Текст книги "Рекламщик в ссылке для нечисти (СИ)"
Автор книги: Полина Бронзова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)
Глава 24. Василий размышляет о жизни и любви
Первые работники пришли в Перловку уже на следующий день. Хорошо, что Завид успел предупредить старосту и всех местных, кто работал у озера.
Людей встретили настороженно, да они и сами смотрели с опаской, но всё-таки работа пошла. Первым делом вокруг кладбища поставили ограду, укрепили, и только теперь Василий спохватился, что забыл о калитке. Другие тоже хороши, сами не вспомнили до последнего.
– Ничё, – махнул рукой Тихомир. – Вроде у нас пока никто помирать не собирается, а ежели и помрёт, то мы это... Как там говорят в твоих землях? Порешаем.
На том и сошлись.
Добряк немного притих. Что-то ещё ворчал о приблуде, но вынужден был согласиться, что помощь Завида оказалась весьма кстати. Дочь свою, правда, всё так же старался к нему не подпускать, но сделал огромный шаг: прислал жену, передал мёда, и орехов, и ещё какого-то густого варева вроде овощного рагу – как раз к обеду.
Уж на что Бажена была суровой, но и у неё взгляд помягчел, так Завид благодарил и нахваливал. А когда ушла, он сказал:
– Ты, Василий, бери хоть всё. Из её рук я ничего есть не стану.
– Это ещё почему? – спросил Василий и с подозрением осмотрел горшок, даже принюхался.
– Да ты не бойся, еда добрая, – рассмеялся Завид. – Ешь, ешь.
Больше он ничего объяснять не стал. Василий пообедал, но, надо сказать, без аппетита, присматривался к каждой ложке, ища подвох, но так и не понял, что не устроило Завида. Может быть, опять принципы.
В этот день никуда не ездили. Забрали у кузнеца топоры, отволокли их Деяну, тот мастерил топорища. Рисовали мост через озеро, спорили. Любим как дизайнер настаивал на вычурном, дугой, с резными перилами. Завид говорил, нужен прочный, потому как по нему будут проезжать телеги к корчме и от корчмы. Деян пытался свести к тому, чтобы возводили каменный, и желательно без него.
– Знаю! – просиял Любим. – Будет у нас два моста. Один, прочный, подале, а узорный ближе к озеру, чтобы гулять по нему да глядеть, как водяницы людей на лодках катают.
Деян смерил его тяжёлым взглядом.
– И ведь лодки ещё надобны, – докончил, ничего не замечая, Любим. – Смастеришь, Деянушка?
Тут у Деяна лопнуло терпение. Он высказал всё, что накопилось, и заявил, что отныне он тоже дизайнер: будет ходить и указывать всем, как им работать. Насилу его уговорили остаться древоделом, и то лишь потому, что Завид пообещал собрать команду под его начало.
Пришлых работников нужно было кормить и где-то размещать, так что женщинам хватало работы. Главным оставался вопрос, чем кормить, и хотя сегодня выручила рыба, но каждый-то день рыбу готовить не станешь. Это Завид подслушал разговор, когда, улучив момент, повидался с Умилой.
К Деяну во двор он вернулся хотя и задумчивым, но выход уже напрашивался: сказать кладовику, чтобы делился сокровищами, и с этих денег кормить работников и приобрести всё нужное вроде тех же лодок.
– Не выйдет, – флегматично сказал Деян.
– Боишься, спрашивать станут, откуда у нас каменья да злато? – усмехнулся Завид. – Не бойся, людей знаю, возьмут, хорошую цену дадут. Лошадёнку с телегой справим, а припасы я у знакомого корчмаря добуду.
– Не выйдет.
– Нешто ты мне не веришь?
– Может, и верю, да кладовика у нас нет.
Это был удар. Мало того, что на кладовика изначально делали ставку и многие наверняка придут только ради него...
Что ж, после купальской ночи, может, будет и всё равно, придут ли ещё посетители, или, обманутые, никогда не вернутся. Но кладовик-то был нужен теперь! И ведь многие утверждали, что он здесь живёт.
Василий побежал опрашивать народ, заглянул даже и к Тихомиру.
– А как же, в поле живёт! – подтвердил староста. – В поле ступай... Да слышишь меня?
– Ага, – кивнул Василий, глядя, как Марьяша нарезает репу и делает вид, что его здесь нет. – Слышу.
– Так ступай!
Он побежал в поле, и Волк увязался за ним.
– Сроду не было тута кладовика, – сказал полевик.
– Огни? Мы видали огни, – сказали водяницы. – Да ведь нам отсюда не выйти, глядели издалека.
– Разные тут дива, – шмыгнул носом Мудрик, когда Василий спросил у него.
– Кладовик-то? – скептически хмыкнул пастух, Богдан. – Да ведь я кажный день на этом поле, шапку вот с собою ношу. Ежели бы кладовик показался, уж я б его не упустил!.. Пса своего отжени, коровёнок пужает.
– Ежели и есть, он тебе так не покажется, – сказала бабка Ярогнева. – Нешто, думаешь, кладовик свои дары любому готов отдать? Клады на то и ценятся, на то и сказки люди сказывают, что диво не всякий увидит, не всякому повезёт.
Василий приуныл.
– На вот тебе, лежат у меня монетки, – подбодрила его бабка, вкладывая в ладонь тощий мешочек. – Зря лежат, а так хоть на что обменяешь.
Он рассмотрел их, пока возвращался: серые, погнутые, с кривыми краями, а какие-то разрезаны пополам или на четыре части. На них можно было разглядеть полустёртые надписи и фигурки людей, очень простые, буквально из палочек и кружочков. Оставалось только надеяться, что монеты ценные.
Но Завид, вытряхнув кошелёк, развеял эту надежду. Сказал, работников до дня Купалы на это не прокормишь, да ведь и ещё люди придут.
Часть монет он и вовсе сдвинул в сторону.
– Вот эти, – сказал, постукивая пальцем, – из заморского государства. Они уж из обращения вышли давно. Никто их не примет.
– Блин, – огорчился Василий. – А корчмарь не даст тебе в долг?
– Да я уж и так перед ним в долгу, – покачал головой Завид. – Но не печалься, идём к кузнецу вашему. Как ты там сказывал? Умный да ловкий отыщет клад вот хоть и в Перловке.
Он выглядел так хитро и так насвистывал по пути, что Василий предположил, не фальшивые ли монеты они собираются чеканить.
Завид присвистнул по-другому, умолк и остановился.
– Любопытный ты парень, Василий, – сказал он, смерив его удивлённым взглядом. – Любопытный. До этакого мы ещё не дошли, а вот попросим ножницы да иглы, да продадим. Ты придумай, как их нахваливать.
– Хм... «Искусной мастерице игла не всякая годится»? – задумался Василий. – «Для тонкого шитья покупай иглу моя»... Хм, нет... Во! «Хороша игла моя».
Перебирая варианты, он и не заметил, как перед ними возникла землянка. Завид оказался единственным, кто не побоялся прийти к кузнецу, но говорить с ним всё-таки не стал, предоставил Василию. Тот, как мог, объяснил, что ножницы нужны самые лучшие, и иглы тоже самые лучшие, на продажу, а то работников нечем кормить. Кузнец смотрел не мигая. Василий, как обычно, понадеялся, что он всё понял.
Вечером, довольный жизнью после бани, Василий заварил свой лучший чай. Ну, как чай – какой-то травяной сбор с земляникой, которым с ним поделилась Ярогнева. Он предложил и Завиду, но тот сказал, что пьёт только чистую воду. Он почему-то и в баню не пошёл, а взял ведро и вымылся за домом. Может, не ладил с банниками.
Они ещё немного посидели на завалинке, лениво поговорили. Мимо пронёсся Хохлик, в который раз похвалился, что ему шьют рубаху – он видел, примерял, красивая! – и поскакал дальше в поисках кого-то, с кем ещё мог поделиться.
Улицу уже почти затянуло сумерками, спали куры и гуси, только ветер шумел в ветвях яблонь и вишен. Небо, густое, тёмное, синее, встало над головой.
– Ты говорил, хорошо, что я пришёл, – сказал Завид, – а я говорю: хорошо, что ты пришёл.
– Это ещё почему? – удивился Василий. – Я ж тут почти ничего и не сделал.
– Ты всё переменил, до тебя иначе было. Может, ежели б Добряк хотел, и его бы слушали, да он боялся супротив колдуна идти.
– А ты сам, что ли, ничего придумать не мог? У тебя же вон, вроде, голова работает как надо.
Завид усмехнулся, плохо видимый в темноте, подался вперёд, опершись локтями на колени, и сказал с непонятным выражением:
– А я не мог. Был не здесь.
Где он был, Василий спрашивать не стал. Может, в местной тюрьме сидел, кто его знает. Есть вопросы, с которыми лучше не лезть, если подозреваешь, что ответ тебе не понравится.
В доме Василий взялся за бересту, хотел подумать, как расхвалить ножницы, но тут постучали: три раза, потом два, потом один. Завид, услышав этот стук, просиял, сказал, что это к нему, и исчез за дверью.
Щелей в доме хватало: и под дверью, и над дверью, и окна притворялись неплотно, так что Василий быстро узнал, что это пришла Умила. Эти двое сели за домом, там, где с дороги не видно и с одной стороны прикрывает старая вишня.
– Жданушка моя, – негромко сказал Завид.
Василий, закрыв уши ладонями, взялся сочинять про ножницы.
– Не гнутся и не тупятся... – пробормотал он.
– Как небо-то вызвездило, – послышался голос Умилы.
– Поцелуй меня, любушка, – попросил Завид. – По одному поцелую за каждую звёздочку.
– Да ведь собьёмся! – со смехом ответила она.
– Так заново начнём...
– Не гнутся и не тупятся, – упрямо пробормотал Василий. – Не тупятся, если по ним не топтаться... Не гнутся, если... если... Да блин, вот больше некуда им пойти, а?
Завид и Умила между тем взялись считать звёзды, сбились, начали сначала и сбились опять.
– Не тупятся и не гнутся... – жалобно протянул Василий. – Не гнутся, не тупятся... Хорош там целоваться!
Он стукнул кулаком в стену, поднялся и вышел сам, сделал круг по ночной Перловке. Проходя мимо дома старосты, мысленно попросил Марьяшу выйти, но она не прочла его мысли.
Да, может, и к лучшему, а то он сказал бы ей что-то лишнее. Что-то, после чего нормальные люди не уходят в другой мир. И если они уже вроде как всё между собой решили, то и нечего травить душу.
Тем не менее, он всё стоял и стоял, пока не пошёл тихий дождь, и даже тогда не поспешил двигаться с места. Потом, обернувшись, заметил, что это не дождь. Мрак – тот, кто ходил по ночам – стоял, высокий и тёмный, вытянув руку, и поливал его водой. Видно, чтобы остыл.
– Ага, спасибо, – сказал Василий угрюмо и зашагал домой.
Там он попытался уснуть, а эти двое всё считали звёзды, пока их не осталось так мало, что уже никто бы не сбился. Тогда, закончив счёт, Умила ушла. Завид её проводил, а потом вернулся домой и растянулся, довольный, заложив руки за голову.
– А вот ты почему не женишься? – спросил Василий и, видно, испортил ему настроение.
– Всё бы отдал, – мрачно ответил Завид. – Да такой я человек... С делом одним хотел бы сперва разобраться. Без этого трудная жизнь у нас будет, не хочу её свободы лишать.
– Что, из какой-нибудь темницы сбежал? – не выдержал Василий. – В розыске ты?
Завид издал в темноте странный звук.
– Спи уж! – сказал он.
Но не спалось, и любопытство не давало покоя.
– А как вы познакомились? – поинтересовался Василий.
– В лесу она меня нашла, израненного, – после долгого молчания ответил Завид потеплевшим голосом. – Выходила...
Дальше Василий расспрашивать не стал.
Выспаться не удалось. Ни свет ни заря прибыли мужики из Косых Стежков – явились, понятно, с опаской, с угрюмыми лицами, озираясь по сторонам. Их увидел Хохлик (неясно, что он забыл на лугу), поднял крик, что лихие люди с косами пришли тут всех порешить, да и понёсся по всей Перловке.
С одной стороны, местные знали, чего стоят слова Хохлика. С другой, проклятый Казимир мог устроить любую подлость, и постоянный страх не отпускал, потому косарей встретили не то чтобы хорошо. Завиду с Василием пришлось бежать, разбираться и извиняться.
– Я же предупреждал! – сердился Завид. – Я же говорил, позвал мужиков траву косить...
– Ну, мы как-то... Вроде и помнили, да мало ли, – смущённо бормотали местные, отводя глаза. – Это Хохлик головы-то заморочил нам! Где он, паскуда?
Но Хохлик уже скакал по холму, убегая домой, и весь день оттуда носа не казал.
К вечеру луг стал красивый, гладкий, как поле для гольфа. Эти работники, по счастью, брали еду с собой, а на закате ушли, не то их всех было бы не прокормить, не разместить. Какие-то из них обещали прийти назавтра, помочь со строительством корчмы.
Ещё бы им не вызваться, если только и было разговоров, что о кладовике. Василий уже запретил местным упоминать о нём и отправил бабку Ярогневу к Раде, забрать корзину с берестой, если что-то осталось, но как уймёшь эти слухи? Люди шептались, причём как о деле решённом, как будто каждый с гарантией отыщет клад. Прикидывали, как много получат, и мечтали о том, как истратят.
– Рада уж всё разнесла, – сообщила Ярогнева, вернувшись, и со вздохом развела руками.
– Блин, – сказал Василий. – Ну ладно, главное, народа будет много. Посмотрим, какое ещё у нас представление с Казимиром выйдет – может, люди и забудут про клады.
В глубине души он боялся, что случится беда. По взгляду бабки Ярогневы понял, что и она думает о том же.
– Ничего, – сказала она бодро. – Не так он и силён, ежели сюда одну слабую нечисть загнал.
– Ну да, целого Гришку, – с сомнением ответил Василий. – А остальных, говорят, вообще убивал, так что они в другие земли сбежали.
– Может, и не так всё было, – отмахнулась Ярогнева. – Вон там Любим не тебя ищет?
Василий ненадолго отвернулся, и она как сквозь землю провалилась. И спокойствия этот разговор не прибавил.
Со следующего дня тихая Перловка окончательно стала шумной. Вокруг озера докашивали траву, и там же ходил полевик со своими детьми, упрашивал цветы проклюнуться и раскрыться. Через канавку бросили мост, и корчма росла на глазах. Тут же, во дворе, складывали уличные печи.
С какими-то работниками пришли их жёны, а за теми увязались дочери и сыновья. Кто дразнил лозников, кто обходил Перловку, с открытым ртом заглядывая во все углы, даже и в курятники – вот что им мерещилось удивительного в курятниках? Крутились у будущей корчмы, толпились вокруг Деяна (тот сидел здесь же, вытёсывал перила для второго моста), подбирали стружки и щепки, напустили в озеро лодочек.
– Опять вычищать, – ворчал Баламут. Но не слишком возражал, потому что надеялся любоваться водяницами, пока работает.
Он ещё не знал, что именно в тот день им выдали новые платья.
Молчан был страшно доволен. Свесившись из окна, нараспев читал свои креативы о зачарованных сетях и соседях-душегубах. Дети пищали от радости. Василий, проходя мимо, слышал краем уха, что история обросла совсем уж нехорошими подробностями вроде того, что убитый поднялся в виде костомахи, да и повадился ночами бродить у соседей под окнами. И кого-то подстерёг, когда тот пошёл в отхожее место.
Дети восторженно гудели, предлагая свои версии дальнейших событий.
Марьяша то и дело попадалась на глаза. То они вместе с Умилой несли корзины к берегу озера, то она мела двор, то шла откуда-то с корзинкой яиц. Иногда смотрела, иногда отводила взгляд.
Но рядом всё время были другие люди, да и Василия тоже ждали, звали, дёргали – то в лес за берёзой для веников, то одобрить новые лавки, то спросить у кузнеца, готов ли заказ, и дать новый – на донные косы, на гвозди, на дверные петли. Некогда было и словом перемолвиться, да он и сам не знал, что хочет ей сказать.
Мудрик тихо работал наравне со всеми. Косил, а когда всё выкосили, сел рядом с Деяном, подавал ему то брус, то инструмент. Дети, не без того, пытались дразнить, но матери быстро их приструнили. То одна, то другая подходила, гладила Мудрика по голове, совала в руку нехитрый гостинец – то горсточку земляники, то печёное яичко, то хлеб с солью.
– Ишь, – переговаривались они, – каков же он подменыш, ежели подменыши все злыдни да бездельники?
– Ну, ясно: царю-то справный сын нужон, а этот, вишь, не уродился, вот Борис от него и отрёкся. А всё ж родная кровь, нешто можно так? Сердца у него нет!
– Да что ж поделать, на царство такого не поставишь. Тихий он, безответный, и за что доля такая?
И вздыхали, утирая слёзы.
К вечеру Мудрик уже мастерил лодочки с детьми. Он ещё иногда пугался весёлых криков, втягивал голову в плечи, как будто боялся, что это смеются над ним. Кое-кто из детворы ещё в шутку скашивал глаза, дразня, но матери грозили пальцами, и шалуны утихали. Водяной прыгал из воды большой рыбой и падал, разбрасывая брызги.
На ночь многие остались тут, у озера, под открытым небом, под звёздами. Разожгли костры, затянули песни. Василий сидел бы с ними и сам, но только... Только чего-то не хватало.
Он смотрел, как мужики улыбаются жёнам, как Любим обнимает одной рукой Неждану, а другой – Незвану, и как Завид, пользуясь тем, что Добряк не смотрит, что-то шепчет на ухо Умиле, а она улыбается. Но Марьяши здесь не было. А если бы и была, не стала бы она с ним шептаться и улыбаться, и обнять бы себя не дала.
Василий постоял-постоял в стороне, глядя на чужое счастье, и ушёл.
А с утра ещё Любим растравил душу. Подошёл, завёл разговор – мол, Марьяша ночами плачет. Выходит наружу, видно, чтобы отца не будить, да и плачет так тихо, горько, а живут-то они по соседству, вот он ненароком и услыхал.
– Что ж ты творишь-то, Вася? – качая головой, спросил Любим. – Останься! Оставайся, где ещё такую найдёшь?
– Не знаю, – ответил Василий. – Может, и нигде, но... Ну вот сколько я здесь? Меньше месяца. Я не готов так круто менять свою жизнь.
– Жизнь-то, знаешь, иногда как взбрыкнёт под тобою, да и поскачет, куда не ждал! – возразил Любим. – Тогда или хватайся за неё крепче, чтобы не упустить, или свалишься да и будешь лежать, вспоминать, а оседлать-то её вдругорядь уж, может, и не выйдет! Такая она, жизнь-то.
– Угу, – мрачно сказал Василий. – Меня вообще по жизни все бросали, хоть хватайся, хоть не хватайся. Я ни матери, ни отцу не нужен, никому. Вот останусь, от всего ради неё откажусь, а она меня тоже бросит, и что мне делать тогда? Всё, пропусти, я по делу шёл.
Он обогнул Любима и зашагал прочь. В спину неслось:
– Ох, матери-отцу не нужен! Вымахал, ослопина, на что тебе мать да отец? Свою семью заводить надобно, а его, вишь ты, в зыбке недокачали! Тьфу...
Кузнец уже подготовил и иглы, и ножницы – не из двух половинок, как Василий привык, а просто два лезвия, соединённые гнутой перемычкой.
– Спасибо, – кивнул Василий.
Он не спешил уходить. Здесь, рядом с кузнецом, теперь оставалось единственное тихое место во всей Перловке – без суеты, без снующих туда-сюда людей. Разве что немного тревожила фигура в белом, та, что бродила в заросшем поле, то появляясь, то исчезая в жарком мареве, но она никогда не пыталась напасть.
– Я не знаю, – сказал Василий. – Я дурак, наверное. Вот представь, что ты мог бы жить вообще по-другому, но от всего отказался и пришёл в какое-то дикое место ради одного человека. Ты бы так мог? А, ладно, ты и не поймёшь...
Кузнец поднял руку. Палец его указывал в поля.
– Что? – не понял Василий. – Ты намекаешь, чтобы я ушёл? Нет?.. Чтобы пошёл туда? Вот прям туда, в поле?.. А это не полуденница там ходит? Она меня не это, не того? Ты, типа, говоришь: «полуденница тебя раздери, достал своим нытьём»? Нет?.. Мне пойти туда, вот правда пойти?
Кузнец медленно кивнул.
– Ну, смотри, чтобы это была не подстава, – предупредил его Василий.
Он шёл не спеша, готовясь бежать в любой момент, и жалел, что сунулся в поле один и никому не сказал.
Должно быть, эту землю давно не распахивали и не засевали, всё заросло лиловым чертополохом и дикими травами. Василий едва продирался, не сводя глаз с фигуры в белом.
Воздух вокруг неё дрожал, как от жара, хотя утро стояло раннее, даже роса не обсохла. Из-за этого не сразу удалось разглядеть, как она выглядит. Взгляд выхватывал то золотую косу, то светлое платье, то ладонь с тонкими пальцами, что касались высоких трав.
Она плакала. Чем ближе Василий подходил, тем отчётливее это слышал. Он брёл за нею след в след, ощущая неловкость и не зная, что лучше – чтобы она его заманивала и попыталась сожрать, или чтобы и правда горевала. Утешать он не умел.
Наконец, подойдя вплотную, он кашлянул.
Девушка обернулась – красивая, глаза большие, синие, лицо белое-белое, без румянца.
– Э, я Василий, – представился Василий, думая об упырях. – Тебе, может, чем-то помочь?
– Погляди, что сделали с полем! – воскликнула она. – Мёртвое, мёртвое поле... Не шепчут колосья... Мой дом заброшен. Помоги!
– А, так ты вроде полевика? – с облегчением вздохнул Василий. – Ладно, ты подожди, я людям скажу, приведём это место в порядок. Ты бы хоть, не знаю, вышла, сказала, чего просто сидеть и рыдать? Так проблемы не решаются. Если бы не кузнец, я бы сюда и не догадался прийти.
Девушка застыла, глядя вдаль, туда, где под холмом темнела нора.
Василий решил, что разговор окончен, попрощался и пошёл обратно. На всякий случай спиной вперёд, потому что кто их знает, этих девушек, которые бродят в полях. Кузнецу он сказал, что пришлёт кого-то выдернуть сорняки, и тот тоже застыл, глядя вдаль.
– Прямо, блин, стойкий оловянный солдатик, – пробормотал Василий, взял короб с товарами и поволок домой.
Дома он выбрал ножницы, попробовал пальцем остроту и взялся подравнивать бороду над отражением в ведре. Просто хотел узнать качество товара, но быстро пожалел. Борода не то чтобы сильно отросла, и в воде было плохо видно, что резать. Василий только понял, что ножницы острые, а ещё – что лучше не выходить из дома в ближайшие дни, пока плешь не зарастёт.
Тут кто-то сам к нему пришёл и постучал.
– Блин, – сказал Василий. – То есть, входите, открыто.
Оказалось, зачем-то принесло Тихомира. Был он мрачен, вздыхал, и, усевшись на лавку, уставился в пол. Говорить не спешил.
– Зря я на тебя кричал, – сказал он наконец. – Мог бы я по-людски, чем подсобить, чему научить, а я так-то... Останешься, а?
И поднял виноватые глаза.
– Я уж тебе помогу, чем могу. Вот чего скажу: порою мы выбор неверный делаем, любимых теряем, а после и жизнь не мила. Хоть что в этой жизни будет, а всё не так, всё тошно. Верно ты, Вася, мне обсказал, всё я не так делаю. И себе жизнь загубил, и Марьяше гублю... Ты оставайся.
Василий и не знал, что ему ответить.
– Марьяшка у озера, – сказал Тихомир. – Ну, ступай, помиритесь, а? Плачет она кажную ночь, а днём молчит, ни слова, я уж и вынести-то это не могу... А кто те бороду так обкорнал-то? Дай поправлю.
Он взялся за ножницы, щёлкнул пару раз, сказал, что Василий теперь справный жених, опять посмотрел этим собачьим взглядом, ещё раз повторил, что дочь его у озера, и ушёл.
Василий почесал в затылке, не зная, что делать.
Тут вошёл Завид, рассмотрел товар, обрадовался. Сказал, хороша работа. Потом развернулся к Василию, уставился на его бороду и аж согнулся от смеха.
– Что, блин? – спросил Василий, прикрыв лицо ладонью.
– Ох, горемычный, кто ж над тобой насмеялся-то так? Дай поправлю.
Василий вздохнул и нехотя отвёл руку. Он сидел с недовольным видом, пока Завид трудился.
– Всё, – сказал тот, откладывая ножницы. – Ну, прямо жених.
– Отлично, – мрачно произнёс Василий. – Я пошёл, у меня дела.
Но далеко уйти он не успел, в дверях столкнулся с Умилой.
– Ох, кто ж это с тобою сотворил? – ахнула она, глядя на его бороду.
Василий просто молча взял со стола ножницы и подал ей.
Когда Умила, придирчиво его осмотрев, одобрила свою работу, Василий провёл по щекам – осталась разве что лёгкая щетина, – поблагодарил и вышел.
Шёл он, понятное дело, к озеру, а пока шёл, в душе росло недовольство. Василию казалось, он понял причину: ему не давали решать самому. С самого начала не давали. Не успел он понять, что чувствует, как Марьяша заговорила о женитьбе. Тихомир погнал его, а теперь убеждает остаться.
А Василий хотел сам принимать решения. Особенно такие решения.
Там, где берег круто обрывался в глубину, сидела Марьяша, опустив ноги в воду. Он подошёл, снял кроссовки и сел рядом (и тут же пожалел, вода была ледяной).
Он нашёл её руку не глядя, крепко сжал, а потом сказал:
– Я всё-таки должен вернуться домой. Если не вернусь, это будет мучить меня до конца жизни, понимаешь? Я же пропал, никому ничего не сказал... Что они подумают? Будут меня искать и никогда не узнают правды. Я не смогу тут жить и радоваться.
– Я понимаю, – прошептала Марьяша.
Они сидели, глядя в воду и держась за руки, и молчали.
– А я в твоих краях жить не сумею? – с надеждой спросила она потом. – Я выучусь...
Он покачал головой.
– Тебе там плохо будет. Там шумно, грязно, люди живут в тесноте. Ни озёр, ни полей. Всё совсем по-другому, вообще всё. Да и Ярогнева сказала, нельзя тебе туда.
Она примолкла, кажется, и не дышала. Осмелившись на неё посмотреть, Василий заметил, что Марьяша тихо плачет. У него и у самого на глазах проступили слёзы.
Потом она отняла руку, поднялась и ушла, босая. А он всё сидел.
Из глубины всплыла Снежана, лёжа на спине с закрытыми глазами. Новое белое платье колыхалось в воде. Её будто течением принесло ближе, она раскрыла глаза, вскинула руку из воды, коснулась щеки Василия.
– Ведь плохо тебе, – сказала. – Что ж не останешься, глупый? А то иди ко мне, я утешу. На дне озёрном сердце уж не болит.
– Спасибо за предложение, – сказал Василий. – Откажусь.
А после поднялся и тоже ушёл.
