Текст книги "Сюрприз для повесы"

Автор книги: Полина Федорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

4

– Ну же, милый, ну… – умоляюще стонала под Вронским красавица с роскошным водопадом пшеничных кудрей, так картинно разбросанными по измятым подушкам, что хоть бери кисть и пиши. Впрочем, и кроме волос красавицы, человеку, грамотному в живописи, здесь было что написать: два обнаженных тела на белоснежной постели, извивающихся от страсти и наслаждения в неясном свете одной-единственной свечи – куда там французам с их любострастными литографическими открытками!

Вронский уже излился, но, как истинный джентльмен, желающий в первую очередь (в данном случае во вторую, что нимало не умоляло его джентльменских качеств) удовлетворить даму, продолжал неистово входить в нее.

– Еще, – страстно шептала дама, пересохшими губами, – умоляю, еще…

Желание дамы – закон для настоящего мужчины, и Константин Львович резко увеличил темп, что позволяло ему некоторое время удерживать плоть восставшей. И этого времени как раз хватило. Дама, громко застонав, выгнула спину, несколько раз вздрогнула и, разом ослабев, с долгим выдохом опустилась на постель. Ее полуприкрытые от блаженства глаза с неизбывной благодарностью смотрели на Вронского.

– Вы удовлетворены, сударыня? – весело спросил Константин Львович, заворачиваясь в простыню.

Дама едва заметно кивнула, не сводя с него ласкового взора.

– Теперь я понимаю, за что тебя любят женщины.

Это была сущая правда. Вронского женщины любили. И действительно, было за что. Высокий, статный красавец с глазами глубокого небесного цвета, он был великолепно образован, остроумен и элегантен той небрежностью, над достижением которой надобно много времени провести перед зеркалом. Кажется, когда-то он служил в гвардии, но после смерти своего отца, вышел в отставку, дабы принять на себя владение немалым капиталом и солидной недвижимостью в виде двух домов в Первопрестольной и нескольких деревень в разных губерниях империи. Словом, жених он был завидный, однако связывать себя узами брака не спешил, кутил и веселился вовсю, хотя ему уже немного перевалило за тридцать. В Москве он вполне заслуженно считался первейшим ловеласом. Слухи о нем в обществе ходили всякие, в том числе и не всегда лестные, однако женщины, познакомившись с ним, почти всегда подпадали под чары его притягательного обаяния и уже не могли обойтись без свиданий с ним, в том числе и наедине. Любовником он был превосходнейшим, вносившим в плотские утехи долю непринужденной игры и романтики. Дамы осаждали его предложениями о встречах, и Константин Львович даже завел специальную тетрадочку, куда вносил имена своих пассий и время рандеву, дабы не запутаться в череде сих встреч и не попасть впросак, назвав, скажем, Наталию Георгиевну, Машенькой. Случалось, он даже вынужден был отказывать в интимных свиданиях. Но что делать? Ведь у него на все про все лишь одно-единственное естество, а в сутках всего двадцать четыре часа.

– Мы еще увидимся? – промурлыкала молодая особа, надевая на себя что-то, состоящее из рюшечек, кружев, тесемочек и подвязок.

– Всенепременно, – заверил ее Вронский, думая о том, что неплохо бы сегодня посетить театр и посмотреть на эту новую приму Аникееву, о которой толкует вся Москва. Поговаривают, что она прехорошенькая!

5

Приехав в Москву, Каховская узнала, что Настя уже весьма успешно играет на сцене Петровского театра, в чем, собственно, она и не сомневалась.

Через неделю по приезде Александра Федоровна пошла на «Анюту», комическую оперу Михаила Попова. Настя играла Анюту впервые. И с самых первых мгновений ее появления на сцене зрители сразу же поверили ей. К ее небольшому росту, хрупкой фигурке и негромкому голосу подходило даже имя – Анюта. Зрители аплодировали и бросали на сцену деньги и цветы. От поклонников не было отбоя. Юноши с пылающими от восторга взорами осаждали кулисы и гримерку Насти, а Константин Львович Вронский, вручив шикарный букет цветов, позвал ее на лето с собой посетить Липецкие воды, что в устах сего красавца-ловеласа звучало едва ли не как предложение руки и сердца. Настя ответила беспечно:

– Хорошо, я подумаю над вашим предложением.

Окрыленный успехом, Вронский решил его закрепить:

– А сегодня я предлагаю вам провести этот вечер со мной. Мы отметим ваш успех и…

– Простите, Константин Львович, я немного устала и хотела бы отдохнуть, – не дала ему закончить Анастасия, прекрасно понимая, куда клонит Вронский. – Как-нибудь в другой раз.

– Вы обещаетемне? – поспешил заручиться ее согласием Вронский.

Настя беспомощно огляделась и вдруг увидела Каховскую. Александра Федоровна поняла ее взгляд как призыв о помощи, подошла к Насте и взяла ее под руку.

– Прошу прощения, сударь, но у меня к Анастасии Павловне есть очень важный разговор, – даже не взглянув на Константина Львовича, заявила она безапелляционно и отвела Настю в сторону.

– Так вы обещаете? – игриво воскликнул им вдогонку Вронский.

Настя оглянулась, но ничего не ответила.

– Что это за ферт такой? – спросила Александра Федоровна.

– Поклонник, – неопределенно ответила Настя. – Вронский Константин Львович.

– Ах, вон оно что, – протянула Каховская и медленно оглянулась. Однако Вронского уже и след простыл.

– Что он от вас хочет? – спросила она, когда они сделали несколько шагов.

– Да так, ничего, – отмахнулась от этого вопроса Анастасия.

– Будьте осторожны с этим господином, – произнесла Александра Федоровна, уводя Настю дальше по коридору. – Я с ним мало знакома, но говорят, он известный похититель дамских сердец. Коллекционер, так сказать.

– Да, я знаю, – ответила Настя и добавила с печалью в голосе: – Меня предупреждал об этом Дмитрий Васильевич.

– Какой Дмитрий Васильевич? – с интересом спросила Александра Федоровна.

– Нератов, – отчего-то зардевшись, ответила Настя.

– Это из каких же Нератовых? Уж не сынок ли покойной Марии Александровны?

– Он внук князя Гундорова, – с большой неохотой ответила Настя.

– Ну, правильно, – констатировала Каховская. – Мария Александровна была дочерью Гундорова. Единственной дочерью, – добавила она.

– А вы, как вы здесь? – стараясь перевести разговор в иное русло, спросила Настя.

– Как и все, – просто ответила Александра Федоровна. – У меня домик в Замоскворечье.

– Неужели и вы тоже приехали в столицу за женихом? – простодушно спросила Настя, зная, что по зимам Замоскворечье представляет собой своеобразную ярмарку невест, куда съезжаются провинциальные дворяне в надежде выдать дочерей за богатых московских женихов. И спохватившись, прикрыла рот ладошкой. – Простите, пожалуйста.

– Да вопрос уместный. Но я уже была замужем и, скажу вам по секрету, ничего хорошего из этого не получилось, – добродушно улыбнулась Каховская. – Так что сохрани меня Господи от мужского рода. Мне вполне хватило и моего бывшего муженька. К тому же кто-то должен приглядывать за вами.

– Спаси вас Бог, сударыня, – благодарно посмотрела на Александру Федоровну Настя и, не удержавшись, спросила: – Отчего же вам… не понравилась семейная жизнь?

Она смутилась, и ей самой показалось странным проявленное любопытство к замужней жизни.

– Простите, я опять, кажется, сую свой нос не в свои дела…

– Да перестаньте вы извиняться, – посмотрела ей в глаза Каховская. – Вопросы о замужней жизни волнуют всякую молодую девицу, просто не всякая о том спросит. Так что все правильно.

Она немного помолчала.

– Почему не понравилась? – задумчиво повторила вопрос Александра Федоровна. – Раньше я бы ответила, что муж мой оказался порядочным мерзавцем и гулякой, что мое замужество было самой глупой ошибкой в моей жизни, а мучений, которые мне довелось испытать, живя с ним, не пожелаешь и врагу. Но теперь… Теперь я скажу иначе: у нас были слишком одинаковые характеры. Как говорят: нашла коса на камень. Когда муж повышал голос – переходила на повышенные тона и я, он гневался – я горячилась, он схватил нож, я – кочергу. Разве такие отношения назовешь супружескими? Посему я собрала вещички, взяла сына, ушла из дома и стала жить самостоятельно. Если бы мы не разъехались, то рано или поздно поубивали бы друг друга, а так все разрешилось… естественным путем. О чем я ничуть не жалею, – твердо закончила свой рассказ Каховская. – Так что ты учти, то что я тебе сейчас сказала, когда будешь выбирать себе жениха.

– Он не такой, – вырвалось у Насти, хотя она вовсе не хотела ничего рассказывать о себе Каховской. – Он – добрый.

– Так у тебя уже имеется жених? – снова посмотрела в глаза Анастасии Каховская. – Кто же он?

Настя молча опустила голову.

– Хорошо, не говори, я могу догадаться и сама, – сказала Александра Федоровна. – Его зовут… Дмитрий Васильевич Нератов. Ведь так?

Настя молча кивнула головой.

– Он что, уже сделал тебе предложение? Настя снова молча кивнула.

– А ты? – спросила Каховская и вместо ответа услышала плач. Тоненький, тихий, как плачут дети, когда их обидел кто-то из самых дорогих и близких людей.

– Ах ты Боже мой, – участливо вздохнула Александра Федоровна и обняла Настю. – Сиротинушка ты моя бедная.

Настя заревела уже в голос. Тонкие, резковатые черты лица Каховской вдруг смягчились, и она, едва сдерживаясь, дабы не составить компанию рыдающей Насте, произнесла срывающимся голосом:

– Ты что, влюблена?

– Не знаю, – еле слышно ответила Анастасия и только пуще заревела.

Две слезинки выкатились из глаз Каховской, оставив на щеках мокрые дорожки.

– Он м-мне даже… да-же с… сни-ил-ся, – срывающимся от плача голосом тихо произнесла Настя. – Д-давно, е… еще до на… нашей встре-ечи…

– Значит – это твоя судьба, – глухо, словно со дна колодца, ответила Каховская.

– Да? – вскинула на нее заплаканные глаза Анастасия.

– Да, – тихо ответила Александра Федоровна.

Плач Насти перешел в настоящие рыдания.

– Ничего, Настенька, ничего, – прошептала Каховская скривившимися от сдерживаемого плача губами, и прижала Настю к себе. – Я же здесь, я же с тобой…

6

Что нравится мужчинам в женщинах? Глаза, волосы, голос?

Несомненно.

Стройный стан, точеная ножка?

Обязательно.

Полная, но в меру, грудь?

Это уж как водится, только, говорят, есть мужчины, кои просто сходят с ума от груди еле намеченной, почти детской. Но это, судари мои, уже нечто немного нездоровое, хотя…

И, конечно же, внушает полнейшее доверие и вызывает вожделение обладательница аккуратной попки, чтобы она не висела, как монгольфьер с выпущенным воздухом, и не выдавалась назад крутыми арбузными полушариями. А как определить, хороша ли у дамы ножка и аккуратна ли попка, коли все сии прелести сокрыты под юбками, платьями и блузами? Мужчинам опытным узнать это нетрудно, и основные тому показатели есть два: узкие щиколотки и маленькие ступни. Ежели у дамы именно так, то и другие прелести, считай, на уровне. Ежели же ступни велики – и нога полна, и попка, прошу прощения, вовсе и не попка, а зад, а щиколотки широкие да толстые, так и вовсе – беда…

Вронский, конечно, все подобные науки знал и разбирался не только в теории, но и на практике, ибо естествоиспытателембыл наипервейшим. Паче же иных нравились ему женщины доступные, на коих не надобно было тратить много времени и, которые обещали негу и блаженство взглядом или разговором с самой первой встречи, а также полные таковым противоположности, то бишь женщины на первый взгляд недоступные вовсе. На таковых времени Константину Львовичу было не жалко; он мог часами выжидать как бы нечаянной встречи с ними, задаривать подарками и засыпать комплиментами, и чем женщина казалась более недоступной, тем более возгорались к ней его интерес и желание.

Таковой оказалась и Настя. Все его обхаживания не давали никаких особых результатов, кроме того, что она стала привечать его немногим более других. Его подарки принимались, улыбки ему дарились, но не было даже намека на скорую близость. Вронский часами выстаивал возле театра в своей карете с гербами только лишь для того, чтобы раз, другой довезти Настю до ее дома, который теперь находился близ Патриарших прудов на тишайшей Спиридоновке.

Однажды, выйдя из театра на служебное крыльцо и спускаясь с покатых ступенек, Настя поскользнулась. Она бы и упала, не поддержи ее сильные мужские руки.

Чьи бы вы думали?

Конечно, Константина Львовича, который оказался тут как тут.

– Позвольте, я вас подвезу, – предложил Константин Львович и демонстративно предложил Анастасии свою руку крендельком. – Вы такая хрупкая, что ежели, не дай Бог, упадете, то обязательно что-нибудь повредите себе и не сможете какое-то время играть. Это совершенно недопустимо, потому как тем самым вы лишите публику удовольствия лицезреть вас на сцене, что станет нестерпимым ударом для всех ваших поклонников, и особенно для меня.

Он говорил витиевато, галантно, наклонившись и смотрел, смотрел в глаза, а звук его голоса завораживал так же, как и его взгляд. Конечно, он знал об этом, это был один из его излюбленных приемов, проверенных и действенных, но на Настю это влияло не в той мере, в какой он ожидал. Она огляделась по сторонам, увидела, что на них смотрят, и взяла Вронского под руку, пожалуй, не потому, что была заворожена и парализована его речами, а скорее, чтобы не показать со своей стороны явную бестактность и невоспитанность. Оттолкни она Вронского, это все заметят, и поползут всякие досужие домыслы и слухи, коих и так ходит предостаточно об актрисах. А разве поклонники никогда не подвозили ее до дому? Разве это было не в порядке вещей? И тот же Вронский первым не распахивал перед ней дверцы своей кареты с гербами, как сделал это сейчас?

– Видите? – указал он на родовой герб, где на голубом фоне летел белый олень, пронзенный черной стрелой. – Олень, это я, а стрела, что пронзает меня, это стрела Амура, попавшая прямо в сердце.

Он снова взял ее под локоток, помогая ступить на подножку кареты, подождал, покуда она усядется, и сел сам, но не напротив, а рядом. Карета тронулась, и кованые серебром колеса дробно застучали по мощеной мостовой Арбатской площади.

– Как вам новая квартира? – спросил Вронский, не сводя томного взгляда с Насти. – Нравится?

– Да, – просто ответила она.

– Верно, теперь вашим поклонникам сложнее будет одаривать вас своим вниманием?

– Да, – снова ответила Анастасия.

– А я знаю, как их всех отвадить, – заявил Константин Львович и придвинулся ближе. – Надо просто выбрать из их сонма одного, самого преданного, любящего вас всем сердцем и душой, и тогда остальные опечалятся, потеряют надежду и совершенно перестанут беспокоить вас.

– Такого еще надобно найти, – ответила Настя, чтобы хоть что-нибудь ответить.

– В этом нет никакой необходимости, – еще ближе пододвинулся к ней Вронский. – Такой поклонник в данный момент сидит рядом с вами.

Настя повернула голову и посмотрела прямо в глаза записному красавцу.

– Да, да, – мягко улыбнулся Вронский. – Этот поклонник прямо перед вами. Неужели, – он подпустил в голос малую толику обиды, – вы еще сомневаетесь в этом?

Настя промолчала. Константин Львович, как бы ненароком коснувшись ее колен, взял ее руку в свои ладони.

– Ну, когда же вы наконец поверите мне, что я без ума от вас?

Настя молча высвободила свою руку и отвернулась к окошку.

– Кстати, вы не читали сегодняшние «Ведомости»? – как ни в чем не бывало спросил красавец. – В них некто, пожелавший остаться инкогнито и подписавшийся псевдонимом «Поклонник», поместил статью про ваши замечательные успехи на сцене. А закончил статью стихами. Хотите, я вам их прочитаю?

Настя продолжала смотреть в окно.

– Ну, Анастасия Павловна, – тронул ее за плечо Вронский. – Неужели вы не хотите послушать посвященные вам стихи?

Сказано это было таким тоном разобиженного ребенка, что Настя фыркнула и со смешком обернулась:

– Ладно, читайте.

Вронский, ободренный ее улыбкой, продекламировал:

 
Смугла, тонка, с огнистым взором
И чистым профилем камей,
Она живет одним задором, —
Одними бурями страстей.
 

Он закончил и выжидающе посмотрел на Настю.

– Вам понравилось?

– Понравилось, – ответила она и не удержалась, чтобы не спросить: – А кто скрывается под этим псевдонимом – «Поклонник»?

– Я! – торжественно произнес Вронский.

– Вы? – искренне удивилась Настя.

– А что? – похоже, немного обиделся Константин Львович. – Вы отказываете мне в таланте сочинения стихов?

– Да нет, отчего же, – не очень решительно ответила Настя.

– А я еще играю в домашних спектаклях, – снова беря ее за руку, поведал ей Вронский. – И вообще, перед вами очень чувственная и романтическая натура с весьма тонкой душевной организацией, и поверьте…

Вронский вдруг быстро потянулся и поцеловал Настю в смуглую щечку.

– Что вы делаете? – с возмущением спросила она, выдернув свою руку и отодвигаясь от Вронского в дальний угол кареты. – Как вам не совестно, сударь?

– А что такое? – вскинул брови Вронский. – Вам не нравится, когда вас целуют?

– Не нравится, – резко ответила Анастасия.

Но Константин Львович уже горел. Нимало не пытаясь охладить свой пыл, он снова пододвинулся к Насте, одной рукой пытаясь овладеть ее ладошкой, а другой обнимая за плечи. Дышал он шумно и прерывисто.

– Прекратите! – вжимаясь в угол, прошептала Настя, и глаза ее выплеснули на Вронского голубое пламя. – Иначе я на ходу выпрыгну из кареты.

Но красавец, похоже, ничего не слышал. Он еще крепче обнял Настю, а другая рука его легла на ее колено и медленно поползла вверх. Анастасия уперлась ладонями в его грудь, но ее сопротивление было тотчас сломлено. Ладонь Вронского проникла под шубку и через несколько мгновений грозила оказаться возле ее бедер.

Это был один из тех волнующих моментов, которые Вронский особенно любил. Конечно, проникновение в женщину, если оно самое первое, вещь крайне приятственная, однако прелюдия к этому… Слаще, верно, ничего и не бывает…

На повороте карету тряхнуло, и на какое-то мгновение Вронского отбросило от Насти. Этого времени ей хватило, чтобы порывистыми движениями пальцев открыть дверцу кареты и, не раздумывая, буквально выброситься из нее на мостовую.

– Стой! – заорал Вронский кучеру, и карета встала, будто наткнулась на невидимую преграду.

С побелевшим лицом Константин Львович выскочил на улицу и увидел Настю, глубоко впечатанную задним местом в единственный сугроб, который, верно, забыли или поленились убрать с дороги дворники. Она сидела в сугробе, сложенная пополам, и голова ее почти упиралась в красные сафьяновые сапожки. Вронский облегченно выдохнул и протянул руку, пытающейся выбраться из сугроба девушке. Ничего комичнее ее положения, он не видел в жизни…

– Позвольте, я вам помогу, – глухо сказал он, давясь от готового вырваться наружу хохота и отводя взор, в котором прыгали искорки смеха. – Вам без моей помощи… трудно будет… выбраться…

Настя полоснула по нему голубыми молниями своих черных глаз, высвободила руки, уперлась ими в снег и, приподнявшись, съехала из сугроба на мостовую, как дети съезжают с горок. Руки Вронского она не приняла. Когда он принялся было помогать ей отряхиваться, Настя отскочила от него и срывающимся голоском пронзительно воскликнула:

– Не прикасайтесь ко мне!

– Хорошо, хорошо, – примирительно поднял ладони Вронский. – Вы не ушиблись?

От смеха, сдерживаемого с большим трудом, у него дрожал подбородок и раздувались ноздри.

Анастасия снова бросила на него строгий взгляд, правда, уже без голубых лезвий, отряхнула последнюю крошку талого снега, прилипшего к шубке и, гордо вскинув голову, пошла по мостовой. Вронский, кивнув кучеру, чтобы тот следовал за ним, пошел за Настей.

– Простите меня, Анастасия Павловна, – поравнявшись, тихо произнес он.

– Вы… вы. – Она вскинула на него рассерженные глаза, но не увидела во взгляде Вронского ни прежней уверенности, ни теплой и обволакивающей обворожительности. Константин Львович смотрел просто, и в его взоре сквозили удивление, уважение и даже некоторая благодарность. Черт возьми, как этот человек умеет быть приятным!

– Простите меня, Анастасия Павловна, – повторил тихо Вронский. – Я больше так не буду… с вами.

– Да вы словно дитя малое: «больше так не буду». Смешно даже…

– Ей-богу, не буду. Вы ведь мне, действительно, очень нравитесь. Вот я и подумал, почему бы мне с вами не закрутить интрижку. Или ни к чему не обязывающий романчик: я вам подарки и все такое, а вы мне свое благорасположение, так сказать. Как это делают многие. Но вы оказались… другой, – добавил он задумчиво. – И… спасибо вам за это.

Какое-то время они шли молча.

– Вы… больше не делайте так, – наконец, произнесла она примирительно. – Ладно?

– Клянусь, – повеселел Вронский, – значит, вы простили меня?

– Вы же объяснились. Честно и искренне. Чего же на вас дуться-то? – посмотрев на него, сказала Настя.

– Вы удивительная девушка, – произнес с нескрываемым восхищением Вронский.

– Опять? – нахмурила бровки Анастасия.

– Нет, правда, – поторопился успокоить ее Константин Львович, – я вам это сказал без всякого заднего умысла. Порою мне кажется, что в вас. – Он на какое-то время замолчал, подыскивая слова, что ранее за ним не замечалось, ибо у него на всякие случаи всегда были заготовлены целые фразы. – В вас сидит какой-то бесенок, колючий и ершистый, а по сути – милый и добрый. И это крайне притягивает.

– Кого-то, возможно, и притягивает, – сказала задумчиво Настя, – а кого-то, наоборот, отталкивает, – с печалинкой добавила она.

Так они и шли: Анастасия, а чуть поодаль от нее – Константин Львович, за ними, сбоку, четверка лошадей, впряженная в карету с родовыми гербами на дверцах.

– Ну, вот мы и пришли, – сказала Настя, когда они дошли до парадного подъезда ее дома. – Спасибо, что проводили.

– Еще раз прошу извинить меня за мою… бестактность, – серьезно произнес Вронский.

– Я на вас не сержусь, – так же серьезно ответила Настя. – Я даже отчасти благодарна вам.

– За что? – удивился Константин Львович.

– За внимание, проявленное ко мне. Своеобразное, конечно, – она усмехнулась, – но все же внимание.

– Вам не хватает внимания?

Настя молча опустила голову.

– Помилуйте, Анастасия Павловна, вам ли говорить об этом? Стоит только вам свистнуть, простите, и у ваших ног тотчас окажется с десяток поклонников, готовых исполнить любое ваше желание.

– Я не про то говорю. Не про такое внимание.

– А про какое вы говорите внима…

Вронский не закончил фразу и на мгновение застыл.

– Боже мой! – воскликнул он. – Как же я сразу-то не догадался! Ведь вы же влюблены! Так?

Настя еще ниже опустила голову.

– Ну конечно же, влюблены. А я-то, пень безмозглый, навязывался вам со своей… Простите, меня, Анастасия Павловна, ради Бога, простите.

– Да я вас давно уже простила, – посмотрела на него Настя, с удивлением замечая, что у такого ловеласа и дамского соблазнителя столь трепетное отношение к настоящему чувству. Верно, было в его жизни нечто такое… Впрочем, в жизни каждого человека, очевидно, было или есть нечто такое, что не дает ему пренебрежительно отзываться о любви. Ведь это и высшее наслаждение, и подчас незабываемая боль – любить…

– Мне пора, – тихо произнесла Настя. – Прощайте. И… спасибо вам.

Она потянулась на носочках и поцеловала Вронского в щеку. Затем резко повернулась и вошла в парадную.

Вот те раз! Константин Львович растерянно и запоздало произнес «прощайте», когда парадные двери уже закрылись за Настей. Потом он снял перчатку и осторожно потрогал место поцелуя. Оно горело на его щеке, словно печать, скрепившая некий договор между ним и Настей, а может, и со всем миром. Договор: быть человеком…