Текст книги "В постели с монстром (СИ)"

Автор книги: Полина Рей

Соавторы: Тати Блэк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Часть 40

Нино открыла было рот, чтобы объяснить, что она не Тамрико, но тут на пороге появилась ещё одна женщина – вероятно примерно того же возраста, что и мать Нино и, приобняв старушку за плечи, сказала:

– Мама, ты же знаешь, что Тамрико давно пропала, – и, переведя взгляд на Нино, с улыбкой проговорила:

– Извините, она… Господи!

С этим восклицанием она уставилась на Нино также ошарашенно, как перед этим смотрела ее мать, а сама Нино стояла перед ними и чувствовала, что не в состоянии сказать в ответ ни слова.

Они кого-то в ней узнали – это было очевидно. Значит, скорее всего перед ней были именно те, кого она искала. Родные ее отца.

– Простите, вы… очень похожи на одну девушку, – наконец очнулась младшая из женщин и, распахнув дверь шире, пригласила:

– Проходите.

Чуть замявшись, Нино шагнула внутрь и, дождавшись, когда за ней закроют дверь, сказала:

– Здравствуйте. Меня зовут Нино. Нино Тодуа, – добавила она и внутри у нее что-то дрогнуло, когда она увидела, как изменились в лице обе женщины.

– Дочка Давида, – прошептала та, которую звали Татия, а пожилая женщина, так и не отнимая от лица рук, внезапно расплакалась.

– Проходи… проходи же, – очнулась наконец первой Татия и, взяв Нино за руку, повела ее в комнату и, с видным невооружённому глазу волнением, усадила на диван. Какое-то время, показавшееся Нино бесконечным, но вместе с тем – безгранично малым для осознания всего произошедшего, они, все трое, молча разглядывали друг друга, а затем, все также не говоря ни слова, Нино достала из сумки письмо отца и протянула его Татии.

Той хватило одного-единственного взгляда, чтобы понять, что за бумагу она держит в руках.

– Письмо Давида, – сказала она и тоже заплакала, и Нино внезапно поймала себя на том, что по ее собственному лицу также катятся слёзы.

А затем, не добавляя больше ни слова, обе женщины просто кинулись к ней и сжали в объятиях.

– На самом деле, это письмо – только часть дневника, – сказала Татия, когда им всем наконец удалось успокоиться и снова обрести способность говорить. Минутой ранее Нино узнала, что Татия приходится ей родной тётей, а ее мать, бывшая, соответственно, и матерью отца Нино, – бабушкой.

Казалось немного странным, что эти люди, которых она видела впервые в жизни, приняли ее вот так – просто и безоговорочно, и сама Нино вдруг почувствовала то, ради чего сюда ехала – принадлежность к этому дому и этой семье. К тому, за что сражался ее отец.

Но в ее голове все ещё бился один мучительный вопрос.

– Если вы знали обо мне… – проговорила Нино вслух то, что ее волновало, – почему вы никогда нам не писали? Почему не искали?

– Мы не знали, как это сделать, – ответила Татия. – Во время войны в дом попал снаряд и в пожаре сгорели почти все письма и документы. У нас не осталось с вами никакой связи. Ни телефона, ни адреса.

Нино показалось, что с души упал камень. Они не забыли о ней. Они действительно были ей рады. И с постепенно нараставшим чувством радости обретенного настоящего и одновременно – печали о потерянных годах, она слушала, как Татия и бабушка, перебивая друг друга и перемежая улыбки слезами, рассказывали о том, как пропала без вести вторая сестра отца, Тамрико, работавшая медсестрой, на которую была так поразительно похожа Нино. А ещё – о том, как погиб отец, закрывший во время перестрелки своим телом ребёнка. И с каждым произнесенным словом из души, капля за каплей, уходила обида, сменяясь если ещё не пониманием, то, по крайней мере, принятием выбора того, кто привел ее сюда.

Привел, чтобы она могла обрести за несколько часов больше, чем имела за всю свою жизнь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Часть 41

– Вот так вот просто выгнала едва ли не с порога? – во второй раз за последние пару минут уточнила Ира, держащая на руках Алину.

– Кажется, я сказал именно это, – рыкнул Герман, вновь принимаясь метаться по комнате.

С полчаса назад он приехал от матери Нино, к которой первым делом и отправился в надежде найти там саму Нино. И которая прогнала его, едва он «нарисовался» на пороге их квартиры.

«Она уехала. Не знаю, куда. Не приходите сюда больше», – проговорила женщина, после чего попросту захлопнула перед лицом Ильинского дверь. И как он ни звонил и ни стучал после – не открыла.

– Прекрасно. Но в целом ожидаемо. И что будешь делать теперь?

– Не знаю.

Герман подошёл к бару, налил себе полный бокал виски, опрокинул в себя залпом и добавил ещё порцию.

– Ты сможешь помочь?

– Если она куда-то уехала?

– Да.

– Ну, Ильинский. Я не настолько всемогущая. И муж мой тоже.

Она ссадила забеспокоившуюся Алину с рук, и та быстро поползла к отцу. После чего остановилась на полпути, уселась на полу и принялась болтать что-то на своём языке.

– Хорошо. А идеи какие-то есть?

– Ммм…

Ира устроилась в кресле, положила ногу на ногу и замолчала. Только смотрела за тем, как Алина передвигается по комнате, то доползает до одной стены, то разворачивается и, быстро перебирая руками и ногами, мчится ко второй.

– Ты можешь попробовать съездить к маме Нино с ней, – сестра указала на Алину. – Вы же уже раз были там и кажется, всё прошло как нельзя лучше.

– То есть, сам по себе со своими желаниями и потребностями я уже не котируюсь?

– Как ты успел понять – нет. Да и женщины… ты же знаешь их.

Алина подползла к Ире, и та, снова взяв её на руки, продолжила:

– Одно дело, когда к матери Нино приехал мужик, который сначала обрюхатил её дочь, а потом вынудил сбежать…

– Ира…

– Что – Ира? Я тебе рассказываю о том, что она может думать. Не перебивай. Так вот… – сестра сделала вид, что размышляет. – Естественно, первой и самой правильной реакцией было тебя отослать куда подальше. И совсем другое, когда ты приедешь с Алиной. Мама Нино явно знает, что её дочь привязалась к малышке. Ну а дальше… дальше всё будет зависеть от твоего красноречия. Попробуй убедить её, что у тебя серьёзные намерения, и что вообще бы по-хорошему вам с Нино не помешало бы поговорить. Ну, с учётом всех открывшихся тебе обстоятельств.

Герман снова залпом допил виски. Отставил пустой бокал и сложил руки на груди. В словах Иры была доля правды. Точнее, разумности. Но он всё же собирался обдумать всё ещё раз, чтобы теперь действовать наверняка.

– Ладно. Я в душ сползаю. Через десять минут буду, – буркнул он и направился в ванную, на ходу стаскивая пиджак. Но приостановился возле Иры и проговорил: – Спасибо. За всё.

После чего решительно вышел из комнаты.

Голосить на чём свет стоит Алина начала в тот момент, когда они с Германом поднялись на лестничную площадку, где находилась дверь в уже знакомую ему квартиру. Ильинскому хватило ровно одного вечера, чтобы решиться и попробовать тот способ достучаться до матери Нино, который предложила Ира. И уже на следующий день он собрал Алину и отправился к ней.

С каждой минутой, что делала всё более длительным расставание с женщиной, которая смогла его вытащить из дерьма, он нервничал всё сильнее. В голову лезли совершенно идиотские мысли, их диктовал страх. Страх, что они сейчас разбежались на слишком долгий период, за который он, по собственной глупости, пропустит слишком многое. И Герман собирался сделать всё, чтобы только этого не допустить.

– Чего надо? – с порога вопросил одетый в драные спортивные штаны мужик. Алина тут же замолчала, и Герман её прекрасно понимал. Он что – ошибся дверью?

– Вообще я к Нино. Или к её матери, – как можно спокойнее проговорил в ответ, не зная, что и думать.

– А. Заходи.

Мужик ушёл, так и оставив дверь распахнутой, и Ильинский переступил порог квартиры, оказываясь в привычной обстановке, которую уже видел не раз. И как он раньше не понял, что это самая натуральная коммуналка?

Сцепив зубы, Герман направился в комнату, которая служила спальней Нино и её матери. И на этот раз – собирался пойти до конца и вытрясти, если понадобится, из мамы Нино всё правду.

Дверь была не заперта. Это он понял, стоило только толкнуть её перед собой. Не было ни единого сомнения в том, что поступает правильно. Даже если бы опасался, что может застать женщину, скажем, голой или в неприглядном виде, всё равно бы поступил именно так.

Она сидела на постели и что-то вязала. Едва Герман оказался в комнате, вскинула на него удивлённый взгляд, который почти сразу перевела на Алину. Потом нахмурилась и поджала губы. Опустила голову, снова сосредоточившись на своём занятии, и спросила тихо:

– Вы же сами найдёте дорогу к выходу или вам её показать?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Часть 42

– Не показать и не найду, – отрезал Герман, усаживаясь на видавшее виды кресло. Снял с Алины шапочку, усадил дочь на пол. Она тут же начала своё излюбленное дело – принялась ползать по небольшой комнате, пока наконец не остановилась, уселась и стала следить за тем, как в изуродованных болезнью пальцах мелькают спицы.

– Вы зря надеетесь, что я вам скажу хоть что-то, – тихо проговорила мать Нино, и Ильинский подался вперёд. Всмотрелся в лицо женщины, перевёл глаза на дочь. Та опять двинулась на четвереньках вперёд, схватилась ручонкой за длинную юбку, стала приподниматься.

Герман даже не успел толком понять, что происходит, когда мама Нино быстро отложила работу, нагнулась к Алине и подхватила её под локоть, давая возможность устоять на ножках и не плюхнуться обратно на пол.

– Ну… давай, иди ко мне, – шепнула она, и мгновением позже Алина уже восседала на её коленях, совершенно удовлетворённая произошедшим.

– Я даже не знаю вашего имени, – усмехнулся Герман, глядя на абсолютно довольную дочь. Похоже, Ира была права, когда поняла, как именно ему нужно действовать.

– Наталья Сергеевна, – откликнулась мама Нино. – И я всё же настаиваю на том, что вы зря сюда приехали.

– А я так не считаю. Мы с вами так ни разу нормально не поговорили, а я всё же думаю, что это стоит сделать. Мы с Алиной ведь здесь не просто так.

– Я знаю, зачем вы здесь.

Она поджала губы, не спеша продолжать. Сидела и играла с Алиной, которая подпрыгивала на её руках, улыбалась и что-то лепетала.

– Наталья Сергеевна, дайте мне пару минут, а потом уже решите, стоит ли выставлять нас или нет, – мягко попросил Герман, подаваясь вперёд и сцепляя руки в замок. И когда мать Нино глянула на него с недовольством, но ничего не ответила, улыбнулся, но тут же спрятал улыбку и проговорил:

– Я знаю, что Нино беременна от меня.

– Не от вас.

– Нет, от меня. Я проверил. Ну или Нино имела отношения ещё с кем-то, когда была со мной. Во что я не верю, а вы?

Наталья Сергеевна отвела взгляд, вновь сосредоточившись на Алине. И если бы у Германа до сих пор оставались сомнения в том, чьего ребёнка носит Нино, сейчас бы они окончательно исчезли. Но их не имелось в принципе.

– Я хочу всё исправить. Хочу, чтобы у меня с вашей дочерью и нашими детьми была настоящая семья. Моя первая невеста погибла, и я виню себя в её смерти. И в моём расставании с Нино крылось только одно желание – защитить её от той же участи. Потому что считаю… считал, что так будет лучше.

Ильинский физически почувствовал, какое напряжение повисло между ним и Натальей Сергеевной. Она даже перестала покачивать Алину, просто смотрела на него во все глаза, а он не понимал причин того, что её так удивляет.

– Вы расстались с Нино не поэтому, – тихо ответила она, нахмурившись. – Вы считаете, что она – источник опасности для Алины.

Герман не удержался. Его брови удивлённо поползли вверх. Это были странные новости – слышать «истинную» причину того, почему они с Нино расстались.

Твою мать…

– Это вам сказала Нино?

Он не смог оставаться на месте – вскочил на ноги и заходил по комнатушке, только теперь понимая, чем именно руководствовалась Нино, когда лгала ему и когда бежала от него как от огня. Она считала, что он расстался с ней потому что она не смогла уберечь Алину. А он, идиот, даже мысли не допускал, что его слова можно было трактовать таким образом.

– Да, это мне сказала Нино. И я до этого момента считала, что так оно и есть.

– Нет, всё не так!

Герман повысил голос, и Наталья Сергеевна вместе с Алиной замерли на месте и уставились в его сторону.

– Нет, всё совсем не так, – добавил он тише через несколько секунд. – Я желал защитить Нино. Глупо, я знаю, но…

Он сделал глубокий вдох, после чего подошёл к Наталье Сергеевне и опустился рядом с ней на пол. Всмотрелся в лицо, на котором пролегли морщины от того, что этой женщине пришлось пережить, и попросил:

– Пожалуйста, скажите мне, где она. Я хочу всё исправить. Я хочу, чтобы и Нино, и мои дети были счастливы, если конечно наличие меня в их жизнях способно будет сделать их таковыми. Но я действительно хочу всё исправить. Понимаете?

Она смотрела на него несколько бесконечно долгих секунд. И Алина тоже хмурила бровки, как будто прекрасно понимала, о чём именно они говорили, и сколько всего сейчас поставлено на карту. После чего Наталья Сергеевна жадно схватила ртом воздух и шепнула:

– Хорошо. Записывайте адрес. Но если у вас ничего не получится, пообещайте, что вы отстанете от Нино.

И Герман эхом выдохнул:

– Обещаю.

Уже зная, что сделает всё возможное и невозможное, что Нино вернулась к нему, даже если у него ничего не получится с первого раза.

Через несколько минут он уже сидел в машине и набирал номер сестры. По нутру разлилось облегчение, и хоть Герман знал, что ему предстоит ещё очень многое сделать, уверенность в том, что теперь всё будет иначе, была слишком осязаемой.

– Ириш, это я, – проговорил он в трубку, и рассмеялся, услышав в ответ:

– Ого, Ильинский! Ты, никак, нетрезв?

– Неа. Трезв. Слушай, добыть малой загран быстро сможем? Ну или что там нужно, чтобы её вписать по-скорому в мой?

– А что случилось? Нашёл Нино?

– Есть такое дело.

– О, отлично. Да, сможем. Я сейчас провентилирую этот вопрос. И тебя наберу сразу. Окей?

– Окей. – Герман улыбнулся, подмигнул дочери, которая взирала на него в зеркало заднего вида, и, добавил: – Буду ждать. И ускорься максимально. Деньги значения не имеют.

Часть 43

Когда самолёт приземлился в аэропорту Тбилиси, Алина заметно успокоилась, а вот Герман – очень даже наоборот. Его потряхивало от мысли, что сейчас они с малой или приедут по неверному адресу, или – что хуже – будут выставлены Нино прямо с порога. И даже наличие Алины не ему не поможет, хотя, меньше всего на свете Герман желал прикрываться дочерью и привязанностью к ней Нино.

Однако, когда такси остановилось напротив небольшого дома за забором на уютной улочке, тревога Германа стала затихать. Вся окружающая обстановка словно бы нашёптывала ему, что бояться совершенно нечего, и что совсем скоро всё будет так, как и должно быть. Он вновь обретёт свою женщину, мать его детей, и они продолжат жить всей семьёй вместе.

Отмечать совместные праздники, ездить к родственникам, ждать прибавления семейства, – в общем и целом станут счастливы. Как счастливы миллионы людей вокруг, но в то же время по-своему, совершенно особенно.

– Добрый день, – поздоровался он тихо, когда ему открыла женщина, чертами напоминающая Нино. И Герман мысленно выдохнул – значит, Наталья Сергеевна не солгала и дала ему верный адрес. – А я будущий муж Нино. Она ведь у вас гостит сейчас, верно?

Наверное, для женщины их с Алиной приезд оказался более чем внезапным. Но – слава всем богам – за это время Нино не успела поделиться с родными историей их отношений, потому на лице незнакомки появилось лишь удивлённое выражение, которое после сменилось дружелюбной улыбкой.

– А Нино нам ничего про вас не рассказывала. Заходите.

Вот так вот просто и легко, как будто в любой момент на пороге их дома мог появиться некто, назвавшийся будущим мужем их родственницы.

Когда Герман с Алиной оказались в небольшой гостиной, он огляделся, рассчитывая увидеть ту, ради которой они с дочерью здесь и оказались. Но, видимо, Нино отсутствовала.

– Она вернётся часа через два, – словно прочитав его мысли, проговорила женщина. – Отправилась погулять по городу. Кстати, меня зовут Татия.

– Герман, – представился он в ответ, ставя сумку на пол. – А это Алина.

Мелкая как раз уже протягивала руки к Татии, и та, ловко забрав её из рук Ильинского, кивнула на кухню:

– Идёмте, вам нужно отдохнуть с дороги.

Он видел, что Татия напряжена. И прекрасно понимал её. То, что Нино молчала об их с Алиной наличии в её жизни, многое усложняло. Но также он прекрасно понимал, почему она ничего не рассказала.

– Алина – приёмная дочь Нино, – нарушил молчание Герман, когда Татия поставила перед ним еду – столько сразу, что ему даже стало неловко. Здесь были и ачма, и чахохбили, и ещё что-то, название чего Герман не знал. – Мы с вашей племянницей немного повздорили, но я прилетел сюда за ней.

– Это правильно. – Татия устроилась напротив него, усадив Алину на колени. – Это очень правильно.

И Ильинский расслабился. С удовольствием принялся за угощение, чувствуя себя впервые за долгое время так, словно оказался дома. Где его всегда поймут и примут таким, какой он есть.

И вот что странно – Татия ни разу не взглянула на его лицо с удивлением или же отвращением, ничем не дала понять, что заметила его уродство. И он ей был за это благодарен.

Когда из магазина вернулась Этери, бабушка Нино, Герман понял, что всё будет не так-то просто. Женщина сначала окинула его долгим пристальным взглядом, от которого Ильинский почувствовал себя не в своей тарелке, после чего просто кивнула на приветствие, взяла на руки Алину и ушла… смотреть телевизор.

И Герман последовал за ней. Устроился в соседнем кресле, покосился сначала на Этери, потом – на экран, где показывали какой-то фильм.

– С антенной что-то? – спросил деловито, поняв, что в телевизоре картинка перемежается рябью.

– Давно уже. Поправить некому.

– Понятно, – пожал плечами Герман. – Значит, сейчас поправим.

Он ни черта не понимал ни в антеннах, ни в том, что с ними следует делать, чтобы картинка на экране стала чёткой, но знал – сейчас ему нужно сделать хоть что-то полезное. Да и вообще не помешает выйти из дома и освежить мысли.

Стремянки у женщин не оказалось. Лестницы – тоже. На крышу пришлось лезть, исполняя просто заоблачные акробатические этюды. Зато когда Герман очутился наверху, почувствовал себя настоящим героем. Отсюда открывался потрясающий вид на цветущую улочку. Даже казалось, что она сошла с картинки и каким-то чудом предстала перед его взором. И Ильинский, на несколько мгновений застывший, когда рассматривал то, что его окружало, счастливо улыбнулся.

– Татия! – окликнул он тётю Нино, которая ожидала внизу. – Рассказывайте мне, меняется что-то или нет.

Справедливо решив, что ему нужно будет покрутить антенну на крыше, чтобы исправить картинку на экране, а если не получится – вызвать специально обученных людей – Герман подошёл к металлической конструкции, укреплённой на одном из коньков крыши, и попытался осторожно повернуть её хоть куда-то.

– Стало хуже! – донёсся снизу приглушённый голос Татии.

Вот, б*я… похоже, погеройствовать не получится от слова «совсем».

– А так? – гаркнул он снова, и крутанул антенну в противоположную сторону.

– О! Мама говорит, что так лучше!

Он представил, как это, должно быть, выглядит со стороны. Мужик сидит на крыше, вертит антенну и слушает, что ему скажут снизу. Захотелось заржать. Впрочем, это желание очень быстро испарилось, когда Герман увидел Нино, идущую по улице в сторону дома. Она выглядела такой юной и беззащитной, полностью сосредоточенной на себе.

Шла, приложив одну ладонь к животу, и он даже мог видеть улыбку на её губах.

– Тогда я слезаю, – предупредил Герман и начал спуск.

Он как раз попытался дотянуться ногой до перил террасы, когда Нино оказалась рядом. Герман видел, как на лице её появляется такое выражение удивления, будто прямо перед нею разверзлись небеса и на землю спустился сам дьявол. Это-то его и сгубило.

Промахнувшись мимо перил, Ильинский практически рухнул сверху, больно приложившись о землю – не спас даже ковёр из травы, на который он и упал.

Нино, испуганно выдохнув, бросилась к нему, Татия – замаячила у неё за спиной. И Ильинский нашёл в себе силы только на то, чтобы шепнуть:

– Видишь, что творится? Я снова пал к твоим ногам. И если ты сейчас просто развернёшься и уйдёшь, останусь лежать тут совсем один. И может быть даже помру…

Часть 44

Послеобеденное солнце мягко стелилось по древним холмам, ласково перебирая руками-лучиками изумрудную зелень, густо покрывающую собой землю. Ту землю, которую так любил ее отец.

Нино смотрела на раскинувшийся внизу город и ощущала такое умиротворение, какого не знала, наверное, за всю жизнь. Здесь, в Тбилиси, в окружении родных, о существовании которых даже не подозревала, все казалось… иным. Все воспринималось иначе, давая возможность взглянуть на привычные вещи под другим углом. Переосмыслить свои решения, перезагрузить голову и переиначить привычную жизнь. Потому что именно здесь ее реальность перевернулась с ног на голову.

В вечер приезда Татия отдала ей дневник отца – как она рассказала, он был тем немногим, что удалось вынести из пожара. Первым, что они бросились спасать. Потому что знали – отец хотел, чтобы однажды Нино его прочла. Чтобы она его поняла.

Всю ночь она провела за чтением, и к утру, несмотря на покрасневшие от слез и усталости глаза, чувствовала удивительную лёгкость, пришедшую на смену сомнениям и непониманию.

Весь дневник отца был сплошным обращением к ней, Нино. Он писал ей о Грузии, о семье, о людях, ей не знакомых, но казавшихся, тем не менее, удивительно близкими благодаря простым строчкам дневника, на которых они словно бы оживали. И пока она читала последнее послание отца, ей так иррационально и странно, но удивительно ясно казалось, что сам Давид Тодуа находится с ней рядом.

Он не просил у нее прощения за то, что бросил ее совсем младенцем. Он просто не считал нужным извиняться за любовь. Ту любовь к Родине, что была для него такой же неоспоримой, как и любовь к ней, своей дочери. И все, что он хотел – это ее понимания.

Но оно далось ей далеко не сразу, даже несмотря на все, что она прочла. Наверное, человеку, родившемуся и жившему всегда под мирным небом, сложно представить иные, страшные и кровавые времена. И, наверное, любовь к родной земле в современном мире уже просто вышла из моды. И сама она, если быть честной, никогда даже не задумывалась о подобных вещах, до этого самого момента, в котором сошлось все – слова отца, до сих пор звучавшие в голове, и вид города, доверчиво расстилавшегося перед ней, как на ладони. Города, прочно вошедшего в сердце за считанные дни. Наверное, именно это ощущение принадлежности к чему-то и зовется голосом крови.

Но это было не единственное, о чем она думала за прошедшие дни. Ей все чаще вспоминался Герман и все назойливее звучал в голове вопрос – имела ли она право лишать своего малыша отца? Ведь ей ли было не знать, каково это – расти в неполной семье? Ей ли было не знать, насколько тяжело женщине одной тащить на себе ребенка? Да и что она вообще сможет ему дать? Вечно перебивающаяся от зарплаты до зарплаты, вынужденная хвататься за самую черновую работу… Разве должно ее дитя жить в вечном страхе нищеты, как жила она сама?

Хотя дело было не только в этом. Она не боялась ни трудной работы, ни тяжёлой жизни – все это давно было для нее обыденностью. Нет, единственное, чего она боялась – это того, что совершает ошибку.

Может быть, Ильинский даст ей шанс, когда поймёт, что для нее значит этот ребёнок. Может быть, он поймет, что их малышу и Алине будет лучше в полной семье. Хотя она, в общем-то, уже не претендовала на место рядом с ним – наверное, было бесполезно пытаться сложить пазл, который просто состоял из совершенно неподходящих друг другу деталей. Но зная, как он относится к Алине и зная теперь, на примере своего отца, писавшего ей почти каждый день и думавшего о ней до последнего вздоха, о том, как мужчина способен любить – она не считала, что имеет право скрывать от Германа правду. И хотя это могло стать ее роковой ошибкой, ей просто хотелось верить, что он не является таким монстром, каким она успела его себе вообразить.

– Нам надо сказать твоему папочке правду, – шепнула она, прикоснувшись к животу и вздрогнула, когда в ответ малыш сделал толчок. Самый первый толчок в своей жизни.

Спуск с холма к дому дался Нино легче – и не только в виду ее положения, но и потому, что внутри все встало, наконец, на свои места. Она позвонит Герману и во всем признается. И если тот отреагирует не так, как она надеялась… Что ж, тогда, если понадобится, она заберёт маму и будет скрываться всю свою жизнь, как бы ни было это сложно. А вот пережить очередное разочарование в том, что верила в лучшее напрасно – ей представлялось куда сложнее.

Думая обо всем этом и прокручивая в голове то, что скажет Герману, когда наберётся мужества позвонить, Нино сама не заметила, как неспешно добрела до дома. И, едва войдя во двор, оказалась совершенно обескуражена тем, что сам объект ее мыслей оказался гораздо ближе, чем она могла себе представить. И уж тем более Нино никак не могла вообразить Ильинского сидящим на крыше своей бабушки в обнимку со старой антенной.

Первый испуг при виде того, от кого так старательно скрывалась, сменился ещё большим ужасом, когда Герман, промахнувшись ногой мимо перил, полетел вниз с грацией медведя и приземлился аккурат в густой газон – гордость бабушки Этери, который, очевидно, его и спас, если учесть, что к тому моменту, когда Нино оказалась рядом, он ещё был в состоянии шутить.

Честно говоря, за одно это зрелище – Ильинский, лежащий у ее ног с непередаваемым выражением лица в стиле кота из «Шрека», можно было простить ему все на свете. Вот только он пока не просил прощения, да и она, в любом случае, не собиралась сдаваться так быстро.

– Снова пал к моим ногам? – переспросила Нино, сложив на груди руки, лишь бы только не потянуться к Герману ни единым жестом, и приподняла вопросительно брови. Интересно, о чем это он толковал? Из всей истории их знакомства у ее ног он оказывался только раз – в самый первый вечер, будучи вдрызг пьяным. И до этого момента она считала, что он ничего о той их встрече не помнит.

– И что же, тебе полегчает, если я прилягу рядом? – произнесла она с таким видом, будто всерьез размышляет о подобной перспективе и, задумчиво покусав губу, наконец отрезала:

– Нет, спасибо. Что же касается тебя… – Нино оглянулась, услышав удаляющиеся шаги и обнаружила, что Татия ретировалась в дом, аккуратно прикрыв за собой дверь. Снова переведя взгляд на Германа, она продолжила:

– Так вот, что касается тебя, Ильинский, ты прекрасно жил без меня эти несколько месяцев и ничего с тобой не сталось. Разве не так? – задав этот вопрос внешне холодно, изнутри Нино ощущала, как сердце от волнения заходится в сумасшедшем стуке в ожидании ответа. Того ответа, что – она чувствовала это – определит всю ее дальнейшую жизнь.