Текст книги "Наваждение – книга 2"

Автор книги: Пола Вольски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

– Говорю тебе, дело сделано. – Хорл потер виски. – Дом ожил, он теперь слышит и слушает. Поверь.

– Что ж, может, и так. – Уисс задумчиво прищурил глаза. – Ты получишь возможность доказать это. В конце концов, для того мы здесь и собрались.

Разговор происходил в доме на улице Нерисант, который Уисс, добравшись до вершин власти, все еще снимал, ибо новоизбранному Защитнику Республики Вонар негоже было роскошествовать в духе осужденных реакционеров. Напротив, следовало вести достойный и скромный – на публику

– образ жизни. Дом, естественно, денно и нощно находился под охраной народогвардейцев, но оставался таким, как всегда, – до этой минуты, если только Хорл не обманывал. Впрочем, это нетрудно проверить.

У всех представителей семейства Валёр вместе взятых до сих пор не хватило чар создать новую Чувствительницу. Так, может, их достанет на другое – хотя бы на время пробудить примитивное сознание в бездушных материальных структурах, таких как дома или памятники. Выбранная с умом структура – таверна, лавка или монумент, – способная зафиксировать происходящее в пределах своего восприятия, может стать для Комитета Народного Благоденствия поистине ценным источником информации. И тогда никакому врагу Вонара – то есть врагу Уисса Валёра – нечего и мечтать ускользнуть от длинной руки Комитета. Неуловимый Шорви Нирьен, и тот недолго будет гулять на свободе. Нирьен-невидимка… Однако его крикливые памфлеты порождали опаснейшее инакомыслие, бесили Уисса, как ничто другое. Он не знал покоя ни днем, ни ночью. Как же так получилось, что изгнание опального философа из Конституционного Конгресса несколько месяцев назад не решило дела и с ним не удалось покончить раз и навсегда? Отчего Нирьен не поспешил достойно наложить на себя руки? Тогда никому и в голову не могло прийти, что он уйдет в подполье и не где-нибудь, а в самом Шеррине начнет печатать свои запретные статьи, словно и не было никакой Революции. Он имел наглость нападать на Республику-Протекторат, как в свое время нападал на монархию. Возмущался, обвинял, обличал. Под укрытием и защитой своих преданных до идиотизма последователей он собирал вокруг себя вероломных предателей, и влияние его распространялось в обществе, как чума. Но скоро этому будет положен конец. Новая хитрость, опирающаяся на чары Валёров, призвана раз и навсегда покончить с Нирьеном – если она, понятно, сработает.

– Докажи, – повторил Уисс. – Перед свидетелями.

Свидетели были налицо – сидели в ожидании доказательств. И среди них Бирс Валёр – в тонком позолоченном кресле, которое каким-то образом выдерживало его непомерную тушу. Нахмурившись, он перебирал в уме свои шестеренки и приводы, ибо, хотя и оказал должное повиновение брату Уиссу, явившись по его требованию, сердцем пребывал с возлюбленной Кокоттой, с которой, к вящей его тревоге, их временно разлучили. Ненадолго, как он надеялся.

За креслом Бирса стояли депутаты Пьовр и Пульп, оба беззаветно преданные Красному Ромбу, соратники, на чью верность Уисс Валёр мог безоглядно положиться. Пьовр обильно потел, его рубашка даже в этот прохладный утренний час была насквозь мокрой. Полное лицо его раскраснелось, он него разило спиртным, но он не позволял себе расслабиться и взирал на Уисса Валёра с верноподданнейшей улыбкой, исполненной истового раболепия. По сравнению с Пьовром Пульп казался воплощением ледяной невозмутимости. Он был молод – никак не старше двадцати пяти, белокур и очень красив: чеканный профиль, золотистые локоны, светло-синие глаза и по-девичьи длинные ресницы снискали ему прозвище Мраморного Красавчика. Он и вправду походил на изваяние классических времен – столь же совершенный и столь же холодный. Им восхищались, но Пульпу до этого не было дела: его поглощала идея создания образцового общественного устройства, опирающегося на положения экспроприационизма.

Хорл помотал головой. Он так долго наводил чары, что усталость, судя по всему, затмила его разум.

– Что ты сделал с Флозиной? – с трудом произнес он. – И где твой брат Улуар?

Уисс не любил вопросов, но на сей раз решил ублажить отца.

– Флозина наверху. Сейчас она спустится к нам, – ответил он, проявив не свойственное ему терпение. – А об Улуаре не волнуйся – он в целости и сохранности.

Тут Уисс не соврал: одиночная камера «Гробницы», где находился Улуар Валёр, была хорошо обставлена, хорошо отапливалась – и столь же хорошо охранялась. Там он сейчас и обретался, ибо Уисс положил себе за правило (и никогда не отступал от него), чтобы четверо его пленных родичей не имели возможности собраться все вместе – не то еще сговорятся и выступят против него, Уисса. По крайней мере одного из них он непременно отделял от остальных, поручая неусыпной заботе народогвардейцев; в результате трое других безропотно повиновались.

– Ты не причинил Улуару вреда?

– Напротив, я страж брату моему.

У Хорла не осталось сил изъясняться околичностями. За месяцы вынужденного заточения в Шеррине старик как бы ссохся, иссяк, от него остались только кожа да кости. Но хоть он и казался бесплотным призраком – дунет ветер, и нет его, – однако не утратил силы духа. Он смело взглянул в глаза сына и тихо сказал:

– Понимаю, о чем ты думаешь. Тебе нужны наши чары, чтобы расправиться с противниками.

– С врагами Вонара, отец. С врагами народа.

– С твоими врагами. С Шорви Нирьеном.

– Да, с этим архипредателем, а заодно и с его самыми гнусными последышами. Скажем, с этим змеем Фрезелем. Или со скорпионом Риклерком. Или с порождением тьмы Беком.

– Тут чары тебе едва ли помогут. – Хорл скрестил руки на груди.

Изящное позолоченное кресло жалобно пискнуло – Бирс Валёр задвигался, подался вперед и вопрошающе взглянул на своего кузена.

– Ты отказываешься мне помогать? – тихо спросил Уисс. – Ты отказываешь мне в помощи, отец?

– Нет. Ты, как всегда, ничего не понял. Чары помогут тебе шпионить, если ты этого требуешь. Они даже смогут помочь уничтожить самого Шорви Нирьена. Но они не в состоянии победить силу мысли Нирьена и верность его учеников. Такое не под силу даже чарам. Уничтожь человека – и получишь врага много страшней: память о нем в сердцах друзей и последователей. Чары бессильны против идеи. Боюсь, однако, что сие выше твоего разумения.

– Старик – нирьенист чистейшей воды, – не моргнув глазом, вынес приговор Пульп. Пьовр согласно кивнул, обдав всех перегаром.

– Спасибо, отец. Твоя политическая мудрость поистине говорит о твоем скудном опыте в мирских делах. Не сомневайся – уж я-то оценю твои слова по заслугам. – Уисс старался говорить с холодной небрежностью, однако дрожь в руках и остервенелый взгляд выдавали его. – Я воздам должное твоим предупреждениям. А ты, в свою очередь, предоставишь свой особый дар в распоряжение истинных патриотов. Либо ты поможешь Республике-Протекторату, либо тебя разоблачат как врага Республики. Ты добровольно исполнишь свой долг или тебя заставят силой. Не обольщайся, отец, и не думай, что твоего сопротивления никто не заметил. – Уисс дал волю кипевшему в нем бешенству.

– По-хорошему от тебя ничего не добьешься, но за тобой долг, и ты обязан его заплатить. Не забудь – долг немалый, и ты… – Уисс раскраснелся и перешел на визг: – Слышишь? Долг, говорю я!

Эта вспышка до такой степени ошеломила и испугала Хорла, что у него отнялся язык. Но за Хорла ответил Евларк Валёр.

– Заткнись, Уисс, – произнес он, поднимаясь с пола. О нем все успели забыть, и тем не менее он – исхудавший, обессиленный и дрожащий – сейчас восстал перед ними. Многомесячное общение с Чувствительницей Заза не прошло для него бесследно, и теперь бешеный норов Чувствительницы, похоже, передался ее бессменному служителю. – Не смей говорить с отцом в таком тоне! Ничего он тебе не должен. Не его вина, что ты родился на свет ничтожным и бессердечным, озлобленным и одиноким. Ты с детства стремился к тому, чем стал, и достиг этого своими силами. Ты всегда был бандитом, тираном и мразью – вот и получил что хотел.

Уисс задохнулся. Он успел позабыть о том времени, когда кто-то осмеливался возражать, тем паче перечить хозяину Комитета Народного Благоденствия. И чтоб родной брат, до сих пор покорный и бессловесный, вдруг так его приложил – Уисс отказывался верить собственным ушам. Но то, что Евларк бросил ему в лицо и в чем обвинил, не просто поразило его – уязвило до глубины души; невероятное оскорбление обожгло так сильно потому, что сказанное было правдой. Ответить, ответить немедленно, но тут Уисс в кои-то веки растерялся.

Бирс Валёр перестал думать о шестеренках и приводах, – кузен Уисс явно нуждался в поддержке. На минуту Бирс забыл даже о ней, своей Кокотте. Он тяжело поднялся, с треском опрокинув позолоченное кресло, сделал два шага и закатил Евларку могучую оплеуху. Вполсилы, но этого хватило, чтобы тот грохнулся на пол. Хорл Валёр жалобно всхлипнул. А Бирс, наклонившись, произнес:

– Не смей ругать Уисса. Ни в жизнь.

Он опять поднял руку, и Евларк скорчился, прикрывая голову, – он свое сказал, на большее его не хватило.

Вмешательство Бирса привело Уисса в чувство. Он постарался взять себя в руки, загоняя ненависть вглубь, кровь отхлынула от лица, черты разгладились. Нет, в свое время он, конечно, посчитается с Евларком, иначе ему не жить, но – не сейчас.

– Прекратить! – приказал он, и отработанная интонация мгновенно вызвала повиновение. Все застыли, обратив взоры к Уиссу. – Сейчас не время ссориться. Мы собрались посмотреть на действие чар, так посмотрим. Бирс, сходи за сестрой.

Бирс пошел наверх. Хорл тем временем помог Евларку подняться и усадил в кресло. Евларк осел, словно тряпичная кукла. Через две или три минуты вернулся Бирс с Флозиной Валёр. Флозина не сопротивлялась. Она застыла на месте, сгорбившись и часто моргая. Пьовр осклабился. Пульп бесстрастно смотрел на нее, как на экспонат на анатомическом столе.

– Флозина, отец и брат утверждают, что дом разбужен, – произнес Уисс.

– Тебе предстоит проверить, так ли это.

Флозина, казалось, не понимала, о чем идет речь.

– Объясни ей, отец, – бросил Уисс, теряя терпение.

Флозина, Хорл и Евларк пустились в разговор, изобилующий ссылками на тайное знание и терминами, непонятными для непосвященных. Когда все было сказано, Флозина кивнула и подошла к камину. Она прижала ладони к каминной полке, склонила голову, закрыла глаза и застыла. Минуты бежали, но Флозина ни разу не пошевелилась и оставалась безмолвной.

Уисс нахмурился:

– Что она там…

– Тише, – приказал Хорл шепотом, однако так непреклонно, что на сей раз его отпрыск замолк.

Молчание нарушали только тиканье напольных часов в холле да приглушенный грохот колес на улице Нерисант. Когда стало казаться, что это будет длиться бесконечно, Флозина вдруг выпрямилась и заговорила. Вернее, открыла рот – и раздался голос. Но голос не принадлежал ей, более того, ее губы даже не шевелились. Глаза были открыты, но пусты, а лицо – мертвая маска каменного идола.

– ОКНА – ГРЯЗНЫЕ, ГРЯЗНЫЕ. – Голос скрипел, будто рассохшиеся половицы, булькал, словно вода в забитом листвой водостоке.

Присутствующие вздрогнули и переглянулись.

– ЧЕРЕПИЦА ВАЛИТСЯ С КРЫШИ. ЗАЕЛ ЖУЧОК-ДРЕВОТОЧЕЦ. МЫШИ ОСКВЕРНЯЮТ, МЫШИ. МЫШИ МЕНЯ ПОЕДАЮТ, МЫШИ. – Скрежещущий, шелестящий, монотонный голос.

– ПОТЕКИ, РАЗВОДЫ, СЫРОСТЬ. – Так дождь выстукивает по крыше. – СУХАЯ ГНИЛЬ, МОКРАЯ ПЛЕСЕНЬ. ШТУКАТУРКА ВСЯ В ТРЕЩИНАХ, КРАСКА ОБЛЕЗАЕТ. СТАРЕЮ, СТАРЕЮ.

– Что с этой женщиной? – бесстрастно осведомился Пульп.

– НОЧНОЙ МРАК, РАССВЕТ. ШАГИ, ГОЛОСА. ШАГИ, ШАГИ, ВВЕРХ И ВНИЗ, ВРЕМЯ, ВРЕМЯ ИДЕТ. ЗИМЫ, ВЕСНЫ, ЛЕТА, ЗИМЫ. ГОЛОСА ВЕТРА, ДОЖДЯ, МЫШЕЙ, ЧЕЛОВЕКОВ. ВРЕМЯ.

– Спроси о людях, – приказал Уисс отцу.

– Дом, будь добр, расскажи нам о людях, – попросил Хорл.

– КАМЕННЫЙ ФУНДАМЕНТ, КАМЕНЬ, СТРОИТЕЛЬНЫЙ РАСТВОР, ЧЕЛОВЕКИ ТРУДЯТСЯ И ВОРЧАТ. СТРОПИЛА РАСТУТ, СТЫКУЮТСЯ, СОЕДИНЯЮТСЯ ПОД СОЛНЦЕМ. ЧЕЛОВЕКИ ИСХОДЯТ ПОТОМ, БЬЮТ МОЛОТКАМИ, РУГАЮТСЯ. Я РАСТУ ИЗ ИХ РУК. ПОДВОДЯТ МЕНЯ ПОД КРОВЛЮ, ДРАНКА И ЧЕРЕПИЦА…

– Ближе к этому часу, – тихо подсказал Хорл. – Что было после того, как солнце прошло зенит?

– ДВА ЧЕЛОВЕКА ГОВОРИЛИ СО МНОЙ, РАНЬШЕ ТАКОГО НЕ БЫЛО. СКАЗАЛИ, ЧТО ВОТ Я И ПРОБУДИЛСЯ. Я СКАЗАЛ, ВОТ ОНИ И СЛЫШАЛИ МЕНЯ. ГРУСТНЫЙ СТАРИК ГОВОРИТ СЫНУ: – ГДЕ ТВОЙ БРАТ УЛУАР? Я СТРАЖ БРАТУ МОЕМУ. ЗЛОЙ, ЗЛЕЕ МЫШЕЙ.

– Флозина не могла этого слышать, – пробормотал Уисс.

ТЕБЕ НУЖНЫ НАШИ ЧАРЫ, ЧТОБЫ РАСПРАВИТЬСЯ С ПРОТИВНИКОМ, – ГОВОРИТ ОТЕЦ. ШОРВИ НИРЬЕН. ДА, С ЭТИМ ЗМЕЕМ ФРЕЗЕЛЕМ. СКОРПИОНОМ РИКЛЕРКОМ. С ПОРОЖДЕНИЕМ ТЬМЫ ВЕКОМ, – ОТВЕЧАЕТ СЫН. – ТЫ ОТКАЗЫВАЕШЬСЯ МНЕ ПОМОГАТЬ? СПОРЯТ СЫН И ОТЕЦ. ЧАРЫ НЕ УНИЧТОЖАТ НИРЬЕНА, ГОВОРИТ ОТЕЦ. СТАРИК – НИРЬЕНИСТ. ЗЛОБА, ЗЛОБА, МЫШИ. ГОВОРИТ ДРУГОЙ СЫН СТАРИКА: – ЗАТКНИСЬ! БАНДИТ. МРАЗЬ. ТИРАН. НЕ СМЕЙ РУГАТЬ УИССА. БОЛЬШОЙ МУЖЧИНА БЬЕТ. КАК ГРАД, КАК МОЛНИЯ. БЬЕТ.

Флозина Валёр вздрогнула и покачнулась. Ладони ее, оторвавшись от каминной полки, метнулись к лицу, словно пытаясь закрыть его от удара. Она вновь стала сама собой и, прервав общение с домом, обратилась к Бирсу, своему кузену:

– Ты ударил Евларка, – прошептала она. – Да как ты смог? Как посмел?

Бирс тупо пялился на нее.

Уисс Валёр расплылся в довольной улыбке. Она только что рассказала про события и разговоры, о которых знать никак не могла. Поведать о них мог только сам дом. Испытание завершилось бесспорной удачей, и метод, только что доказавший свою состоятельность, можно будет весьма успешно использовать для выслеживания наиболее закоренелых нирьенистов.

– Где еще найдешь такую семейку? – заметил он.

23

Вероятно, она не отдавала себе отчета в том, что больна и до крайности ослаблена, ибо все дальнейшее как-то смазалось в ее памяти и позже Элистэ с большим трудом восстановила последовательность событий. В одном она, впрочем, была уверена – Дреф узнал ее, стоило ей открыть рот Она поняла также, что ее теперешний вид привел его в ужас, ибо услышала, как он вполголоса пробормотал нечто вроде: «Из-под какого надгробия восстала ты, о тень?» Этот голос она прекрасно помнила – с его ярко выраженным северным выговором, безупречной грамотностью, неизменный и легко узнаваемый. Дреф был хорошо одет, самоуверен и в отличной форме. Дела у него явно шли в гору. Впрочем, другого она и не ожидала: Дреф всегда был самим собой.

Элистэ как бы со стороны услышала собственное идиотское бормотание:

– Я должна встретить Бека, мне говорили про Бека…

– Так мы и встретились, – ответил он, но его слова не дошли до сознания Элистэ. У нее снова все поплыло перед глазами – очередной приступ дурноты; последние дни с ней часто такое случалось. Она покачнулась – ноги не слушались ее, – и поняла, что не сможет вымолвить и слова, пока не пройдет эта мерзкая дурнота. Дреф поддержал ее за талию, его голое донесся словно издалека:

– Обопритесь о меня.

Она хотела возмутиться – что за глупость опираться на серфа? – но выхода не было. Он крепко ее держал, возражать не хватало сил, да, в сущности, она и не была против: его рука казалась хорошим подспорьем. Она привалилась к нему – как хорошо, тепло и надежно…

– Идемте.

Он заставил Элистэ сделать несколько шагов. Она попыталась его оттолкнуть – ей не хотелось идти, одолевала усталость, да куда и зачем? – однако он твердо влек ее все дальше и дальше, сквозь каменный зверинец надгробных чудовищ, а затем по гравийным дорожкам под деревьями садов Авиллака. Она ничего не видела, шла как слепая, но Дреф без труда находил дорогу. Сначала под подошвами скрипел гравий, потом перестал. Время от времени Дреф брал ее на руки, по крайней мере, Элистэ так казалось, но утверждать она бы не стала – все было так зыбко. А вот что она помнила, так это карету, скорее всего наемную одноколку, не очень чистую, с разорванным кожаным сиденьем, из которого вылезала набивка. Дреф был рядом. Одноколка тряслась по мостовым, а куда они ехали – она не знала, да и знать не хотела. Это забота Дрефа – уж он-то понимает, что делает. Пусть он и решает, думала Элистэ, позволив себе наконец невообразимую роскошь – во всем положиться на другого.

Одноколка остановилась. Дреф помог ей выйти, точнее, вынес ее на руках.

Она глотнула свежего воздуха и немного ожила. Оглядевшись, поняла, что находится в каком-то небогатом, однако оживленном проулке. Где-то рядом, вероятно в таверне напротив, весело наяривали на скрипке. Несмотря на поздний час, сновали прохожие, в основном молодежь, и, судя по виду, отнюдь не голодающая. Дреф повел ее прямиком к дому – большому, ветхому, со старомодным навесом. Они вошли и поднялись на четвертый этаж – без его помощи она бы не одолела лестницы. Квартира Дрефа показалась Элистэ роскошнейшими апартаментами: целых две комнаты, одна просторная, богато обставленная, с кроватью, обитыми материей стульями, тряпичным ковриком и шторами из яркой шерстяной ткани; другая совсем маленькая, вероятно, кабинет или приемная – конторка, стены уставлены книгами. И в обеих – блаженное тепло. За решеткой камина еще тлели угли. Элистэ уставилась на них, не веря собственным глазам.

Дреф уже хлопотал над ней, сноровисто распуская на шее завязки плаща. Сняв с девушки верхний слой лохмотьев, он подтолкнул ее к постели. Ее взору предстали белейшая пуховая перина, глаженые простыни, подушка. Тут до нее дошло, что она неимоверно грязная.

– Белье чистое, – покраснев от стыда, пробормотала она. – Я не могу…

– Снимайте башмаки. Сейчас отоспитесь. Утром поглядим, нужно ли вызывать врача.

– Но…

– Без разговоров!

Спорить не было сил, и Элистэ подчинилась. На пуховой перине ей не доводилось спать с того дня, как она покинула городской дом Рувиньяков. Она уже и забыла, как мягка под щекой подушка, как нежны и теплы свежие простыни. Но она не успела до конца насладиться этими дивными ощущениями, ибо мгновенно провалилась в сон – глубокий черный сон без сновидений.

Когда Элистэ проснулась, солнце стояло высоко, а тени укоротились; время близилось к полудню. Сперва она не сообразила, где находится, и медленно села, щурясь не столько от страха, сколько от удивления. Несмотря на долгий беспробудный сон, чудовищная усталость не отпускала ее. В остальном она чувствовала себя довольно сносно, спокойно и, как ни странно, безмятежно. Итак, она одна в незнакомой комнате. Где именно? На глаза ей попался собственный драный плащ, брошенный на спинку стула. Сама она его тут скинула или кто-то с нее снял?.. Тут она все вспомнила и поняла, откуда эта странная умиротворенность. Жилье Дрефа. Не удивительно, что здесь ей так спокойно.

Дверь скрипнула, и вошел Дреф. Элистэ уставилась на него – удивленно, вопрошающе, на миг утратив дар речи. После столь долгой разлуки, да еще при свете дня ей поначалу показалось, что он стал совсем другим человеком, прекрасным незнакомцем. Интересно. Раньше ей и в голову не приходило, что Дреф так красив: красота и серф – понятия несовместимые. Но теперь Элистэ словно впервые увидела его. Присмотревшись, она нашла, что худое его лицо и высокая фигура, в сущности, не претерпели явных изменений. Те же тонкие черты, те же черные глаза, но выражение их стало другим: появилась суровая настороженность, решительность и властность. Собственно, все это было и раньше, однако теперь проступало с особой отчетливостью. Одет он, понятно, был совсем по-новому – просто и скромно, но как свободный шерринец. Платье ему очень шло, он даже походил на кавалера. Гордая осанка и благородная раскованность жестов, раньше, на ее взгляд, граничащих с дерзостью, сейчас казались вполне уместными.

Он столь же внимательно изучал ее. Она поежилась, вспомнив о своем непрезентабельном виде – грязные лохмотья, сальные висящие космы, серое изможденное лицо. Она покосилась на свои руки, такие отвратительно красные на белизне простыни, в трещинах и волдырях от кипятка со щелоком – результат кухонных дежурств в «Сундуке». Удивительно, как он вообще признал ее. Элистэ почувствовала, что краснеет. Раньше он бы, пожалуй, над ней посмеялся; Дрефу нравилось ее поддразнивать, зная, что это сойдет ему с рук. А теперь?.. Она заставила себя посмотреть ему в лицо, однако не заметила усмешки в черных глазах; ее вид его явно не забавлял.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он, присаживаясь на стул у кровати.

– Лучше. Много лучше.

– Поесть сможете?

«Еда. Он предложил мне еду». Боясь расплакаться, Элистэ молча кивнула, и он протянул ей картонную коробку, которую принес из соседней таверны. Она с жадностью, доходящей до неприличия, сорвала крышку и увидела свежайшие булочки с вареньем, салат из маринованных овощей, заливные яйца и еще теплый яблочный пирог. Невероятно. Столь роскошные блюда ей не доводилось видеть с… она уже и не помнила, с каких пор. У нее защипало глаза, засвербило в носу. Нужно взять себя в руки, а то она и вправду разревется. Схватив булочку, Элистэ мигом ее проглотила, затем так же быстро разделалась со второй. Яйцо как бы само собой проскользнуло в горло. Лишь после этого она опомнилась и, стесняясь, неловко предложила коробку Дрефу. Он отрицательно покачал головой, улыбнулся, налил из кувшина коричнево-красного напитка и подал ей чашечку. Она пригубила. Сладкий сидр! Элистэ почти забыла его вкус.

– Фабекский? – спросила она, из последних сил сдерживая слезы.

– Да. Со старыми привязанностями, похоже, нелегко расстаться.

Она наклонила голову и снова принялась за еду, а Дреф не сводил с нее глаз. Наконец она утолила первый голод и опять поежилась под его внимательным взглядом. Элистэ не нравилось, что он на нее так смотрит.

– Где мы? – спросила она, чтобы отвлечь его.

– В Крысином квартале, в тупике Слепого Кармана.

– Крысиный квартал! Да это прекрасно, Дреф! Вам, верно, улыбнулась удача? Что вы делали все это время?

– Ел, спал, работал.

– Где работали?

– Где придется, где деньги платили.

– Мне это понятно. Скажите, из Дерриваля вы сразу отправились в Шеррин?

– Более или менее. В моей жизни за это время много чего случилось, а в вашей, думаю, и того больше. У вас найдется что рассказать, начиная с того, каким образом вы вчера оказались на Кипарисах.

– Ну… мне… я пришла передать письмо какому-то Беку.

– Кто дал вам письмо?

– Ну… одна женщина. По-моему, Дреф, вчера вы сказали, что вы и есть Бек?

– Как звать эту женщину?

– Какая разница? Но раз уж мы заговорили об именах, почему вас прозвали Беком? Имя какое-то усеченное, словно кличка…

– Шерринцев позабавил мой северный выговор. Сперва меня прозвали Фабеком, потом сократили до Бека. Но так меня называть нельзя. Здесь меня знают под именем Ренуа, запомните и обращайтесь ко мне только как к Ренуа.

– Весьма любопытно. А почему вы…

– Ее зовут Жунисса?

– Кого?

– Женщину, пославшую вас с письмом? Ее зовут Жунисса?

– Возможно. Она ваша приятельница?

– Где вы с ней познакомились?

– Да, но я ведь так и не вручила письмо. Это нужно исправить.

– Не волнуйтесь, письмо уже у меня. Я еще вчера достал его у вас из кармана.

– А, понятно. Надеюсь, известия хорошие?

– Где вы познакомились с Жуниссой, Элистэ?

– Представьте, меня что-то потянуло в сон. Может, сидр так подействовал?

– Нет. По моим сведениям, Жунисса сейчас в тюрьме.

– Странные, однако, у вас знакомства.

– Неужели? Жунисса сидит в «Сундуке», верно?

– Что вы все о ней да о ней? Разве она так уж вам дорога?

– Жунисса, безусловно, стоит очень многого. Не сомневаюсь, что и вы, познакомившись с ней, пришли к такому же выводу. А встретились вы в «Сундуке», верно?

– Не нужно об этом расспрашивать! – воскликнула Элистэ, отбросив бесполезные уловки. – Не могу я говорить об этом, не заставляйте! Да будет вам известно, моя бабушка погибла. Горничная Кэрт тоже – я сама видела их казнь. И, вероятно, кузина Аврелия, и другие мои друзья, их всех убили, а в чем их вина?! Я пока живу, но мне… Нет, не хочу говорить об этом, и думать не хочу тоже, иначе просто сойду с ума…

Чашка в ее руке мелко задрожала.

– Ну, ну, Элли, бедная моя девочка, все, я не стану допытываться. Тише, успокойтесь и допейте сидр. Вот умница. Откиньтесь на подушку, и я развлеку вас историями моих путешествий, слегка их приукрасив – чтоб было интереснее. Хотите послушать?

Она кивнула. Рассказы Дрефа прежде неизменно доставляли ей удовольствие. Сидеть в мягкой постели в теплой комнате, наслаждаться дивной едой и слушать Дрефа – о лучшем она не могла и мечтать!

Он начал с того, как они распрощались и он бежал из Дерриваля. На деньги, что ему вручила Элистэ, он добрался, дилижансом до Шеррина и первое время подрабатывал тем, что писал за богатых студентов-лентяев письменные работы. Затем – весьма прибыльные операции на черном рынке; работа помощником издателя ныне закрытого «Овода Крысиного квартала» – он едва спасся, когда народогвардейцы громили редакцию «Овода»; небезуспешные опыты и приключения на поприще журналистики, благодаря которым он, судя по всему, свел знакомство со многими колоритнейшими шерринцами. Дреф всегда был блестящим рассказчиком, и в истории, которую он ей поведал, имелось все: любопытные случаи, юмор, превратности судьбы, занимательные личности. История оказалась довольно длинной, но невероятно увлекательной. Элистэ слушала затаив дыхание. Неповторимые модуляции столь хорошо знакомого ей голоса будили тысячи воспоминаний. Живая мимика, усмешка губ, изгиб бровей

– все осталось, как было. Почему же, задавалась вопросом Элистэ, он показался ей другим человеком? Полтора года свободной жизни не прошли для него бесследно. В его жестах и манере держать себя появились непринужденность и раскованное достоинство, но в остальном это был все тот же Дреф.

Слушая его рассказ, она, однако, подметила, что он избегает останавливаться на событиях последнего времени и на прямые вопросы отвечает весьма неопределенно – были какие-то встречи, планы, рискованные затеи. Она и вправду не понимала, что он имеет в виду, а когда просила объяснить, он переводил разговор на какой-нибудь случай, смешной или занятный, так что она забывала о своем вопросе. По этой части Дреф был большой мастер. За все годы общения с ним Элистэ ни разу не удавалось вытянуть из него то, о чем он хотел умолчать. Она не сомневалась, что он занимался самыми различными делами, в том числе и сомнительными. В Шеррине Дреф явно добился больших успехов. В прошлом году, по его словам, продал чертеж какого-то затейливого ружья («кремневая винтовка, заряжается с казенной части», – объяснил он) и с тех пор зажил безбедно. А изобретение деревянных щепочек с круглыми головками, которые чудесным образом вспыхивают, если чиркнуть по шероховатой поверхности, со временем обещало принести ему немалое состояние. Ну, а чем он занят сейчас? Да разным – то одним, то другим. И больше ей ничего не удалось от него добиться. Элистэ решила, что лучше пока просто внимать рассказам Дрефа, наслаждаясь самим звуком его голоса.

Она бы с удовольствием слушала его до ночи, но требовалось кое-что уладить. Допив сидр, она заговорила:

– Дреф, я все думаю, как мне теперь…

– Насчет врача, вы хотите сказать? Вчера на кладбище я было решил, что вы на пороге смерти, если уже не переступили его и бродите бесплотным духом.

– Вы же клялись, что не верите в духов?

– Но вчера готов был поверить; непредубежденность – главное достоинство разума. Сегодня мне, однако, сдается, что ваши недуги вполне поддаются лечению отдыхом и хорошей едой.

– О, я уже поправилась. Врач и в самом деле не требуется. Но вы, судя по всему, преуспели и к тому же всегда отличались изобретательностью, вот я и подумала – может, вы посоветуете, где мне найти работу?

– Работу? Для вас, Элистэ?

Он что, смеется над ней? Она украдкой поглядела в его сторону: нет, не смеется. Напротив, вид у Дрефа был скорее печальный.

– Понимаете, у меня нет выхода, – объяснила она, стараясь говорить как можно спокойней. – Ни родных, ни друзей не осталось. Из города мне, конечно, не выбраться. А за жилье и еду, даже самые дешевые, нужно платить. Я должна хоть как-то зарабатывать.

– Где вы ютились все это время?

– Где придется. Порой в «Радушии и тепле у Воника».

– В этом клоповнике?

– Даже в клоповник пускают за деньги. Я как могла пыталась честно заработать на жизнь, но мне повсюду отказывали. Я не представляю, куда податься. Вы можете что-нибудь посоветовать?

– Разумеется. Начнем с того, что сейчас вы работать не в состояние. У вас неважно со здоровьем, не осталось сил, вы пока не сможете заработать ни рекко.

– Здоровье – здоровьем, но уж подмести пол и вытереть пыль я как-нибудь…

– Вы сможете гнуть спину шесть раз в неделю по двенадцать часов? Боюсь, нет. А от вас потребуется именно это, если повезет найти место, что, принимая во внимание ваше состояние, мне кажется маловероятным. Не надо дуться, я говорю то, что есть. При подобном раскладе вам сперва нужно полностью выздороветь, тут и говорить не о чем. Вам необходимы чистый воздух, хорошая еда, отдых, покой. В «Радушии и тепле у Воника» вы этого не найдете. Поэтому лучше всего остаться здесь.

– Здесь? Вы хотите сказать у вас?

– Конечно. У меня две комнаты, зачем мне столько? Вы займете эту, а я поставлю в кабинете походную койку. Тут вам будет сравнительно удобно.

– Я не могу на это согласиться.

– Вы можете предложить что-то другое?

– Дреф, вы добры и великодушны сверх всякой меры, но это невозможно. Как только выяснится, что я здесь живу, хозяин дома вышвырнет вас на улицу.

– Вы не знаете нашего хозяина. В этом пансионе проживает дюжина постояльцев – все, кроме меня, студенты университета. Добрая их половина ухитряются держать при себе своих милашек. Хозяин взимает с каждого по лишнему рекко в месяц и только лукаво подмигивает.

– О, значит все подумают, будто я…

– Какая вам разница, что подумают!

– Возможно, никакой, но есть кое-что поважнее. Вам же известно, кто я я какова кара за оказание помощи Возвышенным? Если народогвардейцы найдут меня здесь, вам не миновать свиданья с Прекрасной Дамой.

Элистэ воспользовалась одним из распространенных выражений для обозначения казни в Кокотте.

– До сих пор мне удавалось избегать знакомства с ней, и я твердо намерен не встречаться с этой Дамой и впредь. Не волнуйтесь, у меня есть кое-какие возможности.

– Я знаю, но…

– А знаете, что самое лучшее в этом пансионе? – как бы между прочим заметил Дреф. – Тут есть ванная комната. Хозяин у нас с причудами – взял и поставил медную ванну с насосом, а в придачу – котлы, полотенца, мыло, – так что постояльцы и их гости могут пользоваться всем этим за вполне разумную плату.

– Горячая вода? Мыло?

– Хоть сейчас.

С таким искушением Элистэ не смогла совладать.

Погрузившись в ванну – огромную, глубокую, восхитительно теплую купель, в которой только и можно было смыть многомесячные слои грязи, она терла руки и ноги, пока сероватый налет не сошел катышками и под ним не заблестела новая кожа, трижды промыла волосы, почистила щеткой ногти и поскребла тело пемзой. Элистэ нежилась в ванне, пока вода не начала остывать. Тогда она вылезла, ощущая удивительную легкость, тщательно вытерлась и облачилась в чистую рубашку белого батиста и камвольные штаны до колен, которые дал ей Дреф взамен ее гнусных лохмотьев. Она утонула и в том и в другом; рукава рубашки болтались в нескольких дюймах от кончиков пальцев, а штаны держались лишь на веревочке, которую она затянула на талии. Элистэ закатала рукава и ужаснулась худобе запястий; оглядев себя, она поняла, что страшно исхудала – кожа да кости. На стене висело запотевшее зеркальце. Протерев его, девушка со страхом уставилась на свое лицо: серое, щеки запали, нос заострился, вокруг огромных испуганных глаз залегли черные тени. Настоящая уродина. Жуть. Не хотелось даже думать о том, что Дреф увидел ее такой безобразной. Она вздрогнула и отвернулась от зеркала.