Текст книги "В постели с монстром (СИ)"

Автор книги: Полина Рей

Соавторы: Тати Блэк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Часть 45

– Не так, – эхом откликнулся он, всё же поднимаясь с земли и отряхивая джинсы от намертво въевшейся в них зелени травы. – Со мной стало то, чего вообще-то я совсем не желал с того момента, когда ты появилась рядом со мной. Я снова стал унылым гавнюком.

Герман опять улыбнулся, и Нино хмыкнула. После чего сделала то, чего он никак не ожидал – просто ушла следом за Татией в дом, оставив его наедине с собой. Можно было конечно побежать следом, Герман же предпочёл взять паузу.

Достал из кармана пачку сигарет, прикурил. Он был, конечно же, счастливым сукиным сыном, потому что даже сейчас чувствовал, что всё будет хорошо. Нет, не потому, что этого заслужил. Если уж так посудить, он вообще не считал, что имеет на это право. Но знал, что может подарить счастье другим – своей дочери, своей будущей жене. И их ещё нерождённому ребёнку. Такое вот счастье, с уродливыми чертами, которые навсегда отпечатались не только на его лице, но и в его душе. Но которое он желал разделить с теми людьми, которые были ему бесконечно дороги. Если конечно, они позволят.

Он вдохнул в себя последнюю тягу и отбросил окурок прочь, а после вошёл в дом, где его ждали, несмотря ни на что. Он в это верил.

Нино с Алиной на руках в окружении своей тёти и бабушки обнаружилась в одной из комнат дома, и Герман, на мгновение застыв на пороге, просто смотрел на эту картину. И проклинал сам себя за то, что допустил хотя бы отголосок мысли того, что может захотеть с этим расстаться. Его будущая жена, в чреве которой рос их ребёнок, с маленькой, совершенно счастливой Алиной на руках. И люди, которые любили их… рядом, готовые в любой момент прийти на помощь. Готовые отдать всё, чтобы только их близкие были счастливы.

Это и было счастье.

– Можно мне поговорить с Нино? – подал голос Герман, и Татия сразу же забрала Алину, кивнула матери и они просто вышли.

Нино же отвернулась к окну и сложила руки на груди, то ли в попытке защититься, то ли давая понять, что разговор будет не так и прост, словно сам Ильинский не знал этого и сам.

Он подошёл и встал позади неё. Не торопясь прикоснуться, хотя, видит бог, ему этого отчаянно хотелось. Просто вдыхал её аромат, уже зная, что даже если Нино его отвергнет, он сделает всё, чтобы только она захотела вернуться к нему.

– Я был дураком, – начал он издалека, и тут же увидел, что она напряглась. Как же сейчас ему нужно было просто прикоснуться к ней, провести руками по плечам, прижать к себе, просто насладиться её близостью и тем, что она принадлежит ему.

Принадлежит ли?

– Я хотел тебя защитить. От того, что случилось с Ольгой… потому что считал, что тебе грозит то же, что и ей. Не знаю причин этому – их, по сути, нет. Только мои опасения.

Он замолчал. Нужно было время на то, чтобы сделать следующий вдох.

– И они сбылись, когда всё это случилось с Алиной.

Нино обернулась к нему и обожгла взглядом, в котором удивление тесно сплелось с потребностью протестовать.

– Я знаю, что ты в этом не виновата. И знаю, что это только из-за меня…

Чёрт. Он говорил совсем не то, что думал, но может так и было правильно. Не произносить заготовленные фразы, а делиться тем, что он реально чувствовал. Тем более, что видел – стоящая перед ним женщина, которая вновь отвернулась и принялась смотреть в окно, не прогоняет его, не указывает ему на выход…

– Так что дело совсем не в тебе… Даже если ты подумала об этом.

Нино сделала глубокий вдох. Руки так и и продолжала держать скрещенными на груди, словно это могло защитить её от того, что скажет Герман. И от самого Германа.

– Чего ты сейчас хочешь? – тихо проговорила она, и Ильинский удивлённо вскинул брови. Неужели было непонятно, чего именно он хотел? Видимо, нет, раз Нино задавала такие вопросы.

– Я хочу тебя. В своей жизни. И в жизни наших детей. Хочу, чтобы ты меня простила, потому что прошу у тебя прощения. Потому что готов его вымаливать, если это понадобится. И я приехал сюда с нашей дочерью, потому что мы оба очень нуждаемся в тебе. И в том, кого ты носишь под сердцем.

Он осторожно, словно опасался, что Нино может его отстранить, прикоснулся ладонью к её животу, где жил его сын. Или ещё одна дочь. Не было никакой разницы в этом, это был их ребёнок, ребёнок, которого он очень хотел …

– А если он всё же не твой? – выдохнула Нино, но по выражению её лица Ильинский понял, что эти слова – скорее попытка возвести последний бастион между ними. И что в них нет ни капли правды.

– Он мой, я это знаю.

– Вот как? – Нино сделала глубокий вдох, но отстраняться не стала, даже когда Герман положил на её небольшой живот и вторую ладонь.

– Да. Я всё выяснил.

– Так ли уж и всё? А о том, что мы уже встречались до того, как я стала няней Алины – не выяснил?

В её голосе прозвучал вызов, и Герман усмехнулся.

– Зачем это выяснять, если я это помню? И тебя, и то, что между нами было. И разве это настолько важно сейчас? То, что было давно? Разве важнее того, что есть у нас сейчас?

– Нет… я…

Она опустила взгляд, и Ильинский решился – присел перед ней на одно колено и снова поймал глазами ту тёмную глубину, в которой так просто было утонуть.

– Я прошу тебя стать моей женой, Нино. Если нужно, чтобы я искупил свою вину перед тобой – я готов это сделать. Но очень надеюсь, что ты меня помилуешь прямо сейчас и скажешь «да». Я обещаю тебе стать если не самым лучшим мужем, то тем, кто сделает всё, чтобы и ты, и наши дети были счастливы. И обещаю любить тебе до конца своих дней, хоть я совершенно не достоин твоей взаимности. Но ты – любовь всей моей жизни, и это неизменно.

Он сделал глубокий вдох, потому что ни разу ещё не испытывал такого волнения, которое бы настолько лишала кислорода, и когда Нино ответила ему, он понял, что теперь может дышать свободнее.

– Да… да… но при одном условии, – выдохнула она, вцепляясь в его плечи, словно только это было способно дать ей возможность устоять на ногах.

– Каком?

– Если ты снова пропадёшь или сделаешь всё, чтобы я решила, будто бы тебе не нужна, это будет последний раз, когда ты меня видел, Ильинский.

Он растянул губы в улыбке. С трудом. Потому что улыбаться совсем не хотелось. Зато хотелось иного – вскочить на ноги и прижать Нино к себе. И рассказать всему миру, что теперь он – абсолютно счастливый сукин сын, даже если этого совершенно не заслужил.

– Не пропаду… и ты мне очень нужна.

Он поднялся, прижал Нино к себе, осторожно, словно боялся поломать и это хрупкое счастье, и эту хрупкую женщину, которая была удивительно сильной. И добавил тихо:

– Я тебя люблю…

И услышал эхом то, что сделало его окончательно цельным:

– И я люблю тебя тоже…

Эпилог

– О чем ты сейчас думаешь?

Нино, стоявшая посреди собственного садика и задумчиво смотревшая куда-то вдаль, с улыбкой обернулась к Свете, когда-то поспособствовавшей тому, что она нанялась няней к Герману, а теперь являвшейся ее лучшей подругой. Та нередко приезжала в гости к брату и постепенно, как-то незаметно и естественно вошла в жизнь Нино – уже не как временная коллега по работе, а как ещё один близкий человек.

– О том, что надо посадить новые лилии, – ответила она Свете беззаботно, а затем, уже иным, серьезным тоном, добавила:

– И о том, что все получилось… нечаянно счастливо, – Нино перевела взгляд на шестимесячного Глеба – их с Германом первого сына, которого держала на руках. Впрочем, она была абсолютно уверена, что у него и Алины ещё появится как минимум один брат или сестра. И никто из них никогда не будет одинок. Никто не повторит ее судьбу, на которую, впрочем, жаловаться в конечном итоге было просто грешно.

Наверное, все, что с ней происходило в жизни, даже самое трудное и больное, вело ее к этому моменту – моменту абсолютного счастья. Теряя, она научилась ценить и оберегать. И быть благодарной за все, что имеет, а не роптать о том, чего нет.

Оказалось, что когда тебя поддерживают и в тебя верят – гораздо проще простить себе вину, что сжирала изнутри годами. Потому что то, что было в прошлом, все равно не исправить, а вот в будущем можно сделать все на свете ради счастья тех, кого любишь. Простая вроде бы истина, которая далась ей так тяжело.

– А ведь именно тебя я должна благодарить за то, что оказалась здесь, – снова заговорила Нино и Света в ответ лишь беззаботно отмахнулась:

– Ерунда. Я просто подумала тогда… что иногда лучший способ залечить боль – это вынужденно через нее переступить. Прожить заново, если понадобится, а потом – отпустить.

– Не подозревала, что ты такой философ, – усмехнулась Нино в ответ и Глеб вдруг загукал ей в тон, словно что-то понимал в этих взрослых и таких далёких от него разговорах.

– Он просто прелесть, – выдохнула Света и, не удержавшись, потрепала Глеба за щечки, в ответ на что тот радостно засмеялся, явно довольный этим вниманием и лаской.

– Весь в отца, – хмыкнула Нино, с любовью глядя на сына.

И это действительно было так. Все чаще она улавливала в Глебе черты и мимику Германа и это вызывало внутри какие-то совершенно невероятные эмоции и особое счастье от понимания того, что в их детях продолжается их жизнь, которая обязательно будет счастливой, потому что они с мужем все для этого сделают. Хотя и не смогут, конечно, уберечь ни Алину, ни Глеба, от собственных шишек, которые те неминуемо набьют на своем пути, но зато, чтобы ни случилось, их дети всегда будут знать, что у них есть любящая семья, на которую можно опереться.

– А так и не скажешь, – расхохоталась в ответ подруга и тут же замолчала, когда увидела, как от дома к ним направляются сам Ильинский и топающая рядом с ним Алина.

– Болтаете? – поинтересовался Герман, а Нино вдруг вспомнила, каким он был при их первой встрече в этом доме и в очередной раз поразилась тому, насколько человек, которого видела перед собой теперь, разительно отличался от той хмурой тени. И от осознания, что именно она смогла сделать Германа Ильинского счастливым, хотелось смеяться и плакать одновременно.

– Я, пожалуй, пойду в дом, – поспешила ретироваться Света, а Герман, подхватив Алину на руки, присел в одно из плетеных кресел, стоявших в саду.

Ни он, ни Нино, не торопились нарушать установившегося между ними умиротворённого молчания, попросту не требовавшего слов. В этот летний вечер, в уютном садике, за которым Нино ухаживала сама, любой иной шум, кроме мелодичного стрекота цикад, казался каким-то лишним и пустым. И все же, через какое-то время, взглянув на Нино как-то странно, Герман спросил:

– Ты не скучаешь по Грузии?

В ответ она смотрела на него некоторое время, затем перевела взгляд на дом, который теперь, в окружении цветов и зелени, казался словно бы сошедшим с какой-то пасторальной картины, и в нем, как и в Германе, совершенно не осталось прежних хмурых черт того неприветливого жилища, в котором она боялась сделать лишнее движение. Оба они словно преобразились и глядя на это, разве могла она о чем бы то ни было жалеть?

– Скучаю, конечно, – призналась негромко, а перед мысленным взором проплыли старые улочки Тбилиси и все связанные с этим городом воспоминания. Главным образом – об отце, которого не знала, и родных, которых оставила там. – Но главное ведь не место. Главное – люди. И мой дом только там, где ты. А к тете и бабушке мы всегда можем поехать в гости.

Герман медленно растянул губы в улыбке и притянул их с Глебом к себе, а она, доверчиво прижавшись к нему, просто слушала, как размеренно стучит у него в груди сердце, способное любить так, что ничто иное не имело значения. Ни былые рубцы на ее душе, ни шрамы на его лице и теле, которых попросту не замечала в том, кого любила до безумия.

– Можем, конечно, – ответил Ильинский и, в свою очередь посмотрев на дом, хитро улыбнулся и добавил:

– Но, надеюсь, ты будешь рада узнать, что Грузия пожаловала к нам сама.

Проследив за его взглядом, Нино обнаружила, что из дома к ним идёт шумная процессия, состоявшая из бабушки Этери, Татии и ее мамы, а в руках они несли, кажется, запас еды, которого хватило бы, наверное, на целую неделю.

И в этот момент Нино поняла, что, оказывается, у счастья просто не существует пределов. И что счастье – ещё больше и ярче, когда ты можешь разделить его со всеми родными людьми.

Алина была задумчива. Когда сидели впятером в кафе Вернаццы, куда отправились, устав бродить по узким живописным улочкам, Герман смотрел на дочь, пытаясь понять, что именно может её беспокоить, но предположений об этом у него не имелось. Ровным счётом никаких.

Алина очень любила путешествия. Они часто ездили по разным городам Европы с Нино и Глебом, а когда родилась маленькая Таня, ненадолго отложили поездки, и вот теперь впервые после пополнения семейства отправились дальше, чем на детскую площадку возле дома.

– Мне кажется, Алина грустит, – проговорила Нино, когда они вернулись в отель, где нужно было уложить малышей спать. Старшая дочь уже считала себя слишком взрослой для того, чтобы тратить время на дневной сон.

– И почему, как думаешь? – нахмурился Герман.

– Не знаю. Но мне кажется, что мы уделяем ей мало времени.

Ильинский хмыкнул. Он не считал, что Алина получает недостаточно внимания, хотя, возможно, в словах Нино имелось здравое зерно.

– Окей. Тогда мы с Алиной пойдём погуляем вдвоём. А ты отдохни, пока Глеб и Таня спят.

Он поцеловал жену, после чего позвал старшую дочь и, получив заверения, что она будет не против сходить к морю, взял её за руку и вышел из номера.

Вернацца напоминала ему Тбилиси, потому сюда Герман планировал ещё не раз вернуться. Те же домики, льнущие друг к другу, словно поодиночке, без поддержки, не смогли бы выстоять, тот же цветочный запах и ощущение умиротворения.

Алина шагала по улочке, всё ещё сосредоточенно хмурясь, Герман – шёл чуть позади. И когда достигли выхода к морю, Алина просто подошла к кромке воды и стала смотреть вдаль.

– Тебя что-то беспокоит? – задал вопрос Ильинский, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно, на деле же испытывая настоящий калейдоскоп самых разнообразных эмоций. Начиная от непонимания, что именно происходит, заканчивая потребностью вызнать всё, даже если это было секретом Алины.

– Я просто…

Дочь заложила руки за спину и всмотрелась в бескрайнее море. Как так вышло, что она настолько быстро повзрослела? Герман этого не понимал. Кажется, совсем недавно он только узнал о её наличии. Только недавно взял на руки крохотный свёрток, в котором лежала такая хрупкая малышка. А после именно её появление принесло в его жизнь столь многое, что он не переставал благодарить за это небеса.

– Просто..? – напомнил он ей о недосказанном, когда пауза излишне затянулась.

– Да… я просто не совсем понимаю, что значит любовь.

У Германа глаза на лоб полезли. Он ожидал услышать, что угодно – например, что Алина хочет новую, стопятую куклу, или что действительно считает себя позаброшенной. Но только не это. Даже не по себе как-то стало, потому что не понимал, куда клонит дочь.

– Что значит любовь? – переспросил он.

– Да. Что она значит?

Алина повернулась к нему, и он увидел по глазам, насколько важным было для неё получить ответ на этот вопрос. А что он мог ей ответить? Только то, что знал сам, пусть это знание и было глубоко субъективным.

– А почему ты об этом спрашиваешь? – осторожно уточнил он, подходя к дочери ближе и присаживаясь рядом с ней на корточки. И услышал ещё более неожиданное:

– Потому что я кажется влюбилась. В Петю Воронцова. Ты его помнишь?

Ильинский едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Нет, чувства его дочери к Пете совсем не вызывали у него смех, просто облегчение, что причина всего лишь в этом, затопило его с головой.

– Да, я помню его.

Он уселся по-турецки на берегу и притянул Алину, устраивая её перед собой. Втянул аромат её волос и всмотрелся в бескрайнюю даль синего моря.

– Любовь – это чудесное чувство. Это то, что я испытываю к тебе, к твоей маме, к Глебу и Тане. Это желание отдавать всего себя и знание, что получаешь в ответ такую же любовь.

– Я как раз Пете сделала открытку, а он мне сделал такую же, – серьёзно кивнула Алина.

– Вот… А ещё это понимание, что без любимых людей невозможно дышать. И они и есть то, что составляет каждый твой день, каждую минуту, каждую секунду. Когда не видишь их мгновение, а уже кажется, что соскучился так, будто любимых не было рядом целый век…

– Это и есть любовь? – Алина повернулась к Герману и взглянула на него очень и очень серьёзно.

И он ответил, сдержав улыбку, хотя, видит бог, ему хотелось смеяться от счастья:

– Это и есть любовь…

Конец