Текст книги "Затерянный остров и другие истории"

Автор книги: Полин Джонсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЬ

Вот уже несколько вечеров подряд в начале октября мальчики с Северной улицы собирались на квартире у Бенсонов, чтобы создать свой собственный клуб. Сложность заключалась в том, что они никак не могли решить, какой же все-таки клуб им лучше организовать. Сезон бейсбола скоро кончится, вот-вот наступит долгая зима, предстоит скучная, унылая пора, если только они не придумают что-нибудь интересное, чтобы внести разнообразие в вереницу серых дней, расцвеченных лишь рождественскими каникулами.

Ребята из Западного района создали шашечный клуб, третьеклассники – клуб загадок, ребята с Университетской – клуб любителей канадской литературы, и даже фабричные ребята с Равнины организовали клуб в честь легендарного разбойника капитана Кидда и, как бы в оправдание этого, позволяли себе иногда озорные выходки. И только мальчики с Северной улицы оказались «вне игры», однако они так много об этом говорили, шумели, спорили, что сомнений не возникало – они тоже хотят быть как все. Правда, хотя они и заседали уже пять раз, но все безрезультатно. Каждый из десяти мальчиков, принимавших участие в заседаниях, хотел разного. Чего они только не предлагали! Услышь их члены других клубов, они сильно подивились бы.

И вот однажды вечером, когда споры и раздоры привели к полной неразберихе, дверь вдруг отворилась и в комнату вошел отец Бенсона.

– Ого, из-за чего такой галдеж? – спросил он, когда воцарилось минутное молчание, и мальчики, все, как один, повскакали со своих мест, чтобы вежливо сказать ему «добрый вечер». – Что за шум? Сроду такого гвалта не слышал. Вы как драчливые килкенийские коты. Что стряслось-то, ребята?

У отца Бенсона была репутация шутника. Никто не видел его злым и не слышал от него грубого слова. У него было лицо скорбного шута, никогда никакой улыбки, однако все – от мэра до последнего рабочего с фабрики – любили его и уважали. Сколько раз бывало, когда Бенсон приходил из школы домой в плохом настроении, хмурый и злой из-за каких-нибудь неприятностей в классе, стоило ему увидеть насмешку на лице отца и услышать одну из его шуток, как задетое чувство собственного достоинства и все его возмущение сменялось веселым настроением и смехом.

– Только, чур, рассказывать по очереди, по одному. Не то у меня барабанные перепонки лопнут. О чем вы тут спорили?

И ребята кинулись рассказывать ему, но, честно говоря, конечно, не по одному.

– Клуб, говорите? – переспросил он, отодвигая стул и облокачиваясь на его спинку. – Какого рода клуб: для развлечений, мастерить что-нибудь, спортивный – какой?

– В том-то вся и беда, мы никак не выберем! – ответили мальчики хором.

Он какое-то время сидел молча, перед его круглыми детскими глазами ожила картина, которую он тут же обрисовал словами.

– Я наблюдал сегодня занятное зрелище, когда шел вечером по улице, – начал он, словно забыв тему разговора. – У ворот фабрики стояла ломовая лошадь, у ее ног вертелся молодой породистый кокер-спаниель, просто прелесть, что за щенок! Лошадь, видимо, устала стоять, опираясь на одну ногу, и решила изменить положение, и вот, опуская левую заднюю ногу, придавила тяжелым копытом лапу маленького кокера. Кокер завизжал. Я сроду не слыхал такого громкого визга, во всяком случае до сегодняшнего дня, когда я случайно попал на ваше почетное сборище. Так как, вы думаете, поступила миссис Лошадь? Она осторожно подняла свое левое переднее копыто. Но собачий визг не унялся. Тогда она подняла свое правое переднее копыто, все равно визг продолжался.

«Думай лучше, – наверно, сказала сама себе Лошадь. – Может быть, это мое правое заднее копыто? – И она подняла правую заднюю ногу. – Э, нет, сударыня, – сказала она сама себе, – это моя левая задняя. И, подняв левую заднюю ногу, она освободила бедного спаниеля, который и стал скакать перед ее носом, словно говоря:» Спасибо, спасибо!»

Большая, нескладная ломовая лошадь вытянула и без того длинное свое лицо, имея в виду сказать:» Не стоит благодарности. Я вовсе не хотела сделать тебе больно. Извини, пожалуйста «.

Потом из фабричных ворот вышел сам возница – симпатичный, общительный, сердечный, умный человек. Ну еще бы! Мы, люди, конечно, много умнее лошадей, не так ли, ребята? Однако только потому, что эта большая, терпеливая, добрая лошадь, обеспокоенная случившимся, передвинулась на двадцать футов от того места, где он ее оставил, этот возница, создание, как мы могли бы предполагать, более мыслящее, чем лошадь, схватился за кнут и стал бить и стегать благородное животное и при этом истошно орать:» Я тебя научу, как сходить с места! Ах ты… «Полагаю, мальчики, вам вовсе не так уж хочется услышать, как он позволил себе ее обзывать?1414
  Достоверный случай, свидетелем которого был брат автора этих рассказов. (Прим. автора.)


[Закрыть]

– Он просто зверь!.. Негодяй!.. Дебил! А еще называет себя человеком! – раздались со всех сторон возгласы возмущенных ребят.

– Вот именно, человеком, – заключил отец Бенсона, – который во всем превосходит ломовую лошадь, однако она-то поняла, какую именно ногу надо поднять. Я убежден, если бы у этой лошади было столько же ног, сколько у сороконожки, она бы все равно поднимала их одну за другой, пока не освободила бы собачонку. Честное слово, ребята, будь у меня надежные сподвижники, я бы учредил» Клуб защиты животных «, чтобы…

Закончить фразу ему не дали. Мальчики окружили, буквально облепили его, прося и требуя помочь им организовать такой клуб, помочь им познакомиться с привычками и повадками разных животных и даже научиться читать их» мысли «, а главное, чтобы защитить их от грубого и жестокого обращения. Они проголосовали за то, чтобы отец Бенсона стал их почетным президентом. Словом, по домам они разошлись самыми счастливыми мальчиками на свете. Но прежде чем разойтись, самый застенчивый и маленький среди них по имени Джимми Даффи, доселе молчавший, поскольку не мог перекричать более голосистых, задал вопрос:

– Мистер Бенсон, вы на самом деле считаете, что ломовая лошадь думала и рассуждала так?

– Конечно, дружок! И говорила на своем незатейливом лошадином языке, которого мы не понимаем, хотя полезно было бы, – ответил мистер Бенсон.

Очень скоро» Клуб защиты животных» с Северной улицы обрел широкую известность, а его влияние уже чувствовалось во всех кварталах города. За жестоким возчиком, чье бесчеловечное обращение со своей лошадью и послужило началом создания этого клуба, было установлено наблюдение, за чем последовало сообщение в полицию, и уже в полиции с ним строго поговорили о рукоприкладстве и прочих наказаниях, какие выпадают на долю его лошади. А в результате со временем он сам стал разделять взгляды «Защитников животных» на свое собственное грубое отношение к лошади, так что спустя два месяца его действительно можно было назвать человеком симпатичным и обходительным.

– Даже если бы ваш клуб не сделал ничего, кроме перевоспитания этого человека, которого вы научили сердечнее относиться к своей лошади, и то, значит, вы создали его не зря, – высказал по этому поводу свое мнение мистер Бенсон однажды вечером, когда он опять заглянул на одно из их заседаний. – Так держать, ребята! Наши четвероногие друзья верно служат нам и в ответ заслуживают наше уважение.

И мальчики упорно и честно следовали этому совету. Бездомные кошки, бродячие запаршивленные собаки, отощавшие лошади, заброшенные коровы, уличные воробьи, голуби, синекрылые сойки находили у них защиту, заботу и спасение от всяких напастей этой зимой.

Мистеру Бенсону даже удалось так распределить свои вечера, что он выкраивал часок, чтобы присутствовать на очередной встрече клуба. Его рассказы о привычках и повадках птиц и зверей особенно нравились мальчикам потому, что этот живой, с открытым сердцем человек обладал чудесным даром подмечать в характере и поведении любого живого существа все самое забавное и смешное. Так, например, жесткошерстного терьера он называл комиком, а лося – трагиком. Черного медвежонка – клоуном, рысь – разбойницей, а перелетных птиц – невидимым сладкоголосым хором. Да еще ко всему он, как правило, предлагал захватывающую историю, оправдывающую то или иное сравнение и кличку.

Частенько все члены клуба покатывались со смеху, когда он подражал ужимкам разных зверей и походке птиц. А минуту спустя они становились серьезны, когда слушали захватывающую, трогательную историю об охоте на мать-олениху, которая пыталась защитить своих маленьких оленят, или про лиса-отца, павшего от быстрой пули, когда он совершил налет на курятник, чтобы прихватить добычу для своих симпатичных остроносеньких лисят, свернувшихся клубочком под боком у матери в далекой норе.

Мальчики слушали, учились, смеялись, и, когда открылась первая весенняя страничка календаря, возвещавшая начало нового бейсбольного сезона, единственно, о чем они сожалели, это, что встречи их клуба теперь будут отложены до осени.

В конце апреля отца Джимми Даффи вызвали по делу в Буффало. Накануне отъезда от сказал:

– Какая досада! Ехать в такую даль ради беседы всего-то на час. Из-за одного часа потеряю целый день. А впрочем… скажи-ка… Джимми, ты видел когда-нибудь Ниагарский водопад?

– Нет, папа, – ответил Джимми, и лицо его осветилось надеждой.

– Тогда будь готов, завтра поедешь со мной. К полудню с делами я уже покончу и до темноты других дел, кроме водопада, у нас не будет. Домой вернемся вечерним поездом. Ты не возражаешь?

Джимми даже онемел от восторга. Уже сколько лет он мечтал увидеть Ниагарский водопад! Но в семье были старшие братья и сестры, и до сегодняшнего дня казалось, его очередь никогда не придет. Наконец мечта сбылась! Поездка состоится. Он проведет весь день с папой, будет гулять вокруг водопада, любоваться чудом, слушать несмолкаемый гул воды, падающей с огромной высоты.

В эту ночь Джимми никак не мог уснуть; задолго до отхода поезда он был уже на ногах, запасся чистым носовым платком, проглотил на завтрак яичницу и уселся на ступеньки переднего крыльца в беспокойном ожидании, пока отец его не спеша ел, спокойно поглядывая на карманные часы, потом отодвинул стул и прошел быстро в гостиную, поглядел, какая погода, взял легкое пальто и шляпу, попрощался с миссис Даффи и позвал:

– Пошли, Джимми!

Но Джимми уже был у калитки, маму он поцеловал на прощанье еще час назад, и вот решительным шагом они отправились к станции. Мистер Даффи молчал, мысленно сосредоточившись на предстоящей деловой встрече. А Джимми пританцовывал, насвистывал что-то, весь на взводе от возбуждения, зарядившись им на целый день.

До Буффало езды было три часа. Потом бедному Джимми пришлось сидеть в душной приемной учреждения, пока отец беседовал с каким-то человеком за стеклянной дверью. Джимми казалось, они никогда не кончат, однако ровно через час дверь открылась, и он услышал, как тот человек, с которым беседовал отец, сказал:

– А теперь, мистер Даффи, не пойти ли нам в мой клуб, чтобы пообедать там?

– Благодарю, мистер Браун, но только не сегодня. Со мной мой младший сынишка, мы собираемся полюбоваться на водопад. Джимми никогда еще его не видел.

– Прекрасно! – одобрил мистер Браун. – Приветствую! Все равно, что самому снова стать мальчишкой, верно, Даффи? Что ж, желаю хорошо провести время, удачи вам! – И стеклянная дверь закрылась.

Итак, с делами было покончено, и отца Джимми словно подменили. Он болтал, шутил с сыном, смеялся; они прекрасно вдвоем пообедали, прокатились еще раз на поезде и в два часа уже стояли на самом краю пропасти, любуясь знаменитым Ниагарским водопадом, с шумом низвергающимся вниз к их ногам. Столб туманной мглы, сверкающие радуги, гигантские потоки воды, скачущие и рычащие, словно миллион волков, – все кружилось, вертелось перед глазами Джимми, как в чудесном сне. Он следовал за отцом, ошеломленный, в полном восторге.

Они прошлись по островам, по хитро сплетенным мостам, перекинутым со скалы на скалу над водопадом, и, наконец, вышли на голый каменный выступ, нависающий над беснующейся рекой.

– Мы с тобой здесь чуть отдохнем, Джеймс, – предложил весело отец, – а потом спустимся под водопад, чтобы осмотреть ледяной мост. Я вижу, он все еще в прекрасном состоянии. Тебе повезло, мой мальчик, что увидишь его. Случается, он подтаивает уже в марте, так что сегодня нам светит удача.

Вокруг них бурлили и ссорились разгневанные стремнины, в яростном споре сцепившиеся с гранитными берегами, а поверх этих шумных дебатов вдруг донеслось далекое, но чистое музыкальное эхо, словно сотни ртов засвистели в унисон.

– Что это? – воскликнул мистер Даффи, приподнявшись со скамьи.

– Не знаю, – ответил мальчик, пристально вглядываясь в бурлящие воды неискушенными детскими глазами. – Вот снова, па, слышишь? – крикнул он. – Свистят! Их много. Свистит целая армия. – Потом он поглядел на небо и, указывая наверх, с волнением закричал: – Смотри, смотри! Птицы! Это птицы! Большие, белые! Как они называются, па? Вот, снова свистят.

Мистер Даффи прикрыл глаза от солнца и наблюдал. Он увидел, как на спокойные воды, обманчиво притихшие над водоворотами, опускались один за другим прекрасные белоснежные лебеди из большой, огромной стаи. Река была готова втянуть их усталые тела в свои воды. Лебеди медленно погружали в воду крылья, не в силах взмахнуть ими. Они вяло стелились над рекой, а темный притаившийся поток готовил им западню, стремясь прижать их к своей груди.

– Джимми! Джимми! – воскликнул мистер Даффи. – Это лебеди. Смертельно усталые лебеди. Они совершают летний перелет на север. Ручаюсь, они уже пролетели тысячи миль! Видишь, сынок, они совсем выдохлись и смертельно устали.

У Джимми захватило дыхание. Стая великолепных птиц незаметно надвигалась на них. Они уже могли разглядеть царственное величие каждой птицы в ослепительно белом оперении, ярко-красный, словно июльский мак, клюв, их грациозно вытянутые вверх шеи. Прекрасные птицы стремительно, но молча плыли по воздуху, все приближаясь и приближаясь.

– Папа! – охрипший голос мальчика задрожал. – Ой, папа, как ты думаешь, им не опасно лететь над нами? – Просьба, мольба в голосе мальчика выдавали его испуг.

– Конечно, нет! – ответил мистер Даффи, хотя в тоне его ответа не чувствовалось уверенности. И после недолгой паузы он произнес со стоном: – Джимми, они погибли! Они не видят грозящей опасности, но даже если бы увидели, у них не хватило бы сил подняться выше. Ох, сынок, если б только мы могли помочь им!

Джимми продолжал стоять, не шелохнувшись, не отрываясь глядя на птиц, а сердце его ровно и громко стучало. Теперь уже любой мог понять, что величественный батальон птиц приговорен. Не чуя беды, они плыли вперед, обессиленные длинным перелетом с болот и лагун Чесапикского залива, откуда жаркое солнце прогнало их с насиженных мест, где они зимовали, и заставило лететь на далекий снежный север, чтобы найти там убежище на лето.

– Ох, Джимми, какая жалость! – прошептал мистер Даффи.

Но мальчик не откликнулся. У него на глазах бешеный гигантский поток подхватил доверчивых птиц и с неистовой, устрашающей силой увлек их к самому краю водопада. Потрясенный мальчик зажмурился и бросился ничком на камни. До его ушей донесся странный, нечленораздельный вой толпы. Мальчик поднял голову, открыл глаза, но река была пуста.

Отец с сыном устремились по тонкому мостику через Козий остров на берег, потом опустились на подъемнике к ледяному мосту. Перекрывая яростный шум Ниагарского водопада, несся жалобныый предсмертный крик белоснежных птиц и возгласы собравшихся зрителей. На коварном ледяном обрыве лежала истекающая кровью, перебитая стая – всё, что осталось от великолепного отряда, спешащего домой. Их несчастные поломанные ноги, свернутые шеи, распластанные тела, вызывающие сострадание предсмертные судороги могли бы растопить каменные сердца. Никогда уже эти прекрасные лебединые шеи не вытянутся грациозно, чтобы одарить пугливым свистом апрельское небо, знакомое с ранними восходами солнца и поздними утренними звездами. Их лебединая песнь была спета, сладкоголосый хор их смолк навсегда.

Когда Джимми с отцом прибежали на место, толпы людей, кто с камнями, кто с палками – что попало под руку, – спустились на лед и добивали беспомощных птиц, в коих еще теплилась искра жизни. Они выхватывали их ДРУГ у друга, ругались, ссорились. Ни слова жалости или сожаления по случаю ужасной катастрофы, ни малейшего желания спасти уцелевшие экземпляры этой редкой прелестной птицы. Джимми заметил, что несколько лебедей каким-то чудом не пострадали, но, прежде чем он успел до них добраться, более сильные взрослые люди накинулись на ослабевших, перепуганных лебедей и забили их насмерть.

– Перестаньте! Перестаньте! – кричал Джимми. – Эти птицы не ранены! Спасите их! Отпустите!

– Как бы не так! – рявкнул здоровенный мужчина с лицом прожорливого злого духа. – Да эти птицы стоят по двадцать долларов за штуку! Лично я заберу все, какие попадутся.

И последние из тех, что еще пытались подняться и распластать свои чудесные крылья, одна за другой падали снова на землю, пока не остался один-единственный лебедь.

С быстротою дикой кошки Джимми кинулся к забившей крыльями жертве и загородил ее своим худым детским телом от занесенной дубинки.

– Только попробуйте ударить этого лебедя! – крикнул он сердито, оглядываясь с возмущением на потенциального убийцу.

– Привет, петушок! Тебе тоже захотелось заработать двадцать долларов? – ощерился тот.

– Вовсе нет, мне захотелось спасти этого лебедя, и я его спасу! – крикнул во весь голос Джимми. – Это моя птица!

– Да, конечно, Джимми, – грустно сказал его отец, подходя к ним. – Она одна осталась в живых. Я насчитал сто шестнадцать погибших или добитых1515
  Такой случай действительно произошел в апреле месяце 1908 года, когда стая из ста шестнадцати свистящих лебедей пролетала над Ниагарским водопадом, но только одному из них удалось уйти от вооруженных убийц. Его спас и выходил маленький мальчик. (Прим. автора.)


[Закрыть].

Джимми снял с себя куртку, завернул в нее благородную птицу и осторожно понес к подъемнику. Выбравшись наверх на твердый берег, Джимми накормил лебедя, проверил, все ли у него цело, и заботливо посадил его в клетку, чтобы отправить домой. Усталая птица без всякого сопротивления позволила себя измерить. От клюва до кончика хвоста в ней был пятьдесят один дюйм. А размах ее крыльев и того больше – восемьдесят один дюйм.

Так уж случилось, что спасти эту прекрасную птицу, единственную, которая уцелела из целого отряда великолепных белоснежных, летевших на север лебедей, выпало на долю самому младшему члену «Клуба защиты животных» Джимми Даффи. Он сам ее спас, сам привез домой, сам раздвинул для нее прутья клетки, чтобы она могла свободно гулять на заднем дворе дома Даффи.

– Какой ты красавец! – говорил лебедю Джимми, убирая последний прут. – Оставайся, живи у нас, если тебе нравится, а когда захочешь, можешь улетать куда тебе надо. Ты у нас на свободе, а не в тюрьме.

На другое утро лебедь все еще оставался во дворе у Джимми. Утки пытались заговорить с ним, но его грустные, удивленные глаза и поникшие крылья говорили красноречивее слов об усталости и перенесенном несчастье.

В тот день мальчики целыми группами приходили посмотреть на него, а вечером заглянул и отец Бенсона. Услышав всю историю, он только сказал:

– Мне очень повезло, что я не оказался там. Я же большой и сильный и могу поколотить любого, кто даже сильнее меня. Если бы я схватил негодяя, убивающего беззащитных птиц, я бы непременно швырнул его в бурлящий поток. И сейчас уже сидел бы в тюрьме, а осенью меня бы, чего доброго, повесили. Да, на этот раз мне крупно повезло.

Многие жители городка советовали Джимми посадить лебедя за решетку или отослать его в музей, но Джимми всем отвечал:

– Нет уж! Я видел, как они умирали. Я не хочу, чтобы и мой лебедь умер от разрыва сердца.

Проходили день за днем, а лебедь все оставался у Джимми и казался довольным и счастливым.

Но вот занялась заря одного особенно яркого майского дня. Солнце жарко светило, устилая своими лучами задний двор Даффи. Около полудня раздался отчетливый музыкальный, совершенно особый свист. Услышав его, Джимми бросился к боковой двери. Его лебедь, вытянув высоко вверх шею, устремив клюв в сторону, противоположную слепящему солнцу, расправил свои царственные крылья и поплыл вверх, вверх, вверх…

Снова раздался отчетливый, протяжный свист, и лебедь стал быстро удаляться, а Джимми следил за ним глазами, полными печали, но одновременно и несказанной радости, пока лебедь не превратился в светящуюся, белую точку, уплывающую на север в поисках своих собратьев.

НОЧЬ В ГОСТЯХ У СЕВЕРНОГО ОРЛА

История на основе реального факта

Длинный трансконтинентальный экспресс несся, покачиваясь, через Северо-Западную Канаду к земле Заходящего Солнца. Мощный паровоз отстукивал ритм на прямой колее, пересекающей плоскую прерию. Сам экспресс, его почтовый и багажный вагоны, вагоны первого класса и спальный извивались вслед за ним, словно угорь колоссальных размеров. Но вот колеса проворчали-проскрежетали снижение скорости. Гигантское животное замедлило ход и остановилось.

Неожиданная остановка разбудила Нортона Аллана. Он вдруг совершенно проснулся и с удивлением перевернулся на своей нижней полке, напрасно ожидая, что поезд вот-вот снова помчит их к Скалистым горам. Какие-то люди прохаживались перед пульмановским спальным вагоном, и Нортон поспешил поднять жалюзи на окне и выглянул наружу. Но увидел он лишь скромную станцию маленького степного поселка, зато очень четко расслышал голоса на платформе.

– Что это за место? – спросил кто-то.

– Глейчен, милях в шестидесяти к востоку от Калгари, – был ответ.

– Лагерь строителей? – спросил тот же голос.

– Да нет, – прозвучал ответ. – Эту колею, я думаю, проложили примерно, когда вы только родились на свет.

Раздался смех.

– Так что же за палатки такие там вдали? – не унимался любопытный.

– Индейские типи, – получил он ответ. – Это центр резервации черноногих.

Сердце у Нортона так и подпрыгнуло – знаменитое индейское племя черноногих прямо тут, за окнами его вагона! Ох, если бы можно было задержать поезд до утра! И как бы в ответ на его желание встревоженный голос отрывисто произнес:

– Впереди размыло пути, ребята. Бау-Ривер вышла из берегов. Полагаю, мы застряли здесь надолго.

Затем и фонари, и голоса проследовали вперед.

Сколько-то минут Нортон лежал неподвижно, стараясь осмыслить случившееся. Потом приподнялся на одном локте и обвел взглядом абсолютно ровную бескрайнюю прерию. На западе низко повисла мутная луна. Ее рассеянный свет окутал дымкой равнину, но даже при таком освещении можно было разглядеть на расстоянии не более трехсот ярдов от железной дороги с полдюжины типи, их устремленные вверх опорные столбы и курящиеся макушки. Нортон посмотрел на часы. Оказывается, было всего два часа ночи. «Неужели ждать до рассвета?»– терзал он себя вопросом, пока голова его (с огромной шапкой волос, которые упрямо продолжали виться, хотя он часами причесывал и выпрямлял их) покоилась на подушках, а серьезные молодые глаза, прищурившись, с тоской вглядывались в манящие типи.

В следующий момент полог над его полкой раздвинулся, и он увидел хорошо знакомое тонкое, красивое, гладко выбритое лицо, украшенное пенсне в золотой оправе и точно такой же, как у него, копной волос, и знакомый любимый голос объявил, подражая официанту:

– Завтрак ждет вас в вагоне-ресторане.

Отбросив одеяло, Нортон вскочил и схватил профессора Аллана за руку:

– Отец, ты видишь, – воскликнул он, указывая на окно, – там индейцы! Это их типи. Резервация черноногих! Я слышал, как проводник только что говорил про это.

– Знаю, мой мальчик, – сказал профессор, усаживаясь на край нижней полки в ногах у сына. – Но я также знаю, что твоя добрая мать и твой уважаемый отец умрут с голода, если придется слишком долго ждать, пока ты составишь им компанию в вагоне-ресторане и…

Однако Нортон уже влез в свои одежды: обычно грустные глаза юноши горели от возбуждения. Вот уже несколько лет он вместе с отцом, который был профессором в одном из видных университетов Торонто, изучал жизнь индейцев, их характер, привычки, их историю. Они много читали про них и даже создали маленький, но очень удачный музей предметов старины, индейских реликвий. Они всегда восхищались прекрасным обликом древнего воинственного племени черноногих, но, отправляясь на летние каникулы в путешествие к Тихоокеанскому побережью, конечно, не могли даже представить себе, что им предстоит сделать стоянку среди людей своей мечты.

– Тони, для тебя, мой мальчик, и для твоего отца это действительно настоящий праздник, – прозвучал голос матери. – К тому же проводник говорит, что, возможно, мы простоим тут часов сорок восемь. Бау-Ривер разбушевалась и смыла мост возле Калгари. Надо благодарить судьбу, что в этом поезде мы устроены с комфортом и будем сыты. – С этими словами рядом с профессором появилась улыбающаяся мать Нортона.

Никогда за все свои шестнадцать лет Тони, как называли его родители, не одевался с такой быстротой, хотя в спальном вагоне негде было повернуться. И вот он уже сидел перед большими окнами вагона-ресторана, из которых открывалась широкая равнина с разбросанными по ней типи, из кратера которых уплывали вверх перистые струи дыма. Вокруг поезда уже толпилось немало индейцев. Некоторые прихватили с собой отполированные рога бизона на продажу. Все были одеты в прекрасную оленью кожу, искусно расшитую бисером, как в старину, и украшенную иглами дикобраза.

В некотором отдалении от них виднелась величественная фигура очень высокого индейца с точеными чертами лица цвета красной меди, широкими плечами и длинными черными волосами, заплетенными вместе с хвостами горностая в косу. Голову его венчал убор из настоящих черно-белых орлиных перьев. Поверх одежды из дорогой оленьей кожи на нем было красивейшее зеленое шерстяное одеяло. Он стоял, скрестив руки на груди, с видом человека, привыкшего повелевать. Рядом с ним остановился высокий, тонкий юноша, совершенный его двойник по чертам лица и одежде, за исключением одеяла – у юноши оно было ярко-красное. И на голове не было орлиного плюмажа.

– Какие великолепные мужчины! – заметил профессор. – Ни один университет, каким только может похвастаться наш цивилизованный мир, не даст того, что простая пища, скромный образ жизни, даже сам воздух свободных прерий подарили этому гордому человеку и его сыну. Тони, мы обязательно должны заговорить с ним. Не знаю только, как представиться.

– Обстоятельства подскажут, будь спокоен, – улыбнулась миссис Аллан. – Выйдите с Тони подышать. Вот увидишь, что-нибудь да произойдет.

Так оно и случилось.

Когда профессор и Тони вышли на платформу, они увидели толпу пассажиров, некоторые прохаживались туда-сюда.

– Хоть бы они не стояли и не пялились так на индейцев! – с возмущением сказал Тони. – Индейцы на нас ведь не пялятся.

– Ну еще бы, – сказал профессор, – индейцев с колыбели учат, что вежливые люди не пялятся, как ты выразился.

Они завели короткую беседу о воспитании, и как раз в этот момент к величественному индейцу проворно подошел хорошо одетый господин и очень громко сказал:

– С добрым утром, приятель! Я бы не прочь купить это украшение из орлиных перьев, что у тебя на голове. Продашь его? Вот доллар.

Нортон Аллан сердито обернулся на него:

– Зачем так повышать голос? Ведь вы обращаетесь не к глухому.

– Ох! – Пассажир несколько смутился и понизил голос, но потом все равно громко и настойчиво повторил: – Вот два доллара за твои перья!

Индеец даже не взглянул на него, характерным движением едва уловимо передернул плечами, поправил на себе одеяло, повернулся и медленно пошел прочь. В это время мимо проходил проводник, и недоумевающий пассажир кинулся к нему:

– Вы подумайте, проводник, вон тот индеец не захотел взять у меня два доллара за цыплячье крылышко в его волосах.

Проводник рассмеялся:

– И не возьмет! Он не просто индеец, а Спящий Гром – вождь черноногих, живущих в окрестных прериях на территории в десять миль. У него самого три тысячи голов рогатого скота, восемьдесят лошадей и около двух тысяч акров земли под пастбищами. Ваши два доллара ему не нужны.

– Ох! – снова выдохнул пассажир, на этот раз более смущенно, и, проявив мудрость, вернулся в вагон.

Все это время молодой индеец в красном одеяле не сходил с места, лишь быстро перевел взгляд на Нортона, когда тот пытался урезонить шумливого пассажира.

– А вот сын Спящего Грома, Северный Орел, – продолжал проводник доброжелательно, остановившись рядом с юношей.

Нортон Аллан поспешил сделать шаг к нему, приподнял кепи и, застенчиво протянув ему руку, сказал:

– Северный Орел, я очень рад пожать вам руку.

Молодой индеец в ответ тоже протянул тонкие смуглые пальцы, мимолетная улыбка промелькнула на его лице, и он сказал:

– Вы громко не говорите.

И оба рассмеялись. Вскоре и профессор, который до этого был молчаливым, но заинтересованным наблюдателем всего происходящего, включился в разговор молодых, словно и ему самому было всего шестнадцать лет, когда все еще впереди.

Для Нортона это был знаменательный день – он не только познакомился с индейским вождем по имени Спящий Гром, который немного говорил по-английски, но их дружеские отношения так укрепились, что в полдень Северный Орел подошел к профессору с просьбой отпустить с ним Нортона, чтобы они провели ночь в типи его отца и на следующее утро прискакали назад до отправления поезда.

Спящий Гром стоял при этом рядом с сыном и согласно кивал, одобряя то, что говорил Северный Орел.

Само собой, миссис Аллан высказалась за то, чтобы найти повод вежливо отказаться от приглашения. Она просто слышать не хотела о такой затее. Однако профессор занял прямо противоположную позицию.

– Мы должны отпустить его. Конечно, пускай едет. Тони уже сам может за себя постоять. Не надо упускать такой счастливый случай. Он ведь уже почти мужчина. Пусть знакомится с жизнью, набирается опыта.

– Но они выглядят так дико! – попыталась оправдаться бедная мать. – Они же дикари. Только представь себе, что Тони один отправится к этим черноногим! Нет, не хочу даже думать об этом!

К счастью, проводник поезда услышал эти слова и, улыбаясь ее страхам, заметил довольно сухо:

– Мадам, если бы ваш сын был в такой же безопасности и так же защищен от зла и соблазнов в городе Торонто, как в гостях у Северного Орла, в его прериях, я бы вас от души поздравил.

Его заверение, судя по всему, тронуло обеспокоенную женщину. Она скорее сердцем, чем умом, почувствовала его правоту и тут же согласилась.

Лицо Северного Орла преобразилось, когда он уловил, что она отпускает Тони.

– Он будет в полной безопасности и приедет к поезду много заранее, – только и сказал он.

И тогда заговорил Спящий Гром, впервые за все время. Он произнес одно лишь слово:

– Безопасность. – Затем указал рукой в сторону прерии и повторил: – Безопасность.