Текст книги "Операция «Хаос»"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Глава 21

Ночь была безлунной, звезды скрывала легкая дымка. Мы собирались недолго. И она, и я – одели черные свитера и брюки. Фары выключили. Мы летели, пользуясь колдовским зрением. Это было хотя и противозаконно, зато безопасно.

Летели над городом, где созвездиями светились окна и уличные фонари. И, наконец, помело пошло вниз. район, где расположились промышленные предприятия. Здесь было еще темнее, еще более пусто, чем обычно в эти часы. Возле магазинов, пакгаузов я не видел практически ни одного мерцавшего здесь крохотного голубоватого огонька. Добрый народец всегда пользовался предоставленной ночью возможностью, пока вокруг нет людей, заглядывал, удивляясь и восхищаясь, в окна. Сегодня что-то спугнуло их.

Испугавшее их происходило на земле «Источника». В воздухе билось тревожное, яркое, словно пламя рассвета, зарево. Когда мы приблизились, утихший ветер усилился.

Засвистел, донес мне запах плоти, пота, ладана, отдающего кислотой и электрической энергией сверхъестественного.

Волосы встали дыбом у меня на хребте. Импульс был так силен, что мне пришлось приложить все усилия, чтобы не превратиться в волка-оборотня.

Вокруг главного здания людей было набито, как селедок в бочке. От сада, где в теплую погоду завтракали наши рабочие, ничего не осталось, кроме грязи и сигаретных окурков. Я прикинул: здесь собралось сотен пять народу.

Свободного места не осталось, и приземлиться было невозможно. В целом толпа оставалась на месте, но движение отдельных тел создавало бесконечную рябь. Волнами катились слитные звуки голосов и шарканье ног.

У гаража было более свободно. Здесь и там виднелись люди, чтобы перекусить или выспаться, забравшись в спальные мешки. Они сохраняли почтительное расстояние от установленного в дальнем конце переносного алтаря. Время от времени кто-то из них преклонял колени и кланялся алтарю.

Я протяженно присвистнул:

– Эта штука появилась уже после моего ухода.

Рука Джинни еще теснее сомкнулась вокруг моего запястья.

Службу вел иоаннистский священник. С высоты мы не могли ошибиться, увидев его белую мантию и молитвенную позу, в которой он мог оставаться часами. Руки широко раскинуты, точно у орла крылья. Мы услышали печальное высокое песнопение. Позади алтаря поблескивал высокий Т-образный крест. На самом алтаре, четыре талисмана – чаша, скиптер, меч и диск. Два псаломщика размахивали кадилами. В воздухе пах сладковатым и, как ни странно, морозным дымком.

– Что он делает? – пробормотал я.

Я никогда не утруждал себя изучением обычаев новой церкви. Не то, чтобы Джинни и я были совсем уж невежественны и не знали о новых научных открытиях, доказывающих реальность Божества и всего прочего, вроде абсолютного зла, искупления и загробной жизни. Но у нас создавалось впечатление, что это лишь отрывочные сведения, и за ними скрывается что-то еще. И что Бог имеет такое множество проявлений, что они едва ли доступны ограниченному человеческому пониманию. Так что, мы смело могли именовать себя унитарианцами.

– Не знаю, – ответила Джинни. Голос ее был мрачный. – Я читала что-то насчет доктрин и обрядов, но это всего лишь вершина айсберга, и это было несколько лет тому назад. Во всяком случае нужно быть причастником… Нет, много больше – посвященным. В конце концов адептом, тогда лишь можно сказать, что понимаешь, что означает этот обряд.

Мне стало не по себе:

– Может он сбить нас?

С нарастающим беспокойством я смотрел на неровное свечение, не имеющее, казалось, источников. Свечение, на всю эту широкую, развернувшуюся передо мной сцену. Вокруг здания стояли дородные, одетые в синее, полицейские.

Несомненно, их коробило от летящих в их адрес язвительных замечаний.

Кроме того, в большинстве они, вероятно, принадлежали к традиционным церквям. Они бы точно были бы не против арестовать проповедника вероучения, утверждающего, что их собственная вера должна исчезнуть.

"Нет, – ответил я сам себе. – Не может быть. Иначе легавые тотчас ж упрячут его в холодную. Может быть, сейчас он предаст нас анафеме. Полагаю, что он мог бы это сделать, учитывая, что у нас свобода религии, и что человек не может указывать Богу, а может лишь просить его милости.

Но вдруг он действительно творит заклинания, вызывает вредоносные колдовские силы?.."

Громкий голос Джинни прервал мои размышления:

– Когда вы имеете дело с этими гностиками, – сказала она, – трудности в том, что неизвестно, где кончаются их молитвы, а начинаются заклинания. Идем на посадку, пока что-нибудь не случилось. Происходящее сейчас мне что-то не нравится…

Я кивнул и направил помело к главному корпусу. Иоанниты меня не слишком-то беспокоили. Священник, в общем, тоже.

Вероятно, они служили свою экзотерическую мессу лишь чтобы воодушевить демонстрантов. Разве его церковь не заявляла, что она – Церковь Вселенской Любви? Может, она, будучи выше всего земного, действительно не нуждается в насилии? Время «Ветхого Завета», время Нового Завета, время Сына – было временем искупления. Время Евангелия от Иоанна, время Духа Святого – будет временем любви и раскрытием тайны. Ни на что не взирая…

Полиция запретила полеты в непосредственной близости от места проведения демонстрации. Исключение делалось лишь для тех, кто хотел улететь отсюда. Это решение соответствовало здравому смыслу. Иоанниты были меньшинством в толпе. Для значительного большинства здесь, идея отречении от этого, достойного лишь презрения, грешного материалистического мира, означала не что иное, как вошедшее в моду требование уничтожения этого мира. Искушение одним махом взлететь наверх и там попивать коктейль «Молотов», нередко оказывалось слишком сильно.

Естественно, мы с Джинни могли бы настаивать, что имеем право явиться сюда. Даже с эскортом, в случае необходимости. Но это могло бы вызвать то, чего нам хотелось избежать – взрыва. В общем, лучше всего для нас было проскользнуть сюда незамеченными. Незаметно, как для врагов, так и для друзей. Но сноровка, отличающая нашу команду, несколько поблекла. Нам следовало бы как следует собраться.

Нам удалось. Метла, привидением скользнув по небу, влетела в гараж. Открывающая система вспомогательного оборудования вентиляции пронизывала здание от первого этажа до крыши. В обычных условиях наши работники входили и выходили через двери. Но сегодня двери были перекрыты дважды. Телами оппозиционеров и установленными нами защитными полями. Чтобы снять эти поля, требовалось усилие высококвалифицированного чародея.

Технари агентства Пинкертона колдовали не так надежно, как бы нам хотелось. Все окна первого этажа были прикрыты ставнями. Сквозь вентиляционные отверстия доносился снизу невнятный говор, молитвенное пение.

Положив метлу, я шепнул на ухо Джинни (ее волосы щекотали мои губы и были душистыми) чуть слышно:

– Знаешь, я рад, что у них здесь появился священник.

Днем они распевали народные песни.

– Бедняга, ты мой любимый, – она крепко сжала мою руку.

– Давай посмотрим, что там еще.

Мы выглянули в выходящее в холл и на лестницу окно.

Там вызывающе горел свет. Мы прошли туда. Наши шаги в пустоте звучали слишком мрачно и громко. И мы почувствовали облегчение, когда добрались до кабинета Барни Стурласона.

Его огромная туша возвышалась над письменным столом.

– Вирджиния! – прогрохотал он. – Какая приятная неожиданность! – и, явно, колеблясь. – Но, э-э… опасность…

– Не заслуживает внимания, как объяснил мне Стив, перебила Джинни. – У меня впечатление, что вы собираетесь пустить в ход превосходную магию?

– Конечно, собираемся…

Я заметил, что его простое лицо осунулось от усталости. Он настаивал, чтобы я шел домой и ждал там. В этом были свои практические резоны. Были и возражения.

Например, если бы дело пошло кисло, и мы бы обнаружили, что нас атакуют, мне следовало бы превращаться в волка и держать оборону, пока в действие не вступит полиция. Барни остался у меня. В помощь ему было выделено несколько добровольцев. Он был уже не просто исследователь – он был босс.

– Стив объяснил вам, что мы задумали? – продолжал Барни. Он мгновенно принял решение принять предложенную Джинни помощь. – Что ж надо будет удостовериться, что не пострадало сложное и дорогостоящее оборудование. Умалчиваю уже о полностью уничтоженных приборах, но… Вы только вообразите, сколько времени и денег уйдет на то, чтобы заново настроить каждый прибор! От рудопоисковой рогульки до вечного двигателя! Я уверен, что все надлежащим образом защищено, но независимая проверка: конечно, не помешает.

Потом пройдитесь возле цехов и лабораторий и поглядите, что я мог просмотреть. Там, где нужно, поставьте их на защиту.

– O'кей, – она была здесь достаточно часто, чтобы знать, что где находится. – Что мне будет нужно, я возьму на складе. А если понадобиться помощь, попрошу мальчиков из отдела алхимии, – она помолчала. – Подозреваю, что вы двое будете сейчас очень заняты.

– Да, я собираюсь дать им последний шанс убраться отсюда, – сказал Барни. – А если кто-то из них чрезмерно разъярится, будет лучше, если рядом окажется Стив. Он хороший телохранитель.

– А я по-прежнему полагаю, что ты и сам себе хороший телохранитель, – фыркнул я.

– Несомненно, ты прав. Как всегда прав, – сказал Барни, – но не забывай, что нам нужно соблюдать законность. Я не владелец данного участка земли, я всего лишь владелец расположенного на нем предприятия. Мы действуем по инициативе наших работников. И, после того, как дирекция согласилась поддержать наши действия, Джек Робертс весьма одобрил наш план. Кроме того, владельцы мы участка или нет, но, применив против вторжения в наши владения колдовство, мы поступаем менее жестоко, чем если бы было пущено в ход огнестрельное оружие. То, что мы сделаем – это не приносящей вреда оборонные меры, направленные на защиту жизни наших детей и нашего имущества.

– Если только мы не подвергнемся прямой опасности, – сказал я.

– А это есть то, что мы пытаемся предотвратить, – напомнил он. – Во всяком случае, согласно закону, я хочу довести до сведения всех присутствующих. что мы намерены остаться в этом здании.

Я пожал плечами и стащил с себя верхнюю одежду. Под ней был одет эластичный без швов костюм. В нем, когда я человек, меня не арестуют за неприличный вид. Но, когда я делался волком, он не стесняет движения. Лунный фонарик, словно толстый круглый амулет, уже висел на моей шее.

Джинни крепко поцеловала меня и шепнула:

– Береги себя, тигр.

У нее не было особых причин для беспокойства. У осаждающих нас не было никакого оружия, если не считать кулаков, ног, возможно, контрабандно протащенной дубинки и так далее. То есть, у них не было ничего, чего бы я мог бояться, сменив кожу на шкуру. Даже нож, пуля, клыки, могли причинить мне лишь временный вред. Да и то, нужны были бы особые, я бы сказал, редкие условия, вроде тех, при которых я потерял половину хвоста во время войны. Кроме того, вероятность, что начнется драка, была очень маленькой. С какой стати оппозиционеры станут нападать на нас. Это вызвало бы ответные действия полиции против них. И хотя мученичество тоже не лишено своей прелести, закрытие нашего предприятия было бы победой много большей. Несмотря на это, голос Джинни звучал не совсем ровно. И, пока мы шли через зал, она смотрела нам вслед. смотрела пока мы не завернули за угол.

– Подожди секунду, – Барни открыл шкаф и извлек оттуда одеяло. Одеяло он перекинул через руку. – Если ты захочешь изменить свой облик, я наброшу его на тебя.

– С какой стати? Снаружи нет солнечного света, только огни эльфов. Этот свет не препятствует трансформации…

– После того, как появился священник, свет изменился.

Для полной уверенности я использовал спектроскоп. Сейчас в нем достаточно ультрафиолета, так что у тебя могут возникнуть трудности. Это результат охранительных заклинаний – не случай нашего нападения.

– Но мы не нападаем…

– Разумеется, нет. С его стороны – это демагогический прием чистейшей воды, выставляется напоказ. Но, умный прием. Фанатики и наивные детишки, входящие в эту банду, увидели, что вокруг нас установлено защитное поле, и тут же заключили , что это было необходимо. Итак, было вновь подтверждено, что «Источник Норн» – их враг, – он покачал головой. – Поверь мне, Стив, этими демонстрантами управляет словно марионетками кто-то более сильный.

– Ты уверен, что священник сам установил поле?

– Да. Все их священники – маги. Вспомни, это входит в их обучение, и хотел бы я знать, чему их еще обучают в этих, никому недоступных семинариях… Давай попытаемся поговорить с ним.

– Он проповедует? – я был удивлен. – Высшие иерархи иоаннитов не раз заявляли, что их члены их церкви вмешиваются в политику, они это делают исключительно, как честные граждане.

– Знаю. А я – император Нортон…

– Нет, действительно, – настаивал я, – эти их темные теории… Все это чрезвычайно просто, чтобы быть правдой.

То, что мы видим – это общественное волнение, недовольство людей, какие-то неопределенные изменения…

Мы вышли к главному входу. Дверь была обрамлена мозаичными стеклянными панелями. Панели, как и окна, были разбиты вдребезги, но никто не догадался заложить дыры.

Наши защитные чары могли действовать беспрепятственно.

Разумеется, на нас эти чары не действовали. Мы вышли на лестничную площадку, прямо к тем, кто хотел заблокировать нас в здании.

Дальше нам идти было некуда. ведущие вниз ступеньки, были плотно забиты людьми. Никто на нас пока не обращал внимания. Барни похлопал по плечу тощего бородатого юнца.

– Извините, – прогудел он с высоты своего башенного роста. – Разрешите?

Он выдернул из немытой руки юнца плакат, навесил на него одеяло, и, подняв как можно выше, замахал этим импровизированным флагом. Цвет его лица был желто-зеленый.

Воздух, похожий на дуновение ветра перед штормом, прошел по толпе. Я видел лица, лица, лица… Лица рядом со мной, лица внизу. Выплывающие из мрака, куда не доходил колеблющийся свет. Но думаю, что виной было только то, что я торопился, или мое предубеждение, но создавалось жуткое впечатление, что все лица – совершенно одинаковы. Всем приходилось слышать о длинноволосых мужчинах и коротко подстриженных женщинах, об их немытых телах и изношенной одежде. Все это наличествует в избытке. Естественно, обнаружил я и обязательных в таких случаях седобородых радикалов и их прихлебателей из студенческих людежитий. И хулиганов, и тунеядцев, и вандалов, и правдоискателей и так далее. Но было здесь много чистых и хорошо одетых, ужасно серьезных мальчиков и девочек. У всех них – у высоких, низеньких или среднего роста – был удивленный вид, как будто они внезапно обнаружили, что участвуют в пикетировании. И у всех у них – у высоких, низеньких, средних богатых, бедных, гетеросексуальных или гомосексуальных, в каких-то отношениях способных и тупых, в других, интересующихся одними вещами и лишь скучающих, когда они сталкиваются с другими вещами, обладавших бесконечными и неповторимыми наборами своих воспоминаний, мечтаний, надежд, и у каждого свои страхи и своя любовь – у всех у них была душа.

Нет, они показались одинаковыми лишь вначале, из-за своих плакатов. Не мог бы сосчитать, насколько, наподобие спортивных табло, указывался счет, с которым выигрывает святой Иоанн, на скольких были тексты, что-то вроде «Возлюби своего ближнего» или просто «Любовь». Впрочем, различия в текстах было мало, они повторялись и повторялись. Тексты на иных плакатах были менее дружелюбны – «Дематериализуйте материалистов!», «Фабриканты оружия, рыдайте!», «Убейте убийц, ненавидьте ненавидящих, уничтожайте несущих уничтожение!», «Закрыть это предприятие!»

И казалось, будто лица… нет, хуже, сам мозг этих людей сделался ничем иным, как набором плакатов, поперек которых были написаны эти лозунги.

Не поймите меня не правильно, я никогда просто не размышлял об юнцах, чувствующих настоятельную необходимость нанести удар прямо в брюхо Богу существующего порядка. Очень плохо, что большинство людей, старея и жирея, теряет интерес к подобным вещам. Истеблишмент зачастую нестерпимо самодоволен, ограничен и глуп. Его руки, которые он заламывает столь ханжески, благодаря благочестивости, слишком часто обагрены кровью.

И еще… и еще… Есть кое-что, что будто отличает наше время от грядущих Темных времен, которые продлятся, пока не возникнет новый и, вероятно, еще худший истеблишмент, который восстановит порядок. И не надувайте самих себя, что ничего подобного не случится. Свобода прекрасная вещь, пока она не превратится во что-то иное. В свободу вламываться в чужие дома, грабить, насиловать, порабощать тех, кого вы любите. И тогда вы с восторгом встретите того, кто въедет на белом коне и начнет обещать, что перевернет и изменит вашу жизнь. И вы сами вручите ему кнут и саблю…

Поэтому, наша лучшая ставка – хранить то, чем мы уже обладаем. Разве не так?

Однако, как ни печально, это создает определенные обязанности. И это – наше. оно формирует нас. Мы можем сами не слишком хорошо сознавать это, но, наверняка, мы поймем его лучше, чем что-то для нас чужое и незнакомое. И, несли мы будем упорно трудиться, упорно думать, проявим чутье и добрую волю, мы сможем доказать это.

Вы не повторите нашу ошибку, не будете надеяться, что вашу жизнь смогут улучшить злобные и напуганные теоретики.

Они одним разом лишат вас всего богатства вашего, приобретенного в муках жизненного опыта. вы не станете вещающих увлекательные речи догматиков. Их предел реформистские движения, которые чего-то там добились, то ли два поколения тому назад, то ли два столетия.

Отвернитесь от студентов, уверяющих, что у них есть ответ на все социальные вопросы, над которыми ломали головы и разбивали вдребезги сердца такие люди, как Хаммурапи, Моисей, Конфуций, Аристотель, Аврелий, Платон, Фома Аквинский, Гобс, Локк, Вольтер, Джефферсон, Берк, Линкольн и тысячи других.

Но, хватит об этом. Я не интеллектуал, я всего лишь пытаюсь думать самостоятельно. Мне тягостно видеть, как полные благих намерений люди, делаются орудиями в руках тех немногих, чья цель – обвести нас вокруг пальца…

Глава 22

Они едва не задохнулись от изумления. Горловой звук вздоха быстро прекратился и перешел в рычание. Ближайший ко мне мужчина сделал один-два шага в нашу сторону.

Барни взмахнул своим флагом:

– Подождите! – воззвал он. Громоподобный бас перекрыл все остальные звуки. – Перемирие. Давайте переговорим!

Приведите вашего руководителя ко мне!

– Не о чем говорить, ты, убийца! – завизжала усеянная прыщами девица и замахнулась на меня своим плакатом.

Я успел мельком увидеть на нем надпись: «Мир и братство». Дальше читать не стал, был слишком занят. оберегая свой череп. Кто-то начал скандировать лозунг, который быстро подхватили остальные: «Долой Диотрофеса, долой Диотрофеса…»

Меня охватила тревога. Хотя Диотрофес лишь едва упоминался в Третьем послании Иоанна, современные иоанниты превратили его в символ противостоящих их движению церквей (несомненно, их посвященные и адепты подразумевали под этим именем и какие-то другие объекты). Неверующие, то есть, просто бунтари (они составляли большинство иоаннитов). не обеспокоивались тем, чтобы разобраться в таких тонкостях дела. При них Диотрофес сделался нарицательным именем ненавистной им светской власти. Или кого угодно еще, кто стоял бы им поперек дороги. Этот призыв уже не раз гипнотизировал толпы, приводя их в крушащее все неистовство.

Защищая глаза от когтей девицы, я отобрал у нее плакат, извлек свой фонарик. Но внезапно все изменилось. Зазвучал колокол. Чей-то выкрик. Низким был и звон, и выкрик, и в них звучало что-то, что перекрыло растущий гам.

– Мир! Храните любовь в ваших сердцах, дети.

Успокойтесь, ибо здесь присутствует сам Святой Дух!

Нападающие на меня попятились. Наше окружение раздалось. Люди начали опускаться на колени. Стон прошел по толпе, он усиливался. Это был почти оргазм, и – смолк, сменившись тишиной. Подняв глаза, я увидел, что к нам приближался священник.

Он шел, в руке колокол над головой, – вознесшийся вверх, ранее стоявший за алтарем Т-образный крест. Так что, вместе с ним шествовал сам, пригвожденный к Кресту Тайны – Христос.

«Ничего тут нет страшного, – мелькнула дикая мысль, – если не считать, что другие церкви называли бы все это кощунством – придать главному символу их веры подобную форму и подействовать на него, как на какую-то метлу, с помощью антигравитационных заклинаний…»

Однако, в целом, спектакль был чрезвычайно внушительным. Это было как бы олицетворением всего гностицизма. Я всегда относился к «невыразимым тайнам» илеоаннитов, как к невыразимому пустословию. Теперь я кое-что понял. Здесь было нечто большее, чем обычные сверхъестественные эманации. Я ощущал это каждым, унаследованным от волчьей ипостаси, нервом. Мне не казалось, что эта сила исходила от Всевышнего. Но, тогда от кого же?

Священник остановился перед нами. Выглядел он – человек человеком. Он был маленьким, тощий, его мантия была ему не слишком впору. На пуговке носа криво сидели очки. Его седые волосы были такими редкими, что я едва мог понять, где начинается его тонзура, пробитая через макушку от уха до уха – полоса. Рассказывали, что такую тонзуру ввел Симон-маг.

Сперва он повернулся к толпе:

– Разрешите мне без ненависти поговорить с этими, не знающими любви, джентльменами. Возможно, это послужит торжеству добродетели, – в голосе его была какая-то странная убежденность. – Тому, кто любит, не может быть неведом Бог.

Ибо Бог есть любовь.

– Амен! – забормотали иоанниты.

Когда маленький священник повернулся к нам, я внезапно поверил, что он и правда всерьез принимает это замечательное изречение. От его слов не пахло ложью. Враг хорошо знает, как использовать, преданную своему делу, искренность. Но теперь я относился к нему с меньшим презрением.

За священником обозначился человек. Он улыбнулся нам и наклонил голову:

– Добрый вечер! Я – посвященный Пятого класса, Мармидон. К вашим услугам.

– Это… э-э… ваше церковное имя? – спросил Барни.

– Разумеется. Прежнее имя – есть первое, что следует оставить в этом мире, проходя через Врата Перехода. Если это вызывает у вас насмешку, то насмешки меня не страшат, сэр.

– Нет, ничего подобного я даже не допускаю, – и Барни представился.

Потом представили меня. Этим дешевым способом он высказывал наше желание наладить мирные отношения поскольку и без того было легко определить, кто мы такие.

– Мы пришли, поскольку надеемся заключить соглашение.

Мармидон засветился:

– Великолепно! Изумительно! Как вы сами понимаете, я не официальный представитель. Демонстрация организована комитетом Национальной добродетели. Ноя буду рад оказать вам услугу.

– Беда в том, – сказал Барни, – что наши возможности, в выполнении ваших основных требований, весьма ограничены. Как вы понимаете, мы не против мира во всем мире, и всеобщего разоружения. Но это дело международной дипломатии. Таким же образом решать, когда нужно положить конец оккупации, ранее враждебных нам стран, и сколько нужно затратить средств на повышение социального благосостояния в нашей стране, должны президент и Конгресс. Амнистией для участвующих в беспорядках, должны заниматься городские власти. Вводить ли в школах курс философии и истории гностицизма, обязаны решать, специально для этого назначенные представители правительства. Что касается всеобщего выравнивания доходов и искоренения материализма, лицемерия и несправедливости…он пожал плечами. – Для этого нужно, по крайней мере, поправку в Конституции.

– Вы, однако, можете оказать немаловажное влияние на процесс достижения этих целей, – сказал Мармидон. – Например, вы можете пожертвовать определенную сумму в фонд Комитета Общественного Просвещения. Вы можете способствовать выдвижению на выборах достойных кандидатов и помочь финансировать кампанию. Вы можете разрешить прозелитам обращать в истинную веру ваших служащих. Вы можете прервать отношения с дельцами, все еще проявляющими упорство, – он распростер руки. – И, если вы сделаете это, дети мои, вы спасетесь от вечного проклятья.

– Ну, может быть. Хотя пастор Карслунд, из лютеранской церкви Святого Олафа, возможно, убеждал меня в обратном, – сказал Барни. – В любом случае, перечень слишком велик, чтобы провернуть все это за один день.

– Само собой, само собой, – Мармидона затрясло, так его переполняло рвение. – Мы достигнем поставленных целей постепенно, шаг за шагом. «Но пока в вас есть свет, вы можете быть детьми света». Таков единственный результат нашей сегодняшней беседы.

– Трудности в том, что вы хотите, чтобы аннулировали подписанные нами контракты, за которые мы уже получили аванс. Вы хотите, чтобы мы нарушили данное нами слово и подвели тех, кто нам доверяет…

Сказанное никак не подействовало на Мармидона. Он выпрямился во весь свой маленький рост, твердо посмотрел на нас и отчеканил:

– Эти воины Духа Святого требуют, чтобы вы прекратили производство снаряжения для армии, несущей угнетение другим странам. И полиции, несущей угнетение нашей стране. Сейчас мы не просим вас ни о чем большем. И не согласился ни на что меньшее. Данный вопрос – сне обсуждения.

– Понимаю. Ничего иного я от вас не ожидал. Но я хотел бы при свидетелях разъяснить вам ситуацию. Я хочу предостеречь вас.

Те, кто слышал эти слова, завертелись. Одни свистящим шепотом передавали услышанное другим. Я понял, что напряжение снова возрастает.

– Если используете насилие против тех, кто пришел сюда, чтобы просто выразить свой протест, – объявил Мармидон, – они либо обрушат на вас всю силу закона, либо окончательно убедятся, что закон есть выражение интересов крупных предпринимателей… которые, говорю вам, есть в свою очередь, порождение Сатаны.

– О, нет, нет, – ответил Барни. – Мы пониже сортом, хотите – верьте, хотите – нет. Но вы вторглись в чужие владения. Вы помешали нашей работе, как раз тогда, когда нам не хватает ни времени, ни рабочих рук. Мы обязаны выполнить вытекающие из контракта обязательства, и мы попытаемся сделать все от нас зависящее. Сейчас будет проводиться эксперимент. Он может оказаться опасным. Пожалуйста, ради вашей безопасности, очистите территорию предприятия…

Мармидон застыл:

– Если вы задумали изгнать нас с помощью несущих смерть заклинаний…

– Ничего подобного. Я точнейшим образом расскажу вам, что мы задумали. Мы намерены испробовать новую модель транспортировки жидкостей. Прежде чем внедрить его, мы обязаны удостовериться в его безопасности. Если система не выдержит испытания, те, у кого нет защиты, могут оказаться травмированы. – Барни возвысил голос (хотя мы знаем, что полицейские слухи и так ловят каждое слово). – Я приказываю и предупреждаю, я прошу вас. Прекратите вторжение, очистите собственность компании. В вашем распоряжении полчаса.

Мы повернулись и оказались внутри здания. Ушли с их глаз раньше, чем опять поднялся шум. И пока мы шли через зал, пока не достигли благословенной тишины главной алхимической лаборатории, слышали летящие вслед проклятия, насмешки, ругательства. Слышали звериный вой иоаннитов.

В лаборатории собрались отобранные Барни, из числа добровольцев, с дюжину ученых, техников и рабочих. Они сидели, курили, пили, сваренный на бузеновых горелках, кофе.

Негромок переговаривались. Когда мы вошли, они встретили нас тихими аплодисментами. Они наблюдали стычку по видеошару.

Я поискал глазами заведующего товарными складами, Айка Абрамса. Еще во время войны я знал его, как хорошего парня, и впоследствии предоставил ему работу на нашем предприятии.

– Все в порядке? – спросил я.

Он показал большой палец:

– Что касается меня, капитан, более чем готово. Я не могу ждать.

Мгновение я рассматривал его:

– Ты действительно готов применить ЭТО против этих людей?

У него стал такой вид, будто ему плюнули в лицо:

– А вы б не применили, будь в моем положении?

«В твоем, – подумал я, – а также в положении множества людей, но особенно – в твоем положении, Айк! Да!»

Будучи рационалистом, я питал отвращение иррациональной сущности гностицизма. Будь я набожным христианином, я мог бы предъявить церкви Иоаннитов длинный счет. Тут и ее претензии быть приемником всех прочих церквей, и отрицание всякого права этих церквей на дальнейшее существование. И еще в большей степени, вероятно, – эзотермизм иоаннитов, отрицающих, что Бог изливает свою милость на все человечество. И рационалист и верующий равно могли бы протестовать против извращения церковью иоаннитов Евангелия от Иоанна, не только самой мистической, но и самой прекрасной книги Святого Писания.

Но, если вы еврей, иоанниты вырывают из контекста и швыряют вам в лицо изречение: «Много есть в этом мире людей, которые не признают, что Иисус Христос явился к нам во плоти. Такой человек обманщик и антихрист». И вы бы поняли, что возрождается древний кошмар антисемитизма.

Чуть смутившись, я обернулся к Биллу Харди, нашему Главному Парацельсу. Он сидел, покачивая ногой, на лабораторном стуле.

– Сколько вы получили вещества? – спросил я.

– Около пятидесяти галлонов, – ответил Билл.

– Ого! Без всякой алхимии?

– Абсолютно без всякой. Чистая и честная реакция Берцелиуса. Допускаю, что нам просто повезло, что у нас в запасе было много исходных градиентов.

Я вспомнил устрашающий образчик этого средства, который был испытан при обсуждении плана и содрогнулся.

– Как это отзовется на Мадгарде?

– Ну, в департаменте производства… полным-полно всяких распоряжений. Например, от маслопроизводителя требуется принятия многих мер предосторожности против прогорклости. С процессом вы знакомы. Мешало, что вы не хотели, чтобы реакция была сперва проведена в пробирке, а потом с помощью симпатических чар получить сколько угодно тонн этого вещества. Правительство может попытаться взять под контроль популяцию скунсов в Западных штатах и… – он замолчал.

Вошла Джинни. Ее глаза блестели. Она держала волшебную палочку, словно меч Валькирии.

– Приступим, мальчики! – в ее голосе слышался лязг металла.

– Пойдемте, – Барни приподнял свое объемистое тело.

Вслед за ним мы пошли к контейнерам. Это были самые обычные одногаллонные канистры, такие, в каких продается жидкая краска. Но на воске, запечатавшем винтовое горло каждой канистры, была оттиснута печать Соломона, и я подсознательно ощутил, как напряжено поле сверхъестественных сил вокруг этих посудин. Казалось невозможным, чтобы ученым удалось погрузить их на тележку и вывести.

Вместе со мной в мой отдел вошли Айк и его команда.

Наспех смонтировали аппаратуру, которая тоже не производила особо внушительного впечатления. Честно говоря, это было спаянное на скорую руку чудовище: большой, работающий на бензине электрический генератор, в обрамлении катушек и пучков проводов. Для эксперимента иногда требуется больше энергии, чем способны дать заботливо экранированные силовые линии общего пользования.