Текст книги "Полдень, XXI век (февраль 2012)"

Автор книги: Полдень Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Она протянула пальцы и погладила его руку.

– Береги ее, Лорик, – мягко сказала матушка Шуша, – она хорошая женщина, тебе повезло.

Лоренц изо всех сил не обернулся (перфораторы за спиной зудели в унисон) и возразил:

– Она не моя, матушка, вообще, то есть. Да мне тут две недели осталось работать.

– Да и не спеши, не спеши, – согласилась матушка Шуша, – ты подожди, она отгорюет, и будет у вас все хорошо.

Лоренц подержал старушечьи пальцы в ладони, отпустил и пошел есть.

Так-то бабкины речи он сильно обдумывать не стал – и так понятно, им дай волю – всех переженят. Но вот про «отгоревать» Лоренц запомнил. И как-то вечером опробовал метод, которым как-то поделился Рон, шериф. Метод заключался в том, что надо тщательно изучить выражение лица человека, когда он не видит, что на него смотрят; а потом в тихом месте, лучше у зеркала, состроить такое выражение – и послушать, какие мысли придут. Зеркала у Лоренца не было, пришлось обойтись мышечными ощущениями. Он прищурился снизу вверх, тщательно выровнял рот, прикусил изнутри нижнюю губу и постарался свести брови поближе, чтобы легла вертикальная складочка, как у Салли. Посидел, глядя перед собой в стену, взял со стола чашку и опустил руку прямо с чашкой между колен. Посидел еще.

Результат ему очень не понравился.

Между тем Ашотов дубочек выкинул два новых листа, а вокруг него прорезалась мелкая травка. Тушински прислал еще воды, а Дижоны решили перезахоронить брата с поверхности к Салли, потому что у нее был каштан. Матушку Шушу привозили раз в неделю и оставляли на целый день, что по амбарцумяновским меркам означало большое доверие. Лоренц почти докончил центральную полосу, как у него вдруг кончился срок.

С вечера Лоренц с сожалением посмотрел на неоконченную работу и позвонил Рону.

– А всё, – с удовольствием подтвердил тот, – улетают твои охломоны. Прямо сейчас, вроде бы. Заходи завтра, я тебе рабочий чип верну.

Лоренц вышел в ангар еще раз, посмотрел на тоскливо торчащую вдали камнедробилку, вернулся и договорился с Салли, что возьмет на завтра выходной, а потом вернется доработать полосу.

В поселке Лоренцу обрадовались – конечно, четыре месяца без главного клоуна! – да и вахта последняя, похоже, всем успела проесть печенки. Лоренц зашел в банк и с удивлением осознал, что впервые за последние три года его задолженность поднялась выше дна стандартной кредитной глубины. Салли хоть и платила копейки, но он же и не тратил ничего вовсе. Он зашел в гости к паре знакомых, забрал у Рона чип и как-то незаметно оказался в баре.

Проснулся опять в кутузке. Порассматривал знакомый потолок, ощупал лицо, скривился и постучал в стену. На стук появился шериф с двумя кружками кофе.

Лоренц сел на полу и взял одну кружку. Шериф плюхнулся на шконку и прихлебнул из второй.

– С кем на этот раз?

– Да ничо особенного, – зевнул шериф, – с Доннеллом дурака валяли. Его-то бригада домой утащила, а тебя ребята ко мне принесли отоспаться. Бар там отмывают, спать негде.

– Что, вообще никого не помяли? – с надеждой спросил Лоренц.

– Кому-то с третьей вахты зуб выбили, даже не знаю, Доннелл или ты. А, ты ж не знаешь. Закон приняли, участие в драках в баре – на свой счет при любых повреждениях, ну или можно страховку купить, Вейре уже ценник вывесил.

Лоренц ухмыльнулся.

– Вот и давно бы так!

– А все повреждения бара по-прежнему башляет зачинщик, – добавил бессердечный шериф и зевнул, – вчерашнее, значит, вам с Доннеллом пополам.

Лоренц вернулся на кладбище хмурый и сразу сел за руль. Нет, выпить – понятно. Подраться – святое. Но дорого, черт возьми. Месяц работы псу под хвост, и это еще впополам. А тут еще Салли подошла и осторожно спросила, всегда ли ему надо драться, когда выпьет.

– Да нет! Ну, задираюсь, конечно, не без того. Но не зверею, как некоторые.

Тут хозяйка его удивила. Оказалось, что у нее какая-то дата, в одиночку грустно, а как он отнесется – без проблем, нет?

Вона что, сообразил Лоренц, она ж боится, что я тут накуролесю. И поспешил успокоить хозяйку:

– Чтоб я начал дурковать, у тебя столько алкоголю нету. А ноль-семь на двоих мне только зарумяниться.

На том и порешили. Вечером молча выпили за ужином, и Салли начала уже собирать посуду, как Лоренц ляпнул:

– Ты ведь, хозяйка, я смотрю, и сама кого-то похоронила?

Салли скривилась.

– Если бы…

Она унесла посуду, стерла невидимые пылинки со стола, села, снова встала.

– Ты понимаешь, – она снова села, – мне все говорили, что я не могу иметь детей, а потом вроде медицина что-то напридумывала, мне и разрешили попробовать… Ну, я попробовала, у меня и получилось, почти.

Салли резко повернулась к Лоренцу, и он едва не отпрыгнул – на белесом лице черные-черные глаза, зрачки увеличились во всю радужку.

– Она мне на УЗИ ручкой махала, понимаешь? А они потом – плод не отдаем. Не знаю, может, из нее косметику сделали. Или в мусорку спустили.

Она провела пальцами по краю стола, вздохнула.

– Извини, но ты ж сам спросил.

– Да что уж тут, – тихо ответил Лоренц, – понять можно.

Они посидели в тишине еще несколько минут, и вдруг Лоренц ошарашенно глянул на хозяйку.

– А ведь тебя раньше не Салли звали.

– He-а. Не Салли.

– Красивое имя для девочки, – сказал Лоренц.

– Очень, – мечтательно сказала она.

Звонил Тушински, спрашивал, примет ли миз Мэшем практикантов из Нового Ленинграда. Салли решительно согласилась, а Лоренц так же решительно заявил, что никуда не уедет, пока не посмотрит на тех практикантов. Кто их знает, коммунистов.

Коммунисты приехали через неделю. Лоренц пошел их встречать к междугородному шлюзу и не сразу понял, что за карлики торчат в углу, обложившись рюкзаками. Но тут все трое встали с корточек, и оказались никакими не карликами – а нормального размера подростками. Мосластыми, лопоухими, веснушчатыми подростками в одинаковых комбинезонах и с одинаковыми бритыми под ёжик головами.

Тот, который покрупнее, лет четырнадцати на вид, подошел к Лоренцу и спросил басом:

– Мистеррр Нейман?

– Добрый день, – Лоренц протянул руку, и мальчишка уверенным жестом пожал ее.

Его товарищи бойко вделись в рюкзаки, подали в четыре руки здоровенный рюкзак старшему.

– Я Гриха, – сказал старший, потом указална самого маленького, рыжеватого – вот он – Миха, а он, – на самого веснушчатого, – Леха. Мы с Лехой техники, а Миха почвовед. Заочник, третий курс. Куда идем?

Лоренц не нашелся, что ответить, и указал направление пальцем. Гриха и все остальные учтиво подождали, пока Лоренц двинется первым, и гуськом потянулись вслед.

У Салли при появлении вереницы практикантов стали страшные глаза. Она оттащила Лоренца в ближайшую подсобку и схватила его за ремень.

– Не оставляй меня с ними!

Лоренц положил руку ей на плечо и почувствовал, что хозяйку бьет крупной дрожью.

– Что случилось, – спросил он вполголоса, – я никуда не ухожу, что с ними не так?

– Это же дети! – выдохнула Салли.

– Это дети? – Лоренц оглянулся и засмеялся. – Это не дети, это сволочи. Ну, как я понимаю, вполне самостоятельные ребята. Что с тобой?

Салли с размаху ткнулась головой ему в солнечное сплетение и зарыдала.

– Тише, тише. Никуда не ухожу. Вот до послезавтра совсем никуда, а потом буду днем на новый штрек уходить работать, а ночью возвращаться. Хорошо? Эй?

В подсобку заглянули Леха и Гриха.

– О, извините, – сказалЛеха, – мам, где нам расположиться?

– МЭМ!!! – хором рявкнули Гриха и Лоренц, – мэм, а не мам!

Салли с громким сипением вдохнула и убежала.

Лоренц откашлялся.

– Так, камрадес, – сказал он в наступившей тишине, – меня звать папой можно. Если приспичит. Но миз Мэшем надо называть миз Мэшем или, если она разрешит, миз Салли. Я понятен?

– Да, cap («сэр!» – прошипел Гриха), извините. Я английский по книжке учил, – виновато ответил Леха.

В конце концов все устаканилось. Ленинградцы оказались ребятами квалифицированными, Гриха и Леха принялись приводить в порядок едва начатый системный центр регуляции освещения, а Миха увлеченно толковал с Салли про каких-то жужелиц. Салли грустно говорила, что ей удалось приобрести только тот вид, что помельче и подешевле, Миха обещал поделиться личинками. Лоренц обозрел картину и полез штробить левую стену – делать надо, и, главное, на виду, если Салли вдруг опять запаникует.

На исходе практики Лоренц запалил Гриху за самодеятельностью. Парень стоял у колонны с гравером и аккуратно вырезал по-русски четвертую строчку чего-то. Видимо, стихотворения. Высоко над ним перекликались Салли, Леха и Миха, натягивавшие по потолку зеркало термоизоляции.

Лоренц громко откашлялся.

Гриха обернулся:

– А? Привет, мистер Нейман. Подожди чуть-чуть, я допишу и прочитаю.

Он аккуратно, не хуже, чем по трафарету, вывел последние кириллические буквы, выключил гравер и отошел.

Лоренц поднял брови.

Гриха набрал воздуху, подтянулся и суровым голосом прочитал что-то напевное и раскатистое одновременно.

– А перевести?

Гриха нахмурился и начал переводить:

– Наши умершие… не покинут нас в несчастье… Наши погибшие – защитники. Небо отражается в лесу…

Лоренц повторил последнюю строчку:

– И деревья стоят печальные. Да уж, – он посмотрел в подвижное зеркало потолка.

– Это про Вторую мировую. Песня про летчиков. Вот один прилетел, а друга все нет. И время прошло, кислород уже кончился… ну или не кислород, что там тогда жизнеобеспечением было. И этот понимает, что уже ждать без толку.

– Нормально, – сказал Лоренц, – хорошие стихи.

* * *

На Салли Мэшем уже давно не хоронят. Пойнт-Даймонд построил два новых кладбища. А Мемориал в Новом Ленинграде еще принимает. На Салли Мэшем люди приходят погулять, подышать зеленью, туда ежедневно приводят на прогулки целый детский сад. И каждый разумный человек даже в средней группе знает, что белки кусаются, если позвать их, но ничем не угостить, что от сырых белых грибов болит живот и что земляника на холмике возле семидесятого метра поспевает раньше, чем в других местах.

На стене против этого холмика, насыпанного, конечно же, из хорошего камня под грунт, – имя Салли. Имя Лоренца Неймана можно найти на сто шестьдесят восьмом метре, а Марка Тушинского – на сто третьем, крупными буквами выше четырех рядов обычных надписей. Наверху, по решению городского совета, гравируют имена особо заслуженных или героически погибших граждан. Но то, как угодил туда хлопотун тушински, – это отдельная история, и я ее расскажу как-нибудь в другой раз.

Александр Голубев
Не дразните Бродячего Стоматолога

Полуоторванный ржавый лист громыхал на всю площадь. Порывы штормового ветра трепали его так, что казалось – нелепая конструкция автобусной остановки, от которой искореженный лист все никак не мог оторваться, пытается взлететь и унестись прочь из этого города, окруженного со всех сторон холодным морем.

На фонарном столбе съежилось объявление с выцветшим шрифтом:

ПРАВИЛА ПОВЕДЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА ПРИ ВСТРЕЧЕ С БРОДЯЧИМ СТОМАТОЛОГОМ

1. Не дразнить стоматолога и не замахиваться на него.

2. Не смотреть стоматологу в глаза и не показывать ему свой страх.

3. Ни в коем случае не убегать от стоматолога, будет погоня, и стоматолог настигнет человека.

4. Отвлечь стоматолога, бросив ему какой-нибудь предмет, находящийся у человека (пакет с продуктами, шарфик, кошелек и т. д.).

5. Медленно отходить к стене дома (к забору) спиной и призывать на помощь.

6. Принять боевую стойку к стоматологу и выставить одну руку вперед.

7. Использовать для защиты подручные средства – зонтик, портфель, камни и т. д.

8. По возможности ударить стоматолога по носу (болевая точка стоматолога).

9. Если стоматолог сбил с ног, лечь на живот и руками закрыть шею.

Если бы я был плотником, то вместо этих безобразных металлических столбов я поставил бы деревянные. Я украсил бы каждый из них тончайшей резьбой, и она была бы такая красивая, что ни у кого бы не поднялась рука прилепить объявление.

От столбов пахло бы сосной, свежей стружкой, древесина светилась бы внутренним янтарно-желтым светом. А со временем, впитав дожди, ветра и снега, столбы стали бы похожи на древние индейские тотемы, стоящие на площади уже не одну сотню лет. Дерево окостенеет, покроется сетью трещин и словно уйдет в себя.

– Изучаете?

Я пошарил взглядом вокруг и увидел возле урны пустую бутылку. Увесистую, темного стекла, с пузатым горлышком. Только после этого я обернулся.

Худое лицо. Приятным такое не назовешь. Да и ростом он был выше меня на полголовы, это тоже внушало опасения. Ветер пытался столкнуть его с места, он сутулился, расставив ноги и втолкнув руки в карманы серой парусиновой куртки.

Какое твое дело, что я изучаю! Тебе чего надо, а? Ты автобус ждешь? Ну, таки жди! Молча! Или ты стоматолог? Бродячий? Тогда тебе карачун пришел, я тебя не боюсь, понятно? Схватить за грудки, тряхнуть пару раз. А потом в солнечное сплетение. Снизу. И по затылку бутылкой сверху.

Зря я смотрю ему в глаза. Неправильно делаю, не по инструкции. Хорошо, что ошибся, и это нормальный человек. А то бы лежать мне сейчас за остановкой в траве. И бутылка бы не помогла. Чего людей-то смешить – зонтик, портфель, камни. Его пистолетом не остановишь, не то что камнем.

Я улыбнулся и пожал плечами:

– Да сколько уже можно изучать, и так наизусть выучил, на всех остановках понаклеено.

Если бы я был плотником, то вместо этих уродливых металлических остановок построил деревянные павильончики. Это были бы уютные ажурные павильончики с изогнутыми крышами красной черепицы, как в китайских домиках для чайных церемоний. Внутри стояли бы добротные полированные скамейки, на которых так приятно было бы ждать автобус.

– А вы давно здесь стоите? Случайно не обратили внимания, третий номер не проходил?

Вот так вот. Стоит только раз нормально ответить, как всякая сволочь начинает цепляться – что да как! Ненавижу таких. Потому что такие обязательно до кого-нибудь доколупаются даже на необитаемом острове.

Я снова улыбнулся:

– Вам третий номер нужен? Да я сам его жду минут уже пятнадцать. Наверное, скоро будет.

Кто он такой? Прикидывается нормальным человеком. Все-таки попробовать бутылкой по затылку? Или для начала задать наводящий вопрос?

– Погода сегодня ветреная, хорошо еще дождя нет.

При чем тут погода, его надо про кариес спрашивать, про бормашину или что там еще есть?

Он зачем-то посмотрел по сторонам, будто это не его сдувало с места, и громко ответил:

– Да, ветер сегодня сильный. А дождь, передали, будет во второй половине дня.

Почему он не смотрит в глаза? Подозрительно. Сегодня вообще автобус будет или нет?

– Знаете, мне шум ветра напоминает звук бормашины. А вам?

Его лицо приняло удивленное выражение, но глаза он все так же старательно отводил:

– Нет, что вы! У бормашины более высокий звук, такой свистящий и пронизывающий душу.

Не получилось. Ладно, спросим по-другому.

Я кивнул на судорожно вихляющийся лист автобусной остановки:

– Напоминает хруст вырываемого с корнем зуба!

Он слегка присел, схватился за щеку и выговорил:

– Ничего такого. Просто скрежет железа.

– Ну да! Как скрежет хирургических щипцов.

Он обвел глазами безлюдную площадь и начал пятиться к остановке. Заманивает. Или выполняет инструкцию? Надо давить до упора, пока не сломается, тогда все станет ясно.

– А вам автобусное сиденье не напоминает зубоврачебное кресло?

Тут он не выдержал. Выставив вперед левую руку, он попытался правой стукнуть меня в нос. Я отскочил и, чувствуя, как черная волна захлестывает мое сознание, как каменеют мои мышцы, пригнулся и приготовился к прыжку, но тут подошел наш автобус.

Автобус был почти пуст. На задней площадке стояли трое мужиков рабочего вида, а тот длинный тип демонстративно прошел вперед и там уселся ко мне лицом.

Из хрипящих динамиков диктор городской радиостанции обстоятельно знакомил нас с последними терактами в Испании. Потом огласил местную милицейскую сводку за сутки. Столько-то ограблений, краж, автоаварий. Найдены две жертвы бродячих стоматологов, как всегда, свидетелей нет.

Если бы я был плотником, у меня была бы собственная мастерская, и там я вырезал бы из отлично просушенных березовых чурочек затейливые ложки и черпаки, тонкие, почти прозрачные чаши, завораживающие структурой дерева, и пахучая стружка сыпалась бы мне на колени из-под остро заточенного резца.

Еще я выпиливал бы лобзиком кружевные наличники для окон дачных домиков, послушным рубанком стругал бы бруски и тщательно полировал наждачной бумагой, а потом собирал из них оконные переплеты или сколачивал садовые скамейки с изящно изогнутыми спинками…

Я почувствовал чей-то пристальный взгляд. Это был тот тип с остановки. Он смотрел на меня. Прямо в глаза. Несколько мгновений он не отводил взгляда, потом ухмыльнулся и больше уже не смотрел в мою сторону.

Автобус остановился у ресторана «Собачьи Уши». Бронзовая табличка на углу извещала, что в этом здании в апреле 1921 года располагался штаб революционных сил, которыми руководил большевик Опарин, в июле того же года сожженный в топке японского миноносца.

В приоткрытую на крыльцо дверь была видна задумчивая мордочка проститутки лет девятнадцати. В ожидании клиентов она курила, равнодушно глядя на дорогу и проезжающие мимо машины.

Последний раз в этом кабаке я был лет семь назад. Меня затащил туда одноклассник, с которым мы не виделись с окончания школы. Дело было в феврале поздно вечером и мы дико замерзли. И тогда он предложил пойти в ресторан.

Свободных мест не было, у дверей стояла толпа, но одноклассник оказался завсегдатаем «Собачьих Ушей».

Нас усадили за чей-то столик, принесли графинчик водки и две тарелки винегрета. Мы тут же выпили и принялись слушать грохочущую музыку местного ансамбля, кажется, это был уже и не ансамбль, в то время все кабацкие лабухи вдруг стали называть себя «группами». Правда, название у них было еще какое-то старое и непритязательное, то ли «Аллегро», то ли «Ореол». Пели они в основном по-английски, и понять, какая именно это песня, можно было с трудом, в основном, не раньше припева. Но хит «Бони М» «Белфаст» они просто порвали. Солист натужно, до жил напрягая шею, отрывисто выхаркивал в микрофон:

– Бэа Фаст! Бэа Фаст! – доводя и так уже беснующуюся пьяную толпу на танцплощадке до наивысшего градуса веселья.

С нас даже не взяли денег, такие друзья были у моего одноклассника в этом кабаке, мы вышли оттуда тепленькие от водки и одуревшие от музыки и вспышек прожекторов, и потом еще долго ходили по заснеженным улицам и разговаривали. Тогда это было совсем не опасно…

Внезапно проститутка побледнела, словно увидела что-то невыносимо жуткое, выползшее из ее ночных кошмаров, давным-давно, казалось, уже позабытых и выжженных солнечным светом. Она, как приговоренная, смотрела на это что-то, поворачивая голову все ближе к автобусу, в котором я сидел.

И когда ее взгляд наткнулся на мои глаза, словно вручая мне эту свою жуть, какой-то человек в белой рубахе, забрызганной кровью, мятых серых брюках и стоптанных сандалиях на босу ногу поднялся на заднюю площадку.

Желтая кожа на его лбу была туго натянута до пергаментной прозрачности, а на худых щеках собралась в глубокие складки, будто он, часами стоя перед зеркалом, изо всех сил оттягивал руками свое лицо вниз, к подбородку.

При его появлении меня парализовал ужас, потому что мне сразу стало понятно, кто это. Я не мог пошевелиться, только сидел, слыша оглушительный гул крови в ушах,и твердил про себя, словно заклинание:

– Правило номер два: не смотреть ему в глаза, не смотреть ему в глаза, не смотреть…

Это был он – Бродячий Стоматолог. Я сразу ощутил его власть над собой, над тремя безмолвно замершими работягами, только что с матерками обсуждавшими свое начальство, да и вообще власть над всеми людьми, можно было только затаиться, спрятать взгляд и надеяться, что он не заметит, не остановится рядом и пройдет мимо, найдя себе другую жертву.

Громыхнув закрывающимися дверьми, автобус кашлянул и тронулся.

Я вдруг вспомнил тоскливые ночи первых месяцев службы в армии, эти бесконечные, пропитанные ненавистью и страхом ночи, когда лежишь на втором ярусе солдатской койки, и слышишь шаги старослужащего, сначала далекие и неотчетливые, но вот уже они рядом, неотвратимые и тяжелые, с металлическим чмоканием стальных подковок на каблуках, специально не привинченных наглухо, чтобы при ходьбе возникал именно такой звук. И ждешь, что сейчас они остановятся возле тебя, и у самого уха раздастся негромкий голос, глумливо растягивающий слова:

– Па-а-адъе-ем, ба-а-аец! Кому, с-сука, лежим, па-а-ше-е-л в бытовку!!

А потом соленая кровь во рту, и тупая боль в затылке, и снова страх, и снова ненависть…

И никто из всего нашего призыва так и не встал, чтобы этому помешать. Никто.

Бродячий Стоматолог стоял рядом с нами. Он выбирал, а мы ждали, раздавленные, но еще не до конца, ведь каждый из нас надеялся выжить, выполняя правила поведения, расклеенные на всех столбах, не убегая, не замахиваясь и не дразня, пытаясь обмануть себя и всех остальных своим деланно-равнодушным видом.

Автобус вилял и проваливался в выбоины на асфальте, выползал из них, хрюкая старой коробкой передач, а мы все ждали, с кого же он начнет, но Бродячий Стоматолог вдруг прошел мимо нас, туда, где в одиночестве сидел тот самый мужик в парусиновой куртке, совсем еще недавно выяснявший у меня, как давно прошел автобус маршрута номер три.

Обернувшись, я увидел его остекленевшие глаза и ужас в них, ужас человека, глядящего на приближающуюся смерть с лицом, сползшим к подбородку.

Бродячий Стоматолог подошел к нему и что-то негромко сказал. Тот с готовностью открыл рот и зажмурился, откинув голову назад. Бродячий Стоматолог повертел щипцами, примеряясь, и с хрустом вырвал зуб из нижней челюсти мужика.

Мужик замычал и судорожно вцепился руками в сиденье. Вместо того, чтобы вцепиться в глотку Стоматолога. Он не сделал этого потому, что надеялся. Ведь прожить можно и без зубов.

Кровь текла по его губам и капала на куртку.

Стоматолог бросил под ноги зуб и внимательно осмотрел добросовестно разинутый рот.

То, что должно было произойти дальше, знали все, кто жил в этом городе, окруженном со всех сторон холодным морем.

Сначала жертве выдергивали зубы, а потом сворачивали шею. Обычно тело находили где-нибудь в канаве, рядом с пустыми пластиковыми бутылками из-под пива и смятыми сигаретными пачками.

Если бы я был плотником, я украшал бы резьбой уличные столбы, чтобы они стали похожи на древние индейские тотемы, я построил бы ажурные павильоны, похожие на китайские домики для чайных церемоний, я вырезал бы из березовых чурочек затейливые ложки и черпаки.

Если бы я был плотником. Но я не плотник. И, наверное, никогда им уже не стану…

Я вскочил, чувствуя, как черная волна захлестывает мое сознание, как каменеют мои мышцы, и прыгнул на Бродячего Стоматолога, целясь кулаком ему в висок, заранее зная, что его не остановить не только кулаком, но и пистолетом, и что его нельзя дразнить, и, хуже того, замахиваться.

Но я не собирался дразнить Бродячего Стоматолога.

Я хотел его убить. Вопреки всем инструкциям.