Текст книги "Затерянный остров и другие истории"

Автор книги: Полин Джонсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Провалиться мне на месте, если это не ребенок! – воскликнул возница, когда Лилу подскакал к нему вплотную. – А его лошадка, вы только посмотрите, совсем загнали бедняжку. Вам пришлось здорово скакать, мальчуган? Что ж удивительного, когда сзади стреляют. Я и сам не прочь пострелять. Я никогда не везу «золотую» почту без этих двух дружков, – похлопал он по револьверам, заткнутым за широкий пояс. – Но ежели эти голубчики там, наверху, первыми попадут в меня, то, боюсь, не останется ничего, только мертвый возница и никакого золота для ребят с приисков. Нечего будет класть в банк. Да, а как тебя зовут, милый?

– Меня? Лилу, – ответил маленький индеец. – Мой отец – вождь лилуэтов, Оленья Рубашка.

– Ха! – обрадовался Большой Билл. – Сын Оленьей Рубашки, подумать только! Тогда все в порядке, Оленья Рубашка – человек честный, во всем «белый», кроме цвета кожи. Влезай сюда, садись рядом. Пусть твоя бедная лошадка отдохнет. Эту колымагу придется завернуть назад. Ничего, переспим сегодня у Пита. Но скажи-ка, как же тебе удалось удрать от этих жуликов и от их пуль? Ума не приложу.

Но только позднее, когда Лилу уже в безопасности сидел рядом с Большим Биллом, он рассказал, как ему удалось перехитрить негодяев. Большой Билл почувствовал такую гордость, словно Лилу был его родным сыном.

– Вся Оленья Тропа от конца до конца узнает, что случилось, – пообещал он. – Все узнают, как ты спас меня и самородки – золото искателей.

– Это не я спас, – замотал головой Лилу. – Это не я, это мой большой брат – Волк. Он научил меня, как надо выть. Он ответил мне, когда я говорил с ним на его языке.

Судя по всему, именно эти слова богатырь-возница пересказывал всем тут и там, потому что на следующий большой потлатч – праздник, который устроили лилуэты – Лилу был награжден вторым именем, какое он заслужил, – Брат Волка.

ПОТЛАТЧ

«Потлатч» на языке чинук означает «дар». У индейцев Британской Колумбии так обычно называют большой праздник; его устраивает для многочисленных гостей вождь племени, которому выпала особенная удача в охоте или рыбной ловле. В течение нескольких дней, а иногда и недель, он развлекает своих гостей, дарит им одеяла и даже деньги. Это один из законов чести у индейцев: кто обрел богатство, делится с менее удачливыми. Деньги – обычно это десятидолларовая банкнота – вручаются любому: мужчине, женщине, ребенку – кто особенно отличится в танцах своего племени или исполнит свой собственный оригинальный танец перед хозяином потлатча.

Маленький Та-ла-пус сидел на вершине скалы, возвышающейся на берегу в крайней точке земель его отца. Под ногами его бились волны пролива Джорджия. Он видел, как вдали сквозь туман над солеными водами Тихого океана, словно из Большой земли, поднимается солнце. Ему рассказывали, что земля эта простирается на восток на тысячи миль до другого океана – Атлантического, омывающего дальний берег. Остров, на котором жил Та-ла-пус, назывался Ванкувер. И всю свою, еще недолгую, жизнь он мечтал лишь об одном – ступить своими маленькими, обутыми в мокасины ногами на Большую землю, о которой рассказывали старики и куда каждый год ездили в гости молодые. Однако ему еще ни разу не удалось пересечь синие воды широкого пролива, потому что ему исполнилось всего одиннадцать лет, и у него было два брата, много старше его, которые всюду сопровождали своего отца, старого вождя Мауитч. Они были умелыми рыбаками, хорошими помощниками в ловле лосося и приносили домой достаточно чикамин – денег, чтобы покупать запасы на зиму.

Случалось, старшие братья дразнили Та-ла-пуса:

– Чем ты недоволен? Ведь тебя зовут Та-ла-пус – степной волк, значит. Степные волки никогда не пересекают большой пролив. Они вообще не умеют плавать, не то что некоторые другие звери. Вот нам родители дали хорошие имена. Мне Чет-вут – плавающий медведь.

– А мне Ла-пул, водяной петушок, у которого и дом на воде, и ноги перепончатые, и спать он может на плаву. Нет уж, наш маленький братишка Та-ла-пус, степному волку не положено переплывать большой соленый пролив.

И маленький Та-ла-пус уходил и взбирался на вершину своей одинокой скалы, стараясь унять обиду и сдержать слезы. Степные волки не плачут, как маленькие девочки. А иногда, когда на душе у него становилось особенно тяжело, он встречал там рассвет и при ярком, слепящем свете начинающегося дня где-то вдали различал смутные очертания побережья Большой земли, покоящейся на море, словно огромный остров. И он говорил себе: неважно, что у него неудачное имя, все равно когда-нибудь он доплывет до Большой далекой земли, где высятся горы, чьи снежные вершины, он сам видел, упираются в высокие облака.

И вот уже к концу лета в одну прекрасную ночь отец и старший брат вернулись с большой ловли лосося и принесли новость, которая заставила всю их индейскую деревню говорить до утра. Верховный вождь сквомишей с Большой земли собирается устроить потлатч. Уже несколько недель идут приготовления. Ему исключительно повезло в этот сезон с рыбой, и, будучи человеком щедрым, на радостях он собирается истратить десять тысяч долларов на развлечения и на подарки своим друзьям и тем индейцам из соседних племен, кто победнее.

Вождь Мауитч и вся его семья были приглашены, и в ту ночь за ужином из лосося все радовались, предвкушая предстоящее удовольствие.

– И ты, и мальчики, конечно, идите, – сказала его жена. – Может быть, вам повезет, и вы принесете домой чикамин и одеяла. Старики говорят, зима будет холодной. Серые гуси пролетели на юг уже вчера, это на три недели раньше, чем в прошлом году. Да, нам понадобятся одеяла к октябрю, к тому времени, когда поспеют оллалис (ягоды). Я, как всегда, останусь дома, пока маленькие еще не подросли. А ты и мальчики непременно идите.

– Конечно, – согласился вождь, – нам не пристало пропускать большой потлатч сквомишей. Да, мы должны ехать.

Тут вставил свое слово довольный Чет-вут, старший сын:

– Подумай, мама, может случиться, мы принесем домой целое богатство. А если грянут холода, пока нас не будет, наш младший братишка Та-ла-пус позаботится о тебе и о детях. Запасет воды, принесет дров для очага.

Отец с улыбкой поглядел на Та-ла-пуса, но серьезные глаза мальчика, темные и огромные, в которых, не угасая, горела страстная мечта о Большой земле, о грандиозных праздниках, про которые столько все рассказывали, сейчас с выражением мольбы и отчаяния остановились на отце. Вдруг в голову вождя пришла неожиданная мысль.

– Та-ла-пус, – сказал он, – похоже, и ты не прочь поехать на потлатч, а? Хочешь принять участие в празднике?

Но тут поспешил возразить Чет-вут:

– Папа, ему нельзя ехать, он еще слишком маленький. Что, если его попросят танцевать? Он не умеет танцевать. И тогда нас больше не будут приглашать.

Вождь нахмурился. В доме хозяин он, и он не позволит прерывать себя.

Но Чет-вут продолжал:

– И кроме того, кто же тогда принесет дров для мамы и для детей?

– Да, кто-то должен это сделать, – согласился вождь, при этом глаза его зажглись гневом. – Матери поможешь ты.

– Я? – воскликнул юноша. – Но как же у меня это получится, если я должен уехать на потлатч? Я всегда еду на потлатч.

– Тем лучше, значит, на этот раз можешь остаться дома и позаботиться о своей матери и младших сестрах. Все, остаешься ты! Со мной поедут Ла-пул и Та-ла-пус. Мальчику пора познакомиться с другими племенами. Решено, я беру с собой Ла-пула и Та-ла-пуса, а принятое решение я не меняю.

Чет-вут так и опешил, но сын индейца слишком хорошо знает, что с отцом не спорят. Огромные темные глаза Та-ла-пуса вспыхнули, словно горящие угольки, сердце мальчика подпрыгнуло от радости. Наконец-то, наконец-то он ступит на землю своей мечты, на Большую землю, синеющую вдали в кольце гор.

Всю эту неделю мать день и ночь готовила ему красивый индейский наряд по случаю такого великого события. Штаны из оленьей кожи с бахромой по бокам, оленью рубашку с вышивкой и красочным орнаментом из морских ракушек, ожерелье из косточек редких рыб, тесно нанизанных одна к одной на оленью жилу, словно бусинки, серьги с розовыми и зелеными жемчужинами из раковин двустворчатого моллюска, изящные мокасины и тяжелые резные серебряные браслеты.

Она как раз заканчивала головной убор из хвоста рыжей лисицы и орлиных перьев, когда он подошел, остановился с ней рядом и сказал:

– Мама, у нас есть шкура степного волка, которой ты укрываешь спящих сестренок. Ты не разрешишь мне взять ее на один раз, если, конечно, они без нее не замерзнут?

– Будь спокоен, они не замерзнут, – улыбнулась мать. – Я же могу накрыть их одеялом. Я накрывала их этой шкурой просто по привычке, так я делала, когда ты был у меня единственный малыш. Тебя назвали Степной Волк, вот я и накрывала тебя этой шкурой.

– А я и сейчас хочу накрыться ею, – объяснил Та-ла-пус. – Ее голова будет украшать мою голову, передние лапы обнимут меня за шею, толстая шкура и хвост закроют мне спину, когда я буду танцевать.

– Выходит, ты собираешься танцевать, мой маленький Та-ла-пус? – Мама произнесла это с гордостью. – Разве ты умеешь? Ты ведь никогда не учился замечательным танцам нашего племени.

– Я придумал мой собственный танец и песню к нему, – застенчиво признался сын.

Она притянула его к себе, откинула со смуглого лба волосы.

– Молодец, – сказала она почти шепотом, чувствуя, что ему не хочется, чтобы кто-нибудь, кроме нее, знал его мальчишеский секрет. – Правильно, всегда все делай сам, не рассчитывай на других, пробуй все делать сам. Конечно, можешь взять эту шкуру степного волка. Бери ее насовсем, она теперь твоя.

В тот вечер отец тоже вложил в его руки подарок – мягкий, гибкий пояс, сплетенный из белых очищенных корней кедра, очень красиво окрашенный и искусно разрисованный.

– Его делала твоя прабабушка, – сказал вождь. – Надень его в твое первое путешествие в большой, по сравнению с нашим, мир и постарайся всю свою жизнь поступать так, чтобы, будь она жива, она не пожалела бы, что ты его носишь.

Итак маленький Та-ла-пус отправился в путь с отцом и с братом, прекрасно подготовленный к великому потлатчу и к встрече с другими индейцами, по меньшей мере, из десяти племен.

Пролив они пересекли на пароходе белого капитана. Для Та-ла-пуса, который в своей жизни не ступал на борт посудины больше, чем отцовский одномачтовый смэк для рыбной ловли или их легкое с задранным носом каноэ, это было захватывающее зрелище. Лавируя между островами огромного морского залива, пароход плыл вперед, постепенно приближаясь к Большой земле. Остров Ванкувер скрылся. Вскоре они вошли в гавань, где их встретила толпа сквомишей с приветливыми лицами. Они перевезли их в каноэ на берег; затем все любовались высокими искрящимися кострами, освещавшими подступающую вечернюю темноту, – праздничными кострами, приветствовавшими десятки людей, которых ждало щедрое гостеприимство верховного вождя сквомишей.

Когда Та-ла-пус сошел с каноэ на землю, ему показалось, что сквозь подошвы он ощущает некую странную дрожь, – ведь они впервые коснулись земли огромного Северо-Американского континента. И ступни его словно стали чувствительнее, мягче, совсем как мохнатые подушечки дикого зверя. И вдруг он зажегся новой идеей: почему бы ему самому не попробовать ступать мягко, бесшумно, как степной волк на своих подушечках? Добиться такой же поступи в коротком танце, который он сам придумал, а не шаркать мокасинами, как делают все взрослые мужчины. И он решил прорепетировать этот шаг, когда останется один в вигваме.

Как раз в этот миг к ним подошел верховный вождь сквомишей, приветствуя их протянутыми руками. Он похлопал Та-ла-пуса по плечу и сказал:

– Приветствую тебя, мой добрый тилликум (друг) Мауитч! Я рад, что ты привел с собой своего маленького сына. У меня тоже есть сын примерно такого же роста. Они станут вместе играть. А может быть, этот тенас-тайи (маленький вождь) станцует для меня сегодня ночью?

– Мой брат не знает танцев нашего племени, – начал было Ла-пул, но Та-ла-пус храбро его перебил:

– Благодарю тебя, о великий Тайи, я непременно станцую, если ты попросишь.

Отец Та-ла-пуса и брат с изумлением уставились на мальчика. Потом вождь Мауитч засмеялся и сказал:

– Если он говорит, что станцует, значит, станцует. Он никогда не обещает того, что не может выполнить. Только я не думал, что он знает наши танцы. О, он у меня маленький хулу л (мышка). Держится всегда скромно, никогда не хвастается.

Слова отца, его внимание и похвала окрылили Та-ла-пуса. Никогда еще ему не случалось чувствовать себя почти наравне со взрослыми, в мужском обществе, ведь дома он был младшим из мальчиков и ему приходилось проводить время только с матерью и маленькими сестрами, которые сейчас, казалось ему, остались где-то далеко-далеко.

Весь этот вечер старые вожди и отважные молодые индейцы торжественно пожимали руку его отцу, его брату Ла-пулу и ему самому, приглашая их принять участие в грандиозном празднике, заводя дружескую беседу о мире и братстве, по закону которых теперь жило большинство индейских племен, отвергавших войну и кровавую рознь прежних времен. Обильный ужин из отварного лосося закончился поздно, после него жгли фейерверки, осветившие песчаное побережье бесчисленными огнями, с которого схлынули воды тихоокеанского отлива, оставив на берегу подсыхающую гальку.

Молодые растянулись на прохладном песке, а старики закурили трубку мира и предались воспоминаниям прежних лет, когда им случалось охотиться на горного барана и черного медведя в этих самых горах, какие сейчас смотрели в океан.

Та-ла-пус внимательно прислушивался ко всем разговорам. У взрослых можно было столькому научиться! Постепенно он проникся к ним полным доверием. О своем танце он уже думал без страха и застенчивости – ведь все эти люди оказались такими добрыми и гостеприимными даже по отношению к нему, всего одиннадцатилетнему.

В полночь началось новое пиршество, на сей раз из морских моллюсков, сладких крабов и дымящегося черного чая. Причем верховный вождь сквомишей произнес опять приветственную речь, пригласив гостей начать свои пляски. Никогда Та-ла-пус не забудет великолепное зрелище, какое ему случилось наблюдать в течение нескольких часов. Молодые мужчины и женщины выделывали одну за другой такие красивые фигуры, так мягко скользили в танце, а их украшения из ракушек так весело побрякивали в такт каждому движению, каждому изгибу и повороту их тела. И бешеная музыка, которую исполняли индейские барабаны и трещотки из морских раковин, звучала то таинственно, то печально, возносясь к вершинам гор и замирая в венчавшей их лесной полосе из гигантских пихт.

Мигали красные огоньки лагерных костров, освещая мерцающим светом извивающиеся фигуры, которые кружились в танце среди трех сотен каноэ, вытянутых на песок, курящихся дымом вигвамов и бревенчатых хижин, поставленных за пределом накатывающего прибоя. А над всем этим с безоблачного неба прекрасной североамериканской ночи светило миллион звезд.

Потом Та-ла-пус заснул, а когда проснулся, уже забрезжил рассвет. Кто-то накрыл его новым мягким белым одеялом. Как только мальчик открыл глаза, он тут же увидел перед собой доброе лицо верховного вождя сквомишей.

– Мы все уже утомились. Танцоры устали. Теперь мы будем спать, пока солнце не поднимется до зенита, но мои гости требуют еще один танец до восхода. Не станцуешь ли для нас, маленький Та-ла-пус?

Мальчик вскочил, откликнувшись каждым мускулом, каждым нервом, каждой жилкой. Вот настал миг его триумфа или поражения.

– Ты оказываешь мне, еще мальчику, большую честь, о великий Тайи, – ответил Та-ла-пус, вытянувшись стрелой, высоко вздернув смуглый точеный подбородок, как истинный мужчина. – Я отведал твоей клош мак-мак (очень хорошей еды), и мое сердце и мои ноги обрели много скукум (силы). Я постараюсь танцевать хорошо и понравиться тебе.

На мальчике уже был роскошный костюм из оленьей кожи, на который его мама потратила столько дней и ночей, а драгоценная шкура степного волка висела у него на руке. Верховный вождь сквомишей взял его за руку и подвел к ярко полыхавшим кострам, вокруг которых, чтобы укрыться от предрассветной прохлады, широким кольцом сидели уставшие танцоры и старые индейцы и индеанки.

– Последний танец – и потом спать, – сказал вождь, обращаясь к зрителям. – Вот этот тенас-тайи постарается позабавить нас.

Та-ла-пус почувствовал, что вождь отпустил его руку, и он вдруг ясно понял, что стоит совершенно один перед большой толпой незнакомых людей, глаза которых прикованы к нему.

– О, мой брат, – прошептал он, разглаживая шкуру степного волка, – помоги мне стать похожим на тебя, помоги мне заслужить твое имя.

Он накинул волчью голову на свою, завязал передние лапы у себя под подбородком и ступил на просторную круглую песчаную площадку, находившуюся между сидящими зрителями и горящими кострами.

В свете красных языков пламени он начал потихоньку красться подальше от огня. Он слышал голоса многих, все шептали:

– Тенас… Тенас…

Это означало «маленький», «совсем мальчик».

А шаги его становились все мягче, все осторожнее, и, наконец, он добился бесшумной крадущейся походки настоящего степного волка. Продолжая красться вокруг костров по второму кругу, он заставил свой молодой голос истончиться до странного дикого завывающего лая, так похожего на волчий вой, что зрители повскакали, кто на колени, кто во весь рост, чтобы получше все видеть и слышать. И тут завывание его перешло в песню, обрело слова:

Зовут меня Та-ла-пус – степной волк,

Я дикий и свободный.

Я не умею плавать, как кит – е-ко-лай,

И не могу летать, как орел – чак-чак.

Я не умею говорить, как верховный Тайи,

И не могу светить в небе, как солнце – о-тел-аг.

Я ведь только степной волк – та-ла-пус,

Я дикий и свободный.

И с каждым словом, с каждым шагом он все больше перевоплощался в волка, которого изображал. Постепенно его песню и шорох его крадущихся шагов по песку стал перекрывать громкий шепот зрителей. Он услышал:

– Тенас… Тенас… Токе тенас (славный мальчик)…

– Скукум-танс (замечательный танец).

И наконец:

– Оу! Оу! (Наш младший брат. )

А Та-ла-пус продолжал свое выступление. И ногами, и упругими молодыми ступнями, и пальцами, сведенными как лапа с когтями, и глазами, загоревшимися красными угольками, он все больше походил на волка, все больше чувствовал себя настоящим волком. На него нашло вдохновение, и получился поразительно точный, прекрасный портрет дикого бродяги бескрайних степей. Десять минут, не меньше, он кружил и пел, потом вдруг присел на корточки, запрокинул голову, обернулся к востоку и завыл, как волк, на восходящее солнце» которое как раз в этот миг показалось из-за горных вершин, и первые золотые лучи его осветили лицо мальчика.

Его песня и причудливый танец волка закончились. И тут же все зрители, как один, громко закричали:

– Тенас-тайи! Тенас-тайи!

И Та-ла-пус понял, что он не провалился. Рядом с ним оказался верховный вождь сквомишей.

– Тилликумы (друзья мои), – сказал он, обращаясь к собравшимся, – этот мальчик исполнил не танец своего племени, какому его могли научить родители или другие старшие из племени. Это его собственный танец, он его придумал, чтобы заслужить свое имя. Он заслужил его и заслужил первый приз на нашем большом потлатче. Пойди, – обратился он к одному из юношей, – принеси десять долларов из чикамин (денег) бледнолицых и десять новых одеял, белых, как вершины этих гор.

Зрители были в восторге. Они хвалили мальчика и радовались, что настоящий потлатч можно считать открытым. Когда одеяла сложили стопкой рядом с Та-ла-пусом, она сравнялась с его макушкой. После этого вождь вложил десять долларов в руку мальчика с простыми словами:

– Я рад дать их тебе. Ты заслужил их, мой маленький вождь – тенас-тайи.

Так начался этот великий потлатч, целая неделя игр, развлечений, национальных танцев, но не проходило ни одного вечера, чтобы участники праздника не просили снова танец степного волка в исполнении мальчика с острова. Когда потлатч окончился и старый вождь Мауитч, Ла-пул и Та-ла-пус вернулись на остров Ванкувер, мальчик уже больше не спешил на уединенную вершину скалы, чтобы посидеть в одиночестве, вглядываясь жадным взором в далекую Большую землю. Ведь он уже сделал шаг в широкий мир и оправдал свое имя, и теперь гордился им, а не ненавидел, как прежде, когда братья дразнили его, потому что на прощанье верховный вождь сквомишей сказал ему:

– Запомни, маленький Та-ла-пус, для человека имя очень важно. Ты сначала презирал свое имя, но потом ты сам, проявив смелость, прославил его и заставил уважать. Так храни это имя с почетом, маленький Та-ла-пус. Почетное имя дороже всех одеял и, уж конечно, много дороже чикамин белых людей.