Текст книги "Сюрприз для повесы"
Автор книги: Полина Федорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
13
Александра Федоровна при всем желании не могла избежать встреч с Вронским. В течение недели почти каждый день, а иногда, как на грех, не единожды на дню пересекались их пути. И хотя более Вронский не пытался заводить с ней разговоров, ограничиваясь лишь банальными сдержанными приветствиями, она постоянно чувствовала на себе его пристальное внимание. В какой-то момент ей даже показалось, что в его манерах появилось нечто затаенно-хищное. Он напомнил ей притаившегося в засаде зверя, зорко высматривающего свою добычу. За ленивым спокойствием угадывалось внутреннее напряжение, ожидание момента, когда жертва потеряет бдительность и можно будет сделать молниеносный прыжок. Такого удовольствия она ему доставлять не собиралась, а посему тоже пребывала в несколько возбужденном состоянии, и мысли ее то и дело невольно обращались к этому пренеприятнейшему человеку.
Впрочем, положа руку на сердце, а врать себе Александра была не склонна, – следовало признать, что внешне Константин Львович вовсе не выглядел таким уж отвратительным, а скорее наоборот. Стать природная, несколько тяжеловатая грация, красивое породистое лицо, обольстительная улыбка, бархатные модуляции голоса заставляли вздрагивать и ее сердце. Что ж, всем этим он владел великолепно, мастерски! Но именно это мастерство более всего приводило в негодование Александру. Оно производило на нее впечатление чего-то искусственного, неискреннего, лишенного тепла и души. На ее вкус живая роза с капелькой утренней росы всегда была предпочтительнее самой искусной подделки из атласа или золота. Как актер, вызубривший от доски до доски некую пьесу, Вронский прекрасно, иногда, без сомнения, вдохновенно, исполнял свою роль, увлекая зрителей, вернее, зрительниц, вызывая ответные восторги публики, но внутри оставался спокойным и отстраненным наблюдателем. Скорее натуралистом, будь он неладен, по исследованию и коллекционированию особей женского пола.
Нет, каков все-таки мерзавец! Александра до сих пор не могла без тревоги и смятения вспоминать о своей неловкости на бегах. Она первый раз в жизни чуть не хлопнулась в обморок, когда он ухватил ее за… место, которому в русском языке приличного названия-то нет. А его заявление тогда в театре: «Вы мне интересны». Упаси Боже от такого интереса! Он, наверное, посчитал, что сделал ей комплимент. Как же! Прославленный повеса снизошел до чудаковатой дамочки, не раз скандализировавшей бомонд своими не деликатными эскападами: то на воздушный шар взгромоздится, то собственного супруга кочергой угостит, то в бегах примет участие. Горечь и тревога переполняли душу Каховской. Дон-Жуан доморощенный, будь он неладен. Проколет ей сердце булавочкой и станет смотреть, как она на ней трепыхается, а затем удовлетворенно присоединит к своей коллекции.
Но как избавиться от постоянных мыслей о нем, от жарких ночных видений, измучивших ее плоть и душу? Уже не первое утро просыпалась она в истоме и изнеможении, пытаясь в полудреме удержать ускользающее ощущение ласкающих рук, мужского естества внутри себя, горячих губ на своих устах. И все это был он – Вронский. Проклятие! Неужели такие чувства может вызывать мужчина? Откуда это взялось, вот что странно.
В жизни супружеской Александра тяготилась визитами мужа в свою спальню. Ее крайне раздражало, даже бесило, что в такие моменты ее тело как бы делалось не ее. Оно безраздельно принадлежало Каховскому, который делал с ним все, что хотел и как хотел, совершенно не считаясь с ее желаниями и ожиданиями. Попытку Александры проявить активность, муж пресек в корне, впервые бросив ей в лицо поганое слово «б…». Он так и скончался с твердым убеждением, что благородная дама голубых кровей должна в постели быть столь же благородной и возвышенной, то бишь лежать себе тихонечко, скромненько прикрыв глазки, ну, самое большое чуть постанывать в ответ, дабы показать супругу, что не совсем уж витает в эмпиреях. А всхлипы и стоны, постельные кульбиты и антраша – вульгарны: «Оставьте-ка их лучше, мадам, для шлюх». Вот и вся недолга.
А тут еще разговор с Настей, которая пришла к Александре как-то поутру, светящаяся, как будто охмелевшая от счастья, схватила за руки, закружила по комнате.
– Александра Федоровна! Александрин, – почти пропела она. – Поздравьте меня! Мы с Дмитрием обвенчались! Вчера в Успенской церкви.
– Иного и не ждала, – заулыбалась в ответ Каховская, искренне радуясь за «сестренку». – Прими мои поздравления, егоза. Да присядь, расскажи толком, что да как.
Настя присела рядом с Каховской на диван.
– Мы днями с Дмитрием уезжаем в его подмосковное имение, – уже спокойнее продолжила она, – поживем покуда там. Пусть разговоры да сплетни поутихнут. А по весне он хочет меня в Европу свозить. До сих пор в себя прийти не могу. Так что я попрощаться пришла. Вы столько для меня сделали, Александра Федоровна, столько… что жизни моей не хватит отблагодарить вас…
– Оставь это, – смутилась Каховская. – Расскажи лучше, как ты с Дмитрием ладишь? Как дед его, князь Гундоров, отнесся к вашему венчанию?
– С князем мы не видимся. И по правде говоря, мне хочется забыть о его существовании. А с Дмитрием… – Настя счастливо засмеялась, – словами не передать. Странно, что когда я была несчастна – помните? – слова находились легко, столько оттенков и нюансов я могла выразить. А сейчас… боюсь сглазить. Все хорошо.
– Тьфу, тьфу, тьфу, – обернулась через левое плечо Александра. – О театре, судя по всему, не жалеешь?
– Жалею, конечно, – вздохнула бывшая актриса, – но надо было выбирать. Дмитрий для меня важнее. Без него жизнь теряла всякий смысл. Да и в домашних спектаклях мне никто играть не запрещает.
– Отчаянная ты, – задумчиво произнесла Каховская. – Я бы, наверное, так не смогла. Если бы встал выбор: любовь или призвание, не рискнула бы делать ставку на такую эфемерную и изменчивую сущность, как любовь. А призвание, оно всегда с тобой, оно надежно, в отличие от мужчин.
– Может быть, вы и правы, но вы сами рассуждаете, как мужчина. Мне же кажется, что для женщины в этом мире необходимы тепло, ласка, защита, а главное… дети…
Подруги умолкли, думая каждая о своем. Сын Каховской уже год обучался в Пажеском корпусе, посему виделась она с ним редко и очень тосковала, даже оживленная переписка не спасала ее от понимания того, что ребенок все более и более отдаляется, начинает жить собственной, не совсем понятной ей жизнью. Вот если бы у нее еще были дети, например дочка… Может, ради одного этого следовало бы снова выйти замуж? И что за глупости в последнее время лезут ей в голову! Вот так насмотришься на чужое счастье, бросишься по образцу устраивать свое и наломаешь дров.
– Да, дети… – повторила Александра, быстро взглянула на собеседницу и потупилась. Я вот что хотела спросить… Собственно, дети появляются в результате неких несколько обременительных и иногда неприятных для женщины действий… Конечно, возможно, мой вопрос не деликатный… и сие не мое дело…
Она запнулась и умолкла, вся уйдя в пристальное созерцание мелких вышитых цветочков на своем платье, будто впервые заметив их.
– Вы о чем, Александра Федоровна? – изумилась Настя.
Каховская глубоко вздохнула, решительно смахнула с колен невидимую пушинку и посмотрела прямо в глаза подруге.
– Боже мой, что тут непонятного! Я об этом. Как ты с этимсправляешься?
– А-а-а, – протянула новобрачная, пряча улыбку, а затем патетически добавила: – Мир содрогается! Звезды падают с неба! Ты умираешь и рождаешься вновь.
– Что? – оторопела Каховская, недоверчиво качнув головой. – Ты разыгрываешь меня, бесенок.
– Может быть чуть-чуть, – открыто заулыбалась Настя и добавила уже серьезнее: – Но никто и ничто в мире не может подарить большего блаженства, чем соединение с любимым человеком, и не только духовное, но и телесное. Да телесное, непременно. Теперь я в этом абсолютно уверена.
Вот так-то. Выходит, не врали обольстительные ночные грезы. А если все сие правда, то, будь жив сейчас бравый полковник Каховский, Александрин придушила бы его своими собственными руками за то, что во время его кратких пребываний на супружеском ложе мир для нее никогда не содрогался и звезды не падали с неба, а была лишь неловкость, ощущение брезгливости и в конце концов отвращения. А должно было быть, судя по всему, совершенно иначе…
14
Нельзя сказать, что госпожа Каховская не любила балы. Отнюдь. Несмотря на шлейф пересудов, тянувшихся за ней и обвинявших в предпочтении мужских интересов дамским, все же и она не была лишена чисто женских пристрастий. Одним из таковых, несомненно, были танцы. Впрочем, и в это Александрин вносила изрядную долю самобытности.
Ибо что есть танец в череде бального ритуала? Основа, канва, по которой ваше умонастроение, ваши желания и намерения могут вышить любой прихотливый узор. Желаете себя показать да на других посмотреть? Пожалуйте вам плавный, величественный полонез. Беготня котильона очень бодряща и дает возможность поинтриговать любителям мистификаций. Для шаловливого флирта и игривого настроения весьма подходяща стремительная, ветреная мазурка. Когда-то она слыла у влюбленных первейшим танцем, но… в нынешние времена, господа, явился вальс! Некоторые ревнители старины полагают его крайне неприличным и компроментажным, однако пылкие молодые сердца с энтузиазмом приняли сей очаровательный тет-а-тет, открывающий весьма соблазнительные горизонты для амурных обольщений и признаний. Посему, судари мои, любой танец – это не только и не столько почти балетные па, а скорее своеобразный бальный разговор – гармоническое соединение куртуазной беседы и движения, взглядов и жестов, мелодии и настроения.
Александра Федоровна более всего обожала движение и отдавалась ему с затаенной страстью. Музыка отзывалась в ее теле мгновенным трепетным отзвуком. Она обволакивала и покоряла ее, заставляя следовать своему ритму, отрешая от тревог и забот, даря наслаждение и мимолетное сладостное забвение. Светская болтовня, по мнению Александры, только отвлекала от сосредоточенности на этом сладостном ощущении. Посему кавалеры находили госпожу Каховскую весьма приятной партнершей, но несколько отстраненной и молчаливой. Впрочем, несмотря на это, ее бальная карточка никогда не пустовала. Почти заполнена она была и на сей раз. Молодая состоятельная вдова не была обойдена вниманием кавалеров, несмотря на несколько эксцентричный характер.
Бал у Долгоруких на Пречистенке был, пожалуй, последним перед затишьем Великого поста. Александра неожиданно поймала себя на том, что готовилась к нему с несвойственным ей тщанием. Более трех часов раздумывала, примеряя один туалет за другим, подбирая под цвет и фасон наряда украшения, веера и цветы, замучила горничных и совершенно обессилела сама. Потом резонно задалась вопросом – отчего она занимается всей этой чепухой? Разозлившись, тут же остановила свой выбор на крайне строгом платье-шмиз из индийского муслина цвета янтаря. Камея, два браслета, кашемировая шаль и маленький веер из резной слоновой кости стали скромными дополнениями к ее наряду. Взглянув на себя в зеркало, она дала себе приказ успокоиться и выбросить из головы мысли о Вронском – слишком много чести для легкомысленного прожигателя жизни.
И все же некая нервозная взвинченность вновь нахлынула на Александру, едва она переступила порог бальной залы. Отвечая на приветствия знакомых и раскланиваясь, она невольно скользила взглядом по лицам присутствующих, отыскивая так раздражавшее и притягивающее ее красивое самоуверенное лицо. Не обнаружив героя своих треволнений, она испытала несомненное облегчение. Слава Богу, можно будет спокойно и приятно провести время, не рискуя каждый момент наткнуться на затаенно насмешливый взгляд или, хуже того, отвечать на его любезные фразы, в которых ей стали постоянно чудиться скрытые намеки. Очень хорошо! Великолепно! Только почему-то все предстоящее действо, надо признать честно, несколько утратило для нее свою остроту и привлекательность. Что ж, если ей станет скучно, то можно будет уехать пораньше.
Ближе к ужину, несколько утомившись после мазурки, Александра отправилась в дамскую комнату, чтобы поправить прическу и платье и немного передохнуть от разговоров и суеты бала. Настроение неумолимо ухудшалось, тоскливое чувство начало сжимать сердце, окрашивая все вокруг в тусклые безрадостные тона. Сразу после ужина – домой, решила она про себя, возвращаясь в залу по неярко освещенному коридору. Подняла глаза и почувствовала, как ее окатило жаркой волной. У боковых дверей спиной к ней стояли трое мужчин. Элегантную фигуру и золотистые кудри Вронского Александра узнала сразу. Мысли судорожно заметались в голове. Она замешкалась, и тут до нее долетели обрывки разговора:
– …вряд ли женщине приличны такие занятия. Эдак они скоро и в военную службу запросятся, – прозвучал насмешливый басок, принадлежавший военному в парадном генеральском мундире.
– Полагаю, мастерство и умение вызывают уважение независимо от того, мужчина или дама владеют им, – чуть лениво ответил Вронский.
– Однако есть роды занятий, решительно не предназначенные для дам, – возразил генерал.
– Как верно. Как верно вы заметили, ваше превосходительство, – чуть заискивающим тоном вступил в разговор третий господин в статском костюме. – Однако мадам Каховскую и дамой-то назвать будет большим преувеличением. Мало того, что в бегах самолично участвовала, она еще уломала мсье Гарнерена на монгольфьере ее поднять, да и мужа своего…
– Прошу не забываться, сударь, – резко одернул говорившего Вронский. Александре показалось даже, что он будто весь подобрался, как перед прыжком. – Вы изволите судить о даме.
– Да я что… ничего… однако… – залепетал его собеседник.
– Ежели ваше «однако» вы желаете обсудить со мною подробно, – с угрозой в голосе произнес Константин Львович, – я смогу вам предоставить такую возможность в ином месте.
Александра похолодела. Он что, с ума сошел? Его фраза прозвучала как вызов. Да на этого плюгавого даже удара кочерги жалко.
– Приношу извинения, господа, не хотел никого задеть… Позвольте удалиться… – торопливо ретировался любитель сплетен.
– Что вы, право, Константин Львович, напугали человека до полусмерти, – укорил Вронского генерал. – Стоит ли на таковских и внимание-то обращать?
– Не терплю подлецов и подхалимов, Захар Дмитриевич, – ответил тот. – Такие погубят репутацию достойного человека и не поморщатся.
– А она достойная? – дружески полюбопытствовал генерал.
– Достойная и… необычная, – чуть помедлив, произнес Вронский. – Хотя вас, друг мой, это совершенно не касается.
В этот момент раздались первые такты вальса, и Захар Дмитриевич заторопился прочь:
– Прости, Вронский, я ангажировал на вальс супругу, так что, сам понимаешь, промедление будет смерти подобно.
– Вот она «сладостная» участь молодожена! – усмехнулся Константин.
– Мне кажется, вы завидуете, – уже через плечо бросил его собеседник, направляясь в залу.
– Упаси Бог, – буркнул в ответ Вронский.
Александра затаила дыхание. Константин Львович лениво прислонился плечом к дверному косяку, потом будто насторожился, замер и обернулся назад. Глаза его блеснули в полумраке, уголки губ поползли вверх. Александра вспыхнула, но, взяв себя в руки, решительно направилась в его сторону. Войти в залу, минуя Вронского, было невозможно.
– И давно вы здесь стоите? – проигнорировав ее приветствие, спросил Константин Львович.
– А это имеет значение? Что-то произошло? – увильнула от прямого ответа Каховская.
Она была в растерянности и смущении. Услышанное совершенно не вписывалось в ее представление о Вронском, а скорее вступало в противоречие и посему весьма тревожило Александру.
– Я задал вам один вопрос, а вы мне целых два. Кто будет отвечать первым? – в своей обычной манере, от которой у нее все начинало таять внутри, произнес он. – Впрочем, мы можем продолжить разговор во время вальса, если вы не ангажированы на него кем-либо другим и соблаговолите принять мое приглашение, – склонил светлую голову Константин Львович.
Каховская чуть помедлила. Странная все-таки вещь – предчувствие. Этот вальс она как будто специально приберегала, оставив свободным. Неужели для него? Она смотрела в темные, при слабом освещении коридора, глаза Вронского, ощущая напряжение собственного тела и понимая, что он опасен, и даже очень. И сие крайне волновало Каховскую.
– Вы боитесь? – приподнял брови Константин.
– Отнюдь, – молвила Александра и решительно вложила ладошку в протянутую руку Вронского. – Танец с вами вряд ли будет опаснее или упоительнее полета на монгольфьере.
– Вы меня убиваете, мадам, – нарочито огорченно заметил Вронский. – Тягаться с мешком, надутым воздухом, мне еще не приходилось.
– Не исключено, что сравнение окажется не в вашу пользу, сударь, – не удержалась от язвительного замечания Александра.
– Я бы на вашем месте не рискнул держать на это пари, – чуть поддразнивая ее, предупредил Вронский.
– Бахвал! – снисходительно усмехнулась Каховская.
Они вошли в круг танцующих. Александра Федоровна положила руку на плечо Константина Львовича, ощутила его обжигающее прикосновение, и… мир дрогнул, как будто по поверхности спокойного лесного озера пробежала едва заметная рябь, неуловимо изменив отражение в воде. Яркий свет свечей в хрустальных люстрах, оживленные лица присутствующих, блеск и многоцветие нарядов оставались все те же, только теперь они воспринимались как некие отдаленные и лишенные реального смысла «живые картины». Александра полуприкрыла глаза, вверяясь плавному течению мелодии, но привычного наслаждения от единения движений собственного тела с музыкой не наступило. А пришло потрясшее ощущение слияния с мужчиной, который держал ее в своих объятиях и уверенно вел в танце. Она чувствовала легчайшие мимолетные движения его рук и тела и с незнакомым для себя упоением уступала их властной силе. Ладони горели от нестерпимого, как зуд, желания провести ими по его плечам, шее, груди, почувствовать под пальцами горячую обнаженную кожу, чуть приподнять голову и ощутить на лице его дыхание, затем губы. Александре казалось, что она почти видит жгучий, полыхающий зарницами вихрь, стремительно овладевавший их телами.
– Алекс, взгляните на меня, – словно издалека услышала она хрипловатый голос Вронского, из которого вдруг исчезли бархатные обольстительные обертоны. – Еще мгновение, и мы решительно скандализируем публику.
С трудом осознав сказанное, Александра подняла глаза и попыталась изобразить на лице учтивую улыбку. Наваждение постепенно отступило.
– Вы боитесь? – лукаво приподняла она темную бровь.
– Туше, мой ангел, – улыбнулся Константин, вновь вызвав в ее теле блаженную истому. – Но я опасаюсь не за свою, а за вашу репутацию.
– В таком случае, милостивый государь, перестаньте смотреть так, будто намереваетесь мною поужинать, – откровенно заявила Каховская и попыталась увеличить расстояние между ними. – Это действует мне на нервы.
– Вы бесподобны! – развеселился Вронский. – Льщу себя надеждой, что вызываю у вас не только досаду.
– Да уж, не сомневайтесь. Кроме досады, еще раздражение, возмущение, негодование…
– Довольно, довольно… – шутливо взмолился Константин. – Я ценю глубину и пылкость ваших чувств ко мне, Алекс, и в связи с этим полагаю, что состязание с монгольфьером закончилось в мою пользу? Признайтесь. Только откровенно.
– Не смейте фамильярничать, милостивый государь. Меня зовут – Александра Федоровна и… я всегда говорю то, что думаю. – Александра вздохнула. – Вы, Константин Львович, для любой женщины не мужчина, а стихийное бедствие, вроде землетрясения или потопа. Вам сие, несомненно, льстит, но только, как мне кажется, начинает… тяготить. От скуки вас стали привлекать несколько экзотические… «трофеи». Возможно, вы обратили свои взоры на меня только потому, что в свете я имею репутацию эксцентричной особы, равнодушной к мужчинам.
– Вы поразите меня в самое сердце, мадам, если признаетесь, что предпочитаете женщин, – с выражением комического испуга на лице произнес Вронский.
– О чем это вы? – несколько растерявшись, удивилась Каховская.
– Не обращайте внимания, – отмахнулся Константин Львович. – Неуместная попытка пошутить. Лучше вернемся к тому моменту нашей весьма захватывающей беседы, когда я «обратил свои взоры»… и что-то про «эксцентричную особу».
– Вы надо мной потешаетесь, – скорее констатировала факт, чем спросила Александра, – несносный вы человек. К счастью, вальс заканчивается, и я буду избавлена от вашего раздражающего присутствия.
– Вы не милосердны к слабостям ближних, Алекс, – посетовал Вронский, провожая партнершу в глубь бального зала.
– Деликатность – не мой конек, что вижу, о том и пою.
– Это-то меня и возбуждает. Я желаю вас, любовь моя, и заполучу во что бы то ни стало, – едва слышно шепнул Вронский и уже громче добавил: – Покорнейше благодарю вас, Александра Федоровна, за восхитительный тур вальса.
«Дьявол тебя побери! – мелькнуло в голове Каховской. – Тут наши желания, видимо, совпадают».
