он чувствовал, как его тело тяжелеет и наливается теплом. Он лег на диванчик. Он не знал, что Зиллах хочет с ним сделать, но ему было уже все равно.

Потом он смог вспомнить только то, как попытался поднять руки, чтобы оттолкнуть голову Зиллаха от своей груди, потому что Зиллах очень больно кусал его за сосок. Но руки не слушались. Он вообще не мог пошевелиться. Он просто лежал и пробовал наслаждаться болью. Это было совсем нетрудно. Он это делал уже не раз.

– Наверное, мы тебя довезем до Потерянной Мили, – сказал Твиг, пытаясь сфокусировать взгляд на лице Никто. – Мы сами едем в Новый Орлеан. Повидать нашего старого Друга.

Новый Орлеан! Никто очень понравилось это название. Раньше он никогда не задумывался о том, что на свете есть столько мест, куда можно поехать. Можно всю жизнь переезжать с места на место и набирать свежие впечатления, не успевая соскучиться. Похоже, Зиллах и его друзья именно так и жили. Кучи одежды, запасы спиртного и тяжелый запах внутри вагончика говорили о том, что эти ребята живут прямо у себя в машине. Это было прикольно. Странный запах вовсе не беспокоил Никто, а сама мысль о том, чтобы жить «на колесах», казалась ему привлекательной и заманчивой.

– А кто он, ваш друг? – спросил Никто, но Твиг не ответил, а Молоха пробормотал только: «Крисси», дожевал свое шоколадное пирожное и запил его земляничным вином. Никто повернулся к Зиллаху, чтобы расспросить его про Новый Орлеан, но Зиллах не дал ему произнести ни слова. Он тут же склонился к нему и поцеловал в губы, игриво раздвинув их языком.

Никто пребывал в полуобморочном состоянии, в какой-то непреходящей эйфории. За последнее время он принял столько наркотиков, сколько не принимал за всю жизнь. Он был не то чтобы одурманен до полной отключки, но и не сильно под кайфом; просто он постоянно куда-то уплывал. Невьебенно, сказал бы Джек в той, другой, жизни. Не самый могучий приход, но все равно невъебенно.

Зиллах сразу же завладел Никто. Никто это слегка пугало и в то же время возбуждало. У него еще не было такого любовника, как Зиллах: грубого, жадного и умелого. В волосах у Зиллаха было несколько ярких прядей, красная, зеленая и золотая – Зиллах сказал, что он покрасился так специально для карнавала на Марди-Гра в Новом Орлеане, – и он щекотал этими прядями голый живот Никто, водил ими ему по бедрам. Молоха и Твиг пару минут понаблюдали за ними, потом рассмеялись и открыли очередную бутылку вина.

Через час – время было чуть за полночь – Твиг задремал за рулем, и Молоха едва успел выправить фургон, чтобы не врезаться в оградительный щит на обочине. Они остановились посреди чистого поля где-то на юге Виргинии или даже уже в Северной Каролине.

Никто сел и протер запотевшее стекло рукавом плаща. Насколько хватал глаз – чахлые заросли табака. Стекло под рукой было холодным, почти ледяным. Никто прислонился к окну щекой и только тогда понял, что у него горит лицо. И не только лицо, а все тело.

А потом у него скрутило живот, и Никто бросился к двери.

– Да блюй прямо на пол, – сказал Молоха, но Никто все-таки вывалился из фургончика, и его стошнило на мерзлую землю, усыпанную сухими табачными листьями. Никто закашлялся, когда ему в нос ударил запах его собственной рвоты. Жареная курица, земляничное вино и желчь. Он смутно осознавал, что Зиллах обнимает его за плечи и ласково убирает волосы с его пылающего лица.

Потом Зиллах склонился к губам Никто и слизал с них горькую слюну. Потом осторожно раздвинул их языком и поцеловал Никто взасос.

– Я люблю тебя, – сказал Никто Зиллаху и поначалу и сам не понял, что именно он сказал. А Зиллах лишь посмотрел на него своими сияющими зелеными глазами, и Никто показалось, что в них были искорки смеха.

Никто боялся, что Твиг с Молохой будут над ним смеяться; проблеваться в такой компании – это позор на всю жизнь. Но Твиг с Молохой не смеялись. Они уютно устроились на диванчике и лежали, обнявшись, как дети. Никто закурил свою «Lucky», но уже через пару затяжек скривился и выкинул сигарету в окно.

– Так и мутит? – спросил Молоха. – Сейчас мы тебя взбодрим.

Все трое переглянулись. Молоха запустил руку под диванную подушку и достал бутылку с какой-то густой темно-красной жидкостью, которая была явно гуще вина. Бутылка была наполнена до половины, на внешней стенке виднелись засохшие потеки и отпечатки пальцев.

– Вот, выпей. Сразу придешь в себя.

– Если не загнешься, – добавил Твиг, улыбнувшись. Никто взял у Молохи бутылку, вытащил пробку, поднес бутылку к губам. Это было какое-то крепкое пойло – джин или водка, что-то едкое и маслянистое, – смешанное с чем-то темным, и сладким, и как будто слегка подгнившим. Знакомый вкус. Никто сделал глоток, на секунду закрыл глаза, потом снова поднес бутылку к губам. Молоха, Твиг и Зиллах пристально наблюдали за ним. Действительно – очень пристально. Затаив дыхание. Никто сделал еще пару глотков, облизал губы и улыбнулся.

– Я и не думал, что это так круто – пить кровь.

Поначалу они вроде бы удивились, а Молоха с Твигом даже были немного разочарованы; Никто показалось, что они как-то сникли. Зиллах посмотрел на них, выразительно приподняв бровь, и еле заметно пожал плечом. В фургончике повисло какой-то странное напряжение. Никто показалось, что эти трое мысленно переговариваются друг с другом. Что-то между ними происходило – что-то, ему непонятное. А потом Зиллах положил руку поверх руки Никто и заставил его выпить еще.

Потом бутылка пошла по кругу. Они пили, пока их губы не окрасились красным. Никто больше не тошнило. Голова слегка кружилась от радости, и когда Зиллах снова привлек его к себе, он с жаром ответил на его настойчивый поцелуй, а потом взялся за кольца в сосках у Зиллаха и осторожно потянул.

– Еще. Только в три раза сильнее, – шепнул ему Зиллах.

Никто сделал, как его просили. Никогда в жизни он не был так возбужден. Даже в самых безумных мечтах он не смог бы представить себе любовника лучше, чем Зиллах.

Он не знал, откуда взялась эта кровь из бутылки. Он не знал, для чего она им: пугать незнакомых людей или им действительно нравится ее вкус. Но сейчас ему было все равно. Если им нравится играть в вампиров – это их дело. Тем более что это даже прикольно.

Они отрубились незадолго перед рассветом. Никто заснул в обнимку с Зиллахом, положив голову ему на плечо. Зиллах еще долго смотрел на него в темноте: на его подрагивающие ресницы, на припухлые губы, приоткрытые во сне. Дыхание Никто пахло вином и кровью. Зиллах убрал черную прядь волос с лица спящего мальчика, осторожно провел пальцем ему по щеке. Красивое чистое лицо, тонкое, но выразительное – лицо ребенка на грани взросления. Наверное, это был самый красивый из всех автостопщиков, которых они подбирали в своих разъездах.

Он выпил кровь из бутылки, даже не поперхнувшись. Он не закашлялся, не подавился. Наоборот. Кровь, похоже, его оживила: кожа стала свежее, глаза заблестели.

Большинство автостопщиков с удовольствием присоединялись к их веселью – были очень даже не прочь выкурить трубочку, приторчать на кислоте или покувыркаться на диване. А потом – обычно после таких приятностей их кровь становилась слаще – кто-то из них троих доставал бутылку из-под вина или виски, наполненную самой свежей «продукцией». Это было любимое развлечение Молохи с Твигом: автостопщик, уже либо пьяный, либо укуренный, либо приторчавший на кислоте, с жадностью присасывался к бутылке. А потом его – или ее – глаза вдруг становились огромными от испуга, его – или ее – рот кривился от ужаса и отвращения, и он – или она – выплевывал(а) кровь. И вот тогда Молоха, Твиг и Зиллах разом набрасывались на него. Или на нее. Один отбирал бутылку, второй держал автостопщика за руки, а третий впивался ему в горло. Или в живот. Или в причинное место. Куда угодно, лишь бы там текла кровь.

Но с этим мальчиком все было по-другому. Никто. Почему он так странно себя называет? И где это он пристрастился к крови? Зиллах пристально вглядывался в лицо спящего. Этот парень останется с ними на пару дней. В его крови была некая магия, но Зиллах чувствовал, что эту магию следовало отложить на потом. Он осторожно прикоснулся к губам Никто. И Никто улыбнулся во сне.

Рассвет застал всех четверых спящими в обнимку на маленьком диванчике. Было уже непонятно, кто кого обнимал – так переплелись их тела. Зиллах зашевелился и что-то пробормотал во сне, когда первый луч солнца коснулся его закрытых век. Это был последний остаточный рефлекс из какой-то другой, забытой жизни, о которой он не вспоминал даже в кошмарных снах. Он прижался губами к горлу Никто. Потом он наполовину проснулся и вспомнил, что он решил приберечь мальчика на потом, и не стал его кусать. Он просто причмокнул, как голодный младенец, и снова заснул.