Текст книги "В постели с монстром (СИ)"

Автор книги: Полина Рей

Соавторы: Тати Блэк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Часть 17

Сон не шел к ней вот уже несколько часов.

Ворочаясь с боку на бок в мучительной попытке занять удобную позу, Нино понимала, что причина бессонницы кроется вовсе не в том, что кровать внезапно стала неудобной, а одеяло – слишком теплым, а в том, что творилось у нее в голове и… в душе. Там, где все казалось ей уже давно безнадежно выгоревшим и обесточенным. До того самого момента, как в ее жизни появилась Алина. И Герман.

Герман, который, вероятно, даже не понимал, какое воздействие на нее оказывал. Что тогда, много лет назад, что теперь, когда готова была, кажется, потеряться в нем и во всем, что он с ней делал. Потеряться полностью, совершенно забыв о том, что единственная причина, по которой она вообще находится с ним рядом – это Алина. Как для него, так и для нее самой.

Приглушённо застонав, Нино села в постели, оставив бессмысленные попытки ни о чем не думать. Всего, что с ней происходило, было для нее слишком. Слишком остро, слишком трудно, слишком… необходимо. И в тот момент, когда Герман попросил ее уйти, чтобы он мог побыть наедине с дочерью, она ясно осознала, что у нее не осталось даже иллюзии о том, что однажды сумеет спокойно оставить эту работу. Потому что понимание, что она для него и Алины – лишняя, било по сердцу невыносимо больно. А значит, на предложение Германа взять над Алиной опеку она могла дать только один ответ – самый иррациональный. Потому что совершенно не была уверена в том, что готова нести ответственность за чужого ребенка, которого уже, тем не менее, считала своим. Но ещё больше, чем все проблемы, с которыми ей, вероятно, придется столкнуться после того, как она пойдет на этот шаг, Нино пугала одна лишь мысль о том, что рядом с Алиной, на ее месте, может оказаться другая женщина. И рядом с Германом – тоже.

Господи, как легко ему сейчас было просто взять и отправить ее спать. И как трудно, практически невозможно для нее сомкнуть глаза после всего, что сегодня случилось. И с Алиной, и с ними двоими. Потому что если он, очевидно, совершенно не помнил о том, что однажды все это между ними уже происходило, то она ощущала себя так, словно не было этих лет, изменивших ее мир до неузнаваемости. Не было ничего – ни боли потерь, ни горечи разрушенных надежд, ни попыток увидеть и почувствовать рядом с другими мужчинами то, что испытывала только раз в жизни – в тот момент, когда Ильинский ее целовал.

Нино вдруг осознала, что злится. На себя, на Германа, на собственную жизнь. На то, как он то приближал ее к себе и Алине, то указывал ей место, выбрасывая как собаку за дверь. И самым ужасным во всем этом было то, что она, похоже, готова была играть даже эту роль.

Чтобы просто быть им необходимой.

К моменту, когда они вместе с поправившейся Алиной вернулись домой, Нино так и не пришла ни к какому решению относительно опеки над малышкой, хотя и понимала, что для нее все, по большому счету, уже предрешено. Но было, тем не менее, кое-что ещё, что не давало ей покоя и мешало наконец согласиться, а именно – вопрос о том, зачем все же Герману просить постороннего человека стать для Алины матерью? Она не испытывала ни малейших иллюзий насчёт того, что у Ильинского были к ней какие бы то ни было чувства, как, впрочем, не считала себя для них действительно нужной и незаменимой. Хотела быть таковой – да, но совершенно себя так не ощущала.

Крылись ли причины, по которым Герман предложил ей это, в том, что наличие полной семьи было необходимым условием для того, чтобы ему отдали девочку? Или он боялся, что с ним самим может что-то случиться и тогда об Алине некому будет позаботиться? Но ведь у него была сестра, совершенно очевидно неравнодушная к племяннице. Да и какие причины для подобного волнения вообще могли у него иметься? Могло ли быть, что авария, оставившая свой отпечаток на его лице, как Нино узнала о том из разговоров работавших в доме Ильинского людей, повлекла за собой также и какие-то серьезные проблемы со здоровьем? Подумав об этом, она ощутила, как по спине пробежал холодок страха.

Нужно было задать Герману все эти вопросы, но отчего-то это казалось каким-то непреодолимым препятствием, и Нино была вынуждена признать, что просто боялась услышать в ответ что-то, чего предпочла бы вообще не знать.

– Не спится?

Она подняла голову от книги, в которую уже давно смотрела отсутствующим взглядом, и обнаружила, что рядом с ней стоит мягко улыбающийся Ян.

– Не спится, – призналась со вздохом, инстинктивно подвинувшись на диване, чтобы он мог сесть рядом. Наверху мирно спала Алина, сама же Нино от мучивших ее мыслей никак не могла найти себе места, в результате бессмысленных хождений по дому устроившись наконец в гостиной.

Водитель Ильинского был практически единственным человеком, за исключением Германа и Алины, с которым она за последнее время пересекалась и могла переброситься несколькими дружескими фразами. И сейчас, когда он тихо и ненавязчиво присел рядом, ощутила вдруг, что если и может задать кому-то часть беспокоивших ее вопросов – так это ему. Почему-то это было несравнимо проще и легче, чем заговорить о том же с самим Германом.

– А ты? – нарушила она повисшее между ними молчание. – Почему не спишь?

– Как раз собирался, но увидел, что ты здесь и подумал – почему бы не поболтать немного? Или я тебе помешал?

– Нет, – мотнула она головой. – На самом деле ты очень вовремя. Я хотела спросить кое о чем… насчёт Германа… Александровича.

Едва успев это произнести, Нино мгновенно пожалела, что начала этот разговор. Ян наверняка расценит ее интерес к Ильинскому совсем не так… а точнее – как раз так, как она предпочла бы никому не показывать.

– Ну, и что же? – дружелюбно поторопил ее Ян и Нино, сделав глубокий вдох, наконец выдавила:

– Ты не знаешь, он… здоров? Я имею в виду, после той аварии…

– Насколько я знаю – здоров, как бык. А в чем дело?

Могла ли она сказать ему, что Герман предложил ей стать для Алины приемной матерью? Рано или поздно об этом все равно, конечно, станет известно в случае, если она согласится взять опеку, но сейчас Нино просто не находила в себе сил открыться кому бы то ни было. Невесело усмехнувшись, подумала – похоже, она достигла некоего абсолюта одиночества, когда не только не с кем посоветоваться и поделиться своими проблемами, но и в принципе уже сама на это совершенно неспособна.

– Ничего. Просто было интересно, – попыталась она отделаться пустой фразой, но Ян лишь понимающе усмехнулся в ответ.

– Ты не похожа на тех, кто спрашивает о чем-либо только из праздного любопытства.

– А на кого же я похожа? – приподняла Нино вопросительно бровь.

– На того, кому небезразлично.

Она ощутила, как в лицо ей бросилась краска. Хотя что толку сейчас отрицать то, о чем всё равно будут думать все, когда – или если? – она станет для Алины не просто няней?

Нет, все же «если» здесь было абсолютно лишним словом. Какими бы ни были причины, по которым это понадобилось Герману, она не сможет отказаться от этой девочки. И от возможности быть – не только с ней, но и с ее отцом. Завтра она скажет Ильинскому, что согласна взять над Алиной совместную опеку. А потом…

Потом она сделает все, чтобы стать той единственной и незаменимой и для Алины, и – что не менее важно – для самого Германа.

Часть 18

Возможно, она только придумала себе все это, но постепенно Нино стало казаться, что они трое – она, Герман и Алина – стали жить как настоящая семья. Все чаще они проводили время вместе, и в те часы, что Ильинский прежде предпочитал бывать с Алиной наедине, теперь он, как правило, подпускал в их общество и Нино. Просто звал ее за чем-нибудь или просил посидеть с Алиной в его кабинете, пока он работал; а бывало, что и сама Нино под каким-либо предлогом старалась оказаться рядом. Все это похоже было на игру в приручение, где они с Ильинским присматривались друг к другу прежде, чем позволить приблизиться к себе ещё на один шаг, и наблюдали исподтишка, точно ожидая от оппонента какого-нибудь подвоха. Но его не было. И впервые за многие годы Нино постепенно позволила себе расслабиться и погрузиться с головой в эту новую жизнь, где в маленькой семье из двух человек нашлось место и для нее. И ту эйфорию, которую испытывала каждый раз, как они с Германом становились ещё на миллиметр ближе друг к другу, не готова была променять ни на что иное. Как бы ни было трудно, отныне она себе даже не представляла дня, в котором бы не было шагов и голоса Ильинского. Равно как не представляла себе жизни без Алины, но этот факт был давно ею принят, как данность, и Нино чувствовала, что она действительно нужна этой малышке. Герман же оставался для нее закрытой книгой, в которой каждую страницу приходилось переворачивать с огромной осторожностью. Однако в тот момент, когда она сказала, что готова взять над Алиной опеку и увидела в его глазах облегчение и нечто иное, затаенное, но вместе с тем многообещающее – поняла, что готова на все, чтобы быть рядом. И дело при этом было далеко не только в Алине.

Ей просто хотелось знать, как все могло бы между ними быть, если бы когда-то она не ушла второпях из его дома. А может, в то время это не привело бы абсолютно ни к чему, кроме разочарования. Зато теперь она была достаточно взрослой женщиной, потерявшей столь много, что страха перед новым риском просто не осталось. Зато осталась надежда, отдающаяся в стуке сердца каждый раз, когда Герман был рядом.

В один из вечеров, по выработавшейся у них с Алиной традиции, они ждали в гостиной, когда Ильинский вернётся домой – несколько часов назад он уехал в школу приемных родителей. Сестра Германа настаивала на том, что и ему, и Нино нужно пройти через эти занятия, и Ильинский, чертыхаясь себе под нос так, что даже Алина, кажется, прочувствовала отцовское недовольство и громко расплакалась, все же поехал в «эту чёртову школу». Сама Нино побывала в школе днём ранее, приехав туда с ощущением, свойственным, должно быть, почти всем людям, кто ранее имел опыт воспитания детей и потому уверенных, что ничему новому научить их там не могут априори, а уезжала домой с чувством, что до этого момента ничего не знала о детях вообще. А вот Ильинский, похоже, совершенно не увидел в этих занятиях ничего ценного, потому что вернулся домой после первого урока мрачнее тучи.

– Как все прошло? – рискнула она спросить, когда Герман, недовольно хлопнув дверью, ворвался в комнату.

– Никак, – отозвался он лаконично и только когда склонился к колыбельке дочери, черты его лица разгладились, обретая то неповторимое выражение, от которого внутри у Нино каждый раз что-то мучительно щемило.

Взяв Алину на руки, Герман повернулся к Нино, смотревшей на него выжидательно, и пояснил:

– Я туда больше не пойду. Что эти люди могут рассказать мне о моей дочери такого, чего не знаю я сам?

– Там рассказывают много полезного о детях в целом, – возразила она.

– Да мне насрать! – взорвался он, кладя недовольно загукавшую Алину обратно в колыбель. – Всю нужную информацию в наше время можно найти самостоятельно. И не им меня учить, б**дь! Я сам знаю, что она любит и что ей не нравится. Понимаю, чего она хочет и когда у нее что-то болит. Я с ней практически двадцать четыре гребанных часа в сутки и до этого времени прекрасно справлялся без этих идиотских уроков!

И снова – ощущение, что она для них лишняя. Вероятно, она никогда не будет чувствовать Алину также, как ее родной отец. И все же, несмотря на это, он ведь хотел, чтобы она была ее опекуншей.

– Разве не нужно пройти школу приемных родителей, чтобы оформить опеку? – задала она тревожащий ее вопрос и Ильинский в ответ решительно помотал головой.

– Мне – нет. А вот тебе придется, к сожалению, ходить на эти чёртовы занятия.

– Ничего страшного, – улыбнулась она, вставая и отгоняя от себя подальше неприятное чувство своей чуждости, лелеять которое внутри все равно не было никакого смысла. – Может, пойдем ужинать?

И когда Герман словно бы нехотя, но все же растянул губы в ответной улыбке, ощутила, что все, что с ней происходит – единственно правильно, и ради этого стоит бороться. Со всеми и вся, и в первую очередь – с самой собой.

В парке, куда Нино с Алиной иногда ездили гулять в сопровождении Яна, в этот будний день почти не было людей. Погода резко сменила минус на плюс и ещё вчера приятно похрустывающий под ногами снег сегодня превратился в грязное месиво. Походив по путаным лесным дорожкам около получаса, Нино решила, что этого достаточно, совершенно не желая рисковать тем, чтобы малышка снова простудилась. Выйдя на центральную аллею, она покатила коляску с Алиной к выходу из парка, но по пути неловко зацепилась висевшей на плече сумкой за кустарник, и та, сорвавшись с ее руки, упала на землю. И прежде, чем Нино успела толком понять, что произошло, рядом с ней возник незнакомый мужчина, который протягивал ей оброненную ею сумку.

– Кажется, это ваше, – заметил он, приветливо улыбаясь и она автоматически улыбнулась ему в ответ.

– Мое. Спасибо вам большое. – Нино взяла из его рук сумочку и развернулась было, чтобы пойти дальше, но мужчина решил продолжить разговор:

– Это ваша дочка? Какая красивая.

Нино инстинктивно кинула на него взгляд искоса и что-то в том, как незнакомец смотрел на Алину, показалось ей странным.

– Да, моя, – солгала Нино в безотчетном желании защитить малышку от этого взгляда и сделала попытку отойти от мужчины, но тот неожиданно пошел с ней рядом. И хотя вел он себя спокойно и сдержанно, внутри у нее отчего-то стало тревожно.

– Сколько ей? – поинтересовался незнакомец. – Она такая маленькая… Кстати, меня зовут Саша. А вас?

– Нино, – ответила она неохотно и ускорила шаг. – Спасибо вам ещё раз за помощь и извините, но мы торопимся. Нас ждут.

– Без проблем, – он поднял ладони вверх в капитулирующем жесте и остановился, Нино же быстро пошла прочь.

– Вы часто здесь бываете? – окликнул он ее, заставив обернуться.

– Иногда, – кинула она ему через плечо и, с облегчением убедившись, что он отстал, устремилась к выходу.

Часть 19

– Быстро вы сегодня, – заметил Ян, когда Нино вместе с Алиной устроились на заднем сидении автомобиля.

– Погода дурацкая, – ответила она, поморщившись. – Простудиться в такую – легче лёгкого, а Алина не так давно уже болела.

– Понятно, – усмехнулся он, как всегда, столь понимающе, что Нино порой казалось, будто Ян знает куда больше того, чем сама она говорила вслух.

Дорога в середине дня была совершенно свободной и Ян плавно вел машину по трассе – быстро и аккуратно, но, к сожалению, так было ровно до того момента, как какая-то иномарка выскочила на дорогу впереди них и резко затормозила. Буквально в последний момент Ян ухитрился свернуть в сторону, избежав неминуемого столкновения, но их машину при этом чудовищно тряхнуло, вынуждая Нино инстинктивно впиться пальцами в кресло Алины в накрывающем с головой страхе, что его просто сорвёт с места и малышка обо что-нибудь ударится. И только когда автомобиль замер и она убедилась, что Алина в безопасности, сумела сделать жадный глоток воздуха в попытке успокоиться после пережитого.

– Пизд*ц, – тем временем выругался Ян и, опустив стекло, крикнул в сторону иномарки, которой оказалась черная «Ауди»:

– Ты что, с*ка, творишь?!

Нино механически посмотрела в ту же сторону, отметив краем сознания, что на едва не убившей их машине стоят тонированные стекла, оставшиеся в ответ на окрик Яна недвижимыми. И прежде, чем тот успел выйти из машины, чтобы пойти разобраться с виновником происшествия, черная иномарка стремительно сорвалась с места и умчалась.

– Урод! б*я! – ругнулся снова Ян и, сделав глубокий вдох, тоже тронулся с места.

– Что это было? – сумела выдавить из себя Нино идиотский, но единственный вертевшийся в голове вопрос.

– Не знаю. Е*анутый какой-то! С Алиной все нормально? – поинтересовался Ян, оборачиваясь.

– Да, все нормально.

– Ну слава Богу. А то Герман Александрович с ума бы сошел, случись с ней что. После того, как погибла в той автокатастрофе его невеста…

Нино показалось, что на нее резко опрокинули ведро ледяной воды, от которой по телу и душе пробежал неконтролируемый озноб. У Ильинского была невеста? Ей было известно, что сам он пережил тяжёлую аварию, но она ничего не знала о том, что в тот страшный день он потерял близкого человека. Она никогда его ни о чем не спрашивала, а сам он не говорил. Ей просто казалось, что лишние вопросы могут только нарушить установившееся между ними некое подобие гармонии. И вот теперь, как результат – то, о чем все давно знали, для нее стало холодящей кровь новостью.

И тут же, резкой вспышкой в сознании, всплыло воспоминание о разбитой ею рамке с фотографией. И стало вдруг так кристально и неотвратимо ясно – и кто был на том фото, и почему Герман тогда так отреагировал на произошедшее…

И в этот момент, когда сама она могла погибнуть считанные минуты тому назад, странным образом все мысли в ее голове вытеснил один-единственный вопрос: а сможет ли она заменить Ильинскому ту, что он потерял?

Наверное, нет. Но ведь она и не желала быть ничьей заменой. Она хотела быть единственной и особенной. Так эгоистично и так отчаянно. А теперь поняла вдруг, что шансы на это, вероятно, стремятся к абсолютному нулю. И чем яснее было это осознание, тем сильнее она хотела того, чего у нее, вероятно, никогда не будет.

Часть 20

– Ну, Ильинский, всё… теперь уже точно всё позади, – повторила в который раз Ира, держа в руках документы, будто опасалась, что кто-то невидимый может в любой момент их отнять.

Герман усмехнулся. Сестра его уже даже не удивляла – он просто смирился с тем, насколько неожиданно порой она себя вела во всём, что касалось Алины. Вот и сейчас видел, как подрагивают руки Иры, и как она отчаянно пытается это скрыть.

– Может, отметим? – предложил он, забирая документы и пряча их в сейф. И сам в этот момент испытал такое облегчение, какого не чувствовал уже очень давно. – Небольшой праздник, только для самых близких. М?

– Вполне можно, – кивнула Ира с самым серьёзным видом. – Но не раньше, чем ты расскажешь мне, что у вас с Нино.

Герман вскинул взгляд на сестру. Ему категорически не нравился этот вопрос. Напрочь. И учитывая, что именно Ира в него вкладывала, такой интерес мог вызывать только отвращение.

– А что у меня с Нино? Она няня Алины. Тоже на стадии оформления документов. И тебе об этом известно столько же, сколько и мне.

Герман видел, что Ира хочет спросить о чём-то ещё, но видимо, его взгляд ясно дал понять ей, что именно он думает на этот счёт. Мрачно усмехнувшись, когда сестра всё-таки промолчала и недовольно поджала губы, он направился к выходу из кабинета и обернулся на пороге:

– Не задавай тех вопросов, на которые у меня самого нет ответов. И вечеринка на тебе, а то, как я посмотрю, тебе некуда девать свою активность.

И вышел, пока ему в спину не прилетело что-нибудь тяжёлое.

Под определением «ужин только для самых близких» они с Ирой, очевидно, понимали совершенно разное. Это Герман осознал, когда в гостиной его дома собрались пара десятков человек. Он мысленно озадаченно почесал затылок, пожимая руку одному из своих партнёров по бизнесу – Владу Разумовскому. Не то чтобы был не рад его видеть, но… Нет, он вообще не рад был его видеть. Какого чёрта Ира его вообще сюда позвала? Сама сестрица в этот момент разводила политесы с одной из светских львиц и по совместительству женой их давнего общего знакомого. Б*я… в следующий раз он обязательно подумает о том, кому действительно стоит доверять организацию таких мероприятий.

А потом Герман нашёл взглядом Нино, и у него сразу потеплело на душе. Она сидела одна на диване в дальнем углу гостиной, сжимала в пальцах бокал шампанского и смотрела прямо перед собой. И Ильинскому захотелось увести её куда-нибудь с чужих глаз и спрятать ото всех.

– О! А вот и наш новоиспечённый папа, – просияла улыбкой Ира, и Герман, мысленно чертыхнувшись, искривил губы в улыбке, рассчитывая на то, что она изуродует его и без того непривлекательные черты.

Когда Ильинский в очередной раз почувствовал себя неуместным на организованном Ирой «празднике жизни», его пальцы сами по себе сомкнулись на хрустале бокала с такой силой, что в костяшках угнездилась тупая боль. А всему виной был интерес Разумовского к Нино. Он наблюдал за Владом и няней Алины последние полчаса, чтобы теперь окончательно увериться в том, что у Разумовского есть планы в отношении Нино. И от этого хотелось разнести гостиную ко всем чертям.

Герман опрокинул в рот порцию виски, чтобы тут же налить себе ещё. Поймал обеспокоенный взгляд сестры, но показательно отвернулся, долил в бокал янтарной жидкости и снова отпил половину. Чёрт бы всё побрал! И его изуродованное тело, и его неуместные чувства, которые он сейчас испытывал.

Ревность. Да, это была слепящая, сучья ревность, казалось, рождённая в самой преисподней, откуда он и черпал её, словно бл*дский мазохист. Знал, что она причиняет только боль, понимал, что если сейчас разгонит это сборище – все разойдутся, а Нино останется с ним. И ничего не предпринимал.

Герман толкнул перед собой двери, ведущие на балкон, и вышел на морозный воздух, который ни черта не отрезвил. Почему он вообще допустил всё это? Почему не остановил себя, когда понял, что испытывает по отношению к Нино большее, чем мог себе позволить?

И почему сейчас задаётся вопросом: что он даст ей такого, чего не может, например, Разумовский? Хотя, он знал. Это ведь у него, Германа Ильинского, морда лица такая, что без слёз не взглянешь, а Влад – совсем другое дело.

Герман со злостью отшвырнул от себя бокал, и тот перелетел через перила и приземлился куда-то в сад со звоном разбившегося стекла. Вот и славно. Пошло оно всё на х*й. И этот бокал, и его мысли и чувства.

– Не помешаю?

Этот робкий тихий голос прозвучал так неожиданно, что Ильинский вздрогнул и инстинктивно вцепился пальцами в припорошенные снегом кованые перила. А потом резко обернулся, будто не хотел давать себе ни единого шанса на то, чтобы поверить в иллюзию.

Но то, что с ним творилось, и не было иллюзией. Ни голос Нино, стоявшей в полушаге от него, ни тонкий аромат её духов. Ни вообще тот факт, что она вообще появилась в его жизни.

– Надоело общаться с богатыми, которые уже трахнули тебя мысленно во всех позах? – хрипло проговорил он, сильнее впиваясь пальцами в перила, а взглядом – в её лицо. Потому что знал: за эти слова самое меньшее, что он может получить – по морде. Самое большее, за что никогда себя не простит – невозможность выпросить прощения.

Нино отшатнулась, как от удара, но всего на мгновение, после чего задала тот вопрос, который выбил почву из-под ног:

– Ваша невеста… она ведь погибла в автокатастрофе? Это её фотографию я случайно разбила?

И у Ильинского воздуха в лёгких не хватило. Вообще ни на что. Он только и смог, что отвернуться и опустить голову. Почувствовал вдруг, что всё то, что тщательно возводил вокруг себя всё это время, тает. Растворяется, будто его и не было. Пока все его мысли были о Разумовском и Нино, её волновало прошлое Германа. Его грёбаное прошлое.

– Да. Она погибла в автокатастрофе.

И больше не смог сказать ни слова. Потому что сейчас понял и ещё кое-что – эта девочка, что стояла сейчас настолько близко, заслуживает гораздо большего. Не урода-отца-одиночку, который готов взорваться от любого слова и действия, а любящего мужчину, способного оградить её ото всех бед. Но он, совершенно эгоистично, не желал ей иного мужчину. Он хотел видеть её своей.

Сделать её своей.

– Мне так жаль, – шепнула она, и у Германа вновь, как то уже было раньше, сорвало все тормоза.

Резко обернувшись, он шагнул к Нино, понуждая отступить к стене дома. Набросился на её рот голодным поцелуем, вжал собой в холодную шершавую поверхность. Герман трахал языком её рот с привкусом шампанского на губах и понимал, что он уже очень давно не хотел женщину настолько остро. В венах кипела кровь, воздуха не хватало. Нино отчаянно цеплялась за него, будто Ильинский был тем единственным, в ком она сейчас нуждалась. А сам Герман был готов принять любую ложь от неё, и желал этой самой лжи, словно спасительного глотка кислорода.

– Иди к себе, – с трудом оторвавшись от губ Нино, прохрипел он. – А я поднимусь следом через пять минут. И если ты мне не откроешь – я пойму.

Она выскользнула из его объятий почти сразу, оставив Ильинскому чувство опустошения и понимание, что если Нино ему всё же не откроет, он не поймёт.

Уже – нет.