Текст книги "Пять сетов"

Автор книги: Поль Виалар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Второй сет

А между тем он – на этой красной земле, на которой так напряженно трудится. Мячи от нее отскакивают, оставляя следы на его судьбе.

Он тут, у всех на виду.

Его имя у всех на устах.

Жан покидает свою сторону, подходит к вышке судьи, берет вторую ракетку, как будто эта замена может иметь какое-нибудь значение.

Он опрокидывает бутылку генеральной воды, полощет горло, смачивает грудь; большим пальцем проверяет мячи, которые предназначены для замены. И это он же идет прислониться к зеленому полотнищу, над которым, вероятно, находится Женевьева. Он не может оторвать от нее свои мысли.

Действительно ли она здесь? Мы не могли бы этого сказать. При всем желании мы бы ее не заметили, если, как это предполагает Жан, она скрывается на ступенях, в этой черной пасти входа. Взгляд ее должен скользить лишь по тому месту, где площадка разрезается линией подачи, к которой подходит Жан, так как подача Рейнольда.

Первый мяч американца не проходит. Второй – не такой стремительный. Жан отражает его. Он делает это привычным свободным движением. И в силу все той же, раз и навсегда укоренившейся привычки направляет его вдоль коридора по наиболее отдаленной от него белой линии, возле которой мяч и ударяется. Жан играет, как автомат; он все еще находится в состоянии раздвоенности, ибо не в силах отвлечься от своих мыслей и догадок, хотя и знает, что это необходимо.

«Я проиграл первый сет. А ведь я мог его выиграть! Быть может, Рейнольд и проворнее меня. Вероятно, он и привычнее к соревнованиям, в особенности на этот Кубок, являющийся наивысшим трофеем в теннисе и завоеванию которого все страны придают такое значение. Что до меня, я хорошо знаю, какую ответственность взял на себя, согласившись – с какой гордостью и радостью! – отстаивать честь нашей страны, наши интересы. Ибо я не скрываю от себя, что интересы эти очень возвышенны. Речь ведь идет не только о моей личной победе. Впрочем, мне удается нечто большее, чем Рейнольду. Моментами ко мне приходит вдохновение, я достигаю того высшего уровня, на котором превосхожу его. Доказательство этому я имел на протяжении трех партий, когда он был у меня в руках...»

Жан предается всем этим размышлениям в то время, как должен бы опираться лишь на свои наблюдения. Наблюдения эти – основа математической уверенности– должны управлять его поведением.

Но Жан не может уйти от своих мыслей, ибо от него зависит общий результат – не только торжество или поражение нашей страны, но и поражение или победа, которая, решит его судьбу.

«С четверга, с того дня, как я расстался с ней на тротуаре, перед баром, я в точности знаю, чем Женевьева является для меня. Правда, я предчувствовал это и раньше. Но никогда еще не сознавал этого с такой ясностью. Я знаю, что не смогу жить без нее. И это не романтика, свойственная моему возрасту, ибо я прожил трудную, суровую жизнь, и не в моей привычке лгать самому себе. Если я потеряю Женевьеву, я пропал. Я хорошо отдаю себе отчет в этом. Стоит мне подумать, что она является ставкой в этой игре,– и я перестаю быть самим собой. Это выбивает из равновесия, лишает собранности. Весьма вероятно, человек силен лишь в радости. Во всяком случае, мне тревога не на пользу. Вероятно, оттого, что я знаю цену тому, ради чего сегодня играю, меня бросает в дрожь при мысли оказаться побежденным.

Что, если я проиграю? Женевьева без меня уедет в Австралию. Путешествие продолжится три месяца, а Рафаэль будет сопровождать ее. Я знаю, что она может, должна любить, вероятно, любит меня. Но она... она этого еще не сознает. В ее годы девушки хуже разбираются в своих чувствах, чем мы, мужчины. Пока не дала слова или не отдала своего тела, пока не убедила себя в том, что любит, девушка остается в нерешительности, колеблется. Жажда любви подчас приводит к тому, что человек хватается лишь за ее видимость. Если Женевьева отправится в Австралию без меня, она потеряна для меня навсегда...»

Он возвращается к этому снова и снова. Эта навязчивая мысль овладевает им настолько, что, желая во что бы то ни стало выиграть, он становится безоружным.

Жан не принадлежит к числу «прославленных». Конечно, он польщен, когда видит свое имя напечатанным большими буквами в газете, когда читает все то, что пишут о его «гениальности». Но он сумел бы принять и поражение, примириться с ним. Его самолюбие не страдало бы. Не для того он играет, чтобы тешить свое тщеславие.

Но эта игра и не должна была бы стать для него делом жизни; ставкой в игре не должна была бы являться и любовь, от которой зависит его существование. Именно это путает все.

Он уподобляется людям, которым блестяще удаются чужие дела. Но стоит им рискнуть собственной незначительнейшей суммой для какой-нибудь спекуляции, как они перестают здраво мыслить, беспорядочно продают или покупают что попало и в конце концов прогорают. Если таким людям дать ценный фарфор или дорогую вазу, они ловко и крепко держат их в руках. Но стоит внезапно сказать им: «Это ваше!»,– как, внезапно осознав значение, которое вещь приобрела для них, они теряют хладнокровие и самообладание. Драгоценная вещица падает и разбивается.

Так и Жан дал выиграть у себя последнюю игру предыдущего сета и весь сет. Это еще не столь важно. Но в начинающемся втором сете эту потерю надо поскорее наверстать. И хотя Жан старается образумить себя, вернуть себе самообладание, в него как бы вселилась непреоборимая тревога, которая расслабляет, парализует его. Женевьева! Женевьева! Между тем он хорошо знает – убедился в этом только что, на столь горьком опыте,– что, лишь одержав необходимую победу над самим собой, вернет себе самообладание.

Встреча в теннисе – это вам не беллетристика. Здесь имеешь дело с цифрами. Все подытоживается неумолимо.

Надо перестать думать о Женевьеве, как это ему удалось уже один раз. Так нужно.

Но ему не удается забыть о ней, и борьба с самим собой изнуряет его. Между тем минуты текут, очки разыгрываются и накапливаются не в его пользу. Странная, ужасная слабость овладевает им. На глаза наворачиваются слезы. Он не в состоянии справиться с собой. Внезапно жгучая ревность примешивается к его чувствам. Он видит Женевьеву, видит, как если бы она стояла здесь, против него. Рафаэль сжимает ее в своих объятиях, улыбается ей своей нелепой мордой красавчика, по которой он с жестокой радостью так бы и заехал! Перед ним возникают другие, еще более отчетливые видения...

Жан подает. Но что ему до того, что этот мяч «за» и второй тоже! Женевьева – в объятиях Рафаэля!

На трибунах кто-то свистит. Толпа отвернулась от него. Раньше она поддерживала его, а теперь относится с презрением, освистывает. Толпа догадывается, что ошиблась в нем.

– Счет во втором сете 2:0! Ведет Рейнольд.

Вот он, Рейнольд. Он выглядит теперь уверенным в себе; Рейнольду как будто вовсе не жарко, в то время как пот градом катится с Жана, струится под мышками и по груди. Ветер остужает с боков. Как хотелось бы суметь возненавидеть Рейнольда! Но для этого надо, чтобы он был иной, не этот совершенный игрок, не этот джентльмен, который выигрывает в данный момент по ту сторону сетки. Для этого надо, чтобы это был Рафаэль!

Рафаэль! Но ведь и в самом деле, это против него сражается Жан. Это он сейчас принимает от мальчика мячи! Рафаэль! Рафаэль!

Пусть подает Рафаэль, и все увидят, что будет!

Противник оборачивается.

Подает.

Перед Жаном встает напряженное лицо Рейнольда. Стиль – его, стремительный мяч– его. Но это Рафаэль!

Тот самый Рафаэль, который только что держал в своих объятиях Женевьеву.

Это против Рафаэля Жан направляет сильно срезанный мяч, который падает на заднюю линию, ввинчивается со всей приданной ему силой вращения, казалось, вдавливается в землю, в белую черту, на которой оставляет след.

Жан с упорством, но и со злобой, стискивает челюсти. Он устремляется к возвращающемуся мячу, выходит к сетке, перехватывает с лета. Все его решения внезапно принимают конкретную форму: во-первых, во что бы то ни стало быстрота; во-вторых, яростные удары, причиняющие боль. Я ему покажу, Рафаэлю!

Толпа вскочила.

Она неистовствует.

И пусть Женевьева находится на трибуне. Что ему до того теперь! Наоборот, пусть видит, как он расправляется с Рафаэлем.

Противник не выдерживает. Он выбит из колеи. Он отступает. А ведь только что он был уверен в своей победе. Это явственно можно было прочесть на его лице. Теперь он защищает свою жизнь. Ну да, он тоже сражается за свою жизнь! Каждый – за свою жизнь!

Одна игра за жизнь Жана выиграна.

А теперь его подача!

Но сначала, для большей уверенности, немного живительной силы. Она у него тут, в запасе, в кармане трусов, в виде маленьких беленьких кубиков.

Украдкой он кладет кусок сахара в рот.

Он знает, как важно для него действие этой, сразу усваиваемой организмом пищи! Не раз уже испытал он на себе это действие. Часто для подачи, которая – чтобы стать неотразимой – требует большого расхода сил, черпал он в сахаре это моментальное, удивительное взбадривание.

«Моя подача!» – внутренне ликует Жан.

Он подходит к задней линии и, касаясь ее кончиком левой ноги, приподнимается на сведенных усилием пальцах. Левая рука подбрасывает мяч над головой, правая бьет по нему, когда он падает, как если бы, со злобной радостью, она наносила удар Рафаэлю. Одновременно движением руки справа налево Жан закручивает мяч и придает ему необычную траекторию. Мяч как бы скатывается по воздуху на землю и, касаясь ее, делает фантастический отскок.

Рафаэль – называйте его Рейнольдом, если хотите!– стоял слишком близко. Он дотрагивается до мяча лишь кончиком ракетки, отбивает его, но очень слабо. Жан принимает с лета и сильно бьет вправо. Рейнольд снова принимает. Но он выведен из равновесия. Жану остается лишь завершить.

Вторая подача. На этот раз Рейнольд приготовился. Тогда Жан срезает мяч в другую сторону, все так же с силой направляя его подальше от противника.

На трибунах вскакивают. Но Жан никого и ничего не замечает. Он безразличен ко всему, происходящему вокруг него. Он знает лишь, что надо отхлестать, сделать смешным, уничтожить человека, находящегося по другую сторону корта,– того, кто в мыслях стал для него Рафаэлем.

Рейнольд принимает третью подачу. С невероятной смелостью Жан выходит к сетке. Противник отвечает «свечкой». Жан дает мячу перелететь через себя, и, когда все уже думают, что очко проиграно, он вдруг, как это делал в детстве, выполняет смеш слева. Подрезанный мяч попадает в левый угол на стороне Рейнольда, в самое пересечение линии коридора и задней линии. Мяч для Рейнольда недосягаем.

Вот это и есть вдохновение! Жан хорошо знает, что оно снова пришло к нему. Он обладает им и уже не лишится его до самого конца. Быть может, он и проиграет еще один сет благодаря высоким качествам противника, но результат уже налицо. Он не даст себе расслабиться, он должен уничтожить Рафаэля!

Рейнольд, одну за другой, отдает три игры. Его переигрывают в темпе. Должно быть, он не ожидал этого внезапного пробуждения. Все же со всем своим мужеством, со всем своим мастерством он оказывает сопротивление. Это стреляный воробей, ему знакома вся гамма разнообразнейших ударов. Он пробует все, чтобы дать пронестись грозе, чтобы выиграть время. Вполне последовательно он полагает, что Жан бросил в дело, как и в первом сете, фейерверк уловок, но что это ненадолго. Ведь ему невдомек, что внезапно, каким-то чудом завеса, застилавшая глаза Жана, разорвалась, что теперь он видит все в каком-то сверхъестественном свете. И свет этот заставляет его находить в чертах Рейнольда невыносимую усмешку Рафаэля. Невдомек ему и что перемена, произошедшая в противнике, носит окончательный характер. Жан будет бороться до предела своих сил, своей воли. Если он и сдаст – но как может он теперь сдать?! – то разве только потому, что окажется без сил. Но у него будет сознание, что он отдал своей стране (также и Женевьеве) самое существенное, самое лучшее, что у него есть.

И пусть Рейнольд хитрит. Пусть, если ему хочется, подает снизу, подрезая мячи, – Жан всегда начеку. Вольно Рейнольду давать свечи, пользоваться укороченными мячами, впрочем столь точными, столь совершенными, что удары его вызывают аплодисменты толпы, – если Жан сперва и проигрывает свою подачу и следующую игру, то происходит это с попеременными, нескончаемыми «больше». Жан позволяет себе такое отступление лишь для того, чтобы немного перевести дух и еще с большей силой устремиться вперед.

Счет игр 3:3. Это никого не вводит в заблуждение. Во всяком случае, не Жана, который знает, что он делает, куда идет.

Теперь он снова берет на себя руководство боем.

Еще раз, готовясь к подаче, он сгрызает кусок сахару.

Мячи переменили. Жан доволен этим, так как от сильных ударов старые – так скоро! – начали терять упругость. Ему необходимо, чтобы они максимально отскакивали. Это способствует той жестко закрученной подаче, которой он в этот момент разражается.

Отзвук гулких ударов разносится звукоусилителем. Звук этот перекрывает лишь голос судьи, нанизывающий цифры. Несколько облачков появляются на небе и порой отбрасывают на площадку колеблющиеся тени. При каждой неудачной подаче, при каждом «за» голос судьи на линии повышается до крика. В этой нарушенной тишине Жан продвигается вперед, подобно бесстрашному солдату, идущему на штурм укрепления, неуязвимо продолжающему свой смертный путь под пулями. Это в своем роде герой, и подлинный. Его воля, мощь, сноровка, смышленость, то, как он преодолевает все опасности, – превращают его в некое божество, в котором больше не сомневается ни один из его почитателей. Все в его руках превращается в чудо. И зрители привыкают к чуду. Если случайно он и проиграет мяч, зрители знают, что это плата за саму игру, и никто не волнуется за него.

Он играет так быстро, так хорошо, что Рейнольд как бы сметен с площадки. Великан уменьшается в росте. Кажется, он сгибается под ударами. Но, несмотря на это, Жан не щадит его. Разве может он смилостивиться над Рафаэлем?

Действие развивается теперь с невероятной быстротой. Настоящий смерч обрушивается на Рейнольда и сметает все на своем пути. Но вот подымается ветер и вмешивается в игру. Жан использует его. Он прибегает к его помощи, чтобы удержать в должных пределах мячи, которые могли бы оказаться чересчур длинными; пользуется его помощью, чтобы с еще большей скоростью подтолкнуть другие, когда ветер дует ему в спину. С удачливостью охотника, стреляющего в летящую по ветру в четырех-пяти метрах от него куропатку, Жан целится, стреляет, поражает, убивает.

Никогда игра не кончалась так быстро.

Кончено. И сам Рейнольд присоединяется к толпе, приветствующей Жана, и аплодирует ему.

Безбрежная радость волной нахлынула на победителя. Он выиграл второй сет. Теперь он начнет третий, чувствуя себя сильнее, чем когда-либо.

Украдкой он мысленно возвращается к Женевьеве, но не как ранее, а неотделимо от Рафаэля. Так будет до самого конца игры. Быть может, кто-нибудь сообщит ей последние новости на корте, где она сейчас должна играть. Тогда она поймет, что творится у него на душе.

Возле вышки судьи Рейнольд вытирает шею мохнатым полотенцем, которое оставил здесь при выходе на корт. Жан на сей раз чувствует, что грудь, руки, тело сухи.

Рейнольд пьет. Жан воздерживается от минеральной воды. А в мыслях у него лишь одно: поскорее начать, выиграть третий сет! Судья на линии – тот, в глубине, ближайший к выходу игроков – поднимается со стула. У него в руке маленький листок бумаги, который ему только что вручили. Он протягивает его судье, и видно, как толстяк наклоняется, чтобы взять записку. Он внимательно прочитывает ее, затем откашливается, прочищает горло.

– Алло! Алло! – произносит он в наступившей тишине. – Перед возобновлением игры и началом третьего сета теннисная федерация просит меня объявить следующее: финал женского Кубка, так называемого Кубка Санджерс, будет разыгран здесь, как предусмотрено нашей программой, после встречи между Рейнольдом и Гренье – последней игры на Кубок Дэвиса. Встречаются мадемуазель Ван Оостен и госпожа Армстронг, выигравшая вчера полуфинальную встречу. Мадемуазель Перро получила легкое повреждение в только что состоявшейся встрече с мадемуазель Ван Оостен и выбыла из состязания.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Третий сет

С Женевьевой случилось что-то!

«Легкое повреждение», – сказал диктор.

Что с ней могло приключиться?

Должно быть, один из несчастных случаев, являющихся ходкой монетой спортивных встреч: вывих ноги, неудачное падение, легкое растяжение связок.

И все же известие это задевает Жана как неожиданный удар судьбы. Хотя он и успокаивает себя – для этого он снова вынужден отвлечься мыслями от игры, которая вот-вот начнется, – он не может не задавать себе вопросов.

Судья делает знак Рейнольду и Жану занять свои места. Жан направляется уже к своему месту, но, не сделав и трех шагов, возвращается к вышке судьи и, подняв голову, спрашивает:

– Ничего серьезного?

Судья пожимает плечами, затем подымает брови и показывает на бумажку, которая у него в руках.

– Больше я ничего не знаю!

На это ушло всего несколько секунд. Но когда Жан доходит до правой стороны пространства, которое он должен защищать, Рейнольд уже занял место напротив него и, полный решимости, готов к атаке.

Женевьева пострадала! Если бы это носило серьезный характер, не объявили бы: «легкое повреждение».

Надо сосредоточить мысли на другом.

Вот с невероятной силой мяч американца попадает на линию между квадратами подачи. Каким-то чудом Жан отражает его слева (к счастью, кисть у него очень крепкая!). Но противник убивает мяч.

Вторая подача такого же качества, как и первая. Жан бросается на штурм, хотя мяч и очень сильный. Он как ни в чем не бывало набрасывается на него. Он ищет брешь, ищет в защите противника слабое место. Но Рейнольд играет весьма жестко. Выходит к сетке. Жан пытается переиграть его свечой. Недостает малого, чтобы мяч перелетел через голову противника. Рейнольд делает огромный прыжок и принимает его. Он отвечает неотразимым смешем. Мяч – вне досягаемости француза.

Рейнольд подает в третий раз.

Он мажет свой первый мяч. Судья на линии крикнул: «Нет!» Второй мяч менее стремителен. Жан атакует, отвечает косым. Рейнольд принимает слева с такой же силой, как и справа. Мяч возвращается по кратчайшей траектории. Рейнольд тоже ищет брешь. Жан отвечает резаным ударом справа, ударом, который он так любит. В ударе этом активное участие принимает кисть, направляющая мяч и придающая ему траекторию, отклоняющую его вправо. Мяч попадает на землю, полностью потеряв способность подскакивать, и расплющивается. Но Рейнольд уже знаком с этой опасностью. Он соответственно перемещается и принимает. Еще раз он отсылает, но от сделанного усилия поскальзывается и растягивается на площадке. Мяч попадает в сетку. Одно мгновение он застревает на тросе сетки и как бы колеблется, куда упасть, затем перелетает на другую сторону, так близко от Жана, что он не может его отразить и проигрывает этот третий мяч.

Рейнольд уже поднялся. Это ничего, с ним ничего не случилось. Толпа выражает свое одобрение Гренье. Она думает, что он не захотел воспользоваться падением противника. Рейнольд стряхивает землю, приставшую к его трусам, и улыбается. Он невредим. А Женевьева?

Что с Женевьевой?

Рейнольд продолжает свою подачу, но делает двойную ошибку и проигрывает этот мяч. Должно быть, падение расстроило его игру.

Жан чувствует, что наступил подходящий момент, и пользуется им.

Это не очень трудно. Достаточно играть, не прилагая большого усилия. Жан уже было проиграл три мяча, но очень скоро сравнивает счет. Он быстро выигрывает игру, но еще до окончания ее знает, что овладел собой.

Но вот в момент, когда он подает – совершенно бессмысленно, как будто бы она могла там находиться,– он ищет на трибуне Женевьеву. Хотя он и знает, что она получила «легкое повреждение», он обеспокоен. Лонлас, должно быть, сейчас массирует ей ногу или руку; Рафаэль перевязывает ее, если она при падении содрала кожу. Однако раз она прекратила игру, следовательно, повредила себе что-то. Достаточно поскользнуться и ранить себе ладонь, чтобы не быть в состоянии держать ракетку.

Ему чудится уже рана, красное пятно хромистой ртути, растекающейся до пальцев. Он видит, как Рафаэль деликатно ухаживает за Женевьевой...

– Подача господина Жана Гренье! – повторяет судья.

Жан спохватывается; он не слышал судью в первый раз.

Недоставало только этого несчастного случая!

«Легкое повреждение». Но сказали ли правду? Да, конечноЛ Играй и не занимайся ничем другим! Ты же видишь, что Рейнольд ждет. Он не пострадал при падении. Этому падению ты обязан выигрышем игры. Но другие игры ожидают тебя впереди в этом сете и еще другие – до окончания встречи.

Да, впереди еще не одна игра. И Рейнольд не намерен их отдавать.

В свою очередь, Рейнольд сознает: надо прекратить уловки, все дело в быстроте. Систематически он старается добиться темпа. Он пользуется каждым случаем, чтобы ускорить игру. От падения у Рейнольда не осталось никаких неприятных последствий. Наоборот. Можно подумать, что потеря игры, в которой он, казалось, вел, но проиграл (возможно, лишь по невезению), подстегнула его. Он устремляется на мячи, делает броски, поспевает везде своевременно. Жан тоже играет замечательно.

Он запрятал глубоко в себе тревогу, порожденную недавним сообщением судьи. Ради самой Женевьевы (в особенности если она пострадала) надо победить Рейнольда, надо уничтожить... уничтожить Рафаэля.

Толпа возбуждена.

Ей редко приходится испытывать такое наслаждение. Есть что-то сверхъестественное, превышающее человеческие силы в том, как оба противника атакуют друг друга, отражают удары, проигрывают, затем снова добиваются преимущества. Вот, казалось бы, неотразимый удар, выполненный Рейнольдом! Но Жан принимает его. С удивительным мастерством ему удается обводящий удар. Однако ракетка Рейнольда тут как тут. Он отбивает низко с лета. В этой игре всегда что-нибудь новое! Возможности никогда не исчерпываются. И замечательная красота тенниса проявляется в те моменты, когда можно подумать, что оба игрока парят в воздухе.

Они полностью проявляют себя. На этот раз никаких дешевых уловок, никаких узких замыслов. Игра, одна лишь игра, в которой так хорошо вырисовывается характер, так хорошо выявляется индивидуальность каждого игрока.

С тех пор, как Жан состоит членом теннис-клуба и принимает участие в провинциальных соревнованиях, с тех пор, как он играет с «большими» игроками, он приобрел немалый опыт. Жан знает, что человек с ракеткой в руке раскрывается, как если бы он обнажил свою душу. Есть щедрые игроки, есть джентльмены, буржуа, скряги, деляги, посредственности, которым иногда удается выиграть, ловкачи; малодушные; сдержанные; плуты; игроки, ищущие всегда самооправдания; игроки, играющие лишь ради выигрыша; гордецы; горемыки; игроки, заранее примирившиеся с проигрышем; слабовольные; идиоты; простаки; игроки, принижающие теннис, обрабатывающие каждый мяч, пытаясь «слямзить» у противника хоть один; великодушные; расточительные; мужланы, попадающие всегда «за» и все же полные восторга от мощности своего удара; злые, приходящие в ярость, настроенные мстительно, и в чьих глазах, когда они проигрывают, загорается жажда убийства; вспыльчивые; демонические; застенчивые и псевдоскромные. Есть среди игроков и безумцы, есть и мудрые. Есть всякого рода люди! Его противник– Рейнольд.

И если Рейнольд еще недавно прибегал к тому, что некоторые ошибочно называют мастерством, но что в действительности является набором незначительных уловок, ударов, позволяющих перевести дух или в случае необходимости дать себе отдых, то теперь перед Жаном – подлинный игрок, без ухищрений и задних мыслей, теннисист, играющий ясно, отчетливо и благородно.

Это-то и придает теннису, который оба противника демонстрируют сегодня, то удивительное качество, проявляющееся в каждом ударе. Это большой, очень большой теннис. Толпа понимает это. Она всегда бессознательно чувствительна к красоте. Что бы ни случилось, она разойдется после игры, все еще полная возбуждения, напоенная тем, что время от времени необходимо человеку, дабы он имел возможность возвыситься над самим собой.

Жан проигрывает вторую игру. Он почти счастлив, ибо Рейнольд превзошел себя, заслужил этот выигрыш. Толпа, хотя в большей своей части и состоит из французов, рукоплещет американцу.

Теперь с каждой секундой спор между противниками становится острее, яростнее. Кажется, что, все еще сохраняя свою удивительную пружинистость, оба противника закалились. Все в их игре– широта и щедрость. Если бы при помощи какого-нибудь аппарата можно было в замедленном темпе наблюдать их мощные удары, их взлеты– игра показалась бы чудом.

Счет в третьем сете 2:1, ведет Жан Гренье.

Ведет, да...

Но Рейнольд тут как тут– и нагоняет его.

Оба противника хотят выиграть этот, вероятно, наиважнейший сет.

В самом деле, ничто никогда окончательно не потеряно. Но не надо дать себя опередить. Достаточно потери одной игры, чтобы сделать победу сомнительной.

Во время передышек Жан производит подсчет игр. Он выиграл двенадцать, в то время как у Рейнольда в активе их всего десять. Разница – ничтожна. Достаточно минутной слабости, достаточно...

Достаточно поддаться тревоге, гнездящейся в глубине души, или разочарованию, подобному тому, которое– он это чувствует– испытывает любимая девушка. Ведь сегодня в присутствии десяти тысяч зрителей ей представлялся случай, наконец, положить на лопатки американку, до сих пор всегда побеждавшую ее. Вот невезенье! Не везет Женевьеве!

А ему?

Везенье ли это, что Женевьева так задета, так расстроена случившимся? Он не находит ответа на этот вопрос и испытывает беспокойство. Бог мой! Почему он так чувствителен, так впечатлителен? Но разве мог бы он стать чемпионом, не будь у него этой повышенной чувствительности?

Да нет же, ничего серьезного с ней не произошло: "Легкое повреждение! Легкое повреждение!.."

Он спохватывается, что на какое-то мгновение в мыслях его образовался как бы черный провал и он отсутствовал в игре. Новым усилием воли еще раз он овладевает собой. К нему возвращается собранность. Все же, когда кончится эта игра и наступит десятиминутный обязательный перерыв между третьим и остальными сетами (четвертым, пятым, если необходимо), он выяснит, что случилось с Женевьевой.

Рейнольд играет замечательно.

Надо играть еще лучше, а это трудно.

Счет игр 2:2.

Это пятая – для каждого из них– игра поворотная. Тот, кто теперь поведет, имеет шанс взять и следующую. Он оторвется тогда от противника, если будет хорошо играть до конца сета, у него есть шанс выиграть и сет.

За Женевьеву и против Рафаэля. Надо выиграть.

– Подача Рейнольда. Счет – "ровно".

Жан отбрасывает от себя все, что отвлекает его мысли от игры. Он трудится прилежно, но в его игре сейчас отсутствует творческая мысль. А игра в теннис, подобно созданию поэмы, рассказа,– это творчество. Всякое же творчество опирается на солидную, незыблемую основу – законы, которые в прошлом открыли, уточнили великие предшественники.

Подобно музыканту, который, прилежно трудясь, по четыре часа в день играет гаммы, хороший игрок должен сначала работать над собой. Лишь впоследствии, овладев своим "ремеслом" – и слово это здесь, как и везде, имеет свое наиболее благородное значение,– он сможет, если обладает дарованием, победить трудности, осилить материю и дать проявиться своему гению.

Жан снова принимается за свой труд, как мастеровой. Задача его тяжелая. Рейнольд с каждой минутой становится все сильнее и сильнее.

В этой встрече, которая проводится с одним и тем же противником, кажется, что его все время подменяют. Какое-нибудь пустяковое ранение на сгибе большого пальца, небольшая царапина на пятке, перенапрягшаяся мышца руки, которая должна обладать полной силой и одновременно тончайшей чувствительностью, колика в боку, соринка, попавшая в глаз, мимолетная слабость – и этого довольно для того, чтобы изменить все данные проблемы и самого человека. Тело не должно отставать от разума.

Тело Жана, тело Рейнольда до сих пор подчинялись им. Между тем по некоторым признакам можно заметить, что в Гранье зарождается тревога; дыхание его становится прерывистым; он с большим усилием подымает руку. О! Это совсем незаметно. Но это так. Сахар?

Нет, немного погодя, когда кончится эта игра, потому что ему придется подавать. Надо собрать все силы, чтобы выиграть! Терпи, тело, и не сдавай! Пусть так не жжет легкие! Надо тебе, Жан Гренье, оставаться полноценным!

Да, отдать эту игру.

Восстановить дыхание.

Не бегать зря за этим мячом.

Потерять эту игру, чтобы выиграть следующую.

Какой ясностью ума, каким мастерством, каким знанием самого себя надо обладать!

На счету у Рейнольда будет три игры. Ну и пусть! Восстановить свои силы, чтобы взять старт в следующей игре, воспользовавшись своей подачей, и затем уже больше не ослаблять усилий.

Для этого надо временно замедлить игру. На некоторое время затянуть обмен мячами, пока не пройдет мимолетная слабость. И главное – найти стимул для того, чтобы себя взбодрить.

Во-первых, поднимем руку. Остановим на минуту игру. Предлог– надо завязать шнурок. Не торопиться. Это недобросовестно? Может быть. Но как поступить иначе? Если необходимо, сделать вид, что поскользнулся. Упасть... Ведь Рейнольд поступил так раньше (хотя Жан знает, что это было непреднамеренно)... Выиграть время!.. Выиграть время!..

Никогда еще он так не поступал. Окажется ли он способным прибегнуть к таким средствам? Но разве Рафаэль действует добросовестно? Разве он не способен поступить еще хуже, чтобы закрепить за собой любовь Женевьевы? Искушение.

В Жане происходит большая внутренняя борьба. Банальная мысль молнией мелькает в голове: "Важен только результат... Ведь это не Рейнольд, а Рафаэль – твой противник... Добыть Женевьеву – любой ценой!.."

И уже он взвешивает про себя, что потеряет, если примирится с образом действий, на который его толкает внутренний демон. Никогда больше он не будет счастлив. Даже если завоюет Женевьеву? В особенности если добьется этого таким путем – нечистым путем, путем подвоха. Небольшого подвоха? Незначительным подвох не бывает. Вероломство есть вероломство, вот и все.

Рейнольд нажимает. Жана тянет поддаться искушению.

Но прежде всего – довести до конца эту игру. Выяснить свое моральное и физическое состояние, состояние легких, сердца. Ужасная пытка – лишь бы выиграть время, еще время. Рейнольд играет лучше, чем когда-либо. Так продолжаться не может. Нужно решиться...