Текст книги "Рекламщик в ссылке для нечисти (СИ)"
Автор книги: Полина Бронзова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)
– Зависть чёрная изгложет соседушек, – блеснув глазами, продолжил Молчан. – Предадут они тебя лютой смертушке, отберут они твои сети-неводы, душегубы, оглоеды, завистники! Побелеют во полях твои косточки...
– Так, хватит, хватит! – замахал руками Василий. – У нас цель какая? Завлечь! Завлечь, дядька Молчан! А ты их напугаешь.
Домовой надулся, и Василий вспомнил, как было неприятно ему самому, когда просили переделывать креативы. Он, между прочим, тоже в каждый душу вкладывал.
– Ты это оставь, – сказал он домовому. – Хороший вариант, оригинальный, наверняка однажды пригодится, но сейчас народ Перловку и так обходит. Попробуй написать что-то ещё, повеселее, да с рифмой, чтобы Хохлик мог кричать, людей зазывать.
Молчан пожевал губами, недобро поглядел из-под бровей и опять полез на балку, цепляясь когтями за брёвна. Там ещё посопел, кидая сердитые взгляды, но вот лицо его прояснилось – пришло вдохновение, и он принялся черкать писалом по бересте.
Обсудили ещё одно. Пора, сказал Василий, прогревать аудиторию.
– В печи? – спросил Хохлик.
Василий вздохнул и объяснил понятнее: про заповедник ещё ничего не слышали, а нужно, чтобы пошли слухи...
– Дурные! – выдохнул Хохлик с восторгом. – А дурные-то слухи об нас уже и так идут, видать, уж прогрели мы адиторию!
Василий опять вздохнул, сказал Хохлику, что сам он дурной, а слухи нужно пустить завлекательные. Чтобы народ размышлял и понимал, что есть какая-то причина сюда прийти. Что выгода будет, или веселье, или невидаль какая. И первый день нужно выбрать правильный, удобный для посещения. Это важно.
Хохлик надулся на дурного и ушёл на ларь, уставился в стену, заболтал копытцами.
– Летний коловорот ведь скоро, – сказала Марьяша. – День Купалы. Венков наплести можно, людям дарить, по воде пускать. Коров на дальний луг отженём, а тут костры разведём. Ежели кладовика упросим, огни на поле зажжёт...
– О, а клады-то искать все сбегутся! – просиял Тихомир. – Дело сказываешь!
Они ещё немного обсудили детали, и Молчан спрыгнул на пол, притворно хмурый, но по взгляду было видно, что гордится работой и жаждет поделиться. Ему дали слово.
– Купи медовухи жбан да напейся пьян, – продекламировал он, выпятив грудь. – В канаву свались на дороге, сломавши ноги!
– Да ёлки, – вырвалось у Василия, но он тут же исправился: – Ёлки, может, посадить вдоль забора? Повеселее станет.
Все посмотрели на него с подозрением, особенно Молчан.
– Ладно, – сменил тему Василий. – Ты, может, и про калачи написал?
Домовой написал. Калачи медовые, сказал он, пища нездоровая. Дабы шерсть росла в ушах, съешь амбарного мыша.
Все посмотрели уже на Молчана.
– Ить чё получается? – рассердился он. – В моём же дому надо мной насмехаются? Сами молили-вымаливали, я ить сочинил, как было велено, а вы вот так-то?
И погнал их восвояси.
На улице было серо, сыро и холодно, но дождь утих. Может, ненадолго, так что задерживаться никто не стал, все разошлись по домам. Тихомир увёл Марьяшу, сказал, мол, дела ждут, развлеклась и довольно, и она посмотрела напоследок, как будто о чём-то хотела спросить. Наверное, о том, скоро ли Василий поговорит с её отцом.
Василий не знал, куда деваться.
Он проводил её взглядом и заметил Хохлика. Тот, изгнанный тоже, зло топал копытцами по луже. Ему-то идти было некуда.
– Ладно, со мной пойдёшь? – предложил Василий.
– Да-а, – заскулил Хохлик, – дурным обзываешь, и палец я о ларь занозил, и дядька из дома погнал! Бедный я, бедный!
– Да идём уже! Идём, вытащим твою занозу.
Хохлик ещё помялся из вредности, поканючил, но пошёл.
Заноза сидела вроде и неглубоко, но так неудобно, что не поддеть. Хохлик примостился на завалинке, на подсыревшем бревне, которое Василий притащил с площади. Там всё равно собирались ставить лавки.
В дом Хохлик войти не смог, потому что в косяки были воткнуты лезвия. Василий забыл, когда приглашал, и Хохлик теперь ныл ещё и об этом – мол, вот оно, гостеприимство, всяк над бедным изгаляется. И палец болит, дёргает...
– Ладно, – сказал наконец Василий. – Ножом поддену. Я осторожно, самым кончиком.
Хохлик разверещался, вымотал все нервы и неожиданно согласился, когда Василий уже махнул рукой.
– А чё за нож? – с тревогой прошептал он потом. – Отчего без блеску?
Нож Мудрика, который Василий всё таскал в самодельных деревянных ножнах, и правда не блестел. Металл как будто поглощал свет – видно, плохо очищенный, с примесями, или какой-то сплав. Нож был совсем плохонький, источенный временем, рукоять деревянная, истёртая, укреплённая бечёвкой, но в руке сидел как родной и резал отлично. Василий и ногти им срезал, и репу очищал, и вилку из дерева пробовал выстругать – всё получалось. Даже и жаль, если придётся отдать.
– Нож не обязан блестеть, – ответил Василий. – Главное, режет.
– Ты ж не режь!
– Да подковырну только! Всё, не дёргайся.
Нож едва коснулся пальца, и Хохлик взвыл.
Непритворно, вцепившись в руку Василия, закричал, зашипел, как чайник со свистком. Глаза закатились, тело напряглось, и не только хохолок, а и вся шерсть встала дыбом, как будто его ударило током. Василий, конечно, сразу отвёл нож, но Хохлик долго не мог прийти в себя, даже пришлось отливать водой.
– Ты чего не сказал, что тебя вообще нельзя касаться металлом? – с досадой и испугом спросил Василий, когда понял, что Хохлику вроде становится лучше. – Ты чего, блин, не сказал?
– Что э-это за но-ож? – проблеял Хохлик, весь трясясь и стуча зубами. – Где-е ты взял его, где? Колдун ты поганый!
– На вот, утрись, – Василий подал ему полотенце. – Бабки Ярогневы это нож, Мудрик дал, а что? Я... я одолжил ненадолго, в общем, скоро отдам. Чего сразу колдун?
– Дурная вещь, – забормотал Хохлик. – Ой, дурная, дурная, чёрная! Зло чистое! Ни в жизнь я такого зла лютого не видывал!
И пока он причитал, Василий крепко задумался.
О бабке и правда говорили разное. Марьяша верила, что Ярогнева угадывает людскую суть и сразу видит, хороший человек перед ней или плохой. Добряк, наоборот, говорил, что она ходит куда-то тайными тропами, и даже леший не знает, куда, теряет след.
Василий вспомнил про ведьмин круг, выжженный, чёрный, вспомнил гадюк и жаб. Вспомнил и ворону, которую видел у бабкиного дома, а позже то на воротах, то на площади. Бабка, говорили, на холм не поднимается, а всё равно обо всём знает. Ладно, может, ей кто-то из местных докладывает... а может, и нет.
– Схожу-ка я к бабке, – хмуро сказал Василий.
Нож, конечно, с собой не взял, спрятал в изголовье.
Он, в общем, и сам толком не знал, зачем идёт. В лоб же не спросишь, ведьма или нет. Может, в доме найдутся ещё доказательства, ну там, книга мёртвых, пентаграмма, чёрные свечи... Понять бы, что она затеяла – может, начнёт вредить. О таком надо бы рассказать местным.
Всё это Василий объяснял Хохлику на ходу. Тот увязался за ним, бежал теперь, постукивая копытцами, с холма, по вымощенной деревом дороге. Тянуло сыростью, и смородиновые кусты по сторонам шелестели, показывая серебристую изнанку листьев. Ветер стряхивал с них капли недавнего дождя.
– Ты только никому ни слова, понял? – уточнил Василий. – Если ведьма, так она тебя со свету сживёт, пикнуть не успеешь.
Хохлик подпрыгнул так высоко, что успел сделать два быстрых шага в воздухе, прежде чем приземлился.
– Буду молчать, буду молчать! – воскликнул он тревожно. – Тайны-то лучше меня беречь никто не умеет!
Спустя десять минут он выложил бабке, что на день Купалы заповедник откроется, и народ созовут, и Вася делает керативы, а он палец занозил – вот...
Они только-только подошли к дому, хотели послушать у окна, есть ли кто внутри, а Ярогнева как почуяла, открыла дверь и теперь стояла, глядя на них с понимающей усмешкой.
Василий толкнул Хохлика, чтобы тот заткнулся, потому что после пальца осталось сказать только про нож и ведьму.
– Так вы из-за этого пришли? – спросила бабка, присела, взяла Хохлика за ладонь – тот даже побелел – и в два счёта извлекла занозу.
– Б-б-благодарствую, – проблеял Хохлик.
– Мы вообще луг осматривали, – сказал Василий. – Хотели тут костры разводить, клады искать, а после коров ясно какие клады. Может, убрать надо. Ну, мы пойдём.
И потащил Хохлика прочь, к озеру. Там он его отчитал, и они засели в кустах, чтобы вести наблюдение.
Далеко в стороне ходил Мудрик – косил траву, что ли, так и не разглядишь. Коров на лугу не было. Серое небо растянулось пуховым платком, намокло – упала одна капля, другая...
Из дома вылетела ворона и направилась к лесу.
– Вона, вона ведьма полете!.. – заорал, подскакивая, Хохлик. Василий зажал ему рот, но поздно. Заквакали лягушки, заверещали лозники, и что-то тяжёлое плеснуло в воде.
Они заспешили к дому. Даже если кто-то их увидел, что уж теперь, а времени терять нельзя.
В доме никого не было.
Они этого и ждали, а всё же стало не по себе.
– А что мы ищем-то, Вася? – сосредоточенно спросил Хохлик, заглядывая в горшок. Он забрался на полку, совал нос в каждую посудину и уже что-то выхлебал, довольно облизнувшись.
– Любую подозрительную вещь, – ответил Василий.
Сам он поискал пентаграмму на полу, посмотрел, нет ли потайного люка, ведущего в подвал, поворошил сено на полатях, заглянул в сундук – ничего! То есть, ничего подозрительного. Доски, постель, одежда старая...
– Подозрительного нет, а вот гляди, Вася, гляди! – развеселился Хохлик. – Тебя нашёл!
Стоя на коленях на полке и широко улыбаясь, он протягивал тряпичную куколку, простую, даже без лица, с жёлтыми волосами из льняной кудели, торчащими во все стороны.
Глава 15. Василий строит теории
Мелкий дождь то срывался с неба, то притихал, как будто не мог решить, идти ему или не идти. Из-за этой мороси воздух казался мутным, и лес посерел. В небе иногда громыхало – негромко, но с намёком, что может и полить.
Василий стоял на лугу, уперев руки в бока и задумавшись. Вокруг него скакал Хохлик. Спрятаться бы от дождя, но хотелось поговорить там, где никто не подслушает.
– Я, Вася, знаю, знаю! – повторял Хохлик. – Ты и есть настоящий царский сын!
– Да бред какой-то, – не соглашался Василий. – Утихни, блин, дай подумать...
Но Хохлик не умолкал и всё бегал по кругу. Василия уже начало подташнивать от его мельтешения.
– С чего ты взял, что Мудрик вообще подменыш? – спросил он. – Может, он просто родился такой... не очень. Про него больше наговаривают – мол, и сам как бочка, и слюни текут, и что говорит, не разобрать. Я думал, там реально Квазимодо, а встретил его и вообще не понял, что он и есть тот самый Велимудр.
– Да ты чего, Вася! – возмущённо сказал Хохлик, останавливаясь. – Мы-то своих завсегда примечаем! Вот ты и Тихомир – вы люди простые, а Мудрик – он не-е!
– А как вы это определяете? – поинтересовался Василий.
– А вот так: на иного глядишь, а внутре его чёрный дым колышется. То притухнет, а то воздымается и будто его всего оболокает. У Марьяши дымок лёгенький...
– Она-то здесь при чём?
– Так у ей мать из водяниц-то была! А отец из простых, вот у Марьяши дымок и лёгенький, не видный почти, пока чаровать не начнёт. Они, водяницы-то, мужиков приманивать горазды, так у ей рядом с тобой дым-то чернющий, чернющий, да к тебе тянется!
Тут Василий его прервал. И так на душе было не особенно хорошо, там всё смешалось – и стыд перед Марьяшей, и паника, потому что события начали развиваться слишком быстро. Один поцелуй – и всё, женись, а он ещё даже не решил, что хочет остаться в этом мире.
Он же ей и в любви не признавался, и вообще не особенно понял, что чувствует. Может, вернётся домой, и всё забудется, как сон. Бывает, помнишь, что во сне было здорово, а в памяти остались только бледные картинки. Перебираешь их – и ничего, никакого отклика.
А теперь ещё думай, что это не настоящие чувства, а чары...
– Вася! Вася! – окликнул его Хохлик. – Ты чего застыл?
– Да ничего, – хмуро ответил Василий. – Так ты точно знаешь, что Мудрик не человек?
– А то! Он весь будто в дым закутанный, порой и не разглядеть-то его. Кто ж ещё, ежели не подменыш? А ты, Вася, и есть настоящий царский сын! Злые чары далёко тебя забросили, а навек удержать не смогли, и вот ты вернулся, ни об чём не ведая, а подменыш да ведьма лютая решили тебя извести, нож зачарованный подсунули. Порезал бы ты им руку, да и помер!
Это уже совсем напоминало бред.
– Да блин, – пробормотал Василий и растёр виски.
– Да, да! – радостно заскакал Хохлик. – Не на того напали! Ты ж и сам теперя колдун заморский. К богам своим обратись, Окею да Пофигу, блинов им поднеси, они и помогут!
Хотелось подумать о многом, но как подумаешь, если Хохлик не затыкается? Василий раздражённо сказал, что Мудрик, может, и подменыш, но сам-то он никакой не царский сын, это уж точно. У него дома лежит альбом с детскими фотографиями.
– А ты помнишь, как тебя родили? – не отставал Хохлик. – Нет? То-то же! Забросили тебя чары в чужедальние земли, добрые люди взяли на воспитание. А куколка, а куколка? Извести они тебя хотят, ишь как бабка зыркала!
Василий задумался о другом: куда летает ворона? Есть кто-то ещё, кому она докладывает новости и просит совета? Она здесь не самая главная?
Или она сейчас творит колдовство, найдя место подальше от чужих глаз?
Что они ей сказали, что-то важное?.. Точно, Хохлик проболтался о дате открытия заповедника, а бабка вроде как была не особенно рада этой идее. Не стоило ей знать!
– Блин, Хохлик! – с досадой сказал Василий. – С тобой только в разведку ходить. Всё, короче, если ты кому-то хоть слово ляпнешь, тебе конец. Реально конец. Во-первых, я тебя прибью, во-вторых, бабка тебя в живых не оставит. Ты, дурья башка, хоть понимаешь, что это всё не шуточки? Никому ничего нельзя говорить, пока мы не поймём, кому можно доверять!
А кому можно доверять, Василий и сам теперь не знал. Выходило, что Мудрику нельзя. Неужели и Марьяше тоже? Тогда и Тихомиру лучше ничего не говорить... А от остальных много ли толка?
Вот разве что Хохлик не плёл интриги, он был слишком глуп для этого. Но с таким напарником и врагов не надо.
Василий отправил Хохлика посмотреть, не золотая ли монета блестит вон там, на дальней кочке, а сам пораскинул мозгами в тишине. Когда Хохлик возвращался, запыхавшись, Василий говорил, что он не добежал, а нужное место дальше. Так и гонял его туда-сюда, пока не придумал, что делать.
– Лютики! – выдохнул Хохлик, вернувшись, и протянул смятый букетик. – Фу-ух! То лютики желтелись, а не монета.
– Жалко, – сказал Василий. – Вот что, возвращайся к дядьке и лишний раз из дома не выходи. А я буду работать как обычно, чтобы не вызвать подозрений.
– Так я тебе помогать-то хочу!
– А ты и поможешь. Если со мной что-то случится, ты всем расскажешь, кто виноват. Но для этого никто не должен подозревать, что ты об этом знаешь, а то они тебя изведут. Понял?
Хохлик согласился, но у Василия легче на душе не стало.
Ещё и погода, как назло, стояла мерзкая, промозглая. В такую хорошо бы сидеть в натопленном доме, за столом, например, и чтобы на столе жареная рыба, и репа, томлёная в чугунке, и кислое молоко, и хлеб с солью или со сливками. А то и яичница с салом, капуста с грибами, и ревень, и зелёный лук с грядки. И чтобы Марьяша рядом, и сытый Волк дремал у печи...
Тут Василий понял, что первой ему на ум пришла почему-то эта картина, а не диван в его собственной квартире, не коробка с пиццей и не какой-нибудь сериал на экране. Он даже сам себе удивился.
Конечно, тут такие продукты, которых дома не попробуешь. Если магазинное молоко скиснет, то станет горьким, такое только выбросить, а местное он пил бы и пил. А сливки! То, что он иногда покупал себе к кофе, было вообще не сливками. Вот кофе, жалко, здесь нет, но если заварят чай из смородины, мяты и вишнёвого листа, тоже вкусно. Или там ромашка сушёная, липа... На природе самое то. И Марьяшины пироги, конечно, в сто раз лучше пиццы с чёрствым краем, неясно когда сделанной и уже остывшей, пока её довезли. На весь Южный была одна служба доставки, выбирать не приходилось.
Погрузившись в такие мысли, Василий шагал к озеру по мокрой траве и жалел, что думает о еде. К Марьяше-то сейчас не пойти, она ждёт, что он поговорит с её отцом. Нельзя просто так зайти, пообедать и уйти.
Да и вообще, разве еда – самая большая проблема? Может, Марьяша действительно напустила на него это своё колдовство, решила, что он тут самый лучший жених... А вдруг он и правда царский сын? Могла она об этом знать?
Он вроде похож на отца и на мать, но иногда и с приёмными детьми обращаются лучше. Мать вон всё обещала, что пригласит в гости, чтобы он познакомился с братом и сестрой. Сколько им там уже, пять, шесть? Говорила, они так ждут, так ждут... Вот только всё время что-то мешало. То они переезжают в другой дом, то у них ремонт, то какие-то родственники, которых нельзя обижать, позвали к себе на лето. Родственники маминого второго мужа и их детей, а Василий им чужой, и его, конечно, звать не станут.
Отец тоже нашёл себе другую семью и других детей. Когда Василий хотел поступать в университет, отец только сказал, мол, ты уже взрослый, найдёшь подработку, справишься. И умный, пройдёшь на бюджет. Василий-то прошёл, но совмещать не смог, потому что бюджет только для дневного отделения, не для заочников, а дневное с работой не особо и совместишь. У них ещё в Южном этой работы почти и нет.
Он бы, может, как-то напрягся и потянул, только нашёл в соцсетях профиль дочки той женщины, к которой ушёл отец, и узнал, что тем же летом они ездили на море отметить её поступление. А поступила она на платное, спасибо маме и новому папе. Василий тогда психанул и всё бросил назло неизвестно кому, потому что отец на словах-то им гордился, посторонним людям рассказывал, какого сына вырастил, а раз так, то вот ему, а не гордость.
Хорошо, Олег и Пашка тогда поддержали, а потом он взялся за ум, окончил курсы. Пошёл работать рекламщиком, и вот пожалуйста, оказался в этой Перловке, к которой неясно как применить все его знания и навыки. Тут же таргетированную рекламу не настроишь, придётся стоять с кричалками у границы, там, где хоть кто-то ходит мимо, и зазывать. Тьфу.
И если бы он хоть понимал, во что ввязался! Почему он здесь? Что тут вообще творится? Как можно работать в таких условиях?..
Когда Василий дошёл до озера, его настроение окончательно упало. Выходило, что он никому не нужен, верить никому нельзя, новая работа хуже прошлой, и вообще, за неё не заплатят. И он ввязался в какое-то мутное дело.
Хохлик бежал следом, сопя. Шерсть его намокла, даже хохолок на макушке больше не стоял торчком, к кисточке на хвосте прилипли мокрые травинки.
Василий погнал его прочь, не хотел ещё больше вмешивать. Проследил, чтобы Хохлик ушёл – действительно ушёл, а не попытался вернуться, когда на него не смотрят, – и только тогда подошёл к Мудрику.
Тот за эти дни неплохо расчистил берег. По крайней мере, к воде теперь можно было пройти, не продираясь сквозь заросли, и трава стала ровная, как после газонокосилки, а не как после Василия с серпом.
Сейчас Мудрик работал по ту сторону канавки и неясно, видел ли из-за ивняка, как они ходили к бабке.
– Всё трудишься? – мрачно спросил Василий. – Даже в такую погоду?
– Я бы отдохнув, да работать больше некому, – тихо ответил Мудрик. – Никто не помогаеть.
Василий решил, что нет смысла утаивать, на когда запланировано открытие. Всё равно Хохлик уже проболтался, да и староста в курсе, и Марьяша, и Любим, и Деян, а значит, скоро узнает вся Перловка.
– Я же говорил, тебе позже помогут, – сказал он Мудрику. – Ты вот знаешь, когда день Купалы?
– А то ж. Родився я в этот день.
– Да? – заинтересовался Василий. – И сколько тебе лет?
Вместо ответа Мудрик, прижав рукоять косы к боку, два раза показал ладони и прибавил к этому ещё один палец.
– Двадцать один? Это уже есть или будет?
– Будеть.
Василий задумался, уперев руку в бок и закусив губу. Тогда, как ни крути, Мудрик младше него, да и родился не осенью, а летом... Значит, теория Хохлика неверна, не может Василий быть царским сыном. Да не очень-то и хотелось.
– Круто, – сказал Василий. – Тогда этот день рождения тебе точно запомнится. Мы хотим на Купалу открыть заповедник, так что будь спокоен, до этого срока озеро расчистят, найдутся тебе помощники. Марьяша вон платья шьёт...
В затянутой ряской воде, тёмной, испещрённой точками и кругами дождя, что-то зашевелилось, плеснуло. Будто услышав о платьях, выглянули водяницы.
– Вася пришёл! – обрадовались Ясна и Снежана. Чернава только смотрела и молчала, как всегда.
– Ух ты, а вы сегодня хорошо выглядите, – удивлённо сказал Василий.
Водяницы и правда посвежели, с лиц ушла чернота. Только бледные губы отдавали в синеву, но не как у мертвецов, а просто как у тех, кто долго купался и замёрз.
Снежана, улыбаясь, протянула к нему руки – красивые белые руки, уже без проступающих тёмных вен, разве что ногти ещё тёмные, заострённые, и предложила:
– Искупаемся?
– В другой раз, – пообещал Василий. – А как это вы так изменились? Это потому, что дождь?
«Или потому, что вы кого-то утопили и сожрали?» – подумал он, но не сказал вслух.
– Озеро-то чище стало, – ответил Мудрик, хотя спрашивали не его. – Хорошо, что ты пришёв. Мне бы прежде ни серпа, ни косы для такого дела не дали.
Эта новость Василию понравилась. Если расчистить дно и убрать ряску, может, водяницы и правда станут такими, как вот Любим рисовал. Это же отлично!
Ему тут же пришло на ум, что он как-то рекламировал сайт со всяким рыболовным снаряжением, и там среди прочего были донные грабли и косы. Такие полотна с лезвиями, сваренные треугольником, с петлёй, чтобы привязать верёвку и забрасывать... В какую там сторону были направлены лезвия? Нужно вспомнить точно и нарисовать схему для кузнеца, чтобы тот выковал для начала пробный вариант. А потом можно сделать таких кос и побольше. Может, даже начать ими торговать.
И вообще надо подумать, какие знания из прошлой жизни могут здесь пригодиться. Даёшь прогресс!
Тут Василий остановил себя, а то выходило, как будто он тут надолго, к тому же водяницы и Мудрик на него смотрели, ждали, что скажет. Он пообещал им донные косы. Ещё спросил, смогут ли водяницы катать людей на лодках – просто подталкивать лодки, чтобы те плыли туда-сюда. Водяницы согласились. Особенно, сказали, если в лодках будут красивые парни...
Мудрик, когда услышал про косы, обрадовался, а когда разговор зашёл о парнях, сразу как-то погрустнел.
– А вот вы тут часто бываете, – сменил Василий тему. – По той дороге ходят люди? Или проезжают, может? А то нужно уже осведомлять клиентов, и по-хорошему бы поездить по окрестностям, или обратиться к блогерам... блин, да что ж у вас за время-то такое дикое... Есть у вас, как там, корчма или кабак? Вот хотя бы кому-то заплатить, чтобы он там народ информировал, но мы же, блин, никак не выйдем за границы. Значит, надо всех прохожих ловить и кричать им, чтобы шли к нам на Купалу. Если даже сами не придут, то хоть слухи пойдут.
– Бываеть, кто и проедеть, а бываеть, и никого, – непонятно ответил Мудрик.
Василий почесал в затылке, сказал, что составит рекламный текст и, наверное, пришлёт кого-нибудь стоять у дороги. А то если мимо поедут на телеге, то от озера и не успеешь добежать и окликнуть их.
И ещё об одном спросил напоследок.
– Ты вот нож мне давал – помнишь, когда за берестой ходили? Я всё забываю вернуть, а вы и не напоминаете. У меня другого ножа нет, а этот удобный такой. Он вам сильно нужен?
– Да оставь себе, – сказал Мудрик. – Я у баушки в сундуке взяв, старый он. Баушка другими режеть, этот не надобен.
Хоть его взгляд и косил, но глаза были при этом такими честными, как будто Мудрик не задумывал никакого зла.
– Ага, спасибо, – кивнул Василий, а потом попрощался, отговорился делами и ушёл.
По пути к дому немного подумал о том, притворяется ли Мудрик, или бабка просто его использует, но тут дождь полил стеной, и Василию стало не до этих мыслей. Он взлетел по холму, бегом миновал ворота, пронёсся по улице и наконец, весь вымокший, кое-как сдвинул с места отсыревшую дверь и вошёл в свой тёмный дом.
Там он с тоской посмотрел на кроссовки и решил, что надо бы приобрести кожаные сапоги, как у Тихомира и Добряка. Потом развёл огонь в печи, чтобы согреться и обсушиться, поставил перед собой миску творога со сливками – Марьяша заносила вчера, – разжёг лучину, взял бересту, писало и принялся вспоминать, как выглядит донная коса. Заодно думал и над текстом, чтобы зазывать народ.
Увлёкшись работой, Василий не сразу понял, что кто-то пытается к нему войти. Он поднялся, дёрнул дверь, подумал, что надо бы сказать Деяну, чтобы помог, хотя у того и так полно работы.
На пороге стояла Марьяша с корзинкой и улыбалась. Уже вечерело, и дождь утих.
– А я вот капустки с грибочками принесла, – сказала она, – да яблочек мочёных, сметанку да рыбку. Оголодал небось?
– А то, – ответил Василий с широкой улыбкой. – Ты проходи.
Она прошла, а спустя каких-нибудь десять секунд оказалось, что корзинка стоит на столе, а Василий сидит на лавке, и Марьяша у него на руках, и он касается её губ – осторожно, и она отвечает сперва так же несмело, а потом закидывает руки ему на шею...
Потом он прижал её к себе, чтобы отдышаться, уткнулся ей в плечо. Она гладила его по волосам, накручивала их на пальцы.
– Знаешь, – хрипло сказал Василий, – я... Ты не обижайся, но я с твоим отцом поговорю позже, хорошо? Я не могу так. Сперва нужно, чтобы с заповедником получилось, а я и так уже всё время не о том думаю...
Она не обиделась, согласилась. Отсела, улыбаясь, разложила перед ним еду, взяла бересту, рассмотрела наброски, спросила, что это будет, и одобрила. Сказала, он умный. Вот и как её можно подозревать в чём-то плохом?
– Ты вот говорила, в тебе русалья кровь, – сказал Василий, выбирая косточки из рыбы. – А эти лезвия в двери тебе не мешают, ну, не знаю, не причиняют неудобства? А то, может, вытащить их.
– Да что ты, Вася! Водяницей бабка моя была, в матери уж только половина русальей крови, а у меня и того меньше. Что мне станется? Ты лучше не убирай защиту, не ровён час, пастень воротится. Так и не прознали мы, отчего он приходил...
– Бабка, не мать? – уточнил Василий. – А то кое-кто говорил, что мать.
Марьяша подтвердила, что бабка, и добавила, что он может ещё Тихомира спросить, и Василий про себя выругал Хохлика. Проклятый коротышка, всё переврёт, ни одному слову нельзя верить.
– А правда, – всё-таки спросил он, – что водяницы парней чаруют, чтобы те голову теряли?
Сказал и улыбнулся, как будто шутит, а сам с волнением ждал ответа.
Марьяша рассмеялась.
– Глупый ты, Вася! Боишься, я тебя причаровала? Водяницы и впрямь морок наводят, токмо держится он недолго, им бы в воду кого заманить, да и всё. Всю жизнь-то так никого не продержишь!
И с любопытством спросила, подавшись вперёд и глядя блестящими глазами:
– Нешто думаешь, причаровала? Так уж сильно я тебе люба, что и сердцу своему не веришь, боишься, то чары?
– Ну... – смущённо ответил Василий, отводя глаза. – Да так, на всякий случай спросил.
– А помнишь, как в жёны меня позвал на другой день, как в Перловку явился?
Ей бы всё веселиться. Смотрит, улыбается, глаза сверкают, а у Василия уши огнём горят.
– Ох, блин, – взмолился он. – Это вот забудь, пожалуйста, и никогда не вспоминай, если в тебе есть хоть капля милосердия!
– А ежели б я тогда согласилась? – не унималась она.
Василий отодвинул миску с рыбой и поднялся с лавки.
– Так, всё, – мрачно сказал он. – Я руки мыть пошёл. А потом утоплюсь.
Но куда там, Марьяша не отвязалась.
– Я тебе водицы солью, – сказала она и тоже встала.
Потом он её проводил, а сам пошёл к кузнецу. Отнёс ему бересту и растолковал, что должно получиться. Мало ли, вдруг он всё-таки напутал, в какую сторону у косы должны быть повёрнуты зубцы, а кузнец сообразит, если будет знать предназначение этой штуковины.
Возвращаясь назад, Василий всё думал о Марьяше и невольно улыбался. Нет, всё-таки, наверное, она ему ни в чём не врала. И как её оставить? И как остаться самому? Волк, вон, вообще к ней перебрался жить, ещё и с ним домой не захочет...
Да он уже, наверное, и сам не хочет.
Он направился не к себе, а к дядьке Добряку. Тот был отчего-то не в духе, всё поглядывал на дверь, на Василия смотрел раздражённо, к столу не пригласил. И с лавки то и дело срывался, расхаживал туда-сюда. В любое другое время Василий бы понял намёк и ушёл, но ему позарез надо было с кем-то обсудить ситуацию. Марьяшу он тревожить не стал, но взятая у бабки куколка жгла ему карман, и он не знал, что с ней делать, и у кого спросить совета, тоже не знал. Помнил только, что Добряк предупреждал насчёт бабки.
Может, был тот самый день, когда дядька превращался в медведя? Это совсем некстати. Знать бы ещё, разумный этот медведь или нет...
Василий решил не тянуть и сказал Добряку, что видел в лесу ведьмин круг.
– Ага, – рассеянно ответил тот и опять, нахмурившись, посмотрел на дверь.
– А ещё я видел, как бабка Ярогнева превратилась в ворону и полетела в лес, – добавил Василий.
– Да неужто? – спросил Добряк, явно думая о другом. Даже смотрел в сторону.
– Вот, – сказал Василий, доставая куколку из кармана на поясе и показывая ему. – Видишь? В доме у бабки нашёл. Ты знаешь, что с такими вещами делают? Я думал сжечь, но мало ли, вдруг ещё сам загорюсь...
Добряк присмотрелся к куколке, вроде заинтересовался, но это длилось всего пару мгновений. Он отвёл руку Василия и указал на дверь.
– Пора тебе, парень. После потолкуем. Иди, говорю, домой!
Василий обиделся до глубины души, но спорить не стал. Хоть разговор и важный, но поговорить, действительно, можно и завтра. Он же не знает, как работают все эти превращения – может, дядька из последних сил сдерживается и не может больше ни о чём думать.
Василий попрощался и ушёл. Недалеко, за угол. Очень уж ему было интересно посмотреть на медведя, хоть одним глазком.
Дядька и правда вышел почти сразу. Торопливо осмотрелся, не заметил Василия и пошёл к воротам. Когда он скрылся за ними и притворил створку, Василий вышел из-за угла и осторожно пошёл следом.
Уже сгустились сумерки, тёмные после пасмурного дня. Задувал сырой ветер, лез под рубаху. На дороге кое-где не просохли лужи, и от ворот, неприятно холодных, пахло мокрым деревом. Одна только и радость, что не было комаров.
Дядька Добряк не спешил превращаться. Спустился к родничку, принялся там расхаживать, поглядывая то на небо, то в сторону ворот. Василий присел недалеко от ворот, у кустов смородины, касаясь их плечом, и понадеялся, что его не видно. Кусты кололись и тоже были мокрыми.
Вот Добряк застыл, уставившись на что-то. Послышался свист. Крупная птица взмахнула крыльями, подлетая – Василий только и успел увидеть два жёлтых глаза. Птица ударилась о землю и стала человеком.
