355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Поль Виалар » Пять сетов » Текст книги (страница 4)
Пять сетов
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 02:13

Текст книги "Пять сетов"


Автор книги: Поль Виалар



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Теперь у него снова ясная и трезвая голова. Перед ним проблема, решить которую может лишь он сам.

Жан знает: завоевать Кубок – это завоевать Женевьеву.

Наступает пятница. Обстрел через некоторое время откроет он. Он готовится к этому, весь собирается. Хотя это только первый день, но, по всей вероятности, он и решительный. В три часа Жан встретится с Накстером или с Крушем (американцы еще не решили, с кем именно). Жан предпочел бы Круша, которого он дважды бил. С Накстером он встречался лишь однажды, в Уимблдоне. Он, правда, раздавил его. Но тот тогда был нездоров, страдал фурункулезом и был не в форме. Жан спрашивает себя, каким может быть Накстер, когда он в полной форме.

Он заказал такси на два часа. Ему не хочется, чтобы, как это бывает обычно перед важными встречами, Рафаэль заехал за ним на машине. В четверть третьего Жан – на «Ролан Гарросе». Народ толпится и осаждает кассу. Ему дают пройти. И в то время как с удостоверением в руке (сегодня всюду новые распорядители, которые не знают его) он пробирается сквозь узкое горлышко одного из входов, он слышит, кто-то говорит: «Против Гренье играет Накстер».

В раздевалке, отведенной для теннисистов, играющих в этот день, возле «центрального» его поджидает Лонлас. Жан растягивается на столе и в продолжение пяти минут дает себя осторожно массировать.

Накстер! Вот и он. Длиннющий малый в очках. Они подают друг другу руку. У обоих сжимается сердце. Вскоре эта тревога, это беспокойство пройдут у того и другого. Их всецело захватит игра. Жан побьет Накстера! Он хочет этого, убежден в этом.

Он бьет его. Все же понадобилось пять сетов, чтобы справиться с ним. Впрочем, ни одну минуту он не сомневался в окончательном результате. Когда по окончании они обмениваются рукопожатием, Жан опередил американца на девять игр. Хороший разрыв! Он счастлив: очень хорошо сыграл! Теперь очередь за Франкони.

Франкони встречается с Рейнольдом. Эх, если бы Франкони был таким, как три года назад! Правда, играет он хорошо. Но ему недостает – и Жан сразу же чувствует это – чего-то неосязаемого, что утверждает, обеспечивает победу. Франкони нет и тридцати лет, а он выглядит пожилым человеком. Он бережет силы. Моментами он пользуется уловками, ломающими игру. Но это отдает его в руки уверенного в себе противника, полностью владеющего всей гаммой ударов и своей моральной и физической силой. Необходимо все же, чтобы Франкони выиграл!

За время этой партии, которую Жан наблюдает с трибуны игроков, он расходует больше энергии, чем когда его судьба зависела от собственных усилий.

Первый сет выигрывает Рейнольд. Во втором игра становится яростней. Противники цепляются за победу. Все же выигрывает Рейнольд. В третьем – надежда: Рейнольд немного сдает. Можно подумать, он делает это нарочно, чтобы сохранить силы для следующего сета, после перерыва. Третий сет быстро кончается победой Франкони со счетом шесть—два.

Четвертый сет. Франкони нашел себя. Он выигрывает. Толпа вопит от восторга. Счет сетов два—два, и почти верная победа. Если сегодня в активе французов будут эти две встречи, Жан может позволить себе проиграть Рейнольду. Ведь так или иначе Франкони Разгромит Накстера!

Рейнольд в самом деле выдохся, дошел до предела. Сейчас начнется последний сет. Но внезапно разражается ливень. Игра была столь напряженной, увлекательной, что никто не обратил внимания на зловещую черную тучу, подплывшую к стадиону. Зрители спасаются под трибуны, куда вода проникает широкими потоками. Жан идет в комнату отдыха игроков. Его снова поздравляют. Он не хочет подходить к Франкони, когда тот отдыхает. Не надо слов, которые могут сбить с толку. Нужно, чтобы игрока ничто не волновало, чтобы до начала игры никто его не беспокоил. Годде пожимает руку Жану. Он ликует:

– Дело в шляпе! На сей раз кубок за нами, потому что австралийцы в этом году...

– Мы проиграем парную,– отвечает Жан.

– Конечно. Но вы возьмете вашу вторую одиночную! И, быть может, Франкони – свою... Четыре победы против одной... Славный год!.. Заслуженно!..

Дождь не стихает. И теперь уже нет никакой надежды, что он прекратится. Зарядил на весь вечер, на всю ночь. Время идет. Стемнеет, прежде чем можно будет возобновить игру, потому что «центральный» совершенно затоплен.

Дождь на минуту прекращается, и алжирцы, обслуживающие корт, делают все, чтобы дать стечь воде. Напрасно! У задних линий остаются большие лужи. А дождь начинает снова идти. Издалека доносятся раскаты грома.

– Подвезти вас, Гренье?

Гренье с сожалением принимает приглашение Годде. Он не видел Женевьеву. Между тем она на стадионе, так как играла сегодня после обеда. Вот и Рафаэль. Он ничуть не смущен. Удивительный человек! В любых обстоятельствах он не чувствует неловкости.

– Браво, Гренье!

Он с пылом жмет ему руки, не скупится на похвалы по поводу игры Жана с Накстером.

– С победой Франкони...– начинает было Годде. Рафаэль качает головой, делает гримасу:

– Надо было бы кончать сегодня вечером. Но теперь уже решили отложить игру. Встреча закончится завтра до парной. А я знаю Рейнольда... Знаю и Франкони. Первый сразу же расходится, второй же вел сегодня лишь потому, что у Рейнольда было недомогание...

– В самом деле? – с тревогой спрашивает Жан.

– Расстройство желудка,– уточняет Рафаэль.– К завтрашнему дню все пройдет... И он будет совершенно свежим, когда в воскресенье встретится с вами. Вам придется туго!

Жан знает, что Рафаэль всегда хорошо осведомлен и что он прав. Надежда улетучивается. Рафаэль продолжает:

– Советую вам отдыхать завтра весь день. Все ваши силы окажутся нелишними в воскресенье. Я вам позвоню завтра вечером, когда кончится встреча, когда будет известен результат и распорядок игр на следующий день. Как бы то ни было,– у Франкони есть машина, а в воскресенье такси будут брать с бою,– я сам заеду за вами... чтобы вы, не расходуя сил, прибыли на стадион,– добавляет он с кажущейся Жану скрытой иронией.

– Не стоит беспокоится! – начинает Жан.

– Я могу,– предлагает Годде.

– Нет, Морис. Вы из-за этого, быть может, пропустите начало. А это будет памятный день!

Памятный – да, каков бы ни был результат. Жан хорошо знает это. Женевьевы он так и не видел. Моментами во время игры с Накстером он искал ее глазами на трибуне для игроков, смежной с ложей прессы. Затем продолжал искать ее в то время, как наблюдал драму Рейнольда и внезапный взлет Франкони. Не было ее на трибуне и тогда, когда он выигрывал. Он знает, что она сама участвовала в четвертьфинале Кубка Санджерса. Необъяснимо, что Женевьева не появилась во время матча Франкони – Рейнольд. Быть может, немного погодя она вызовет его по телефону, как часто делает, чтобы разделить его радость и поздравить. Если бы не боязнь, что она подумает, будто он напрашивается на комплименты, он сам бы позвонил ей. Глупая стыдливость мешает ему это сделать. Ведь он мог бы справиться о результате ее встречи. Нет, это невозможно!.. Невозможно!..

Он опускает трубку, которую было поднял. Негромкий насмешливый звук гудка больше не раздается в старой гостиной Латуров. Завтра Жан не сможет увидеть Женевьеву, так как надо подчиниться распоряжению Рафаэля: нельзя идти на стадион и уставать, наблюдая парную встречу, которая заведомо потеряна, а также и окончание одиночной, от которой столько зависит!

Значит, только в воскресенье! А каков будет результат в воскресенье?

Какое-то предчувствие заставляет Жана видеть все в неприукрашенном свете: в воскресенье придется биться за свою жизнь. Слишком все было бы легко иначе. Никогда ничто не давалось ему без борьбы! Но как далек он от того, чтобы биться со всей душой, со всеми силами рваться к победе, как это было бы необходимо!

Гийом делает все возможное, чтобы развлечь Жана. Ему близка его озабоченность, хотя он и не понимает всего того, что за ней скрывается. Жан стесняется говорить о своих чувствах и никогда не рассказывал ему о Женевьеве. Несмотря на все старания Гийома, несмотря на истории ординаторской, которыми он пытается развлечь Жана, оба все время возвращаются к Рейнольду, к встрече, которая состоится у Жана с ним. Если Рафаэль предвидел правильно, игра эта может стать центральной в турнире.

Сегодня после обеда Рейнольд замечательно играл первых два сета. Жану представляются все его удары: длинный удар справа, точно направленный вдоль линии; стремительные крученые мячи, которые скользят по земле и почти не отскакивают, и этот удивительный укороченный мяч, который трижды удался ему, падая по ту сторону, так близко к сетке, что Франкони не поспевал за ним, понапрасну тратя силы на ненужный бросок.

В одиннадцать Гийом и Жан ложатся спать. Женевьева не позвонила. Не вызвала она его по телефону и на следующее утро.

А ведь Жану так необходимо услышать ее голос! Тревога овладела им; тревога, которую он, неискушенное дитя, сравнивает со своими страхами перед самым первым матчем...

Затем начинает тянуться бесконечный день. Гийом попытался было вырваться из больницы. Но присутствие его там оказалось необходимым. Гииом тоже ведет своего рода игру, но ставкой в этой игре является жизнь других людей. Он уходит с утра и оставляет Жана одного.

Ничто не нарушает тишину. Никто не подает признака жизни. Жан включает приемник и уж не выключает его, чтобы не пропустить ни одного известия, которое может иметь для него интерес.

В двенадцать тридцать объявляют, что окончание встречи Франкони – Рейнольд состоится в три часа, перед парной игрой. Диктор во всех подробностях пересказывает перипетии вчерашней игры. Полная запись встречи будет дана перед непосредственным репортажем последних матчей. Слушая этот голос, Жан отдает себе отчет, насколько прав был в своих предположениях Рафаэль: разрыв между обоими игроками равен нулю, они идут почти вровень. А впереди еще этот пятый сет!..

Нет, он не может торчать здесь. Нужно знать, собственными глазами видеть игру.

Все его благие намерения разлетелись в пух и прах. Еще раз он оказывается не в силах устоять. Надо понаблюдать за игрой, изучить Рейнольда в действии. Он извлечет из этого больше пользы, чем от своего вынужденного отдыха, который приводит его в лихорадочное состояние. И затем – но разве он признается себе в этом? – Женевьева на стадионе...

Вопреки своему обыкновению, он останавливает машину, которая едет по направлению «Ролан Гарроса». Чтобы быть уверенным, что ему не откажут подвезти, он даже называет свое имя.

Первый же человек, которого он замечает на трибуне,– Женевье-ва. И тут, совершенно нелепо, он избегает ее и входит в ложу журналистов.

Он поступил необдуманно: его сразу же окружает рой репортеров, которые задают кучу вопросов, стараются что-нибудь выведать. Что говорит он им? Он, столь безоружный, несмотря на всю свою волю, несмотря на свое общепризнанное мастерство, такое непрочное, что, как вчера у Рейнольда, оно может оказаться в зависимости от мимолетного недомогания? Ведь и на его мастерстве может отразиться завтра все значение ставки, которую он делал на эту игру.

Но вот, к счастью, появляются оба игрока: Франкони и Рейнольд. Толпа сдержанно аплодирует. Каждый из зрителей в этой густой толпе на трибунах хорошо отдает себе отчет в огромной важности предстоящего единственного сета. Все замерло. Началась разминка. Раздаются лишь гулкие удары по мячу. Франкони удаются несколько стремительных ударов. Судья откашливается в микрофон. Звук разносится из громкоговорителя. Из окошечка на башенке появляется чья-то рука и выставляет вчерашний счет.

Жребий не в пользу Франкони. Сторону выбирает Рейнольд. Франкони приходится играть против солнца. Жан замечает, что поднялся также и ветер, прохладный ветер – следствие вчерашней грозы. Ветер тоже за Рейнольда. Быть может, это и к лучшему. Ведь игроки обмениваются сторонами после первой, третьей, пятой и седьмой игр.

– Подача Франкони,– объявляет судья.

А теперь– воскресенье. Один в гостиной, где он дожидается возвращения Гийома, ушедшего за такси, Жан непроизвольно снова включает приемник. Диктор передает вновь окончание вчерашнего решающего сета:

– ...Франкони делает неимоверное усилие... Рейнольд вел было со счетом пять – три, затем все же Франкони сравнял счет, но Рейнольд действительно играет без единой ошибки – все удается ему, все получается у него!.. Рейнольд подает... мяч правильный... Франкони принимает... затем Рейнольд... снова Франкони... Он старается направить мяч в угол... Попадает!.. Рейнольд отражает... Франкони бьет сильным ударом справа... Рейнольд принимает с лета... Франкони возвращает свечкой... Ах! (слышен вздох толпы). Мяч на несколько сантиметров «за»!..

Жан вспоминает: как раз в этот момент он заметил, что Женевьевы уже нет на трибуне для игроков. Она принуждена была без особой охоты пойти на корт, где сама должна играть. Ей стал известен результат значительно позже... Какое чувство испытывала она?.. Что думает? Что может думать?..

– Счет в пятом сете семь – шесть. Ведет Рейнольд! Подача Франкони,– объявляет диктор.

Вот и последняя игра. Перед Жаном снова проходит она, такой именно разочаровывающей, какой и была. Франкони как бы внезапно «сломался», сдал. Его просто больше не существует. Он делает при подаче двойную ошибку, затем отбивает совсем легкий мяч в сетку. Мяч колеблется, задерживается на мгновение на тросе, потом падает с его стороны. Сорок – ноль, ведет Рейнольд. Он выигрывает завершающее очко. Все кончено! Кончено! Так неудачно!..

А теперь, если Жан хочет жить, ему не остается ничего другого, как победить Рейнольда. И в скором времени, сейчас, начнется эта битва, исход которой может быть смертелен... для Жана. С улицы доносится гудок. Жан подходит к окну. Гийом машет ему рукой из такси. Жан знаком отвечает, что идет.

А Рафаэль так и не заехал за ним! Нарочно он это сделал, что ли! Не хочет ли он, чтобы Жан еще больше изнервничался в ожидании? Не надеется ли он, что таким образом расстроит его, и Жан потеряет собранность? Ради уверенности в том, что завоюет Женевьеву, Рафаэль способен от всей души желать разгрома своей страны. Во всяком случае, Жан готов приписать ему подобные чувства.

Он берет свой ракетки, аккуратно, как того требовала мадам Латур, закрывает входную дверь.

Жан бросает взгляд на свои часы. Он приедет на стадион после начала. Встреча Франкони и Накстера уже будет в полном разгаре. А как сыграет сегодня Франкони? Еще одно неизвестное в разыгрывающемся покере, единственная небитая карта которого находится еще только в руке Жана.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Уже слышен гул толпы, когда он вылезает из такси. У касс всего несколько запоздавших. Билеты все проданы, стадион переполнен. Даже продавцы мороженого, сорбитов, мятной воды забрались на трибуны. Над трибуной для зрителей маячат белые фуражки. Слева, на башенке, под именами Накстера и Франкони, выставлены две одинаковые цифры: первый сет четыре—четыре.

Жана охватывает некоторое беспокойство. У него в первом сете Накстер сумел взять только две игры. Не переутомлен ли Франкони! Не деморализован ли своим вчерашним поражением? Один момент Жан испытывает искушение бросить взгляд на «центральный». Он борется с собой, и он прав. Битва эта сегодня – не его дело. Накстер– это прошедшее; в счет идет лишь Рейнольд. А Рейнольд, он это знает, уже лежит в раздевалке – собранный, уверенный в себе.

Внезапно окунувшись в сумерки коридора, ведущего в раздевалку игроков «центрального», он еще на миг сохраняет острое ощущение красного цвета герани, высаженной вдоль трибун. Эти цветы в ярких лучах солнца ослепили его. Затем все стушевывается. Такое чувство, что он уходит от внешнего мира, от жизни людей, замуровывается в келью. Он отделен от всего и ощущает лишь все возрастающий внутренний подъем.

Он – тореадор и облачится сейчас в свое лучезарное одеяние. Разве он, Жан Гренье, не рискует своей жизнью? Тот, кто мог бы сказать противное, не знает ничего. Если Накстер, как все заставляет предполагать, будет побит Франкони, жизнь Жана повиснет на кончике его ракетки.

В раздевалке прохладно и немного сыро. Должно быть, еще не вся вода от выпавшего вчера дождя впиталась в подпочву близлежащей площадки. Площадка совсем близко, и все же ни один звук, никакой шум не проникает к нему извне. По разнице температур он отдает себе отчет, какая жара стоит на дворе. В тот же момент он сожалеет, что не взглянул на небо. Не было ли туч на горизонте? Нехорошо, если ливень прервет сегодняшний спор! Что за мысль! Быть может, такое чудесное вмешательство неба как раз и сыграет ему на руку! Нельзя знать. Ничего нельзя знать. На милость божью!

Он хотел бы не думать о Женевьеве, но – и это вселяет в него тревогу,– не может оторвать от нее своих мыслей. С одной стороны, хорошо, чтобы такая мысль поминутно подстегивала его: ведь Женевьева – ставка в этой игре; с другой – необходимо, чтобы ничто не отвлекало его, не лишало собранности, являющейся наипервейшим секретом успеха.

Однажды Жан видел фильм, заснятый еще до войны во время Олимпийских игр в Берлине. От этого фильма в его памяти глубоко запечатлелась одна картина: японские прыгуны, не зная, что их издали снимают телеобъективом, склонили головы, молитвенно сложили руки. Они как бы собирали все свои силы, всю свою волю для решающего рывка, который должен перебросить их через планку, возвышающуюся на высоте почти двух метров. Ему тоже надо бы молиться, суметь остаться наедине с собственным, внутри человека живущим богом, от которого зависит, чтобы он превзошел самого себя, Жана Гренье, рядового человека. Нужно, чтобы с этого же момента все, что он будет делать, говорить, как бы исходило от другого, а не от него. Человек, который идет в бой, должен отстраниться от всего и остаться наедине с самим собой.

Он пожимает руки, слышит произносимое Рейнольдом «How do you do?» [Английское приветствие]. Он хорошо понимает все, что говорят вокруг него. Возбужденный Лонлас передает ему весточку от Рафаэля; последний звонил из своего гаража: забарахлил мотор,– поэтому-то он и не заехал за Жаном.

А вот и сам Рафаэль. Он явно взбешен. Как! Ведь просил он Филиоля, одного из заместителей судьи на линии, взять такси и поехать за Жаном. Где же он, этот Филиоль? Его все еще нет? Он, Рафаэль, не мог больше терять времени. Пришлось ехать прямо на стадион, чтобы поспеть к началу игры Франкони с Накстером.

Как обстоят дела?

Все хорошо... все идет как надо...

У Жана в ту же секунду мелькает мысль: быть может, Франкони как раз в эту минуту губит жизнь Жана Гренье.

Но он не задерживается на этой мысли. Он знает, что незачем задавать вопросы. Все равно, даже если осталось драться лишь для того, чтобы отстоять свою честь, надо побить Рейнольда. Результат не изменится, но это все же способ отомстить, погибнуть во всей красе.

Погибнуть? Ну да. Не стоит думать. Не надо думать и о Женевьеве. Где же она?

– Мадемуазель Перро – на трибуне игроков,– говорит Рафаэль, как будто угадав его мысли.– Ей предстоит сыграть свой полуфинал. О, простая формальность!

Она встречается в четыре часа с мадемуазель Ван-Оостен. Американка в настоящий момент играет на номере два с госпожой Вернер. Она с ней разделается в один глоток! После вашей игры нам предстоит увидеть на «центральном» еще один прекрасный финал. На сей раз Перро, возможно, имеет шанс...

В другой день Жан горячо желал бы победы Женевьевы. Сегодня ничто не интересует его, кроме собственного триумфа.

Из всего сказанного он запоминает лишь одно: Женевьева не будет смотреть его игру. И все же для него она будет присутствовать. Он даже рад, что все складывается так.

Кто-то входит. Рафаэль и Лонлас вполголоса обсуждают что-то. Разговор, вероятно, идет об игре на «центральном». Все же Жану хотелось бы знать, что происходит. В одних плавках– Лонлас не кончил разминать его мышцы – он вскакивает.

Он хорошо знает: не надо заниматься этим. Ведь он теряет собранность, которую было приобрел. Но он пытается оправдаться тем, что ему все же нужно знать. Так или иначе, он не выйдет на корт, не зная результата предыдущего матча. Он не хочет волноваться, и все же им овладевает беспокойство:

– Ну как?

Один из распорядителей – маленький толстяк, как будто никогда не игравший в теннис, впрочем, несмотря на возраст, еще исключительно ловкий, когда берет в руки ракетку,– захлебываясь, разражается целым потоком слов:

– Франкони потерял первый сет. Он с трудом вошел в форму! Шесть – четыре, чисто-начисто! Но во втором уже совсем иная картина. Он играет!.. Играет!.. Он взял первые три игры. Американец – это была его подача, и ему удалась серия пушечных ударов – шутя выиграл четвертую. В пятой несколько раз доходили до «больше». Накстер играет сегодня лучше, чем в пятницу против вас, Гренье! Все же Франкони взял пятую игру. Но вот иностранец, в свою очередь, взял две. Надо сказать, играл он блестяще!..

– А сейчас? – спрашивает Жан.

– Сейчас Франкони туго приходится... Но держу пари,– он возьмет этот сет... и побьет Накстера! Готов спорить на что угодно!

Жан спрашивает себя, согласился ли бы маленький толстяк поставить так на него против Рейнольда. Он гонит прочь все эти мысли. Ну да, Франкони выиграет. Но ему понадобится для этого, быть может, пять сетов. Обидно – придется ждать!..

Как долго тянется это ожидание! Как долго! В особенности если подумаешь, что по мере того, как проходят минуты, вероятность выйти на «центральный» еще до ухода Женевьевы все уменьшается. Он, не взглянув в ее сторону, чувствовал бы ее присутствие.

Он так хотел бы, чтобы она присутствовала при его появлении на арене и чтобы она поняла: он ради нее и, чтобы завладеть кубком, готов вложить в эту встречу всю душу. Отчаяние овладевает им. Все идет не так, как надо!

У Жана опускаются руки. Он чувствует, как мышцы его расслабляются. Внезапно он ощущает усталость... Усталость.!.

Лонлас, должно быть, догадался о том, что происходит с ним, потому что заставляет его снова растянуться на столе для массажа. Легонько ребром своей опытной руки он похлопывает его по бедрам, по рукам, и как будто немного жизни возвращается к Жану. Хорошо было бы, если бы Жан перестал думать о разыгрывающейся встрече, о Женевьеве. Лонласу это ясно, и он начинает рассказывать разные истории.

То, что он говорит, лишено интереса, но, кажется, рассеивает Жана. Лонлас рассказывает о шутливых проделках французской команды атлетов, которую он сопровождал в Швецию. Он так увлекательно рассказывает, что на момент Жан полностью отвлекается от гнетущих мыслей. Теперь он немножко отошел. Не надо, чтобы к нему чересчур поспешно возвратилось то вторичное состояние, в котором он уже почти находился раньше. Он внимательно слушает Лонласа, даже как будто развеселился...

До Жана доносятся аплодисменты. В коридоре слышится топот ног. На какое-то мгновение шум толпы врывается в раздевалку. Он знает, что это: перерыв. Вот и на самом деле – Накстер и Франкони. Оба красные, в поту. Американец протирает очки в металлической оправе, которые во время игры ни разу не свалились. Он смотрит на всех близорукими глазами. Франкони – с накинутым на шею мохнатым полотенцем. С поля они ушли со своими ракетками, но их уже забрали. Они молча расходятся в разные стороны, каждый забираясь в свою ячейку. Когда Франкони проходит мимо него, Жан слышит его прерывистое дыхание.

Вокруг французского игрока хлопочут люди. Из шума выделяется голос Рафаэля. Он одновременно с противниками вошел в раздевалку. Хотя Рафаэль и говорит вполголоса, Жан отчетливо слышит каждое его слово:

– Ладно. Ты потерял два первых сета. Но уже по тому, как ты разделался с ним в последнем, сразу видно, что ты нашел свой ритм. Шесть – один!

– Он немного сдал.

– Нет, он кончен! Нажми с самого начала – и он в твоих руках! Как ты себя чувствуешь?

– Такая жара! Подохнуть можно! Для них это привычно: они играют в Калифорнии...

Жан думает лишь об одном, что для него важнее всего: им придется играть пять сетов; Женевьева уже уйдет, когда наконец настанет его очередь. Ему так необходимо было бы ее присутствие, необходимо держать ее руку в своей! Ему кажется, что от нее перешел бы к нему тот чудесный ток, который однажды, когда он впервые увидел ее, ему удалось передать ей. Вместо этого ему предстоит тяжелый путь в одиночестве, без чьей-либо поддержки, путь, на котором он может рассчитывать лишь на самого себя. Не на кого опереться! Один! Один! Но именно чтобы не быть всегда таким и в будущем, надо дойти до конца по этому безлюдному пути. Он не вправе споткнуться, упасть, потому что его неминуемо раздавит, уничтожит то грозное, что следует за ним по пятам. На мгновение он отчетливо увидел себя – Жана Гренье– человека, бредущего в одиночестве, освещенного как бы ярким светом лампы; этот человек может спастись, рассчитывая лишь на свои силы. Из этого состояния, подобного сну наяву, его вырывают голоса Накстера и Франкони. Перерыв кончился.

Снова наступает тишина.

– Which racket do you take? [Какую ракетку берете?] – спрашивает американец своего сопровождающего.

– Both of them... [Обе]

– Осторожно! Твой шнурок, Франкони...

Тишина.

Нет, не тишина. Рафаэль, Лонлас, все другие ушли, но здесь, рядом с Жаном, отделенный от него лишь перегородкой, находится человек. Жану кажется, что он слышит его дыхание, что он чувствует запах его кожи, запах одеколона, которым он только что натерся. Да, они оба здесь, в этом безмолвии. И в один и тот же момент они сознают обоюдное присутствие и начинают думать один о другом. Это два противника. Но между ними существует какое-то удивительное общение, как будто оба они достигли высшего уровня, на котором только они могут ощущать свою близость. В этой битве, где они будут противостоять друг другу, нет места ни страху, ни ненависти. Каждый из них представляет собой волю – силу более мощную, чем все силы. Эти воли скоро сойдутся в схватке. А сейчас никто еще не может сказать, которая из них окажется сильнее. Они натянуты, как лук. И каждая струна в них звучит, подобно обертону скрипки. И на этом пути, совершенно безлюдном пути, на который он только что вступил, Жан видит движущегося ему навстречу Рейнольда, столь же одинокого, как и он сам.

И тогда, как делают дети, когда им страшно во мраке, Жан начинает петь. Делает он это непроизвольно, неуверенным голосом. Он поет старинную народную песню, пришедшую ему в голову, которая, как ему сначала кажется, лишена смысла; но при первом же куплете он замечает, что не один,– Женевьева поет вместе с ним. Внезапно он вспоминает, что однажды, в раздевалке, где они одевались оба, отделенные друг от друга тонкой перегородкой, как сейчас с Рейнольдом, Женевьева, быть может не отдавая себе отчета, что поет вслух, пела эту песню.

Ну, будь что будет!

Что ему теперь до того, что происходит на «центральном», перед замершей в ожидании толпой, готовой то превозносить, то презирать? Чему суждено, того не миновать! Надо идти навстречу своей судьбе и стать героем, если ты отмечен ею, или попросту остаться честным ремесленником, если ты не пригоден ни для чего другого. Человек никогда не потерян, пока у него останется надежда, что когда-нибудь на этой земле кто-то вместе с ним будет петь одну песню. И пусть даже самую скромную, но чтобы слова ее срывались как бы с одних уст.

Внезапно до Жана доносится взрыв возгласов и криков. Уже группа людей, участников сегодняшних игр, судьи, мальчики, Рафаэль и все другие – Круш, Массан, Бютель – врываются в раздевалку. Две большие капли пота спускаются со лба Франкони, по щекам его тоже ручьями катится пот. Обессилевший Накстер держится за бок, но спортивно, покорившись судьбе, огорченно улыбается:

– Вы были поистине великолепны, Франкони!..

– Ваш заключительный обводящий удар – просто здорово!..

– Две победы на две – у нас есть шанс!..

– Господа, приготовьтесь!

– Пять часов. Игра начнется сейчас же!– заявляет ответственный распорядитель соревнований.

Появляется Рейнольд. У него крепко стиснуты зубы. Он слышал, знает.

Короткое молчание, затем раздается голос Рафаэля:

– Ну, Гренье,– ваша очередь!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю