355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Поль Уинлоу » Конан и карусель богов » Текст книги (страница 16)
Конан и карусель богов
  • Текст добавлен: 25 сентября 2016, 22:33

Текст книги "Конан и карусель богов"


Автор книги: Поль Уинлоу



сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Резервов больше нет, мой повелитель, – голос доносился чуть глуховато из-под стальной маски. – Остались только Черные Драконы...

Конн сжал кулаки и вновь повернулся взглянуть на сражение. В его правом крыле разброд все усиливался, воспрявшие духом офирцы пошли в атаку. Усталые аквилонцы подались назад, оголяя правый бок полков центра...

Положение становилось тяжелее и опаснее с каждой минутой.

Засевшие на склоне поросшего лесом холма шемиты очень быстро смекнули, что они лишь даром тратят стрелы, посылая их в укрывшие отряд Конана камни. Окружающих подвела самоуверенность – они не стали ждать, пока неистовая семерка сдастся сама. Под прикрытием многочисленных стрелков шемиты и стигийцы двинулись к каменному кольцу. Стоило киммерийцу чуть высунуться в промежуток между красноватыми глыбами, как о его кольчугу сломались две или три вражеские стрелы.

Стигийцы добрались первыми.

В каменном кольце стояло ровно девять глыб, и между ними насчитывалось, естественно, ровно девять промежутков. На долю каждой из воительниц досталось по одному, Конан и посланец Крома защищали по два.

Прямо перед киммерийцем мелькнул большой деревянный щит, для прочности обитый буйволовой кожей. Прежде, чем скалящий мелкие зубы в злобной лисьей усмешке стигиец успел протиснуться внутрь каменного кольца, киммериец с яростным ревом нанес ему кинжалом такой удар, что насквозь пронзил и щит, и державшую щит руку; острие кинжала дошло до сердца стигийского воина.

После киммерийца первого своего врага уложил и посланец Крома; обагрилась сабля Карелы; попробовали крови кинжалы Раины; Валерия коротким размахом поверх щита отправила в небытие еще одного из нападавших.

Тела первых убитых повалились на землю подле каменного кольца, однако драться приходилось осторожно, лучники врагов были начеку, и их стрелы могли найти свою цель в любое мгновение.

Теперь стигийские щиты появились одновременно в обоих защищаемых Конаном проемах. Первого свалил чудовищный пронзающий удар, каким киммериец уложил первого неприятеля, однако второй стигиец успел сунуться внутрь и, прежде чем упасть с пронзенным горлом, успел задеть Конана топориком по левому плечу.

Тем временем подоспели шемиты; голова самого быстрого из них раскололась, словно спелый орех под ударом секиры посланца Крома, однако его место тотчас же заняли трое других.

Дело оборачивалось скверно – в конце концов Конана и его спутников должна была попросту похоронить под собой нескончаемая лавина врагов. Киммериец сразил уже пятого противника, когда над полем боя внезапно разнесся такой знакомый и такой невозможный здесь голос:

– Клянусь персями Иштар, мы вытащим тебя, капитан!

– Сигурд!!! – взревел Конан так, что у всех без исключения заложило уши.

Кольцо окружающих внезапно распалось. Вместо желтолицего стигийца или смуглого шемита в проеме появилась седая борода ванира.

Выскочив из каменного кольца, Конан увидел пиратский парусник, вцепившийся абордажными крючьями в борта стигийской галеры; на палубе уже кипел яростный рукопашный бой. Примерно сотня пиратов тесным строем прорвалась до каменного кольца; отбросив стигийцев и шемитов, они дали Конану возможность выбраться.

– Быстрее! – взревел Сигурд. – У меня там, выше на реке, несколько тысяч славных молодцов; они застоялись, и хорошо было бы, чтобы ты сам повел их в дело!

Конн уже готов был взмахнуть рукой, бросив Черных Драконов в последнюю атаку, когда внезапно заметил двинувшееся к тылам вторгшегося войска облако пыли.

"Что это? Еще кто-то им на подмогу? Кушиты? Зембабвейцы? Туранцы? Кто?!."

Над тесно сгрудившимися стигийскими кораблями ни с того ни с сего взметнулись языки огня. Аквилонские командиры недоуменно переглянулись однако в тот же момент Конн вскинул руку.

Грохочущая железная лента закованной в доспехи конницы устремилась вниз с холма; молодой король скакал, воздев меч, во главе своих лучших полков.

А навстречу ему во главе разношерстного, орущего во всю мочь легких строя барахских пиратов шагал Конан-киммериец, и от каждого взмаха его меча, подобранного в пылу схватки, падал человек. Сигурд сперва держался рядом, однако затем хаос сражения разделил их. Конан, посланец Крома, пятеро воительниц во главе целой толпы воинов Красного Братства врезались в тылы кофитян; а в тот же миг навстречу им во вражеский строй врубились Черные Драконы.

Колоссальная масса вражеских воинов дрогнула, заколебалась, словно гонимая ветром туча. Стигийцы разом лишились всякого интереса к сражению, стоило им заметить пожар на своих драгоценных галерах. Лишившиеся внушаемого Неведомыми мужества, жители Кофа, шемиты, стигийцы, и прочие дрогнули под этим внезапным натиском; строй врагов раскололся надвое, в самом его центре возник широкий разрыв, куда и устремились все, без остатка, воины Аквилонии, брошенные в общую решительную атаку опытным Просперо, мгновенно ощутившем, что появилась редкая возможность вырвать победу.

На бахарцев обрушился крутящийся живыми водоворотами поток бегущих вражеских воинов. И, как всегда бывает в таких случаях, беглецы втемяшили себе в голову, что окружены – вокруг отряда пиратов вспенила кровь жестокая сеча.

Просперо бросил конные отряды аквилонцев в широкий обход – однако даже быстроногие скакуны не могли потягаться с удиравшими к Тайборе вражескими воинами. В самой середине поля, словно утес посреди обезумевших человеческих волн, стояли пираты и благодаря им всадники Просперо вкупе с Черными Драконами сумели отрезать от реки и окружить почти половину вражеского войска. А после того, как над мечущимися вражескими рядами пронесся истошный вопль "окружают!", на землю полетело бросаемое в знак сдачи оружие...

Так закончилась великая Шамарская битва, в которой был сломлен хребет небывалому вторжению; горожане Шамара приветствовали победителей, устилая путь своего короля цветами.

Конан, усмехаясь в бороду, ехал подле Сигурда. Поседевший ванир получил несколько ран, однако и слышать не хотел о том, чтобы остаться в постели.

– ...Когда я прознал о том, что ты вернулся – а мы только-только достигли наших островов – я сразу же поднял всех, кого мог, и решил отыскать тебя. Золото из того храма могло убедить кого угодно; и дня не прошло, как я завербовал целый флот. Потом пришли вести о начавшемся вторжении; кое-кто заколебался и пришлось отрубить им головы – в поединке, разумеется. Мы заметили стигийцев, однако они проскользнули у нас под самым носом и начали подниматься по Хороту. Мы двинулись следом. Они казались настолько беспечными, что не обращали на нас никакого внимания, но гребли как безумные. Даже на всех парусах мы не могли настичь их...

А когда я увидел, что делается на поле и какая сила собралась против Аквилонии, то, признаться, решил было, что нам уже никогда не совладать с ней. Но тут я сказал себе – ты что, ты же как-то взял в поединке верх над самим Конаном Великим! Разве можно было мне после этого отступать? Ну, мы и не отступили.

Ванир гордо подбоченился и потому не заметил проскочившую в глазах киммерийца веселую искорку.

"Не стану его разочаровывать и говорить, что на самом-то деле я ему тогда поддался, – подумал Конан. – Я хотел подбодрить Старого Моржа... и, по-моему, это у меня получилось не плохо".

Усилием воли он заставил себя не замечать больных от тревоги взоров своих спутниц. Ему было все равно, что сделается с ним. Его сын одержал свою первую победу и Конан радовался ей больше, чем целой сотне своих собственных.


Глава 10.
КАРУСЕЛЬ БОГОВ

Нет нужды описывать триумфальное шествие Конана и Конна по стране после победоносной Шамарской Битвы. Весть о грандиозном разгроме вторгшейся армады, о победе молодого короля над поднятыми из могил мертвецами передавалась из уст в уста, облетев Аквилонию за считанные дни. Отборные полки были переброшены на западные и юго-западные рубежи. Пикты бежали после того, как Конан во Втором Велитреумском Сражении вновь показал свою мощь и ярость. Тем временем Конн успешно справился с зингарцами; и, хотя война еще тлела, еще взывали к отмщению немедийцы, стигийцы и шемиты, всем стало ясно, что Аквилония выстояла.

И повсюду, серыми тенями нависшей угрозы, за Конаном следовало шесть молчаливых фигур. Пятеро воительниц даже перестали ссориться; они почти ничего не ели, так что Конан даже опасался за их рассудок. Их взорам были открыты такие глубины кары, что это зрелище совсем вытеснило простые человеческие чувства...

В лагерь армии Конана, что стояла подле Велитреума, примчался запыленный гонец. Король Конн просил своего отца срочно вернуться в Тарантию по спешному и тайному делу, тайному настолько, что, как писал сын Конана, "я не дерзаю доверить этот предмет пергаменту".

Киммериец перечел короткую грамоту несколько раз, затем вопросительно поднял глаза на гонца.

– Его величество ничего не просили передать на словах?

– Никак нет, – отрапортовал посланец, рослый молодец из числа Черных Драконов. – Велено было лишь передать, что дело очень спешное и срочное.

Гонец ушел; Конан бросил вопросительный взгляд на посланца Крома, однако тот лишь пожал плечами.

– Я ничего не могу сказать. После того, как мы сбросили Зертрикса в пропасть, я полагал, что ко мне вернутся все мои прежние силы... однако этого не произошло. Я по-прежнему не могу воззвать к нашему Повелителю.

– Ну, тогда поедем, – проворчал киммериец, поднимаясь. – Армию я оставлю на Гонзальвио... Эй, подруги! Вставайте! Что-то вы совсем загрустили...

– Возмездие близится, Конан, – посеревшими губами произнесла Белит, глядя в одну точку. – Неведомые крепко разгневаны, я чувствую их ярость... Они выжидают, они хотят отомстить – но так, чтобы содрогнулись бы все преисподние!

Киммериец дернул щекой и ничего не ответил. Дорога их небольшой кавалькады до Тарантии прошла без всяких происшествий.

– Надо сказать, что молчание наших подружек пугает меня куда больше, чем все их беспрерывные ссоры, – признался как-то киммериец посланцу Крома. – Они словно овцы перед закланием – а достаточно знать, ну, хотя бы Карелу, чтобы очень сильно испугаться – до такого ее довести куда как трудно...

– Неведомые и впрямь гневаются, – одними губами, еле слышным шепотом ответил посланец Отца Киммерии. – И, Конан, тебе пора что-то решать. Я тебя не оставлю – но что я могу один?!

– На что ты намекаешь – что я и впрямь должен свергнуть своего собственного сына? – нахмурился киммериец.

– Я ничего не говорю. Надо мной Неведомые, хочется верить, не властны...

Конан мрачно усмехнулся, и отряд продолжил путь.

Тарантия встретила их небывалыми торжествами. Все мостовые на пути были выстланы самыми лучшими туранскими и вендийскими коврами; народ густо запрудил улицы, даже самая последняя лачуга украсилась цветочной гирляндой, а уж дома побогаче – те просто напоминали райские кущи.

Под нескончаемые приветственные возгласы небольшой отряд Конана продвигался к королевскому дворцу; наконец взорам киммерийца предстало это величественное здание, тотчас пробудившее целый сонм воспоминаний. Зенобия... Счастливые дни, когда страна отдыхала от войн и разорений под его, Конана, властью...

На широких ступенях пологой парадной лестницы, ведущей к застекленным дверям громадного Зала Входящих, собрался цвет придворной знати. Конан видел и Просперо, и прочих вернейших своих сподвижников, собравшихся в столицу после одержания побед; видел облачившееся в торжественные ризы жречество – и не видел только одного человека – самого Конна.

– Кром! Что-то я ничего не понимаю... – пробормотал киммериец, спешиваясь и швыряя поводья конюхам.

– Все сословия благородной Тарантии просят Конана Великого проследовать в тронный зал, – торжественно провозгласил, подавшись вперед, Просперо.

– Старина, что тут за представления и где, во имя Митры, сам Конн? Он что, перебрал вина на вчерашнем празднестве и теперь мается головной болью? – Конан попытался обратить все происходящее в шутку, хотя сердце его уже ощущало тревогу.

– Твой сын, государь, ожидает тебя в Тронном Зале, – почтительно ответил Просперо и, кланяясь, отступил в сторону, приглашая Конана пройти.

Недоумевая, киммериец подчинился. Посланец Крома и пятеро воительниц шагали за ним следом.

Знакомые коридоры, знакомые лестницы и повороты; всюду – стража в парадных доспехах; Черные Драконы провожали своего бывшего повелителя откровенно-восхищенными взорами.

Вот и последняя галерея, за ней Большая Приемная; дюжие стражники в иссиня-черных латах распахнули двери – и Конан увидел знакомый, ни в чем не изменившийся Тронный Зал – с пустующим королевским сидением под пышным черно-золотым балдахином. На богато расшитых самоцветами подушках перед троном лежали корона и скипетр.

– Что произошло с Конном! ? – помертвев, рявкнул Конан прямо в лицо следовавшего за ним Просперо.

– С ним все в порядке, – твердо глядя прямо в глаза своему бывшему королю, ответил старый товарищ Конана, и киммериец невольно смутился – они что, посходили тут все с ума?..

Он завертел головой, пытаясь понять, что же происходит, и отыскивая взглядом Конна. Киммериец не заметил, как Просперо подал знак двум рослым гвардейцам, стоявшим по обе стороны трона. Воины ловко подхватили лежавшие подушки с драгоценными знаками царского достоинства. Из-за спины Просперо появился Дексиеус и прежде, чем Конан успел понять что-либо в происшедшем, его головы коснулся золотой ободок короны, а правая рука стиснула отполированное черное дерево скипетра.

– Да благословит Митра правление твое, о Конан Великий! – услыхал ошеломленный киммериец голос верховного жреца, а в следующее мгновение тысячеголосый хор со всех сторон грянул:

– Да здравствует король! Да здравствует король! Да здравствует король!

В тронный Зал со всех сторон ворвалась нарядная толпа придворных; тут был цвет тарантийской знати и аквилонских баронов.

– Где мой сын?! – перекрывая своим львиным рыком все и вся, взревел Конан.

– Я тут, отец мой! Я здесь, ваше величество! – Ряды людей раздвинулись, и взорам Конана предстал сам Конн.

Его руки оказались скованы короткой железной цепью; по сторонам стояло четверо стражников.

– Они захотели видеть своим королем тебя, отец мой, – печально глядя в пол, промолвил Конн. – Я попытался вразумить их... однако вот угодил в железо.

– Погоди гневаться, о великий! – поднял руку Дексиеус, видя закипающий в глазах Конана багровый огонь безумия. – Ты вернулся из-за пределов Тьмы, вернулся в час острейшей нужды, благодаря тебе наши враги поражены и рассеяны, и вдобавок тебе возвращена молодость милостью всемогущих Богов. Все знамения явны и отчетливы. Так что не гневайся, о великий!

– Так значит, условие Неведомых выполнено?... – вдруг услыхал Конан потрясенный шепот Белит.

– Да, ведомо нам, что мы противостояли твоей воле, Великий, – продолжал тем временем Дексиеус, видя, что пламя ярости в глазах Конана несколько пригасло. – Ведомо нам, что видел ты своего старшего сына владыкой Аквилонии – и так будет, клянемся тебе в этом – когда придет его час. Когда настанет твой черед, о Великий, покинуть сей мир – тогда принц Конн воссядет на твоем высоком престоле и мы будем служить ему так же преданно, как служили и тебе...

– Но вы изменили своему королю, королю, которому вы присягали? – с глухой яростью бросил Конан прямо в лицо жреца.

– Отец... – попытался вмешаться Конн.

– Священных прав тарантийских сословий никто не отменял, – возразил Верховный Жрец Конану. – Мы можем покорно просить короля отречься от трона в пользу кого-то из его ближайших родственников. Ради блага страны принц Конн – да благословит Небо его благоразумие! – отрекся от престола в пользу ближайшего своего родича – тебя, о мой король! Великая Тарантийская Хартия соблюдена полностью. Мы не предатели!..

– Однако вы заковали его! – Конан кивнул на железные наручники Конна.

– Таково одно из положений Тарантийской Хартии, – почтительно пояснил жрец. – Цепи – лишь символ. Ты принял знаки королевского достоинства, о Великий, и теперь принц может вновь быть освобожден, а мы, как и прежде, становимся его верными слугами. Подскочивший слуга тотчас же отомкнул замок на кандалах Конна.

– Пора произнести Королевскую Клятву, – с мягкой настойчивостью напомнил киммерийцу Дексиеус.

– Проклятье! – взревел Конан. – Никто и никогда не смог заставить меня делать что-то, чего я не хотел! Я не жел...

"Это же твой – и единственный шанс! – холодным ветром ворвался в сознание неслышимый для прочих голос посланца Крома. – Прими корону!! Прими, глупец!!"

– Я принимаю ваш дар, – медленно произнес киммериец, глядя прямо в глаза Конну – и с удивлением заметил проскочившую в них при этих его словах веселую, почти торжествующую искорку.

И в тот же миг на Тронный Зал пала великая Тьма.

Взвыл остро и тонко ветер в затенившихся окнах; угасли факелы и светильники; весь дворец тяжко и с надрывом заскрипел, словно собрался вот-вот развалиться. Полы и стены корчила жестокая судорога.

Раздались испуганные женские крики; мужчины же, все, кто сейчас находился в зале, дружно схватились за оружие.

А спустя еще одно короткое мгновение на широком мраморном подоконнике появилась, словно сотканная вся из призрачного пламени, фигура горбуна, и по замершей зале пронесся полный холодного злорадства голос:

– Да, ты выполнил свое обязательство, Конан-киммериец. Пусть формально, но ты исполнил волю Неведомых.

Слова тяжелыми глыбами падали в тишине обмершего зала. Никто не смел шелохнуться – такова была истекающая от появившейся фигуры злая воля, недобрая, равнодушная мощь, пекущаяся лишь о своих собственных удовольствиях и прихотях.

Перед глазами Конана взвихрился многоцветный водоворот, и вновь, как и в почти уже полностью позабытом сне, он увидел две колоссальные нечеловеческие фигуры, склонившиеся над жемчужно-серым диском, над удивительным игровым полем, где фигурами служили смертные и бессмертные: простые люди и могучие небожители, а полем – все Сущее. Глубокие, странные, пронзающие взгляды опалили сознание Конана, впились раскаленными стрелами в его зрачки... Чужая мощь рвала и ломала гранит его души и, сопротивляясь, что было сил, Конан услыхал голос, глубокий, сильный и холодный, как сам Океан смерти, принимающий, по верованиям ваниров, всех недостойных сверкающих залов Валгаллы.

– Боги не отступают от раз изреченного. Да получит именующийся Конаном-киммерийцем алкаемое оным бессмертие. Да обретет он в новой жизни тех самых женщин, кои сопровождали его в сем странствии. Да будет так, по слову Нашему!!!

Тьма сменилась яростными потоками раскаленного света. Ослепительное белое свечение затопило взоры Конана, он ничего не видел; горбун куда-то исчез, совсем рядом слышались полные страшной муки и невыразимого ужаса вопли Белит и остальных, хриплый, исполненный боли стон посланца Крома – и внезапно через весь этот хаос пробился чистый и ясный голосок Гуаньлинь, звенящий, словно весенний ручеек, полный хрустальных льдинок:

– Держись, Конан, я постараюсь сделать все, что могу!..

Струи слепящего света обрушивались на Конана со всех сторон, исчезло все, что окружало его, умерли голоса, его тело сжимали немилосердные ручищи невидимых великанов, мяли, выкручивали руки, ломали суставы, изгибая, норовили сломать позвоночник... Конан захрипел, пытаясь вырвать, отмахнуться мечом – все напрасно. Стиснувшие его силы многократно превосходили его мощью. Задыхающийся, изломанный болью, Конан мог лишь пытаться не потерять сознания, хотя, быть может, это и было бы спасением от мучений.

Обрушивавшиеся на него потоки стали мало-помалу менять цвет. Они темнели, уплотнялись, приобретая странный кроваво-багровый оттенок. Страшная тяжесть обрушилась на плечи; несмотря на всю крепость мышц, киммериец принужден был упасть сперва на одно колено, а затем на другое. Его продолжало сгибать; вскоре пришлось прижать к груди руки, затем – нагнуть, насколько возможно, голову...

Теперь его окружала мерно пульсирующая багровая мгла. Что-то глухо и тяжело билось где-то наверху, и ритм этих биений показался киммерийцу чем-то странно знакомым, успокаивающим, символом последней надежды, последней защиты...

А потом пришла боль. Упругие стены вновь стиснули его, и жестокие канаты незримых сил потащили куда-то вперед, навстречу чему-то поистине ужасному.

Он попытался бороться... бесполезно; и кто же это так стонет где-то совсем рядом?..

Его извернуло, и теперь он словно бы скользил куда-то вниз по узкому, упругому тоннелю. Что-то теплое и липкое – кровь? – струилось по телу; непонятно, откуда она могла взяться – он ведь не получил ни одной раны?..

И стоны, эти рвущие душу стоны, почему они так волнуют его, слышавшего за долгую жизнь столько предсмертных воплей? Багровая тьма тем временем сменяется ярким светом, и тут тела его касается чья-то гигантская шершавая ладонь; а слуха потрясенного киммерийца внезапно достигает:

– У тебя родился воин, Моев.

Острое удушье; в попытках вдохнуть Конан напряг горло... и внезапно лишился сознания, успев лишь услышать напоследок злой крик новорожденного младенца.

Он спал? Было ли это настоящее забытье? Конану казалось, что он спит; и он пробудился от раздавшихся подле него голосов. Говорили мужчина и женщина, голоса их вновь показались Конану на удивление знакомыми.

– Он такой бутуз!.. – нежно, с материнской теплотой, говорила женщина. – Ни секундочки не полежит спокойно, вертится, дергается – словно ему самое меньшее месяц. А ест как! Тянет из меня все, аж больно...

– Я не сомневался, что это будет настоящий богатырь, моя Моев, – с ласковой гордостью произнес мужчина. – У него голубые глаза, как и у тебя... – говоривший коротко рассмеялся. – Я хочу, чтобы его назвали Конаном; это хорошее имя для мужчины.

– Как пожелаешь, – отозвалась женщина. – Он твой сын, и тебе решать, как его назвать.

– Ладно! – что-то скрипнуло, как будто говоривший мужчина поднялся со старого лежака. – Мне пора в кузню. До вечера! Я постараюсь не задержаться.

Киммериец медленно открыл глаза. Над ним нависал закопченый потолок из кое-как пригнанных друг к другу брусьев, где тесно висели на вбитых крюках какие-то шкуры и домашняя утварь. А потом над ним наклонилось молодое женское лицо, и Конан с ужасом, запустившим свои раскаленные когти в самую глубь его существа, узнал собственную мать.

Только теперь он обратил внимание на то, что туго спеленат по рукам и ногам, тело не повиновалось ему – тело новорожденного младенца.

Конан закричал – как кричит смертельно раненный, окруженный загонщиками зверь, однако из его горла вырвался лишь плач.

Только теперь он понял, что значили слова про "Карусель Богов". Точнее, он понял это, не проделав ряд умозаключений, а словно заглянув в некую незримую книгу. Боги выполнили свое обещание. Он начал жить снова – в теле Конана-младенца. Этот младенец станет расти, мужать, а он, прошедший все, проживший долгую жизнь Конан-старик, станет лишь сторонним наблюдателем. Тело не будет повиноваться ему; и молодому Конану предстоит проделать долгий путь, вновь сразиться в бесчисленных схватках, чтобы под конец жизни отправиться в рискованное путешествие на закат – чтобы в конце концов угодить в тюрьму из собственной плоти. Он обречен был, по мысли Неведомых, вечно крутиться в этом колесе, лишенный возможности даже покончить с собой...

Обе стороны формально выполнили условия сделки.

Конечно, надежда все равно оставалась. Быть может – утешал себя киммериец, – все еще не так плохо, а горькие мысли мне внушают сами Неведомые... Быть может, мне удастся подчинить себе это тело... И тогда все пойдет по-иному.

Однако последующие дни показали, что в этих своих надеждах Конан жестоко ошибся. Младенец вел себя, как и положено младенцу; киммериец никак не мог заставить свое новое тело повиноваться себе. Шли дни, они слагались в недели, а все оставалось по-прежнему.

И все-таки, до предела сжав волю в кулак, Конан заставил себя не поддаваться отчаянию. Его жестко терзали мысли о том, что же случилось с его былыми подругами. Неужели эти проклятые Неведомые отправили-таки их служить утехой похотливым демонам?!

Однако киммериец мог терзать себя этими вопросами сколько угодно сделать он все равно ничего не мог. Он оказался в самой надежной, самой совершенной из всех тюрем, куда его только забрасывала судьба.

Вскоре надежда почти пропала.

Конан-младенец рос, как и положено любому младенцу киммерийского племени. Его более слабые собратья умирали, не выдерживая сурового климата и подстерегавших на каждом шагу болезней, однако сын кузнеца никогда и ничем не болел. Теперь уже даже с некоторым интересом Конан ожидал, когда же вновь произойдут те события, что сохранились навсегда в его памяти.

Однако, когда младенцу исполнилось полгода, Конан во сне неожиданно увидел Гуаньлинь.

Взор киммерийца вновь скользил по дивным красотам Розового Дворца. Гуаньлинь, прямая и напряженная, словно тетива лука, стояла над своим бассейном, стиснув руки перед грудью. Взоры ее были направлены на мерцающую водную гладь; и в этом удивительном зеркале Конан, к своему полнейшему изумлению, узрел отвратительную физиономию Смерти.

Старуха была в ярости. Запомнившиеся киммерийцу красные глаза полыхали безумным огнем – казалось, от него сейчас задымятся и вспыхнут морщинистые веки. Тонкогубый провалившийся рот судорожно дергался, во все стороны летела слюна.

– Ты скажешь, ты скажешь мне, где они прячут его! – услыхал киммериец донесшийся из-под поверхности воды неистовый вопль Старухи.

– Зачем это тебе, мать? – последовал холодновато-невозмутимый ответ Гуаньлинь. – Разве мало тебе, что ты получила обратно своих "кукол", да еще и посланца Крома в придачу?! Теперь тебе нужен еще и Конан?

– Нужен! Нужен! Нужен больше всего на свете! – раздалось хриплое каркание. – Скажи мне, где они его спрятали! Ты знаешь, ты не можешь не знать этого!

Киммериец не удивился, что понимает все без исключения слова, хотя в царстве Старухи не разобрал ни единого. Наверное, так и положено во сне...

– И что же ты хочешь с ним сделать? – осведомилась Гуаньлинь.

– Как что? – неподдельно удивилась Старуха. – Загоню в самую глубокую из моих Преисподних – тут-то сынки возрадуются!

– И ты хочешь, чтобы я ответила тебе?

– И ты ответишь – потому что я мать тебе! Я, Хозяйка Смерти – я дала жизнь тебе, кого смертные порой именуют Любовью! А если ты откажешься – я ведь могу и освободить этого отвратительного горбуна! Знала бы ты, насколько он надоел мне...

– Хорошо, – холодея, услышал Конан ответ Гуаньлинь. – Если ты не побоишься схватиться с Неведомыми... Тогда слушай! Его душа ныне... – и на этом видение внезапно пресеклось.

Конан очнулся – где-то в темном углу сознания невинного младенца, которому еще предстояло стать им, Конаном...

А потом ночь вокруг него внезапно ожила.

Первыми заворчали и залаяли собаки, чуя неладное. Потом истошно замычала и заблеяла скотина в хлевах. Младенец-Конан продолжал сладко спать, однако настоящий Конан встревожился не на шутку. Глаза ребенка были плотно закрыты, киммериец ничего не видел – однако его внутреннему взору предстала поистине жуткая картина.

Он словно бы парил над кучкой хижин, где обитали его сородичи. Все оставалось на своих местах, однако повсюду, прямо из воздуха, возникали уродливые темные фигуры, жалкие подобия людей; Конану они показались смахивающими скорее на серых обезьян. Сама Ночь расступалась, давая им дорогу; не прошло и нескольких мгновений, как дом отца Конана оказался окружен со всех сторон.

Однако появившиеся из тьмы ночные призраки служили лишь почетным караулом для той, чье появление они предвосхищали. Прямо посреди деревенской улицы возникла соткавшаяся из мрака арка – и через нее торжественно прошествовала серая, скрюченная, опирающаяся на клюку фигура старухи.

Гуаньлинь выдала его... Киммерийца затопила волна горячего презрения, оттеснившая куда-то в глубь все остальные чувства, включая и страх. О, женщины! Даже будучи богинями, они все равно остаются женщинами, и готовы на все, лишь бы избавиться от постылого ухажера...

Киммериец приготовился. Для него шаги Старухи гремели так, словно мимо маршировал целый закованный в железо легион. Младенец по-прежнему сладко спал – однако Конан-старший ясно видел внутренности их дома, видел, как прямо подле колыбели из ничего возникла Старуха. Горящие глаза вперились в лежащего младенца, впалый рот задвигался и сознания Конана достигли исполненные злобы слова:

– Наконец-то я добралась до тебя! Ты, вор, пытался украсть то, что принадлежало мне и никому иному; и, клянусь Вечной Ночью, ты дорого заплатишь мне за это!

Киммериец промолчал. Мысленно он уже простился с белым светом; что ж, никто не минет смертного часа – так уж лучше так, чем кружиться в бесконечно повторяющейся карусели одних и тех же дней...

Старуха нелепо-патетическим жестом воздела руки, высоко подняв свою клюку; по серому посоху медленно заструился мерцающий поток бледновато-синих искр. А затем клюка наклонилась... и настоящий, старый Конан беззвучно закричал от пронзившей всего его странной, тянувшей боли – как будто его разрывали на части.

– Твое настоящее тело у меня, голубок, – злорадно приговаривала Старуха, совершая какие-то пассы своим посохом. – Оно у меня, и я верну тебя в него... а потом мы славно позабавимся...

Терпеть эту боль было невозможно; однако Конан оказался лишен даже возможности уйти в спасительное забытье. Он ощутил, как безжалостные, грубые когти тянут его куда-то вверх, прочь из служившего ему тюрьмой тела; однако тела собственного он по-прежнему не видел. Вокруг расползлись непроницаемые облака серой мглы, и от этого становилось еще страшнее. Конан по-прежнему не мог пошевелить ни рукой, ни ногой; могучая, крылатая Сила несла его куда-то сквозь неведомые бездны, сквозь пространства, где не было ни верха, ни низа. Царила мертвая тишина – и всеобщая недвижность.

Полет сквозь миры длился довольно долго, а потом облака серого тумана внезапно разошлись, в глаза брызнул безжалостный, слепящий свет с раскаленного неба. Конан инстинктивно зажмурился – и все его существо взорвалось приступом безумной радости – веки подчинились ему.

Он лежал на сухой обнаженной земле, в той же одежде, что была на нем, когда Неведомые нанесли свой удар в Тронном Зале Тарантии. Рука киммерийца стиснула рукоять меча; преодолевая боль и ломоту, он заставил себя подняться.

Это был знакомый мир Старухи-Смерти. Кругом, насколько хватало глаз, расстилалась унылая, безжизненная равнина; над головой нависал полыхающий яростным светом полог небес.

А на ближнем холме киммериец заметил торжествующе подбоченившуюся уродливую фигуру, опирающуюся на кривую и толстую клюку.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю