Текст книги "Кортни Лав : подлинная история"

Автор книги: Поппи Брайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Поппи З. Брайт
Кортни Лав: подлинная история

Кортни Лав известна и как движущая сила самой выдающейся девичьей рок-группы, «Hole», и как вдова Курта Кобэйна, легендарного ведущего вокалиста «Нирваны», который трагически покончил с собой на пике своей международной славы. Её резко критиковали в прессе как никуда не годную и безответственную мать, и осуждали фэны её покойного мужа за то, что она мало что сделала для предотвращения его смерти. Хотя о ней было написано много тысяч слов, в публикациях от «Vanity Fair» до бульварной прессы, Кортни Лав никогда не была предметом собственной отдельной биографии – до настоящего времени.

Поппи Зи Брайт родилась в 1967 году в Новом Орлеане. Она работала натурщицей, смотрительницей лабораторных мышей, стриптизёршей и, с 1991 года, писателем. Она написала четыре романа, и её работы также появлялись в многочисленных изданиях, включая «Rage», «Spin» и «Village Voice». Её новелла «Триады» написанная в сотрудничестве с Кристой Фост, появилась в антологии Дугласа Э. Уинтера «Тысячелетие». Поппи Зи Брайт живёт в Новом Орлеане со своим мужем, Кристофером, шеф-поваром и автором кулинарных книг.

Эбби, Эннабел, Борису, Чарли, Колму, Кристел, Гидеону, Марселю, Мари, Натану, Никки, Рексин, Средни Ваштару, Тодду и Томасу с любовью.

Этой книги не было бы сегодня в ваших руках без их помощи и любезности: это Бадди Д. Эрон, Карлин Бауэр, Робин Брэдбери, Неста Бринкли, Конни Брайт, Дженнифер Кодл, Брайан Селлер, Н. Кокс, Ричард Кёртис, Кристофер ДеБарр, Пол Эрли, Эмми из Техаса, Дэвид Фергюсон, Форрест Джэксон, Кёрли Джобсон, Кэйтлин Р. Кинан, Л. Мартин, Роберто Мартинес, Дэн Мэттьюс, Дин Мэттисен, Эми В. Мео, Дженн Мерино, Д. Мишел, Мэри Энн Нэйпл, Крэйг Нелсон, Кэролайн Оукли, Роберт Сэйдж, Люси Шэнкс, источники, пожелавшие остаться неназванными, Эверетт Трю, Лора Такер, Джэймс Т. Волкер, Элизабет Уонг и Урсула Уэйр.

Дыра проходит прямо сквозь меня

– Еврипид, «Медея»

Я – поклонница Кортни Лав, потому что я думаю, что она – женщина, которая переходит все границы, чтобы сказать то, что она хочет сказать, и делать то, что она хочет делать. Я думаю, что она прошла через ад и вернулась обратно, и она выжила!

– Холли из Солт-Лэйк-Сити Кевину Сессамсу, «Vanity Fair», июнь 1995 года

Предисловие

Я видела твоё отвращение

И оно очень тебе идёт

– Кортни Лав, «Teenage Whore»

Однажды вечером мне звонит Кортни Лав. Я не спрашиваю, откуда у неё мой номер, которого нет в телефонной книге; у таких людей, как она, есть Способы. Она в Новом Орлеане; ей понравился мой роман «Потерянные Души»; не хочу ли я чего-нибудь замутить? Я приглашаю её к себе. Она приезжает, опоздав на три с половиной часа, шлёпается на мой диван, вытянув ноги, выпивает половину «Дайет Коук» и наполняет мою гостиную электризующей энергией и скорострельным разговором.

Она в чёрном классическом платье, в чёрных чулках, в крутых туфлях на высоких каблуках с ремешком. Её глаза удивительные, зелёные, цвета морской волны, очень большие и очень ясные. Она непрерывно курит, но отказывается от нашего косяка («Я не могу курить траву»). Она проницательна, дружелюбна и чрезвычайно ясно выражается. Она царит в комнате.

Когда мы отправляемся в ресторан «Cajun» на Декэйтер-стрит с нашими разнообразными приятелями, Кортни на час забивает песни в музыкальном автомате. Несколько мрачный старый британский материал: «Siouxsie», «Echo and Bunnymen». Много из «R.E.M.»; она любит Майкла Стайпа. Мы пытаемся убедить её взять превосходного кролика и сосиски джамбалайя, но Кортни говорит, что не может есть крольчатину. Ей не нравятся морепродукты гамбо, которые она заказывает взамен.

К концу трапезы к нашему столу подходит ещё одна обедающая. Кортни несколько съёживается. Эта женщина не обращается к Кортни, но показывает на неё пальцем и говорит парню Кортни: «Она – вылитая Кортни Лав!».

«М-м-м, нет», – вежливо говорит он.

Женщина удаляется. Минуту спустя она возвращается и фактически хватает его за плечо. «Вы ответили это так быстро – словно вы всегда это говорите!».

Кортни говорит: «Вот что мне всё время достаётся, и это раздражает».

Теперь женщина оскорблена. Парень Кортни пытается её отвлечь, спрашивая, чем она зарабатывает на жизнь. Оказывается, что она – туристка из Нью-Джерси, в городе на каком-то съезде. «Я – просто нормальный человек, из тех, кто платит зарплату рок-звёздам —»

«Я – СТРИПТИЗЁРША, Я НЕ ПОЛУЧАЮ ЗАРПЛАТУ. ПОЖАЛУЙСТА, УЙДИТЕ».

Вмешивается наша официантка, отправляет взбешённую фанатку подальше от столика, возвращается и спрашивает, не хотим ли мы, чтобы она отшлёпала эту суку. Мы отказываемся, но оставляем ей щедрые чаевые.

На выходе Кортни искоса смотрит на меня. «Добро пожаловать в мой кошмар!»

Для неё это верхушка большого и непрочного айсберга. Для меня это – откровение.

Пока мы ещё были в моей квартире, Кортни перетряхивала свою сумочку, что-то ища. Позже я нахожу под своим диваном два предмета косметики: тени «Poppy» «Mushroom» и помаду «MAC» «Diva». Это не случайно.

Когда я получаю то, что хочу, потом я больше не захочу этого никогда

– Кортни Лав, «Violet»

1997 год

Я заканчиваю эту книгу. Это была не её идея, но очевидно, что то, что мы с Кортни подружились, облегчило работу над ней. Однако это ничуть не облегчило её написание. На самом деле я нашла это несколько расстраивающим – иметь персонаж, который мог бы фактически позвонить мне, пока я о ней пишу.

В ходе моей работы Кортни пережила огромное количество изменений в своей общественной и личной жизни. Она всего на пару лет старше меня, и я знала, что мне всё ещё есть куда расти; я не ожидала, что она останется статичной. Но когда пишешь биографию живого, очень активного, чрезвычайно заметного персонажа, возможно, будет трудно понять, где остановиться.

Кортни Лав всегда окружена хаосом, триумфом, болью и обаянием. Что-то из этого выходило из-под её контроля; что-то она создавала сама, невольно или специально. Она была представлена как авантюристка, святая, персонаж комикса, героиня, мученица и образец для подражания.

В СМИ Кортни была препарирована, проанализирована и снова зашита. Её поведение, её сексуальная жизнь, её гардероб, её музыка, её поведение и, в последнее время, её чувство моды и стиля стали темами, вызывающими жгучий интерес во всём мире. Ей навешивали (а иногда она приклеивала себе сама) многочисленные и противоречивые ярлыки: восставшая девшшка, рок-звезда, феминистка, антифеминистка, наркоманка, музыкальный новатор, отважная вдова, шлюха, сука, новый голливудский талант.

Цель этой книги не в том, чтобы осудить или защитить Кортни Лав – все, кажется, считают своим долгом делать или то, или другое – а в том, чтобы как можно точнее описать первые тридцать два года её интереснейшей жизни.

Глава первая

В Сан-Франциско была осень 1964 года, время ведьм. Кто-то в Хайте устроил вечеринку в честь джазовой легенды, Диззи Гиллеспи, и туда пригласили Хэнка Харрисона. Сам Хэнк полагал, что у него есть постоянное приглашение на любую вечеринку в Сан-Франциско, приглашал ли его кто-нибудь на самом деле или нет; его музыкальные связи были его пропуском куда угодно.

Хэнк бывал всюду. Его старый приятель по колледжу Фил Леш играл на басу в модной группе под названием «Warlocks», и Хэнк всегда хвастался, что Фил мог в любое время пристроить его в музыкальный бизнес. Он впоследствии утверждал, что руководил «Warlocks», которые в 1965 году сменили своё название на «Grateful Dead».

Крупный и круглолицый, с носом с горбинкой, неопрятными чёрными усами и волосами, начинающими редеть, Хэнк вовсе не был красавчиком. Но он был словоохотливым соблазнителем. Его дар разговорчивости и его музыкальные связи привлекали к нему множество девушек, и в тот вечер на вечеринке Диззи Гиллеспи они привлекли к нему Линду Ризи.

Линда была наивной богатой девушкой, впервые ставшей самостоятельной. Уроженка Сан-Франциско, она выросла в шикарном Ноб-Хилле и ходила в католическую школу. Теперь ей было девятнадцать лет, и она плыла по течению в этом городе, испытывая влияние расцветающих флюидов шестидесятых. Белокурая и стройная, аккуратная и язвительная, она не смешивалась с толпой Хайт-Эшбери. Именно поэтому она привлекла внимание Хэнка.

Приёмная дочь оптика (и наследница оптического состояния «Бош»), воспитанная в католической церкви, Линда приехала в Сан-Франциско после достижения совершеннолетия. Как очень многие другие молодые люди в этом городе, в том году, она искала что-то, что она не могла определить или объяснить. Она не нашла это в Хэнке Харрисоне, но некоторое время она думала, что нашла. В тот вечер они вместе ушли с вечеринки и шатались туда-сюда по крутым тротуарам в волшебном свете похожего на карнавал Хайта, пока не добрались до грязной квартиры Хэнка.

Линда уже была беременна, когда выходила замуж за Хэнка в Рино через несколько месяцев после их знакомства. Хэнк продолжал вешать ей на уши лапшу по поводу того, как эта комбинация их генов – его ума и её внешности – породит прекрасного ребёнка. У Линды не было возможности узнать, что половина генов Хэнка передалась от сильно пьющего отца, и, будучи удочерённой, она ничего не знала о своих собственных генах. (Впоследствии Линда якобы обнаружила, что её биологический отец был психиатром из Нью-Йорка, а его отец был еврейским психоаналитиком из Вены, но поскольку она сама стала известным врачом-терапевтом ко времени этого «открытия», к этому надо было отнестись скептически).

Хэнк с тех пор утверждал, что Линда отказывалась пользоваться противозачаточными средствами из-за своих религиозных убеждений. Как бы то ни было, Линда не могла отказаться от этого ребёнка, даже если бы Хэнк этого от неё захотел. Её собственный приёмный отец был горьким пьяницей, и Линда считала себя изгоем, человеком, у которого вообще нет семьи. Этот ребёнок будет первым близким родственником, которого она когда-либо знала.

Линда Харрисон вскармливала свой плод крепким отваром страха и сахара: она постоянно жаждала конфет, печенья, всевозможных сладостей. Она набирала вес, её всё время рвало, она чувствовала, что беременность делает её ужасно уродливой. Хэнк, уже уставший от этих отношений, не сделал ничего, чтобы ослабить её страхи.

В 9:15 утра 9 июля 1965 года в Мемориальной Больнице Святого Фрэнсиса Линда родила дочь, в свидетельстве о рождении которой было написано «Лав Мишель Харрисон». Роды были долгими и мучительно болезненными. Линда пыталась представить себе, что должен чувствовать её ребёнок, вытолкнутый из гнезда матки, сжатый в течение нескольких часов в тесной трубе мышц. Она представляла себе, что ребёнок испуган и зол, и понемногу выпускала его из себя.

Хэнк не присутствовал при родах. Он спал до обеда, возможно, после концерта «Warlocks». Как знать? Но Линда и другие хиппи всё равно сделали из этого рождения важное событие: Кортни впоследствии утверждала, что они стушили плаценту Линды с луком и съели.

Линда, которой тогда было двадцать лет, безмерно обожала свою дочь. Она понятия не имела, как ухаживать за ребёнком, хотя она была уверена, что у неё есть хорошие «инстинкты» каждой мамы-хиппи. Этот голодный розовый рот, давящий на её тяжелые груди, эти свирепые глаза, смотрящие прямо на неё с беспокойным пониманием – это быстро стало самым важным в жизни Линды. Ни у одного ребёнка никогда не было более нуждающейся матери, и этот ребёнок, должно быть, ощущал бездну эмоциональной зависимости Линды.

Однако даже тогда чувства Линды к своей дочери были двойственными. Лав Мишель не всегда вела себя как нормальный ребёнок. Она делала пугающие вещи: напрягалась и кричала, когда её обнимали; плакала до тех пор, пока едва не теряла сознание от недостатка кислорода. На фотографии, сделанной семьёй Харрисон на Рождество 1965 года, Линда напряжённо сидит с вымученной улыбкой на своём симпатичном лице, положив ногу на ногу, игнорируя руку Хэнка, обнимающего её за плечи; она явно выглядит отдалённой от ребёнка и кажется, не касается его. У ребёнка потерянный вид, и он тянет руки к Линде.

Харрисоны жили в большом викторианском доме, за который заплатили родители Линды. Поддерживая Хэнка, Линда часто готовила для всевозможных разношёрстных музыкантов, фанаток и уличных мальчишек. Малышка росла в мире фантазии, отчасти придуманном ей самой, отчасти нарисованном хиппи и художниками вокруг неё. Однако ни один из этих счастливых мечтателей-хиппи не подозревал, каким мрачным был внутренний мир самого ребёнка. Самые первые сны, которые она помнила, были кошмарами с призраками-скелетами, деформированными внутренними органами, отравленным молоком (последний – лейтмотив, который вновь появится в её стихах и более поздних песнях).

Тем временем люди вокруг требовали от неё, чтобы «она вела себя, как цветок», «танцевала, как весенняя пора». Её поощряли обогащать своё воображение и иногда со слегка чрезмерным рвением помогали его развивать. Когда ей было четыре года, говорила она, отец дал ей ЛСД. (Она об этом совсем не помнит, но впоследствии, во время развода Харрисонов, Линда и одна из подружек Хэнка свидетельствовали в суде по опеке над детьми, что это было так).

О воздействиях ЛСД на четырёхлетнего ребёнка трудно рассуждать. ЛСД больше всего известен тем, что вызывает галлюцинации, которые, возможно, были особенно пугающими для уже взбудораженного ребёнка. Но ЛСД также вызывает самоанализ и головокружительные полёты воображения. Насколько этот опыт казался отличающимся от её обычной крайне субъективной реальности? Было ли у неё улёт, и на что был похож этот улёт четырёхлетнего ребёнка? Наслаждалась ли она такими глубинами подсознания, которых взрослые даже никогда не надеются достичь? Она хотя бы заметила?

Она сказала, что в то время её отец был вовлечен в изготовление и продажу ЛСД, и что он, возможно, снабжал «Dead». Если так, его кислота, возможно, была чистой и без примесей. Хотя этот опыт может быть в психологическом отношении разрушительным, сам ЛСД не причиняет никакого физического вреда мозгу или телу. Возможно, она просто видела цвета и красивые огни; возможно, это было даже временным спасением от неразберихи её повседневной жизни.

Хотя считалось, что во всём царили мир и любовь, её родители всё время ссорились, и отец пугал её. Она обрадовалась, когда Линда сказала ей, что Хэнк уедет навсегда.

Линда и Хэнк развелись в 1970 году, и оба судились за опеку над своей дочерью. В последовавшем судебном процессе были выдвинуты обвинения, что Хэнк давал ребёнку наркотики, и опеку предоставили Линде, которая немедленно изменила имя своей пятилетней дочери на Кортни в честь женщины, с которой она познакомилась во время своей беременности. «Лав» («Любовь»), очевидно, больше не применялась к продукту её союза с Хэнком.

Вскоре после развода Хэнк исчез с поклонницей «Dead», а Линда снова вышла замуж. Отец Лав был ужасен, но казалось, будто отчим Кортни мог быть хорошим человеком.

Фрэнк Родригес был школьным учителем из Портленда и организатором Дня Бумажного змея в этом городе. Он говорил с Кортни, как настоящий взрослый с настоящим ребёнком, а не нефильтрованным невнятным лепетом хиппи, который она привыкла слышать. Он также законно удочерил её и дал ей свою фамилию. Фрэнк был первой (и возможно, единственной) доброжелательной властной фигурой в её жизни. Впечатляло то, что она начала называть его папой, как только они с Линдой поженились, а Хэнк стал БиоПапой.

«Кортни была замечательным ребёнком, – говорил Фрэнк в интервью «Premier» несколько лет спустя. – У неё была сильная воля. Были вещи, которые она не хотела делать. Я хотел, чтобы она надела двухцветные кожаные туфли. Но она их ненавидела. Она хотела туфли с ремешком. Мы крутились вокруг таких вещей. Боже, она теперь наверняка их купила».

Семья Родригес переехала в Юджин, штат Орегон, где Линда начала посещать в университете занятия по психологии. Вскоре она решила, что психологическая работа – её истинное призвание, и вся семья подверглась терапии по её воле.

У Линды и Фрэнка было две общих дочери, Джэйми и Николь. Среди других детей, даже младенцев, Кортни снова чувствовала себя изгоем. Она становилась всё более и более капризной, даже жестокой. Она рисовала тревожащие рисунки, изображающие ужасные вещи, происходившие с её маленькими единокровными сёстрами. Линда, по-видимому, стала возмущаться, потому что улаживание проблем Кортни стало покушаться на время, проводимое со своими двумя более младшими дочерьми. У Линды и Фрэнка также были проблемы. Они оба стали встречаться с другими людьми, и брак распался. Хотя Кортни продолжала общаться с Фрэнком, и её собственная дочь, в конце концов, будет называть его дедушкой, она, должно быть, чувствовала, что потеряла единственного отца, которого она когда-либо знала.

Вскоре его заменил Дэвид Минли, спортивный обозреватель и лидер экспедиции, с которым Линда познакомилась на рафтинге. Она привела его домой, вышла за него замуж и попросила удочерить её детей, дав Кортни её третью фамилию за восемь лет.

Дэвид не был таким же хорошим, как Фрэнк. У него был циничный юмор, которым Кортни восхищалась – это она замечала и в самой себе – но он мог быть порочным. Он постоянно курил траву, но это никак не сказывалось на его язвительной личности, а Кортни связывала запах дыма травы с БиоПапой.

В 1973 году семья Минли переехала из Юджина в ближайшую коммуну в Марколе, где они жили в том, что Кортни впоследствии описала как «вигвам». Это была большая хижина из грубо отесанных брёвен и уплотнённо-земляным полом, полная дыма, в которой жили ещё много других людей. Коммуна не одобряла гендерное «стереотипирование», и Кортни больше не разрешали носить девчачью одежду или играть в куклы, хотя у неё их никогда много и не было. Когда она жила в доме в Сан-Франциско, хиппи вокруг неё убеждали её выражать себя и быть творческой личностью.

Но условия коммуны были хуже первобытных. Кортни до сих пор рассказывает о том, что дети в её школе прозвали её «Описавшейся Девочкой», потому что никто никогда и не думал стирать её одежду. Фотография на обороте её второго альбома, «Live Through This», датирована этим периодом. На ней маленькая девочка, стоящая босиком на гравийной дороге, её кожа ужасно бледная, ее длинные волосы каштановые и волокнистые. Её рубашка в клетку слишком велика и расстёгнута больше, чем можно было бы счесть подходящим, скажем, для школьной фотографии. Трудно понять, что выражает её лицо.

В школе Кортни всегда была отстающей, несмотря на её очевидный уровень интеллекта. Большинство других детей сторонились её, а она – их. Один из её терапевтов поставил ей диагноз – лёгкий аутизм. Линде казалось, что Кортни большую часть времени испытывала боль: ненавидела, когда её трогали, кипела тихим гневом, удаляясь в мир, куда больше никто не мог попасть. Линда понимала, что с её старшей дочерью что-то не так, но никто не мог сказать ей, что именно.

Линда, теперь известный терапевт, недавно нарушила своё долгое молчание по поводу своей знаменитой дочери, сказав в интервью «Vanity Fair»: «Я думаю, что Кортни появилась с огромным чувством боли, – сказала она автору Кевину Сессамсу в 1995 году. – Она не слишком отличается от той, какой она была в два года… однако были времена, даже когда она была маленьким ребёнком, когда её очень глубоко что-то затрагивало. И когда это происходило, словно каждая часть её тела становилась немного мягче – включая её сердце».

«Когда она была во втором классе в Юджине, штат Орегон, у неё было много кошмаров. Я понятия не имела, что делать. Я отвела её к психиатру, только чтобы попытаться найти способ дать ей какое-то утешение. Психиатр сказал, что отчасти проблема с ней была в том, что ей нужно стать гёрлскаутом. Ей нужно было участвовать в обычных детских занятиях. Я послушно пошла с ней на собрание младшей группы гёрлскаутов…. Я могла бы сказать, что ей было очень трудно находиться в одной комнате со всеми этими детьми. Лидер младшей группы предложила им устроить художественную выставку. Она попросила всех детей что-нибудь нарисовать. То, что рисовала Кортни, всегда было потрясающим. Она не рисовала закаты и яблони. Она рисовала что-то вроде… раненых. Я всё ещё вижу её в тот день – её маленькое лицо, такое сосредоточенное, когда она рисовала. В конце этого учительница сказала группе, чтобы они посмотрели, какой рисунок нравится им больше всего, показывая их один за другим, и все аплодировали. Я знала, что для неё это будет ужасно. Когда пришла её очередь, она просто схватила его и подбежала ко мне, и мы ушли.

«Тогда, когда ребёнок выражает такую боль, какую выражала Кортни – много кошмаров, много плача, ненависть к школе и ненависть ко всему – лечение должно было в значительной степени попытаться сделать такого ребёнка тем, что они называли «стандартным» вместо того, чтобы говорить: «Что это за существо, и как мы сможем её такую заставить быть хорошей?». Вся эта система взглядов была для неё очень страшной».

Старая подруга Кортни Робин Брэдбери предлагает другую точку зрения. «Я не знаю, сколько в этом правды, но она мне говорила, что они думали, что она плохо влияет на своих сестёр, поэтому её заставляют спать в сарае, и

её пытались отправить в психушку, над ней ставили опыты и узнали, что у неё гениальный показатель интеллекта, но они [Линда и Дэвид] пытались говорить, что она сумасшедшая, и ограждали её от сестёр…. Ради Бога, она была маленьким ребёнком. Я просто не думаю, что у них было на неё время».

Кортни рассказывает о прослушивании для школьной постановки «Белоснежка» примерно в это же время, она была уверена, что предназначена для того, чтобы сыграть главную роль. «Я всегда учила роль Белоснежки и выучила, – вспоминает она. – А мне дали, даже без прослушивания, роль Злой Ведьмы». Было ясно, что школьные впечатления никогда не станут для неё счастливыми.

Когда Кортни была восемь лет, Линда и Дэвид Минли приняли неожиданное решение переехать в Новую Зеландию и основать овечью ферму на деньги Линды от «Бош». Это будет новая, лишённая шума жизнь, думала Линда. Она и Кортни стали истерично ссориться по пустякам, эти ссоры иногда заставляли Линду чувствовать себя моложе и слабее собственной дочери. В соответствии со своей новой, лишённой шума жизнью, она договорилась с подругой-терапевтом, что Кортни останется жить с ней в Штатах.

Кортни спасалась от этого отказа от неё, мечтая о славе, о времени, когда люди будут плакать и впадать в экстаз от одного её присутствия. Однажды она вылепила себя из глины и рассматривала с чем-то похожим на трепет: она имела абсолютный контроль над этой вещью, над этим своим изображением. Но этот контроль был только фантазией; в реальной жизни она не влияла на то, где она жила, с кем она жила, или даже как к ней относились. Она могла слепить и разбить эту глиняную куклу точно так же, как взрослые в её жизни могли сделать это с ней.

Школа стала активным источником ужаса. Кортни мечтала о том, чтобы крошечные люди сидели в тюрьмах и их морили голодом, о создании фермы для женщин, где она будет бить их и делать их красивыми. Она стащила таблетки дорал из сумочки подруги-терапевта и придумывала маленькие колдовские ритуалы в своей комнате. У этой подруги был сын, который дразнил Кортни уродливой и жирной, потом пытался делать другие вещи, когда никто не видел – хватал её, трогая её грязными руками. Однажды Кортни прокралась в его спальню, проколола свой палец булавкой и приложила кровь к его подушке. Вскоре после этого подруга отправила Кортни к её семье в Нельсон, в Новую Зеландию, в северной части южного острова.

Даже там Кортни была слишком большой проблемой. Хотя Джэйми и Николь жили с ними на ферме, Линда и Дэвид отправили Кортни жить к другой подруге. Однако Ширли вовсе не была похожа на подругу-терапевта с противным сыном. Она была самопровозглашённой старой девой с замечательной коллекцией книг и садом, и она вела себя так, будто не возражает, что рядом Кортни, возможно, даже немного её любила. Школа в Новой Зеландии была не такой плохой, как в Штатах. Впервые, как может вспомнить Кортни, она позволила себе поверить, что её короткая, печальная жизнь улучшается.

Но Линда зашла в гости, и всё снова превратилось в ад. Ширли, как утверждала Линда, умоляла её забрать Кортни. Кортни доводила Ширли до «сумасшествия», и она «не могла с этим справиться». Кортни понятия не имела, что она могла сделать, чтобы настолько разозлить Ширли.

Было ли утверждение Линды правдой? Ширли была человеком, который ценил своё уединение; вполне возможно, что она нашла внезапную ответственность за заботу о маленьком ребёнке чрезмерной. С другой стороны, Линда, возможно, испытывала ревность к отношениям своей дочери и Ширли, которые для Кортни явно были более важными, чем её отношения с Линдой.

Независимо от причины Кортни пришлось уехать жить на овечью ферму с Линдой и Дэвидом. К тому времени они усыновили эмоционально неустойчивого мальчика. Кортни не разрешали играть со своими родными братьями и сёстрами, и она была вынуждена спать одна в крошечной хижине за главным домом. Кортни проводила большую часть времени, сидя на пастбище, мечтая о том, что станет ведьмой, делая маленькие разрезы на своей коже острыми лезвиями травы, пока кровь не стала сочиться по её ладоням.

У Линды и Дэвида был сын. Кортни считала ребёнка уродливым и думала, что у него невзрачный вид. Когда её единокровный брат заболел и умер в больнице до того, как его забрали домой, Кортни боялась, что её каким-то образом обвинят в его смерти. Однако она не могла не желать смерти всем младенцам Линды – всем, кроме неё. Тогда Линде пришлось бы её полюбить.

«Я всё время ощущала, будто я не здесь, – сказала Кортни автору Эми Рафаэл в 1994 году. – Я чувствовала это с тех пор, как мне было шесть или семь лет. Я помню первый раз, когда я это обнаружила. Я была на утёсе в Новой Зеландии. Но я никогда ничего с этим не делаю, потому что это моя обязанность – ничего с этим не делать. Если я не избавлюсь от этого в этой жизни, я не избавлюсь от этого никогда».

Ей надо было пройти долгий, долгий путь.