Текст книги "Потерянные Души"

Автор книги: Поппи Брайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

25

У всех есть машины, или компания, чтобы не скучно ехать, или по крайней мере радио, как у Кристиана, чтобы всю ночь слушать музыку, бодрый рок-н-ролл с периодическими вкраплениями статических помех, которые напоминают сдавленные голоса, шепчущие почти различимые слова.

Старенький немощный «датсун» Энн не дотянул бы до Нового Орлеана; компании у нее было, а свой плеер она продала еще в прошлом месяце девчонке с работы, чтобы сходить на концерт «R.E.M.». Так что она не могла даже послушать любимых «Cocteau Twins» по дороге к своей любви.

В тот вечер, когда Энн вернулась домой, она уже знала, что поедет в Новый Орлеан. Это было так просто: стоять и беседовать с тем высоким барменом и говорить ему, что она поедет за Зиллахом хоть на край света. Но когда дело доходит до того, чтобы действительно ехать… тут надо как следует все обдумать.

И Энн начала думать. Дома и на работе – она работала официанткой в испанском ресторанчике с претенциозными обоями в золотую крапинку и толстыми красными коврами, которые в их захолустье вполне сходили за элегантный стиль. Она придумала вот что: сказала менеджеру, что у нее внезапно заболела родственница в Новом Орлеане и что ей обязательно надо к ней ехать, и попросила, чтобы остаток зарплаты за этот месяц ей переслали по адресу: Новый Орлеан, штат Луизиана, до востребования, Энн Брансби-Смит. На самом деле она и не надеялась, что ей пришлют эти деньги. Но, может быть, когда Зиллах убедится, как сильно она его любит, он согласится ее содержать. Судя по тому, как дорого и элегантно он одевался, деньги у него были.

Энн обдумала, но ей все равно было страшно уезжать из Потерянной Мили, где она родилась и выросла. Она ни разу в жизни не была в другом городе, даже в университет не поехала поступать. По окончании школы она решила год отдохнуть и сосредоточиться на рисовании. Стив с Духом уехали поступать в университет. Энн решила, что тоже поедет на следующий год. Но ее год «рисовального отдыха» растянулся на два. А потом Стив с Духом, разочаровавшись в студенческой жизни, вернулись домой и вновь предались своей старой мечте стать знаменитыми рок-музыкантами.

Сейчас Энн не могла говорить со Стивом. Она вообще сомневалась, что теперь они смогут нормально общаться. Но оставался еще Элиот, который ничего не знал о ее ночи с Зиллахом в фургончике, припаркованном у «Священного тиса». С ним Энн могла бы встречаться. Просто ей не хотелось с ним видеться. Он в жизни не курил траву, и ему очень не нравилось, что Энн покуривает. Он даже как-то пытался заставить ее бросить курить ее термоядерный «Camel» без фильтра. «Ну ладно, хочешь себя травить – черт с тобой, но неужели нельзя перейти на какие-нибудь легкие сигареты?!» – спрашивал он и не понимал, почему Энн в ответ смеется. Элиот даже ни разу не смог ее перепить. Что ж это за мужик, который пьянеет после трех кружек светлого пива?! Единственное, что ему нравилось из выпивки, – это его тошнотворный джин с колой.

Энн уже не могла себя обманывать. Элиот для нее ничего не значил. В прошлые выходные он попытался возбудить ее ревность – сказал, что в город приезжает его бывшая жена.

– Ей негде остановиться, – сказал он невинно. – Как ты думаешь, может быть, стоит ей предложить… пусть у меня остановится?

Энн было плевать, где она остановится. Она задержалась в Потерянной Миле вовсе не из-за Элиота. И даже не из-за Стива. Она задержалась из-за отца. Ее здесь держали исключительно странности Саймона – она за него волновалась и поэтому медлила с отъездом. Но теперь ей уже волей-неволей придется ехать. Если Саймон узнает, что она беременна… ну, он сочтет ее конченой идиоткой. А больше всего на свете Саймон не любит кретинов.

Но теперь ей было плевать на всех. На Элиота, на Стива, на Саймона… это были лишь малозначимые имена из прошлого, имена, в которых не было шепчущей магии имени Зиллах. Она постоянно шептала себе его имя. Оно было нежным и вкусным, как взбитые сливки, как сладкий поцелуй.

Она приехала на Скрипичную улицу, но свет в трейлере не горел. Черного фургончика и серебряного «белэра» на месте не было да и вообще все казалось покинутым и заброшенным. Впечатление было такое, что здесь долгое время никто не жил. Значит, они все уехали в Новый Орлеан. И она тоже скоро поедет.

Когда Энн вернулась домой, машины Саймона на месте не было. Ей хотелось увидеть его еще раз – последний, – но в то же время ей было страшно. Наверное, так и должно было быть. Энн принялась упаковывать вещи. Что поместится в небольшую сумку, которую она – в случае чего – без труда унесет в руках? Жалко, нельзя взять с собой новую серию картин, которую она только-только начала. Все они были незакончены; на всех были лица с робкими розовыми улыбками и радужными зелеными глазами. Но их придется оставить. Тем более в Новом Орлеане они ей будут уже без надобности. Она бросила в сумку черное кружевное белье и две пары стареньких розовых хлопковых трусиков. Зубную щетку, сигареты, маленькую деревянную трубку и коробочку из-под фотопленки, где было три щепотки травы, которую она выпросила у Терри. Может быть, ей будет нужно курнуть, запершись в туалете на автобусной станции где-нибудь между Потерянной Милей и Новым Орлеаном. Где-нибудь посреди болот.

На дне трубки обнаружилось несколько раскрошенных листьев, так что Энн решила курнуть прямо сейчас. Трава привела ее в нервное и возбужденное состояние. Она оглядела комнату, свои вещи… и вдруг поняла, что просто не может бросить все это. Свою шляпку с траурной вуалькой, свою коллекцию музыкальных записей. Плакат «R.E.M.» на стене над кроватью. Глаза у Стайпа потерянные, надрывные.

Глаза у Питера Бака – как темный огонь. Как же ей бросить свои плакаты, свою одежду, свои картины и коробки с красками?!

Она лихорадочно схватила черный кружевной шарф и повязала его на шею. Хотя бы шарф она может взять с собой. Она надела бусы из черного дерева, серый свитер, юбку с разорванной шелковой подкладкой. Потом подошла к зеркалу, накрасила губы и подвела глаза серебряными тенями (она скоро встретится со своим любимым; может быть, совсем скоро – не пройдет и суток; она должна быть красивой). И тут из прихожей донесся шум – Саймон вернулся домой. Энн быстро сорвала с головы берет и ногой запихнула сумку под кровать.

Она слышала, как он прошел через гостиную – пробирается сквозь завалы книг и газет, сложенных прямо на полу, и что-то бурчит насчет вечного бардака. Это он берет книги с полок, это он читает газеты, но при этом считает, что содержать дом в порядке – это обязанность Энн. Саймон вообще любил рассуждать об обязанностях и святом долге. Иногда Энн казалось, что он разбрасывает свои вещи исключительно для того, чтобы подчеркнуть отсутствие в доме бутылок с выпивкой. Он говорит, что не пьет уже пять лет шесть месяцев и двадцать дней. И это чистая правда.

И вот он уже в дверях, маленький и худощавый. Седые, почти белоснежные спутанные волосы – он частенько ходит нечесаным в течение нескольких дней, пока не вспоминает, что надо бы причесаться, – обрамляют лицо густой гривой. Он стоит в полумраке, и его бледная кожа как будто светится. Летом Энн очень переживала за здоровье отца. Двадцать лет назад они переехали сюда из Дорчестера, и отец очень сдал из-за здешнего климата – жаркого и влажного. Отец вообще очень плохо переносит жару. Он – словно хрупкий цветок с ледника, который выживает только среди ледяных кристаллов. Летом он чувствует себя плохо, его волосы тускнеют, под глазами не сходят черные круги. Но зато зимой он «оживает» и излучает прямо-таки неиссякаемую, бешеную энергию.

Энн вдруг испугалась. Ей почему-то подумалось, что отец прочтет ее мысли или заметит сумку под кроватью и станет ее отговаривать – очень спокойно и здраво. Но при этом так хитро, что ей просто не за что будет зацепиться, чтобы привести ему ответные доводы. И минут через десять она почувствует себя так, как, наверное, чувствует себя человек, который пытается намотать земляного червя на вилку. Через полчаса у нее появится чувство, словно она вбивает гвоздь в шарик ртути. А через час он все-таки уговорит ее бросить эту глупую затею. Она не поедет на автобусную станцию, не сядет на ночной экспресс до Нового Орлеана. И больше уже никогда не увидит Зиллаха.

Саймон умеет ее уговаривать.

Так уже было не раз.

Но он сказал только:

– Добрый вечер, дочка.

Как всегда, это его обращение наполовину согрело ее и наполовину взбесило.

– Привет, Саймон.

– Как прошел день?

– Вообще-то дерьмово.

Он кивнул и позволил себе улыбнуться. Манера речи у Энн была очень похожа на мамину – она говорила с явным каролинским акцентом, – но отца всегда забавляло, когда она пыталась копировать его акцент.

– У меня тоже. Сегодня я препарировал трех жаб. Никаких изменений.

Отец говорил, что когда-то он преподавал в «одном из лучших университетов в мире». Энн так и не знала, в каком. Он намекал на Германию, Францию и Великобританию. Потом он вышел на пенсию и все дни напролет проводил у себя в кабинете, пытаясь изменить химический состав крови. До недавнего времени он использовал только свою кровь и иногда – кровь Энн. И однажды Стив, пьяный в сосиску, предложил свою кровь в качестве лабораторного материала.

Однако в последнее время Саймон перешел на животных. Однажды Энн проплакала целый день, когда увидела, как он препарирует трупик Сары Джейн, ничейного черно-белого котенка, которого она кормила на заднем крыльце. После этого он использовал для своих изысканий мышей, которых покупал в зоомагазине в Коринфе, и жаб, которых ловил на пустыре неподалеку. Он делал жабам инъекции с различным количеством своей собственной крови и иногда – с жидким ЛСД. Жабы не проявляли никаких странностей в поведении, разве что скакали как заведенные.

Саймон как-то странно взглянул на Энн поверх оправы очков:

– Ты куда-то собралась, Энн?

Она безотчетно глянула под кровать. Покрывало, свисавшее почти до пола, прикрывало сумку, но Энн опять показалось, что отец видит сквозь плотную ткань, что он знает, что она задумала.

– Хочу сходить в «Тис».

– Ты ведь не будешь встречаться со Стивом, правда? После того, как он так с тобой поступил? – Она сказала отцу только, что Стив ее ударил. И, наверное, в первый раз в жизни отец проявил редкий такт и не стал расспрашивать Энн и выяснять подробности.

– Нет, Саймон, – сказала она. – Я не буду встречаться со Стивом.

– И с этим его странным другом?

– Саймон, Дух вовсе не… – Энн умолкла на полуслове. Было бесполезно доказывать Саймону, что Дух вовсе не странный. Тем более что они сейчас говорили совсем о другом. – Дух ничего мне не сделал плохого, – закончила она.

– Мне бы очень хотелось, дочка, чтобы сегодня ты никуда не ходила.

Она взглянула на него:

– Это просьба или приказ?

– Между прочим, я о тебе забочусь, – сказал он ледяным тоном.

Энн потерла запястье о запястье. Когда ей было шестнадцать лет, она однажды вернулась домой очень поздно и пьяная в дугарину. Тогда еще Саймон сам пил как сапожник, но сочувствия к дочери это ему не прибавило. Он привязал ее к ножке ее же кровати бельевой веревкой и держал так – привязанной – семь часов, пока она не описалась и не стала просить прощения за свою глупость. Воспоминание об этом до сих пор не изгладилось и до сих пор отзывалось бессильной злостью у нее в душе.

– То есть сегодня мне не выходить? – раздраженно переспросила она. – Сидеть дома весь вечер… может, еще и за столом тебе прислуживать? – Она разозлилась. Почему все всегда получается так, как хочет Саймон? Но на этот раз у него ничего не выйдет. Она взглянула на него, стараясь принять виновато-смиренный вид, и так, чтобы он не заметил ее раздражение и обиду.

– Прости меня, папа, – сказала она. Обращение «папа» должно было его тронуть. – На работе сегодня был трудный день. Ты пока почитай… газету там или книжку. А я сварю тебе кофе.

Саймон и вправду был тронут. Он прошел через комнату и поцеловал Энн в лоб. Ей пришлось поднапрячься, чтобы не отшатнуться, – ей опять показалось, что он все поймет, как только почувствует испарину у нее на лбу. Но он лишь улыбнулся.

– Лучше ты отдыхай. Я сам сварю кофе.

Нет, черт возьми. Ничего не выйдет. Энн изобразила самую лучезарную из своих улыбок. К горлу подступил противный вкус тошноты.

– Да нет, давай я, – сказала она. – Я же знаю, как тебе хочется почитать газету. Там снова статья про загадочное исчезновение.

Это был беспроигрышный вариант. Саймон следил за публикациями про таинственные исчезновения с каким-то нездоровым интересом – тем более если учесть, что исчезали только никому не нужные дети со Скрипичной улицы, а два обнаруженных трупа оказались телами никому не известных бродяг. Иногда у Энн возникали бредовые мысли, что, может быть, сам Саймон их и препарировал.

Как только Саймон вышел из комнаты, Энн полезла на верхнюю полку шкафа, достала маленькую пластиковую бутылочку и высыпала ее содержимое себе на ладонь. Несколько крошечных таблеток с выдавленной буквой V. Валиум, который остался после последнего маминого нервного срыва. Энн стянула его из аптечки примерно год назад и за год выпила почти весь пузырек – у нее случались периоды тяжкой бессонницы. Осталось лишь несколько штук. Она очень надеялась, что этого хватит. И что дома есть кофе.

– Ну вот. – Она поставила большую керамическую кружку на подлокотник Саймонова кресла. – Он получился слегка крепковатым, так что я положила побольше сахара. Надеюсь, будет не слишком сладко.

– Я уверен, что будет вкусно, – сказал Саймон. Когда он сделал первый глоток, она задержала дыхание, но у него на лице отразилось только усталое удовольствие. Конечно, всякому папе будет приятно, когда после тяжелого трудового дня дочь принесет ему чашку горячего кофе. Энн вдруг стало грустно.

Через час она легонько поцеловала его на прощание и закрыла за собой входную дверь. Его дыхание было слегка неровным, а на губах остался кислый привкус крепкого кофе и транквилизаторов… но она будет думать о нем, когда сядет в автобус. А теперь она думала лишь об одном: больше никто не стоит у нее на пути – она может ехать к своей любви.

В автобусе было не просто прохладно, а по-настоящему холодно. Кондиционер работал как зверь. Должно быть, как его настроили на середину августа, так и забыли переключить. Когда автобус отходил от темной станции, Энн приподнялась на сиденье, подхватив свою сумку. Подождите,– едва не крикнула она водителю. – Сама не знаю, что на меня нашло. Остановите, дайте мне выйти. Я сдам билет и вернусь домой. Может быть, мы со Стивом начнем все сначала. Может быть, папа обрадуется, когда я вернусь домой.

Но автобус дернулся, и она упала обратно на сиденье. Потом они переехали через рельсы, уводящие прочь из Потерянной Мили, и Энн увидела знамение: далеко-далеко, на следующем железнодорожном узле, в ночи зажглись сигнальные огни.

Они были зеленые.

Ярко-зеленые.

Как глаза у ее любви.

26

– Я такой вкуснотищи в жизни не ел. – Стив доедал уже третью порцию супа из бамии. В дороге они с Духом почти ничего не ели.

– Вкуснее, чем я готовлю? – обиделся Дух.

– Блин, Дух, но нельзя же все время есть пророщенную фасоль и тофу.

– Зато это полезно, – надулся Дух. Но когда официантка поставила перед ним очередную тарелку супа, он с наслаждением вдохнул ароматный пар и даже прищурился от удовольствия. Он зачерпнул густой суп и отправил его в рот. Действительно – вкуснотища. Тонкий вкус креветок и крабового мяса, зеленый, чуть едкий привкус пряных трав, мягкий вкус бамии. – Да, – признал он. – Это даже вкуснее, чем соевый хлеб с грибами.

На десерт они взяли крепкий кофе с цикорием. Потом они вышли на улицу, немного прошлись по Бурбон-стрит и свернули в тенистый переулок. Железные решетки балконов, нависавших над переулком, были увиты густым плющом и увешаны яркими бусинами Марди-Гра. Вскоре улочка превратилась в узкий проход между домами, и Духу показалось, что они заблудились. Но буквально через минуту они вышли на шумную Джексон-сквер со стороны собора Святого Людовика. На площади расположилась целая «колония» уличных художников и музыкантов. В центре площади возвышался памятник Эндрю Джексону: конная статуя с кислым лицом и густо заляпанная голубиным пометом. Конь, вставший на дыбы, как бы грозил обрушиться на громадные магнолии, что окружали площадь со всех сторон.

Дух в жизни не видел карты Нового Орлеана, но он знал, что Миссисипи огибает город гигантским полукругом, словно сложенная чашечкой ладонь. Он чувствовал запах воды, чувствовал у себя в венах пульс могучего течения реки. Но он знал, что над таким мощным потоком воды иной раз зависают ядовитые испарения, и особенно – в такую влажную погоду. Как будто самый водяной пар, поднимавшийся от реки, порождал гнетущее чувство отчаяния. Бабушка как-то рассказывала про одного своего знакомого, который, будучи в Англии, стоял на скале, выдающейся далеко в море, и явственно слышал голос, побуждавший его спрыгнуть с обрыва. Потом он узнал, что именно на этом месте случилось несколько самоубийств. А если принять во внимание, в каком они со Стивом были сейчас состоянии после того, как всю ночь провели за рулем, – они могут не устоять перед искушением искупаться, если увидят большую реку.

Они прошли через площадь и опять углубились в сплетение улиц Французского квартала. Они шли в основном узкими переулками, где было поменьше народу. Это явно был старый квартал: краска на дверях и ставнях давно выцвела и пооблупилась, булыжная мостовая была разбита во многих местах. Когда они проходили мимо крошечного темного бара, Стив замедлил шаг и с тоской посмотрел на ряды бутылок над стойкой.

– И чего мы теперь будем делать? – спросил он у Духа. – Думаешь, они уже здесь?

Дух закрыл глаза и попытался протянуться сознанием во все – попытался нащупать что-то знакомое, что-то юное и одинокое, что-то зеленоглазое и пугающее. Наконец он открыл глаза и покачал головой:

– Не знаю. Здесь слишком сильная концентрация магии. Здесь столько всего, что я не различаю, где что.

Стив провел рукой по волосам.

– Ну и хрен с ними. Давай просто где-нибудь посидим, выпьем пива. Блин, я-то думал, что, когда мы сюда приедем, ты сразу сообразишь, что нам делать.

– Успокойся, – отозвался Дух. – Я делаю все, что могу. Наверное, сначала нам нужно где-нибудь остановиться.

Стив пожал плечами. Ладно,– подумал Дух, – пусть себе бесится. Он устал… и вообще он в последнее время на взводе, так что я его не виню. И вполне вероятно, что, когда мы разыщем Энн, она нас пошлет на три буквы. Но я еще не сдаюсь.

– В общем, так, – сказал он. – Сейчас мы поищем какую-нибудь недорогую гостиницу. А потом сходим куда-нибудь, выпьем пива и решим, что нам делать дальше.

Они обошли несколько гостиниц: начали со скромных и благопристойных с виду и закончили совсем уже затрапезными ночлежками, но нигде не нашли номеров дешевле пятидесяти долларов за ночь, что составляло почти всю их наличность.

– А зачем нам гостиница? Может, засядем где-нибудь на всю ночь, попьем пива? – предложил Стив. Дух уже был готов с ним согласиться, но тут он заметил маленький магазинчик в конце узкой улочки с крошечной деревянной вывеской:

ВСЕ ДЛЯ МАГИИ И ВОРОЖБЫ. А ниже, совсем уже мелкими буквами: Аркадий Равентон.

Что его привело сюда? Совпадение это или нет? Может быть, для магической части его сознания подобные места – как магнит? Дух слишком устал, и сейчас ему не хотелось заморачиваться никакими вопросами. Но в любом случае надо сюда зайти. Среди людей, практикующих оккультные науки, он себя чувствовал вполне комфортно – он среди них вырос. Может быть, Аркадий Равентон подскажет им, где можно остановиться задешево.

Магазинчик располагался в самом конце узкой и сумрачной улочки, его дверь была скрыта в густой тени.

– Жутковатое место, – заметил Стив.

– Как говорится, никогда не знаешь, где тебе повезет, – ответил Дух. – Может быть, нам здесь помогут. А у тебя есть другие идеи?

Внутри было совсем темно. Стив с Духом замерли на пороге, дожидаясь, пока их глаза не привыкнут к неожиданному отсутствию света. Через пару секунд в темноте появился проблеск света – крошечные огоньки. Свечи – сообразил Дух. Ароматизированные свечи. Единственный источник света в маленьком магазинчике. Он различал запахи корицы, цветов апельсина, мускатного ореха. А за ароматом свечей – запах трав. Точно такой же, как в задней комнате в магазине у мисс Катлин. Травы, специи, древняя пыль. Ржавчина, дерево, кость. Дух сделал глубокий вдох. В носу защипало. Он чихнул. Один раз, второй, третий.

– Будьте здоровы, – раздался голос из темноты. – Если ваша душа убежит из тела, я обещаю ее не ловить.

А потом темнота начала смягчаться и как бы перетекать в серые сумерки. Дух различил фигуру за длинной стеклянной стойкой. Низенький худощавый мужчина в белых одеждах. Должно быть, Аркадий Равентон. Дух уже различал высокие, резко очерченные скулы, глубоко посаженные глаза, жидкие темные волосы, тонкие хрупкие руки, нервные узловатые пальцы.

– Мы только сегодня приехали в город, – сказал Дух. – Ищем место, где нам остановиться на пару дней. – Он шагнул вперед. У него было странное ощущение: как будто его тело вдруг сделалось очень большим, неуклюжим и неудобным. Казалось, что в магазинчике слишком много всего и поэтому не хватает свободного места. Даже стены как будто кренились к центру, грозя обвалиться. Все стены были завешаны полками, сплошь заставленными крошечными пузыречками и коробочками. Были тут и книги. «И Цзин», работы Алистера Кроули и Роберта Антона Уилсона, дешевенькие брошюрки по «бытовой магии»: приворотные чары, заговоры на удачу, гарантированное отмщение врагам. Металлические кинжалы, банки с травами, свечи, ароматические палочки. В самом дальнем углу была занавеска из разноцветных пластмассовых бус, а за ней – опять темнота.

– Меня зовут Аркадий Равентон, – представился мужчина за стойкой. Теперь Дух ясно видел его лицо, но все равно не мог определить его возраст. Кожа гладкая, без единой морщинки. Глаза – как бездонные омуты черноты. Когда Дух пожимал его руку, он постарался не сжимать слишком сильно. Косточки у Аркадия Равентона были тонкими и хрупкими, как у ящерки. Рука была сухой и прохладной, а рукопожатие оказалось неожиданно сильным и крепким. Дух открыл было рот, чтобы представиться и представить Стива, который завис на пороге со скептическим видом.

Но Аркадий Равентон заговорил первым:

– Вы, наверное, сын мисс Деливеранс. Или все-таки внук? Да, точно внук. Вы – внук мисс Деливеранс.

Дух услышал, как Стив резко втянул носом воздух. Он заглянул в темные и прозрачные глаза Аркадия:

– Откуда вы знаете?

Аркадий улыбнулся. Какой была эта улыбка? Юной, открытой и легкой? Или мудрой, печальной улыбкой очень старого человека, повидавшего все на своем веку?

– Все знают мисс Деливеранс. Все, кто так или иначе занимается магией. – Он говорил с каким-то странным акцентом, очень четко выговаривая все звуки. – Может быть, вы не знаете, молодой человек, но ваша бабушка – это легенда.

– Я знал, – выдохнул Стив. – Она была ведьмой.

– Белой ведьмой, – поправил Аркадий. – Доброй волшебницей. И настоящей красавицей в молодости. Я помню, как мама рассказывала о ее потрясающих волосах… как желтое скрученное стекло… о губах, как у младенца Иисуса, о сияющих голубых глазах. Однажды я видел старую черно-белую фотографию мисс Деливеранс, когда она была примерно в вашем возрасте. Да, она была настоящей красавицей. Редкой красавицей. А вы так на нее похожи, Дух. Просто одно лицо.

– Я вам не говорил, как меня зовут, – сказал Дух.

Аркадий опять улыбнулся:

– Бедный ребенок! Неужели бабушка тебе не сказала, что ты не единственный человек на свете, у кого есть дар к сверхъестественному? Я был на той стороне, Дух. Я тоже кое-что знаю. И я знаю тебя.

Стив прошел вперед и встал рядом с Духом, но чуть впереди, как бы прикрывая его собой.

– Подождите минутку. Я не понимаю, что вообще за хрень. Вы о чем говорите? Что это значит: я был на той стороне?

– Я вернулся из мертвых, – сказал Аркадий Равентон.

Они прошли через торговый зал и дальше – сквозь темноту, запах пыли, паутины и трав, – в заднюю комнату, где был маленький алтарь, накрытый бархатным покрывалом, уставленный цветами и пластмассовыми фигурками святых и выложенный костями (Дух решил, что это куриные кости, хотя Стив разглядывал их с опаской). По обеим сторонам от алтаря горели розовые и черные свечи.

Подняв тучи пыли, Аркадий отодвинул тяжелую бархатную занавеску и провел Стива с Духом на узкую темную лестницу. Они поднялись на один пролет вверх и свернули за угол. Здесь было еще темнее. Дух не видел, куда он идет, и осторожно нащупывал ногой ступеньки. Он поднес руку к лицу и пошевелил пальцами. Перед глазами запрыгали пять бледных палочек; это вполне мог быть обман зрения, воспоминание о свете, спроецированное в темноту. Однако Аркадий уверенно вел их наверх.

Они снова свернули за угол, и Дух теперь увидел прямоугольник тусклого света далеко-далеко вверху. Они добрались до еще одной бархатной занавески, за которой был свет. Аркадий отодвинул занавеску. Они вышли в светлый коридор, куда выходили чистые комнаты с белыми стенами и огромными окнами, сквозь которые лился почти ослепительный солнечный свет. Деревянные половицы отсвечивали золотистым.

Аркадий показал им комнаты.

– Вот это – моя. Та, что поменьше… сейчас здесь живут двое друзей моего брата. А здесь… – он сделал широкий жест рукой, как бы обнимая пространство, – здесь вы можете остановиться. Если хотите. Не могу же я выгнать на улицу внука мисс Деливеранс.

Обстановка была очень простой. Две кровати, застеленные чистым бельем. Окно, расположенное чуть выше обычного. Квадратная комната. Четыре стены абсолютно одинаковой длины – четыре стены, чтобы вместить мысли Духа. Четыре стены, сквозь которые не проникнут зеленоглазые призраки и бесплотные голоса, которые иной раз донимают его по ночам. Место, где им со Стивом можно шептаться всю ночь напролет. Место, где можно забыться сном, а потом снова проснуться и пойти делать то, за чем они, собственно, и приехали в Новый Орлеан.

– Мне здесь нравится, – сказал Дух. Он думал, что Стив начнет возражать. Вряд ли Стив захочет остановиться в одном помещении с магазином «вуду-принадлежностей», в комнате, которую им предложил забесплатно – непонятно вообще, с какого перепугу, – странный то ли колдун, то ли просто псих, который утверждает, что он знал бабушку Духа или, во всяком случае, много о ней наслышан. Наверняка Стив настроен подозрительно и недоверчиво. Может быть, даже ему чуть-чуть страшно, хотя он в жизни в этом не признается. Или наоборот. Может быть, он ужасно устал с дороги и ему так хочется выпить, что он сейчас согласится на что угодно, лишь бы скорей пойти в бар. А может, ему уже все равно. Но скорее всего он начнет возражать…

Но Стив только вздохнул и привалился к дверному косяку:

– Как скажешь. Стало быть, остаемся тут.

– Вы сказали, что вернулись из мертвых, – напомнил Дух Аркадию, когда они спустились вниз. Стив что-то буркнул себе под– нос, но Дух не стал обращать внимания.

Аркадий выпрямился в полный рост, хотя росту в нем было всего ничего.

– Наверное, я слишком рано об этом заговорил. – Подол его белого плаща прошелестел по полу, подняв облачко пыли.

– Нет, мистер Равентон. Мне это действительно интересно.

– Аркадий, – рассеянно поправил Аркадий. Его взгляд устремился куда-то вдаль. Он провел Духа со Стивом в заднюю комнату и остановился у алтаря.

Дух внимательно оглядел всю конструкцию, накрытую темно-синим бархатом. Теперь он заметил всякие штучки, которые проглядел в первый раз: замысловатые амулеты, отделанные яркой эмалью, крошечные свитки пергамента, перевернутый деревянный крест, утыканный гвоздями. Интересно…

Сухой, с едва уловимым иностранным акцентом голос Аркадия вывел его из задумчивости.

– В ту зиму в Париже было по-настоящему холодно. Это был холод Луны. Холод одиночества. Холод того поцелуя, который меня убил.

Аркадий быстро взглянул на Духа, потом перевел взгляд на Стива. В глазах у Духа читался легкий испуг; он улавливал чувства Аркадия – печаль, страх и боль. Но их затмевало блаженное удовольствие одаренного актера, который играет свою лучшую роль. Дух не знал, что это значит и как к этому относиться. У Стива глаза были жесткими и настороженными – он ждал подвоха и был заранее настроен на ложь.

– Да, мои юные друзья. Ваши лица чисты и красивы, а ваши сердца и мечты – так невинны. Вы считаете, что любовь – это прекрасно, что она никогда не причинит вам боли. Но меня убил не парижский холод, не ветер у меня в костях, не лед, что сковал мое сердце. Меня убил поцелуй любимой.

– Поцелуй? – недоверчиво переспросил Стив.

– Ну, может быть, не один только поцелуй. Но вы уж простите меня, старого романтика. – В его голосе слышался едкий сарказм, и Дух выразительно глянул на Стива: мол, не выступай. Стив демонстративно уставился на алтарь. – Итак, – продолжал Аркадий, – этот… э-э… поцелуй… как и все тело моей любимой… был пропитан смертью. Сладкой и сочной, как перезрелый плод, который уже подгнивает. Вы когда-нибудь ели подгнивший персик? Или сливу? Или, может быть, дыню. Сначала ты чувствуешь тонкую, непревзойденную сладость и только потом – вкус гниения. Точно так же и с моей любовью. Когда ее не стало, а я уже подхватил эту болезнь… я был один. В Париже, зимой. Я был один. – В уголках его рта притаилась бледная улыбка. – Я вам рассказывал про своего брата Эшли? Нет? У меня был младший брат. Первый красавец в семье Равентонов. – Аркадий рассмеялся. Его смех был похож на звон ветра в осколках хрусталя. – Когда я поехал в Париж, он остался дома, и я дал ему слово, что я вернусь. Понимаете, мне надо было его учить. Передать ему все, что я сам знал о магии, о смерти, любви и боли. Эшли должен был стать моим учеником. Я поехал в Париж и подхватил эту болезнь. Но я дал Эшли слово, что я вернусь. Я ему пообещал. И я собирался сдержать обещание.

Аркадий провел рукой по бархатному покрывалу на алтаре.

– Так что, прежде чем умереть, я сделал все необходимые приготовления. Мне как раз хватило времени, чтобы собрать все, что нужно. Я заказал определенные порошки из Гаити и снадобья из Гватемалы. Я добыл кровь старика на одной из парижских улиц и кости ребенка в катакомбах Монмартра. Но потом мое время вышло. Болезнь подступила вплотную и улыбнулась мне темной улыбкой… последней улыбкой… и кровь высохла у меня в жилах, а глаза ссохлись в глазницах. Однажды утром, перед самым рассветом, я выпил зелье, которое приготовил заранее, и перестал сопротивляться болезни. Я чувствовал, как она впивается губами мне в губы, как ее ненасытный язык выпивает последнюю каплю слюны у меня изо рта. Я чувствовал, как меня покидает жизнь. Чувствовал, как все, что есть я, отмирает во мне… и в какой-то момент я подумал: Господи Боже, теперь я мертвый. А потом я действительно умер. И очнулся уже в морге одной из парижских больниц. И когда я потянулся и улыбнулся, у одного из работников морга случился сердечный приступ. К счастью, все обошлось.