Текст книги "Пять сетов"

Автор книги: Поль Виалар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Вам нечего меня опасаться. Вы хорошо знаете, чем являетесь для меня! Только...

– Только? – кокетливо спросила она.

– Только не требуйте от меня того, что свыше моих сил!

– Послушайте, ведь вы все же не влюблены в меня?

Он потряс головой:

– Нет конечно. Я просто люблю вас!

Оба умолкли до самого конца танца. Вернувшись к столику, они сидели молча, пока музыка не заиграла снова. Тогда – то ли расчет, то ли случайность, это было танго – он продолжал:

– Женевьева, незачем больше хитрить! Ничего не поделаешь. Вам известно, что обо мне говорят? Так вот, ничего такого никогда не было. Ничего, что вы можете мне дать. Мне кажется, мы могли бы соединить наши жизни, понимать друг друга. Я хорошо зарабатываю и могу вам создать в известном смысле хорошую жизнь. Я смогу быть всегда с вами. А главное – не мешать тому, что, я знаю, является для вас призванием и чему мог бы помешать другой мужчина...

Оба одновременно подумали о Жане Гренье. Рафаэль сказал:

– Сам я больше не играю из-за моего ранения (никто в точности не знал происхождение этой травмы: Рафаэль как бы умышленно никогда не уточнял).

– Вы это серьезно?

– Очень серьезно! Я здраво все обдумал. Я вам не буду говорить кудреватых слов– это уже не в моде. Я женюсь на вас, если вы ответите мне: «Да».

– It is all so sudden [Все это так внезапно...],– сказала Женевьева, подражая одной английской теннисистке, про которую говорили, что она так отвечала всем мужчинам, когда они целовали ее, хотя сама бросалась им на шею.

– Что же вы ответите?

Она молча поднялась и потянула его танцевать.

Они покружились немного, затем он наклонился к ней, и губы их слились в поцелуе.

Куда все это приведет ее? К браку. Конечно, если она этого захочет. Возможно, брак с Рафаэлем и не будет плохим. Да, он ей нравится, и затем – это настоящий мужчина. Он старше ее, знает, что хочет, и уже пожил. Он поможет ей, направит ее. Она сможет ему довериться, опереться на него. В нем было много того, что нравилось ей и на мгновение немного опьяняло. Она перестала думать о Жане, о своем неловком и грустном друге. Уф! Легче на душе стало! Теперь ей не надо больше задумываться над решением. И, собственно, зачем решать? Жан ведь не говорил с ней. Но в глубине души она хорошо знала, что он любит ее, и по-настоящему!

Этой ночью ни Рафаэль, ни она не упомянули о Жане. Только в машине, когда он провожал ее, она сказала ему: «Ну и свежей же я буду сегодня после обеда во время парной игры с Гренье!.. Сейчас около пяти утра!..» Рафаэль ответил:

– Все равно вы выиграете! Хотел бы я иметь возможность сказать то же самое о наших игроках в полуфинале Кубка Дэвиса!

– Вы думаете, у нас нет никаких шансов?

– Мы проиграем в парном, и Рейнольд выиграет обе свои одиночные...

– Даже у Франкони?

– У Франкони и у Гренье,– сухо ответил он.– Ни тот, ни другой не доросли до него! Не играть нашим теннисистам финал в Австралии!

– В таком случае мы отправимся туда сами? – заметила она.

– Да. Вы и я.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Когда девушку в возрасте Женевьевы не захватило еще сильное чувство, она остается в нерешительности, если должна сделать выбор. Она даже не сознает, что может ответить каждому «нет» и выждать. Лишь значительно позже приходит ясность суждений, в большинстве случаев слишком поздно.

Впрочем, у Женевьевы был трезвый ум и она не имела обыкновения лгать себе. Рафаэль хочет сделать ее своей женой, а он ей далеко не безразличен. Как поступить? Хотя Жан, со своей суровостью и непримиримостью, и привлекал ее больше (но он с ней не объяснился!), все же она оставалась с ним немного скованной. Придя к мысли, что Жана и ее разделяют непреодолимые препятствия, она и в самом деле начала опасаться его и считать свое поведение вполне оправданным. Было время, когда она думала, что ее опасения напрасны: Жан никогда не заговорит с ней. Это вызвало у нее некоторое разочарование. Только тогда она осознала, насколько он ей небезразличен.

Между тем окончательно выяснилось, что лучшие теннисистки поедут в Австралию (уже два года разыгрывался интернациональный женский Кубок – встречи проводились в трех сетах). Если французские теннисисты в полуфинале Кубка Дэвиса в Париже побьют американцев, то и они поедут в Австралию. (Финал Кубка Дэвиса разыгрывается в стране – обладательнице трофея.) Если Жан победит, он будет ее сопровождать. Если потерпит поражение, она окажется одна с Рафаэлем, и последний сделает все возможное, чтобы завоевать ее. Он поведет осаду так бурно, что, она это знает, добьется положительного решения. По словам Рафаэля, у наших мужчин нет никакого шанса выиграть полуфинал. Что касается Женевьевы, то она знала Жана, его веру и упорство. Она знала, что он сделает все на свете, чтобы победить, тем более что участвовать в финале Кубка – мечта его жизни. (Женевьева не думала тогда, что у него будет для этого еще более веская причина и что этой причиной будет она сама.)

Когда в этот день после обеда Женевьева снова видела Жана на «Ролан Гарросс», она была зла на себя. Во-первых, она чувствовала что не в форме, так как мало спала. В дансинге она выпила шампанского, которое, как всегда, на следующий день приводило ее в нервное состояние, лишало равновесия. Во-вторых, она размышляла о поцелуе Рафаэля. Неприятно ей это не было, но, по правде говоря, она и не испытывала большого удовольствия, большего волнения, чем в одном или двух предыдущих случаях, во время безобидных ухаживаний. Не ведая физической близости, она не пробудилась еще к чувственной жизни. Конечно, целоваться с Рафаэлем приятно, но, должно быть, не больше, чем с любым здоровым мужчиной. Но все же Рафаэль, если это случится, будет приятным мужем. А Жан?

Ей было немного стыдно перед Жаном после того, что произошло. Правда, у нее не было по отношению к нему никаких обязательств, она ничего не обещала ему. И все же ей казалось, что она отдала другому нечто, принадлежавшее ему.

Обо всем этом она думала во время их совместной игры, видя, как он из кожи вон лезет, чтобы играть за двоих. Когда они с трудом выиграли, она почувствовала его молчаливый упрек. Вот почему, раздосадованная, она бросила его и убежала! Но не подошла она и к Рафаэлю, который напрасно в машине поджидал ее. Женевьева вышла через запасной вход, позвала такси и поехала домой.

Прошли дни, но ничего не уладилось. Вместе с Жаном они дошли до финала и во время разыгранных встреч, быть может, испытали самые сильные ощущения, которые им довелось пережить вместе. Победу надо было вырвать, а для этого нужно было то единение, которого им удавалось добиться в паре,– стать одним разумом, одной силой, одной душой.

Когда после победы они стояли у сетки на «центральном» и фотографы снимали их, непроизвольно он привлек ее к себе.

На протяжении этих дней она не видела Рафаэля или видела его очень мало. Он слишком хорошо знал, чем в это время заняты ее мысли, и обладал достаточной расчетливостью, чтобы не быть навязчивым. Он знал: не позже, чем через неделю, занятый тренировкой, а затем тремя днями игры на Кубок, Жан исчезнет из жизни Женевьевы, и тогда он сможет полностью завладеть ее временем. Затем они отправятся в поездку, в поездку без Жана. Он знал это, хотел этого.

Полуфинал Кубка разыгрывался в конце этой недели. Встречи начинались в пятницу двумя одиночными. В субботу состоится парная, в воскресенье – две одиночные. Как всегда, к этим встречам, обещавшим стать памятными, добавили несколько второстепенных матчей. Один торговец портвейном пожертвовал трофей. Трофей этот окрестили «Кубок Санджерса». Получить его должна была наилучшая в настоящий момент теннисистка. Для Женевьевы представлялся случай еще раз помериться силами со стоявшей всегда на ее пути американкой. В эту неделю без большого труда обе теннисистки, как и предполагалось, дошли до полуфинала. Рафаэль каждый вечер с машиной поджидал Женевьеву. Жан после обеда не появлялся на стадионе. Он отлеживался, отдыхал, чтобы вложить в предстоящую встречу всю свою выдержку, всю свою нервную энергию.

Вынужденный отдых дал ему возможность поразмыслить.

Перед ним, как и перед Женевьевой, возник тот же вопрос. Жан не был слеп. Да и на стадионе поговаривали:

– Значит, Рафаэль и Перро – дело решенное?

– Ты думаешь, она выйдет за него?

– Он сам сказал об этом Франкони.

– Должно быть, хвастает!

– Ты забываешь, что впереди – Австралия!

Да, впереди Австралия. И Жан знал это; знал также, что единственный шанс сопровождать Женевьеву – выиграть Кубок. Но его мучили сомнения насчет результата: он не один, Кубок завоевывает команда. Конечно, он будет биться изо всех сил. Но не все зависит от него одного. Зато от него, убеждался он постепенно, зависит поговорить с Женевьевой, не дать ей уехать одной, не сказав, что любит ее, если он не сможет сопровождать ее.

Он трезво взвешивал, что представляет собой, что может ей дать, обещать. Надеялся он и на силу ее чувства к нему. Моментами в мыслях он переживал сцену, которая разыграется.

Он слышал ее ответ: «Я давно люблю вас и готова разделить с вами жизнь, какой бы она ни была. Я верю в вас, верю не только в то, что вы станете величайшим чемпионом мира, но и в то, что сумеете затем устроить нашу жизнь, работать, обеспечить... Когда вы будете тем, чем должны стать, разве все не будет для вас легко?.. Вы будете везде желанны...»

Слова эти выражали доверие, какое ему хотелось услышать. Но он обладал достаточно трезвой головой, чтобы вообразить и противоположный ответ. Тогда он сурово вопрошал себя, что будет с ним, и тут же сам себе отвечал. Он хорошо знал: если Женевьева оттолкнет его, он потеряет с ней все, что составляет сейчас больше, чем теннис. О, насколько больше!– смысл всего его существования. Если его оттолкнут, он останется без сил, без воли, будет навсегда осужден на лишенную интереса, пустую жизнь. Всем его мечтам придет конец.

С приближением страшных дней ему все трудней становилось переносить эту неуверенность! Он решил поговорить с Женевьевой.

В это утро он играл не больше трех четвертей часа. Сначала немного с тренером, затем сыграл быстро сет с одним превосходным игроком второго плана, не творившим чудес, но игравшим очень уверенно. Он поработал над ударом слева с полулета у сетки, ударом, который с некоторых пор удавался ему значительно хуже, затем вернулся к Гийому и оказался наедине с самим собой (как обычно, друг его был в больнице). Все так же в одиночестве и без всякого аппетита он перекусил.

И вот перед ним нескончаемый день. Разумнее всего растянуться и, отлеживаясь, ждать Лонласа, который в семь часов придет сделать ему массаж.

Но что делает Женевьева? Он пытается представить себе, чем она занята. Нужно, он убеждается в этом, сегодня же поговорить с ней. О, да! Откладывать больше нельзя. Завтра он проводит свою первую одиночную. На ковре возле дивана, на котором он лежит,– оброненная газета, и в ней большим шрифтом красуется сообщение о завтрашних играх. В восторженном тоне журналисты предсказывают победу Франкони и Гренье. Но Жан не обманывает себя относительно предстоящих трудностей. Надо поговорить с ней! Поговорить, пока жребий еще не брошен. Потом он уже не сможет. Потом все решит орел или решка, судьба вынесет свой приговор: поедет ли он с Женевьевой (а ее так или иначе будет сопровождать Рафаэль) или... или он будет обречен остаться во Франции.

Скоро пять. Столько времени уже прошло! Как долго Женевьева будет расправляться с мадам Ларсен? Нет смысла выходить из дому до шести, иначе придется ждать такси. Он не богат. Жан продолжает лежать еще некоторое время. Лучше повременить, чтобы старинные

Басы с колонками в стиле Людовика XV пробили шесть. Тогда он вскакивает и, тщательно захлопнув дверь, как его приучили к этому еще старики Латуры, выходит на улицу. Он идет пешком до площади, садится в красное такси и велит:

– На стадион «Ролан Гаррос»! К главному входу. Вы сможете подождать?

– Конечно! Сегодня не такой наплыв.

Как обычно, Отей безлюден. Вот и деревня Булонского леса, широкая подъезная дорога проходит мимо городских оранжерей. Он хорошо знает эту дорогу. Она была в некотором роде дорогой, приведшей его к триумфу. А сегодня? А завтра?

Сторож стадиона здоровается с ним. Жана Гренье знают здесь. Зрителей немного. Это не день большого наплыва публики: игроки, завсегдатаи, редкие журналисты – всегда одни и те же – фанатики тенниса. Морис Годде беседует с Мишелем Дюраном. Он кивает Жану. Последний уже заметил на доске, где вывешиваются результаты, что Женевьева выиграла у мадам Фране. Когда он приближается к площадке, где играет Женевьева, на лице его все же можно заметить некоторое беспокойство. Годде кричит ему:

– Она взяла уже первый сет!

Снаружи шофер такси разложил на коленях свой потертый бумажник. Он пересчитывает и укладывает в него засаленные бумажки.

Женевьева играет. Но как только он появился, она бросает взгляд в его сторону. Он не слышит, как возле него кто-то произносит: «Это Гренье!.. Ты видишь – это Жан Гренье!» Он восхищается Женевьевой. Радостное чувство охватывает его от сознания, что она заметила его, и это кажется ему хорошим предзнаменованием.

Теннисистка, с которой она встречается, делает все, что может. Она неплохо играет, но ничего не может поделать против столь уверенного противника. Удар справа Женевьевы точен, она сильно бьет сейчас по линии. Ее игра превосходит обычную женскую игру и напоминает классическую игру преждевременно умершей Сюзанны, Сюзанны Лэнглен – великой, единственной, известной всему миру как Сюзанна.

Женевьева хочет покончить с противником. Она нажимает и ускоряет темп. Жан думает, быть может, чтобы поскорей встретиться с ним. Он уже не сожалеет, что пренебрег указаниями Рафаэля. Он сам хорошо знает свои силы и что должен или не должен делать. Да и не для того ли, чтобы удалить его от Женевьевы, велел ему Рафаэль не появляться после обеда на стадионе? Где он сам, Рафаэль? Если он заметит Жана, не избежать драмы! Ну что ж! Жан скажет ему, что приехал на такси и что такси ждет его.

«Пять– два»,– объявляет судья, и, конечно, пять в пользу Женевьевы. Жан радуется, что не задержался дома дольше,– встреча проходит так быстро. Скоро, в шесть тридцать, все будет кончено. Теперь, он знает, Женевьева играет для него. Это блестящая демонстрация тенниса. Удалось бы "завтра навязать так свою игру американцу!

Женевьева выигрывает последнюю игру. Рукопожатия. Теперь она направляется к Жану. На лбу ее не выступило даже и капли пота. Она выглядит такой радостной, и ему хочется верить, что это вызвано его приходом.

– Жду вас у выхода из раздевалки,– говорит он,– я задержал такси.

Женевьева и не вспоминает о Рафаэле, не говорит, что условилась встретиться с ним. Она исчезает и скоро возвращается одетая в серый костюм, который так идет ей.

– Поехали!

И сразу же он оправдывается:

– Не мог больше выдержать у себя взаперти! Захотел немного подышать воздухом... побыть с вами... Я вас не видел все эти дни!..

Они выходят из ворот. Шофер закрывает свой старый бумажник. Он озабочен: не сошелся счет. В этом неприятная сторона его ремесла.

Женевьева садится первой в такси. Она спрашивает:

– Куда вы хотите меня повезти?

Он опускает голову:

– Куда-нибудь, где я мог бы побыть с вами наедине.

Он затрудняется в выборе места и ждет, чтобы за него решила она. Непроизвольно она думает о барах, где иногда бывает с Рафаэлем. По правде говоря, она никогда не выходит с кем-нибудь другим и не знает других мест.

– В «Шеверни»! Проспект Раймонда Пуанкаре.

Произнося это, она наклонилась к открытому стеклу. Шофер услышал.

– Хорошо, мадам! – отвечает он.

В машине Жан сидит молча. Чего он ждет? Путь до бара недолог – он не хочет, чтобы остановка машины и расплата с шофером прервала начатый разговор.

Народу в «Шеверни» немного. Час аперитива еще не наступил. Они располагаются в глубине зала, отделанном в стиле Ренессанс, возле высокого камина, которым уже давно не пользуются. Хотя в зале лишь они одни, зажигают свет. Он хотел бы заказать какой-нибудь крепкий напиток, но вынужден думать о своей форме, о своей завтрашней ответственности. Все же он берет немного джина с сельтерской и лимонной корочкой. Он не знает, как подойти к тому, что больше всего заботит его. Он хотел бы поговорить с ней о ней... и говорит о себе:

– Я волнуюсь за завтрашний день.

Конечно, он этим озабочен, но он сердит на себя за свои слова – она может подумать, что это главное. Впрочем, это область, знакомая им обоим,– такое предисловие сближает. Она отвечает обычными в таких случаях словами ободрения:

– Все будет хорошо!.. Накстера или Круша вы, несомненно, победите!

– А Рейнольда?– спрашивает он.

– Вы можете выиграть и у него. Впрочем, если Франкони победит его...

Она тут же чувствует, что совершила промах. Она должна была бы выразить уверенность, что он раздавит первый номер противников. Неловко Женевьева пытается исправить свою оплошность. Но он запальчиво прерывает ее:

– Я побью его!.. И побью того, другого, кто бы это ни был, Круш или Накстер, потому что нужно выиграть Кубок!.. Потому что нужно...

Она хорошо знает, что он хочет и не может сказать. Она произносит:

– Я уверена: вы поедете с нами в Австралию.

Один, очень недолгий момент он отдается во власть видениям, как будто это уже произошло. Он видит себя на пароходе, выходящем во вторник из марсельской гавани... Он вместе с Женевьевой прогуливается на палубе. Всегда с ней... Расстаются они лишь поздно вечером... О Рафаэле нет больше и речи.

Как же! Избавишься от него так легко! Вот он как раз появляется. «Шеверни» – одна из его «обителей», и он приходит сюда почти ежевечерне. Возможно, он даже заметил, как у «Ролан !арроса» они сели в такси, и последовал за ними. Во всяком случае, он притворяется удивленным. На весь зал он бросает: «Хелло!», стараясь придать себе английский прононс.

Он подходит к ним и делает вид, что хмурится:

– Ну, Гренье! Что вы здесь делаете? Вам следовало отдыхать! Скоро семь, а Лонлас сказал мне, что направляется прямиком к вам. Вы заставите его ждать!

Он подымает стакан Жана, подносит к носу:

– Да вы еще пьете спиртное!

– Три капли джина в большом количестве воды,– заступается за него Женевьева.

– Ну-ну, мой друг, быстренько отправляйтесь отдыхать!.. И хорошо расслабьтесь!.. Постарайтесь хорошенько выспаться. И в особенности – без снотворного!

Он думает, должно быть, что Жан так вот и послушается, встанет и оставит его наедине с Женевьевой. Он ошибается. С упорством застенчивых людей Жан не двигается с места и отмалчивается. Если Рафаэль хочет вызвать его на объяснение, что ж, пусть произойдет объяснение! Так или иначе, нужно, чтобы оно произошло, если Жан хочет перед завтрашней игрой освободиться от тягостного чувства, от которого сжимается сердце.

Совсем не так представлял себе Жан разговор с Женевьевой. Он полагал, что они будут одни. Думал, что сумеет найти слова, чтобы признаться ей в своих чувствах, чтобы убедить ее принять решение. Теперь же Рафаэль тут как тут. И не уйдет. У него своя машина, и он предложит Женевьеве отвезти ее потом домой.

– Вам не следовало выходить из дому, друг мой! Ведь вы обещали мне. Думаю, вы отдаёте себе отчет в том, какая ответственность ляжет на ваши плечи завтра?

– Я не нуждаюсь в вашем напоминании! – резко отвечает Жан.

– Боюсь, что, к сожалению, нуждаетесь! Скажите ему сами, Женевьева!

Она хорошо знает, что он привел ее сюда, потому что хотел с ней о чем-то поговорить. Должно быть, она знает даже о чем. Но Рафаэль тут– и удобный момент прошел. Придется отложить до другого дня. На когда?

То же думает и Жан. Но он решает, что это должно, как он поклялся себе, произойти сегодня. Он смутно чувствует, что удачный момент безвозвратно уходит. Рафаэль пропускает мимо ушей его язвительные слова и как ни в чем не бывало продолжает:

– Дорогой мой, избегайте всего, что способно привести вас в нервное состояние. Оставьте этот джин! Он не больно-то способствует вашему удару справа. Я отвезу мадемуазель Перро домой.

– Нет,– цедит Жан сквозь сжатые зубы.

Итак, открытого конфликта, скандала не избежать. Все трое знают это теперь. Рафаэль, чувствуя себя сильным благодаря полуобещанию, которого он добился в тот вечер, думает, что может воспользоваться случаем, чтобы поставить точки над «и». С издевкой и немного фатоватой усмешкой он заявляет:

– Могу ведь я остаться с ней, раз мы – вам-то можно сказать, это еще не официально,– раз мы жених и невеста?

Жан вскакивает. Он не обрушивается на Рафаэля с руганью. Не говорит: «Вы лжете». Не задает он вопросов и Женевьеве, не спрашивает ее: «Это правда? Так ли это в самом деле?» Он только встает. Вся кровь отхлынула у него от лица, и внезапно, без слов, он поворачивается и идет к выходу.

– Жан!– вырывается у нее. Он не оборачивается.

– Жан!– несется ему вслед.

Но он как будто и не слышит. Он уже отворяет дверь на улицу. Тогда она срывается и, бросив Рафаэля, устремляется за Жаном. На тротуаре, среди прохожих, она догоняет его и идет с ним рядом, не отставая:

– Послушайте, Жан!.. Мы еще не обручены, Рафаэль и я... В общем, еще пока нет...

Он не говорит ей о своей любви, не упрашивает ее. Он широко шагает, и ей трудно угнаться за ним.

Есть что-то смешное в том, как для того, чтобы говорить с ним и не отставать, она должна почти бежать. Да и слова излишни. Один его вид: ни кровинки в лице, со сжатыми кулаками – говорит о всем значении происходящего.

– Жан... Клянусь вам, я еще не приняла решения!.. Я не способна так быстро решиться ни на что! Рафаэль, правда, просил меня выйти за него замуж. Но я дам ответ не раньше... не раньше, чем мы возвратимся из Австралии. Три месяца... Впереди три месяца!.. Прошу вас!..

– Вы ведь знаете,– говорит он,– что эти три месяца он-то, во всяком случае, проведет возле вас, тогда как я...

– Но вы тоже!..

– Никакой уверенности в этом нет!

– Вы выиграете этот полуфинал и поедете, чтобы отобрать кубок.

– А если не поеду?

Она умолкает. Ей не хочется брать на себя никаких обязательств. Она не уверена в своих чувствах. Он резко останавливается, круто оборачивается, схватывает ее за плечи. На пороге бара он замечает Рафаэля, вышедшего за ними вслед и пытающегося разглядеть, что происходит. Но он не идет за ними. Впрочем, Жану наплевать на него, как наплевать и на любопытствующих прохожих, которые, проходя мимо них, замедляют шаг, прислушиваются. Что ему!

Никому, даже Рафаэлю, нет дела до драмы, разыгрывающейся между ними. Это касается только их обоих. У Жана нет никаких прав на Женевьеву,– он никогда не признавался ей в любви. Но он убежден, что она «знает», и почти жестоким, яростным взглядом впивается в ее глаза. Взволнованно он произносит:

– Я думал, никто никогда не встанет между нами, не сможет заменить для одного из нас то, чем другой является для него! Прошу вас сделать выбор немедленно! Хочу, чтобы вы дали мне слово: если я проиграю этот полуфинал и не поеду в Австралию, вы откажетесь от поездки!

Взбешенная, она вырывается. В самом деле, он от нее требует слишком многого! В конечном счете, она ведь сама себе хозяйка. По какому праву этот парень, никогда ничего не говоривший ей о своей любви, предъявляет к ней требования, приказывает? Пусть пытает свое счастье, как Рафаэль!

Жан не обманывается. Он знает лишь одно: если она сейчас же не даст слова, он потеряет ее. Знает он и то, что у его команды нет и тридцати шансов из ста побить американцев. А если его команда потерпит поражение, заодно он лишится и Женевьевы. Это так же математически верно, как дважды два – четыре. Да и Рафаэль мужчина. Он на двенадцать лет старше Женевьевы. Такой мальчишка, как он, Жан, даже при всей его моральной чистоте не под стать противнику, который имеет за собой опыт, а главное– будет неотлучно с ней. Если бы Женевьева осознала, что любит его,– Жан не сомневается, что в действительности это так и есть, уж очень много моментов, проведенных в совместной борьбе, подтверждают это!– она бы сказала «да» не споря.

– Нет!– почти кричит она.– Не терплю принуждения! Я поеду в Австралию!..

– Даже если я останусь?

– Что бы ни было!

– Вы хорошо подумали?

Они злы друг на друга. Каждый замыкается в себе, затягивается в броню. Ни один не хочет уступить. Он требует – она не терпит, чтобы он чего-то требовал. Часто люди расходятся из-за меньшего. Он так молод и не понимает, что вот так и расстраивают себе жизнь!

Рафаэль остается в отдалении и не вмешивается. Он ждет. И не в том дело, что он очень уверен в себе, но ему известно многое, чего не знают еще эти дети.

– Если вы не обещаете мне, Женевьева... – почти выкрикивает отчаявшийся юноша.

Но она уже встала на дыбы:

– Что за манера!

– Это ваше последнее слово?

– Другого и не ждите!

Теперь она поворачивается спиной к нему и возвращается к бару, к Рафаэлю, ожидающему ее у входа. В глазах Жана это приобретает значение, которого она не желала придать этой сцене. Он кричит: «Прощайте!» – и стремительно удаляется. Жан долго блуждает, прежде чем возвратиться к Гийому, который с беспокойством уже больше часа поджидает его.

Жан угрюмо отмалчивается. Он тяжело дышит и чувствует боль в мышцах икр. Он хорошо знает, что не следовало так мерить асфальт в обуви без каблуков, как он это сделал со зла. Ну и пусть!

Внезапно он берет себя в руки, справляется со своей слабостью, со своим смятением. Он успокаивается, овладевает собой. Эта нелепая ходьба только изнурила его. Он ложится. Лонлас ждал его три четверти часа и ушел. Жан вызывает его по телефону, умоляет прийти. Необходимо, чтобы массажист размял его мышцы, вернул им упругость. Жан с удовольствием на некоторое время отдается в эти опытные руки, которые разминают все его мышцы, даже на спине и плечах, но не грубо, а только-только чтобы снять усталость, расслабить всего.

Ему хочется спать. И он засыпает. Утром, при пробуждении, мысли его сразу же возвращаются к Женевьеве.

Всей своей волей он сопротивляется этим мыслям. Ставка чересчур значительна – вся его жизнь! Он знает: нельзя допускать ни малейшей слабости.

Надо победить. И он победит.