Текст книги "Наваждение – книга 2"

Автор книги: Пола Вольски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

– Дорогая моя, лучше поговорить об этом в другом месте, но не здесь и не сейчас. Давай-ка вернемся домой.

Элистэ не стала спорить, и они направились к дорожке.

Вдруг позади раздалось гневное шипение, заставившее их обернуться. Глориэль под своим огромным подобием вся тряслась и вибрировала, ее огоньки разгорелись яростным алым свечением, маленькие лопасти вращались во всю свою мощь.

– Что с ней? – спросила Элистэ. – Почему… ох!

Белый камешек просвистел в воздухе подобно пуле и угодил ей в ногу. Многочисленные юбки смягчили удар, но она все равно пошатнулась. В нес полетел второй камешек – и тоже попал в цель. Элистэ вскрикнула от боли, бросилась за дерево и осторожно выглянула из-за ствола.

Глориэль стояла на декоративной площадке, посыпанной белым гравием. Каким-то непонятным образом – происходящего под ее металлическим корпусом не было видно – Чувствительница подбирала с земли камешки, втягивала в себя и выстреливала ими через воздушные клапаны с поразительной силой и точностью. Элистэ мигом убрала голову. Гравийный залп обрушился на дерево, за которым она спряталась.

– Глориэль! Красавица моя, попробуй успокоиться, я очень тебя прошу. Глориэль! – Кинц бросился к Чувствительнице, пырнув в сотворенное им огромное наваждение, как корабль входит в полосу тумана, и опустился перед ней на колени. – Ну же, красавица ты моя, зачем так расстраиваться? Никто тебя не бросает, завтра я вернусь, обещаю тебе. Мы же обо всем договорились, разве ты не помнишь? Поверь, никто не уводит меня от моей Глориэли. Все в порядке, все хорошо, успокойся.

Нежные уговоры постепенно возымели действие. Обстрел гравием прекратился. Алые вспышки уступили место тревожным оранжевым огонькам, а пронзительный свист перешел в капризное гудение. Кинц поднялся и начал осторожно пятиться. Глориэль взвыла, однако воздержалась от военных действий.

– Ну вот, по-моему, удалось ее переубедить, – удовлетворенно заметил Кинц. – Правда, она повеселела? Думаю, теперь она разрешит нам уйти.

– Разрешит? – Элистэ трясло от страха и бешенства. – Разрешит! С каких это пор жалкая ничтожная кучка железных деталей стала распоряжаться нашими приходами и уходами?

– Тише, моя дорогая, она может услышать!

– Ну и пусть!

– Дитя мое, будь терпеливой, пойми – мы имеем дело с чрезвычайно сложным устройством, хрупким и очень ранимым…

– Она чудовищно избалована! Добрый удар кувалдой пошел бы ей только на пользу.

– Нет, нет, насилие никогда не помогает. Если б ты могла проникнуть в ее многочисленные тревоги, в ее нужды и страхи…

– А как быть с моими страхами? Эта тварь пыталась меня убить!

– Что ты, ничего подобного! Она всего лишь расстроилась, подумав, что ее бросили…

– Она прекрасно знала, что делает! А я в результате не могу и шагу ступить.

– Умоляю, дитя мое, постарайся! Нам бы только выбраться на дорогу. Сумеешь? Обопрись на меня.

Дядя Кинц пришел в такое волнение, его узкое лицо под обличьем усатого матроса покрылось такой смертельной бледностью, что Элистэ пожалела о своей вспышке и умерила тон.

– Со мной все в порядке. Я преувеличила. Прошу прощения. Идемте, дядюшка, – сказала она.

Кинца не пришлось просить дважды. Взявшись за руки, они покинули Средоточие Света и быстрым шагом прошли по извилистым темным дорожкам. Выйдя из садов Авиллака, они разжали руки. На улице видавшему виды моряку с его юным спутником удалось сесть в ободраннейший из фиакров.

Кинц распрощался с Элистэ у дверей пансиона и отправился по своим ночным делам. Она не знала, чем он будет заниматься, он же не приглашал ее с собой. Элистэ проводила взглядом крепкую высокую фигуру, пока та не растворилась во мраке, потом обошла пансион и на заднем дворе, спрятавшись в тени от случайного взгляда, развеяла наваждение, скрывающее ее подлинный облик. Вернув себе прежний вид, она вошла в пансион и поднялась в квартирку Дрефа. На лестнице и в коридоре, к счастью, не было ни души. Дреф, конечно, отсутствовал; последнее время он редко появлялся дома. Не приходилось сомневаться в том, что он и его дружки-нирьенисты где-то обсуждают очередной безумный и безнадежный план вызволения наставника и товарищей. Ох, не сносить ему головы! Впрочем, нет, он слишком умен. Но безрассуден – всегда безрассуден. Арест грозил ему каждый день, и никакие ее слова или действия не могли его удержать – или помочь ему. Он не хотел от нее помощи и в помощи не нуждался – как не нуждался и в ней самой. Элистэ ненавидела этого выскочку серфа почти так же сильно, как собственное бессилие и бесполезность. Хорошо хоть она понадобилась дядюшке Кинцу, пусть в качестве носильщика. Завтра вечером он возьмет ее с собой, не отвертится. Ей надоело вечно сидеть без дела, хватит!

Немного приободрившись, Элистэ разделась до нижней юбки. Резкая боль в ноге напомнила ей об обстреле. Там, куда угодили пущенные Глориэлью камешки, кожа уже потемнела. К утру появятся черные синяки. Не будь не ней столько юбок, она могла бы остаться хромой на всю жизнь!..

Глориэль. Что за бешеная, ревнивая, зловредная и балованная Чувствительница! К тому же опасная Но дядюшка Кинц не хочет этого замечать

– носится с ней, как балбес с шарманкой, и ничто на свете не способно открыть ему глаза. Что ж, в конце концов он ее сотворил. А она, безусловно, может приносить пользу – один раз она это уже доказала и скоро, может быть, даже завтра, докажет снова.

Завтра.

Элистэ задула свечу и легла в постель. Она таки пойдет завтра с дядюшкой. Элистэ закрыла глаза, и ни боль в ноге, ни тяжесть на сердце не помешали ей мгновенно провалиться в сон.

Когда она проснулась, в квартирке было пусто и тихо. Дверь в комнату Дрефа стояла открытой, постель аккуратно застелена; он явно не ночевал дома. Поднявшись, Элистэ обнаружила, что ушибленная нога распухла да еще и разболелась, так что согнуть ее в колене было почти невозможно Опустившись на край постели, она осторожно помассировала ногу. Нужно наложить компрессы – лед, масло, грязь, все что угодно, лишь бы расслабить мышцы: хромать ей никак нельзя Если дядя Кинц решит, что ей трудно передвигаться, он ни за что не возьмет ее с собой.

Легкие упражнения вроде бы принесли облегчение. Благодаря разным процедурам к десяти утра Элистэ уже могла пройтись ровным упругим шагом. Теперь оставалось всего лишь сохранить себя в форме.

Как она и предполагала, день тянулся страшно медленно. Дреф не появлялся. Элистэ коротала время за чтением, вышиванием и бесконечными чаепитиями. Обычный день в ряду остальных: одиночество, скука – и все же благодать по сравнению с зимними ужасами Восьмого округа. Время от времени она вставала размяться – прохаживалась, приседала, подпрыгивала. Нога вела себя неплохо, и все должно быть нормально.

Наконец наступил вечер. Когда солнце зашло и последние закатные блики догорали в небе теплыми оттенками красного, Элистэ постучалась к Кинцу. При других обстоятельствах она бы не стала беспокоить его так рано: старый кавалер вел сугубо ночной образ жизни и в этот час мог еще отдыхать. Но сегодня Элистэ не выдержала.

Кинц сразу открыл; ее приход явно доставил ему удовольствие. Выглядел он, возможно, чуть озадаченным и рассеянным, впрочем, не более, чем обычно, и уж совсем не похоже было, что он сейчас только проснулся. Большие бесцветные глаза за стеклами очков смотрели внимательно и ясно, свободная серая одежда была в образцовом порядке – как всегда. Элистэ впервые в жизни задалась вопросом: а спит ли он вообще? Не входит ли сон в число тех житейских мелочей, без которых он решил обойтись?

Она приготовилась упрашивать и спорить, но, к ее облегчению, не понадобилось ни того, ни другого. Дядюшка Кинц охотно согласился взять ее с собой в сады Авиллака при условии, что она примет личину по его выбору.

– Как, матросу дана отставка? И юнге тоже? – удивилась она.

– Фигуры, Дитя мое, если хочешь, можем сохранить, – ответил Кинц. – Я и сам не против – успел привязаться к черным усам. Фигуры годятся, но сегодня мы облачим их в другое платье, только и всего.

– В какое?

– В форму народогвардейцев.

– Ну, дядюшка, вы настоящий старый лис.

На сей раз Кинц навел чары после того, как они вышли на улицу – расхаживающие по пансиону народогвардейцы легко могли вызвать панику. Под прикрытием благодатных весенних сумерек Элистэ вновь превратилась в юношу; правда, теперь она была одета в мешковатую, гнусно простонародную коричнево-красную форму личной гвардии Уисса Валёра. Роскошные усы дядюшки Кинца вполне соответствовали столь же мешковатому мундиру лейтенанта Народного Авангарда.

Элистэ никак не могла опомниться: она, Возвышенная, – и обряжена в форму заклятых врагов своего сословия! Дико, невероятно, однако в высшей степени полезно. Она быстро поняла преимущества, даруемые принадлежностью к Народному Авангарду. Пешеходы торопились уступить им дорогу; уличные торговцы, нищие и бродячие музыканты подобострастно кланялись; купцы и кучера почтительно приветствовали их. Но все это раболепие было так же фальшиво, как наваждения Кинца во Дерриваля. Люди выказывали им уважение, но про себя думали совсем другое.

До садов Авиллака они доехали в фиакре, и тут-то мудрость дядюшки Кинца предстала во всей своей убедительности. Кольцо вокруг парка обычно бывало оживленным, да и сейчас здесь толклось немало любопытных. Однако никто не пытался проникнуть в Сады: вооруженные народогвардейцы несли караул по всему периметру. В эту ночь гражданским лицам доступ в сады Авиллака был закрыт.

Власти заглотнули наживку – это ясно.

Простые граждане не могли проникнуть сквозь цепочку охраны, но никто не удивился прибытию подкрепления – офицера Народного Авангарда и его денщика. Кинц во Дерриваль ответил на приветствие и невозмутимо проследовал за оцепление вместе с племянницей, почтительно державшейся сзади. Элистэ невольно поразилась тому, как воспринимают народогвардейцы их новый облик. Теперь, научившись проникать взглядом сквозь обман наваждения, она только дивилась, что остальные ничего не замечают. Ни у кого не возникло и тени подозрения; все оказалось до смешного просто.

Миновав охрану, они молча пошли по безлюдной узкой дорожке Голоса и мелькание фонарей за деревьями подсказали им, что Средоточие Света близко. Через минуту они вышли на поляну, и у Элистэ перехватило дыхание. Посередине возвышалась Оцепенелость-наваждение – огромная, подавляющая, жуткая в своей неподвижности, а у ее основания, подобно крохотному семечку в плоти перезрелого плода, затаилась Глориэль – незаметная, молчаливая, но отнюдь не погруженная в спячку. Оцепенелость охранял взвод народогвардейцев. Охрана смотрела в оба, но вела себя спокойно, поскольку явно не ожидала подвоха. Новоявленная Оцепенелость не представляла непосредственной угрозы. Сады очистили от посторонних, а неуловимый чародей из бывших Возвышенных, за которым в настоящее время охотился Комитет Народного Благоденствия, понятное дело, и не подумает соваться со своими пустыми наваждениями к столь могучей Чувствительнице. Так что тревожиться не было оснований, и солдаты с любопытством и интересом, граничащим с предвкушением, ожидали развития событий.

Кинц уверенно пошел вперед. Элистэ испуганно посмотрела на него и хотела было схватить за руку, но вовремя опомнилась. Во рту у нее пересохло, ноги отказывались повиноваться. Добровольно лезть в толпу народогвардейцев показалось ей чистым безумием. Кто-нибудь непременно увидит. Кто-нибудь поймет.

«Сама ведь напросилась».

Она последовала за дядей и, очутившись в гуще солдат, обдавших ее запахом чесночной похлебки, которую им давали на ужин, убедилась, что все не так уж страшно. Никто из народогвардейцев и бровью не повел, никто не проник в наваждение, сотворенное Кинцем во Дерривалем, да никто и не обратил на них внимания. Все взгляды были прикованы к дальнему краю поляны, где, вероятно, что-то происходило. Элистэ немного успокоилась и тоже посмотрела в ту сторону.

На фоне темной стены деревьев возникло какое-то движение, замелькали фонари, послышались голоса… и вот появился новый отряд народогвардейцев. В гуще высоких бравых солдат Элистэ различила низенькую полноватую фигурку с поникшей головой. Отвисшая грудь, согбенные плечи, одутловатое лицо, вопрошающий взгляд кротких глаз – это могла быть только Флозина Валёр.

«Глаза у нее, как у дядюшки Кинца, но сколько в них грусти!»

Рядом с Флозиной выступал человек, являвший собой полную ее противоположность, – стройный, высокий, юный, божественно прекрасный, с блестящими локонами, которые отливали золотом даже при скудном свете фонарей; безупречная осанка, тонкие черты лица, беломраморная кожа.

«До чего красив», – подумала Элистэ, но, приглядевшись, изменила свое мнение. Его неподвижное лицо походило на маску, а взгляд голубых глаз напоминал застывший немигающий взгляд статуи. То было лицо восковой куклы или живого трупа, отвратительное в своем совершенстве. «Кто бы он ни был, самомнения ему не занимать».

Выйдя на Средоточие Света, пришедшие все как один уставились на Оцепенелость. Даже Флозина, и та на миг поддалась всеобщему порыву. Но затем, пока ее тюремщики продолжали разглядывать призрачную корону мнимой Оцепенелости, она украдкой опустила глаза и узрела настоящую Глориэль, притаившуюся в сердцевине наваждения. Если Флозина и удивилась, то никак этого не проявила, только вздрогнула. Она обвела взглядом Средоточие Света и, скользнув глазами по многочисленным фигурам в коричнево-красной форме, безошибочно остановилась на Кинце во Дерривале. Искушенные в чародействе внимательно посмотрели друг на друга, не меняя, однако, выражения лица. Потом Флозина глянула на Элистэ, моргнула и отвела взгляд.

«Она видит нас такими, какие мы есть. Интересно, чем все кончится?» То, что произошло дальше, застало Элистэ врасплох.

Дядя Кинц едва заметно кивнул ей и, даже не убедившись, что она поняла, направился прямиком к Глориэли. Элистэ, на мгновение замешкавшись, пошла следом. На них не обратили внимания – все взгляды были прикованы к чародейке Валёр и Оцепенелости, которую ее привели смотреть. Юный красавчик – он не отходил от Флозины – что-то говорил ей. Слов не было слышно, но, судя по надменно задранному подбородку и горделивой осанке, он, скорее всего, отдавал какие-то распоряжения. Флозина выслушала и кивнула. Ее одутловатое лицо оставалось невыразительным, как бланманже.

Глориэль заметила Кинца, когда тот был от нее в двух шагах, сразу узнала – наваждение не могло ее обмануть, – и на ее стеклянных рожках заиграли радостные золотые огоньки; их увидели лишь три человека, способных проникать взглядом сквозь обманную завесу. Элистэ не сводила глаз с дяди, пытаясь угадать, что он затеял. Она заметила, как он наклонился к Чувствительнице и что-то шепнул ей, потом поднял голову Элистэ не столько услышала, сколько прочитала по его губам:

– Приступай, моя красавица.

В тот же миг на короне мнимой Оцепенелости вспыхнули огни – один к одному копии огоньков на рожках маленькой Глориэли, и даже в той же последовательности. Дядюшка Кинц, несомненно, еще крепче связал маленькую Чувствительницу с ее громадным подобием.

Глориэль наверняка ожидала знака, потому что немедленно откликнулась

– чудовищная Оцепенелость внезапно пробудилась. Золотые огни, перебегающие по ее рогатой короне, превратились в кроваво-красные, а пронзительный свист перешел в оглушительный ураганный вой. Пораженные народогвардейцы отшатнулись, разразившись ругательствами.

«Красиво, но недостаточно, – подумала Элистэ. – Добавить бы чего-нибудь эдакого».

И добавлено было. Глориэль принялась изрыгать дым – кто бы подумал, что она на такое способна? Из ее клапанов вырвались тонкие струйки серого газа. Народогвардейцам, однако, они показались облаками клубящегося черного дыма, слепящего и удушливого. Растерявшиеся солдаты топтались, будто в тумане, ругательства и проклятия сменились сухим кашлем. Несколько человек свалились, задохнувшись воображаемым дымом.

«Как бы они не умерли», – подумала Элистэ.

Но народогвардейцев ожидало куда худшее испытание: Глориэль принялась выбрасывать искры и крохотные язычки пламени. Распознающие наваждение увидели красивое зрелище, напоминающее фейерверк в миниатюре, но для всех остальных эта потеха обернулась огненным светопреставлением пострашнее драконового пламени Заза.

Элистэ, затаив дыхание, наблюдала, как Средоточие Света охватили языки огня – они с трудом пробивались сквозь угольно-черную дымовую завесу и лизали несчастных, которые пытались спастись бегством. У нее на глазах кожа народогвардейцев краснела и покрывалась волдырями мнимых ожогов. Невероятно! Волдыри были настоящие: солдаты настолько поддались наваждению, что даже их плоть приняла обман за действительность. Девушка даже готова была их пожалеть.

Она очнулась, когда дядюшка Кинц легонько тронул ее за руку, и безмолвно последовала за ним к цели, от которой их отделяло всего несколько футов. Флозина Валёр оставалась спокойной и обманчиво безучастной посреди мнимой огненной бури. В одну ее руку вцепился народогвардеец, в другую – белокурый красавчик. Они задыхались, почти ничего не видели, однако не отпускали пленницу, напротив, пытались увести ее с поляны. Но справиться с Флозиной оказалось труднее, чем в шторм – с перегруженной баржей. Она отмякла и всей тяжестью повисла у них на руках. Не оказывая на первый взгляд ни малейшего сопротивления, как бы случайно заваливаясь то в одну, то в другую сторону, она заставляла своих растерянных тюремщиков мотаться с нею по кругу, центром которого являлась Чувствительница.

Дядюшка Кинц прямиком направился к Флозине, но даже не взглянул на нее, а обратился к народогвардейцу. Тот увидел знаки отличия лейтенанта и вытянулся по стойке «смирно».

– Чем вы тут занимаетесь?

– С вашего дозволения, офицер, мы с депутатом Пульпом пытаемся увести мастерицу Валёр из Садов и…

– Кретины, вы топчетесь на месте, как бестолковые овцы! – оборвал его Кинц. – Отпустить! Я лично займусь ею.

– Офицер, мне приказано…

– Заткнись. Еще раз откроешь свою ослиную пасть – угодишь в рапорт. Ясно? – Не дожидаясь согласия, он освободил Флозину Валёр из цепких лап тюремщиков. – Ты, – Кинц ткнул пальцем в сторону Элистэ, – чего стоишь разинув рот, как последний болван? Живо ко мне!

Ей пришлось напрячься, чтобы под начальственным обликом и черными усами различить дядюшку Кинца. Разумеется, он оставался самим собой и от души забавлялся. Элистэ подскочила и взяла женщину за другую руку. Флозина изобразила повиновение.

– Лейтенант, – сиплым от дыма голосом заявил белокурый молодой человек, – считайте, что вы поступили в мое распоряжение…

– Отставить! Недосуг мне болтать со штафирками.

Депутат хотел было возразить, но приступ кашля согнул его вдвое.

– Выводим ее. Живо! – распорядился дядюшка Кинц и как бы случайно повел их в ближайшее черное облако, колодец мнимой тьмы, в какую наваждение преобразило испускаемые Глориэлью тонкие струйки сероватого газа. Вслед им понеслись гневные крики, сменившиеся хриплым кашлем. Затем тьма поглотила их, они стали невидимы.

– С вами все в порядке, милые дамы? – осведомился Кинц своим обычным голосом.

– Да, дядюшка.

– Община Божениль? – предположила Флозина.

– О, тут есть о чем вспомнить!

– Дядюшка, как быть с Глориэлью?

– Увы, моя красавица помешает нам быстро скрыться. Сейчас ее придется оставить К ней, в ее теперешнем обличье, никто и близко не подойдет, поэтому с ней ничего не случится, а завтра мы вернемся и заберем ее. Уверен, она нас поймет.

Вот тут-то он чудовищно обманулся. Глориэль решила, что ее бросили.

За спиной у них раздался яростный свист, чародейно преобразившийся в оглушительный, невероятный рев. Этот звук ударил по нервам даже тем, кто знал его обманный характер. Гнев Чувствительницы был непомерен и стихиен, как буря или пожар. Рев нарастал, пока не превратился в пронзительный, непрерывный, невыносимый визг. Зажав уши, Элистэ бросила взгляд через плечо и пришла в ужас. Глориэль, окутанная кровавым сиянием, дрожала и сотрясалась, словно маленький вулкан за секунду до извержения. Ее лопасти бешено вращались, а обманные стальные тросы рассекали воздух и молотили по прогалине. Элистэ невольно поежилась, когда один такой трос прошел сквозь нее. Если б она не видела наваждения, чем бы такой удар мог закончиться?

Однако гравий, которым начала плеваться пришедшая в полное неистовство Глориэль, был самый что ни на есть настоящий, а в скорости и убойной силе полетевших в них камешков не приходилось сомневаться.

Все случилось мгновенно – Элистэ только и успела что… возмутиться. Их настиг гравийный залп, разом поразив всех троих. Элистэ и Флозине крепко досталось – теперь долго придется ходить в синяках, – но гораздо хуже, хотя и по чистой случайности, пришлось Кинцу во Дерривалю. Два камешка, просвистев наподобие пуль, угодили старику прямо в голову: один – в затылок, другой до крови рассадил висок. Кинц коротко вскрикнул и упал как подкошенный. Очки его полетели в кусты.

– Дядюшка! – крикнула Элистэ, бросившись на колени рядом с ним. Кинц лежал неподвижно, залитый кровью. Она боялась к нему прикоснуться. Стиснув зубы, Элистэ тронула его за плечо. Кинц дернулся и посмотрел на нее остекленелым взглядом близоруких глаз. Он пошевелил губами, но не смог издать ни звука.

– Дядюшка… – Элистэ заставила себя говорить спокойно и тихо. – Дядюшка, вам нужно подняться. Давайте, попробуйте, я вам помогу.

Кинц глядел на нее пустыми глазами, она даже не могла сказать, понял ли он ее.

– Дядюшка, попытайтесь!

Никакой реакции.

– Дядюшка Кинц, умоляю, вставайте!

Элистэ подтолкнула его, он в ответ лишь вопросительно хмыкнул, но не пошевелился. В беспамятстве – если не хуже. Она, как ни странно, до этой минуты сохраняла почти детскую веру в неуязвимость своего родича чародея – и была дурой. Кинц ранен, и в этом отчасти виновата она – не нужно было помогать Дрефу сын-Цино втягивать дядюшку в эту историю, так что теперь ее прямой долг – спасти его. Элистэ быстро огляделась, проникнув натренированным взглядом сквозь клубящийся мрак наваждения. На прогалине не осталось ни одного народогвардейца, но сады Авиллака, несомненно, кишели ими. Их крики доносились со всех сторон; враги были повсюду. Каким-то образом ей предстояло протащить Кинца через это окружение. А дальше? Впрочем, она и дядюшка по-прежнему замаскированы под народогвардейцев. Тут ее осенило – почему бы не заставить солдат им помочь? Уж своему-то раненому лейтенанту они не откажут в помощи. Пусть Народный Авангард и спасет Кинца во Дерриваля. Удачный план, он должен сработать, обязательно сработает…

Дядюшка Кинц глубоко вздохнул и закрыл глаза. Шапка черных волос и усы мгновенно исчезли. Мускулистый торс ссохся, военная форма превратилась в серую мантию, он стал самим собой. То же самое произошло и с Элистэ: в мгновение ока она обернулась девушкой с медовыми локонами и в длинном платье. А в нескольких футах от них исчезло чудовищное подобие Чувствительницы, оставив после себя настоящую Глориэль – маленькую, дрожащую, в ореоле беспорядочно мигающих, огоньков, словно запоздалых рыданий по своему создателю, которому она причинила зло. В тот же миг клубы дыма бесследно рассеялись, и все встало на свои места. Средоточие Света и те, кто в нем находились, предстали в их истинном виде.

Умер. Умер? Нет! Узкая грудь Кинца продолжала слабо подниматься и опускаться. Элистэ перевела дыхание.

– Увы, он не может его поддерживать, – произнес невыразительный голос с ярко выраженным ворвским акцентом.

Элистэ очнулась и посмотрела на говорившую.

– Наваждение. Оно исчезло. А жаль – у него дивно получилось.

Флозина. Элистэ о ней напрочь забыла. Почему-то полноватую сестрицу Уисса Валёра с ее грустным взглядом она выпустила из виду – и напрасно: ведь та обладала чародейным даром.

– Вы способны его восстановить? Или хотя бы наши мундиры? – с надеждой в голосе спросила Элистэ.

– Ну… м-м-м… думаю… приблизительно… не так совершенно… но нечто похожее… полагаю… вероятно…

– А вы сами сможете вырядиться под народогвардейца?

– Ну… м-м-м… вырядиться? Вы имеете в виду обман восприятия окружающими по методу Абсолютного Знания во Нескьерра? Что ж… вероятно… полагаю… у меня должно получиться…

– Сколько времени вам потребуется?

– Ну… немного… минут двадцать… быть может, даже шестнадцать…

– Слишком долго!

Флозина виновато потупилась.

– Простите. – Элистэ постаралась взять себя в руки. – Но послушайте, Флозина Валёр, мой дядюшка пришел вас освободить, а теперь ему самому нужна помощь. Если его арестуют, он погиб. Вы сделаете все возможное, чтобы вывести нас из Садов?

– Ну, еще бы… я постараюсь… надеюсь… то есть…

– Раз вы согласны, давайте до возвращения народогвардейцев унесем дядю с этого открытого места и где-нибудь спрячем.

Флозина робко кивнула. Элистэ не знала, дошли ли ее слова до сознания чародейки, но, вероятно, та была гораздо умнее, чем выглядела.

Дядюшка Кинц оказался почти невесомым, и они легко поставили его на ноги. Больше того, в нем еще тлело какое-то сознание и он мог переступать. Женщинам удалось увести его с прогалины, поддерживая под руки с обеих сторон. Они провели его по узкой кривой дорожке и через несколько ярдов свернули, углубившись в тень под деревьями. Шли они медленно, часто спотыкались о корни и камни, но этот участок садов Авиллака выглядел относительно тихим; под сенью старых деревьев народогвардейцев слышно не было. Добравшись до густых кустов, обещающих надежное укрытие, женщины решили остановиться.

Кинца уложили на землю, Флозина тяжело осела рядом. Свет луны едва пробивался сквозь заросли. Опустившись на колени, Элистэ с трудом различала бледное дядюшкино лицо и хрупкие белые руки на черной земле. От Флозины остался всего лишь бесформенный силуэт и едва очерченный смутный профиль. Она нервно переплетала свои короткие пальцы, изготовившись, судя по всему, напустить чары. Элистэ знала, что когда она приступит, прерывать ее нельзя, а ей еще нужно было сказать одну вещь.

– Флозина, прежде чем начинать, послушайте… Флозина, вы меня слышите?

Та слабо кивнула.

– Если случится непредвиденное… если мы потеряем друг друга и вы останетесь с дядюшкой одни, доставьте его в дом номер сто шесть, тупик Слепого Кармана, что в Крысином квартале. А там – в квартиру мастера Ренуа на четвертом этаже. Ренуа наш друг, он о вас позаботится. Запомнили?

Еще один кивок. Теперь оставалось лишь положиться на сестру Уисса Валёра. Элистэ затихла и принялась наблюдать. Флозина съежилась, уйдя в себя. Она опустила голову, так что даже профиля ее не было видно, и стала что-то бормотать.

Элистэ ждала. Поначалу она пыталась прислушиваться, но это было бессмысленно: речь Флозины казалась ей сплошной тарабарщиной. Тогда она стала глядеть на хрупкое лицо дядюшки, застывшее в жуткой неподвижности, и ловить посторонние звуки. В садах Авиллака царил мрак, но слышались голоса народогвардейцев – и слышались близко.

А Флозина все бормотала – очень тихо, себе под нос, но Элистэ казалось, что бродящие по Садам народогвардейцы могли услышать ее. И как же долго она бормочет! Если у нее что-то и получалось, то пока этого не было видно.

«Похоже, она не торопится, а между тем солдаты уже рядом». Элистэ встала, осторожно огляделась и различила между деревьями мелькание приближающихся фонарей.

«Ну скорей же!» Она не решилась произнести это вслух, побоявшись нарушить сосредоточенность Флозины. Но у той что-то явно не клеилось – сколько можно тянуть?! Секунды убегали, а народогвардейцы были уже в двух шагах. Теперь они, конечно, сообразили, что подпали под влияние чар Возвышенных, а самые умные догадались, для чего все это было разыграно; сейчас они прочесывали сады Авиллака в поисках Флозины Валёр. И вот-вот схватят ее, а в придачу – неожиданная удача – еще и покалеченного чародея-Возвышенного, который пытался ее вызволить.

Флозине требовалось время, и нужно было что-то срочно предпринять, чтобы дать ей возможность закончить.

Элистэ бесшумно вышла из кустов. Флозина, скорее всего, не обратила на нее внимания, потому что продолжала сосредоточенно бормотать. Элистэ остановилась – ее так и подмывало нырнуть обратно в кусты. Она глубоко вздохнула и заставила себя двинуться вперед, навстречу свету и голосам, скользя, как призрак, и прячась за деревьями. Солдаты должны заметить ее лишь тогда, когда она достаточно удалится от Флозины и Кинца.

Народогвардейцы, однако, оказались сноровистей и бдительней, чем она ожидала. При всей осторожности она смогла отойти от кустов лишь на три или четыре дюжины ярдов, когда фонарь, которым размахивали во все стороны, выхватил из темноты ее белое фишу, лицо и золотистые волосы. Элистэ знала, что это случится, но не думала, что так скоро. Она развернулась и побежала, мелькнув во мраке белой нижней юбкой. Народогвардейцы – их было четверо – с улюлюканьем пустились в погоню, продираясь сквозь заросли с таким треском, будто это стадо овец или волчья стая. Элистэ бежала легко. Она была молода, быстронога, и ей совсем не хотелось умирать. Она пустилась на опасную, но отнюдь не безнадежную хитрость: у нее оставался шанс исчезнуть под покровом тьмы. Оторвавшись от преследователей, девушка на секунду остановилась и сбросила фишу вместе с нижней юбкой. Ночной ветерок погладил ее обнаженную шею легким дыханием весны, что в других обстоятельствах доставило бы ей наслаждение. Теперь на ней не осталось ничего белого. Она нырнула в заросли и пригнулась, услышав пронзительную трель свистка, каким преследователи подзывали друг друга. Элистэ стало страшно, но она хотя бы увела врагов подальше от дядюшки Кинца.

Первым ее желанием было затаиться. Зарыться в валежник, спрятаться, застыть, как загнанный кролик, доверившись мраку, тишине и безмолвию – они-то спасут! Нет, она должна действовать. Ей нужно еще до рассвета бежать из садов Авиллака, и не просто бежать, но при этом привлечь к себе внимание народогвардейцев.

Шаги в кустах, луч света. Элистэ съежилась от ужаса, потом набрала полную грудь воздуха и рванулась из укрытия.

Легкое чавканье сырой весенней земли под подошвами, удары гибких ветвей, по лицу и вскинутой руке. Метания вслепую. Металлическая трель свистка за спиной и громкие голоса словно пришпорили ее, заставив кинуться в тень под черными деревьями. Бежать стало труднее, она задыхалась, поврежденная Глориэлью нога плохо слушалась.

Голоса окружали ее – сколько их доносится со всех сторон? И давно ли она бежит? Кажется – целую вечность, но, может быть, этого мало? Она снова совершила ошибку, притаившись во мраке, и снова ее вспугнули оглушительные крики и свет. Она бросилась в другом направлении, где было темно, но через миг и тут замелькали фонари, рассекая своими лучами густой от влаги воздух. Метнувшись через прогалину, Элистэ угодила в объятия второго отряда народогвардейцев, выбежавших со стороны просеки.